Текст книги "Состояние свободы"

На этот раз смена интонации была притворной, это была веками выработанная привычка каждого бенгальца, выражающая крайнюю степень привязанности. Затем ее интонация снова поменялась.

– Он говорит, что собирается приехать и построить мне дом. Ну посмотрим.

Она произнесла это очень застенчиво и сдержанно, а в ее словах чувствовались нотки самоуничижения. Она будто никак не ожидала, что из всех людей на земле он выберет именно ее объектом своей щедрости. Можно было услышать и некоторое недоверие: неужели ей так повезло, что это действительно когда-нибудь произойдет?

– Послезавтра я уезжаю домой, – сказал я.

Она поспешила отвернуться, но я все равно успел разглядеть, как на ее лице появилась грусть.

– Вы приедете к нам снова? – спросила она после долгой паузы.

– Через год. Может быть, и раньше, но я пока не могу сказать точно. Вам дать деньги сейчас?

Я оставлял деньги ей, Милли и водителю после каждого своего приезда к маме и папе.

Она кивнула. К слову, она никогда не отказывалась от лишних денег. Я достал две банкноты по пятьсот рупий и протянул ей. Показав на большую банку с воздушным рисом, стоявшую на холодильнике, она сказала:

– Оставьте их под ней, я заберу, как буду уходить.

Она пришла вечером следующего дня, в последний день моего пребывания в Бомбее, молча готовила и лишь однажды сказала:

– Вы возвращаетесь к себе. Ничего тут не поделаешь. Ох уж эта жизнь вдали от дома.

Собравшись уходить, она остановилась на пороге и повернулась ко мне:

– Счастливого пути, дугга дугга[45]45
  Боже, сохрани его (бенг.).


[Закрыть]. – И закрыла за собой дверь.

Одним дождливым и ветреным ноябрьским вечером я решил позвонить маме. Некоторое время мы болтали о всяких мелочах. Я рассказывал ей что-то из жизни в Лондоне, что могло показаться ей интересным. Я спросил у нее, чем они ужинали; я всегда ее об этом спрашиваю, когда звоню им в столь поздний час.

– Суп. Куриный суп, – ответила она.

– Ого, ты научила Рену готовить куриный суп? Это целое достижение.

– Рену у нас больше не работает.

– Что?!

– Мне пришлось уволить ее.

Я потерял дар речи. Мама, похоже, тоже не знала, что сказать.

– Но почему? Когда? – спросил я.

– В прошлом месяце, прямо перед праздником Дурга-пуджа.

Она не хотела ничего рассказывать, что было совсем на нее не похоже.

– Но почему? – спросил я снова.

– Она очень плохо повела себя со мной.

Молчание. Мне приходилось вытаскивать из нее каждое слово клещами.

– Что ты имеешь в виду? Что значит «плохо себя повела»?

– Она стала кричать на меня. Я уже долгое время терпела ее поведение. Даже какая-то незначительная просьба, мой совет, что приготовить и как… она в любом случае вела себя враждебно и огрызалась.

– Господи, не могу поверить.

– Однажды, в воскресенье, она пришла к нам готовить обед, и казалось, будто у нее был нервный срыв. Она начала кричать на меня, что я нарушила все ее планы. Она доставала и убирала продукты с грохотом, хлопала дверцей холодильника… это было что-то с чем-то. У меня просто не было слов.

– Но почему? – Я был как заевшая пластинка, на которой застряла игла проигрывателя.

– Да кто ее знает. Может, все это из-за того, что я попросила ее приехать чуть позже, чем обычно? Но я тогда просто растерялась. И ты знаешь, какой у нее голос. В общем, твой папа вышел из комнаты и… и просто попросил ее уйти, сказав: «Хорошо, если вас это не устраивает, то уходите… уходите сейчас же».

Мое сердце бешено стучало в груди.

– И?

– Она ушла. Она выглядела шокированной, как будто ее ударили по лицу. Она не ожидала такого развития событий.

– А потом?

– Что потом?

– Что случилось потом?

– Ничего. Я позвонила ей через несколько дней, чтобы она забрала деньги, что мы ей не выплатили, но она не взяла трубку. Я отправила ей письмо с Милли, но она… она захлопнула дверь прямо у нее перед носом.

Я чувствовал, что маме очень неловко об этом говорить. Интересно, о чем она думала, пока я молчал в трубку? Мне стало жаль ее. Не нужно мне было заставлять ее снова все это переживать. Я решил сменить тему, сказав только: «Что было, то было, нечего и вспоминать», и начал говорить с ней о других вещах.

– Как там твоя книга? – вдруг спросила она.

Я не мог ей ответить. Но мне все же нужно было что-то на это сказать, поддержать разговор. Ноябрьский вечер был омрачен, и мне очень нужно было добавить света.

III

Никто не знал откуда он взялся. Дети нашли его рядом с большим рододендроном, росшим на обочине грунтовой дороги, той самой, которая за домом Сатту становилась асфальтированной и спускалась вниз по долине.

– Смотрите, щенок! – сказал кто-то из мальчиков.

– Нет, это не щенок, слишком уж он большой какой-то, да и посмотрите на морду.

– Лучше посмотрите на его лапы, – воскликнул третий. – Глядите, как он весь дрожит. Еще слишком маленький, чтобы ходить, даже и не знает, как это делается.

Они стали бросать в него камни, палки и ветки, чтобы посмотреть, что он будет делать и станет ли убегать. Весь дрожа, он взглянул на них, а затем отчаянно стал метаться то влево, то вправо, пытаясь спастись. Его смятение только раззадорило мальчишек – они смеялись, улюлюкали и бросали в него еще больше камней. Зверь метался из стороны в сторону: то пробежит несколько дюймов вправо, затем остановится и пробежит несколько дюймов влево, остановится снова и начнет дрожать. А мальчишки все смеялись и смеялись.

Они взяли его на руки: будет ли он кусаться? будет ли царапаться? – решили отнести к отцу Пурана, он сможет определить, что это за животное. Зверь дрожал, скулил, так и норовил выскользнуть из рук Пурана, который прижал его к себе.

По пути они встретили Лакшмана, возвращавшегося в деревню по дороге из Деодхама и несшего на спине вязанку хвороста. Мальчики знали, кто это, – вся деревня знала, как зовут его, Лакшмана, и его брата Рамлала, которых называли шял джионля – лисьим отродьем. В деревне ходили слухи, что их мать, которая умерла сразу после родов, ведьма, у которой были какие-то запретные отношения с животными, и это привело к тому, что у него и его брата были острые черты лица, напоминавшие лисьи.

– Что у тебя там? – спросил Лакшман Пурана.

– Животное. Мы не знаем пока какое.

– Дай-ка мне посмотреть… Это щенок.

– Но у него такие большие лапы, – возразил мальчик.

Лакшман только сейчас заметил, что они действительно не были похожи на лапы ни одного из щенков, которых он видел за свою жизнь. Когти были длинными и кривыми, как маленькие сабли, но его морда вполне напоминала морду щенка. Или даже теленка – теленка, который только-только родился. Но потом его как громом поразила мысль – может, это медвежонок? Он был так взволнован, что сказал свою догадку вслух.

Мальчики изумились.

– Балу?[46]46
  Медведь (хин.).


[Закрыть] – все повторяли они.

– Где вы его нашли, в лесу? Ну-ка давайте его мне, – сказал Лакшман, опуская на землю хворост.

Дрожащее, моргающее существо оказалось немного больше и тяжелее упитанной собаки. Шкура была темно-серой, короткой и плотно прилегала к коже. Рыло было вытянутым и белым от кончика носа до самого лба. Животное все не переставало пищать, несмотря на то что Лакшман пытался его успокоить.

Откуда ни возьмись появилась собака и начала кружиться около Лакшмана, гавкая и виляя хвостом, как флажком. Ее лай не утихал, наоборот, он становился все более активным, почти истеричным, а глаза неотрывно смотрели на зверя. Лакшман знал, что это за собака, ее звали Джумру и ее хозяевами были люди, которые на своем участке построили новый гостевой дом, отделенный от их собственного террасированным участком. Бо́льшую часть года они проводили в Морабади, где у них был еще один дом. Лакшман неоднократно приказывал собаке перестать лаять, но запах медведя не давал ей покоя. Чтобы отогнать собаку, он взял палку, но собака отступала лишь на полдюжины шагов, а лай и вовсе не утихал. В конце концов она последовала за Лакшманом, в нескольких шагах позади.

Мальчики пустились вперед, чтобы предупредить о появлении Лакшмана с медвежонком, такое событие выходило за рамки привычного течения жизни. Через несколько минут Лакшман дошел до старого баандж[47]47
  Дуб (хин.).


[Закрыть], который был в самом центре деревни; около десяти человек уже собрались посмотреть на медвежонка, но это был не предел – люди подходили еще. Две собаки начали лаять, и их совместный хор с Джумру начал сводить с ума. Лакшман отогнал их, но они, отойдя в сторону от толпы, все равно продолжали лаять. Толпа жужжала: слышались догадки, вопросы, рассуждения.

– Ха, ха, балу хэ[48]48
  Да, да, это медведь (хин.).


[Закрыть]. Я точно знаю. Видел такого же несколько лет назад.

– Откуда он взялся? Наше деревня расположена слишком высоко на холмах для этих животных.

– А где же его мама? Он такой маленький… думаете, он потерялся?

Один из мальчиков отломил небольшую веточку от хвороста Лакшмана и начал тыкать ей в медвежонка. Остальные подхватили эту идею и только было собрались взять себе по палочке, как Лакшман рявкнул на них и отогнал в сторону. Звереныш слегка пискнул, попытался пошевелиться, но почти сразу отказался от этой идеи.

– Как думаете, мама его сейчас ищет? Придет ли она ночью, чтобы забрать его?

– Его писк похож на мяуканье кошки. Это кошка, которая притворяется медведем, ха ха ха ха…

– Как ему удалось выжить ночью? Как только пантера его не съела?

– Его нашли рядом с домом Сураджа, буквально в нескольких метрах. Один из мальчиков раструбил всем о находке, чтобы ему помогли определить, что это за зверь.

– Медведь – это же хорошее предзнаменование, да? Это подарок от Голу.

– Должно быть, он голоден. Давайте его покормим?

Ни у кого не было с собой съестного. Кому-то наконец удалось достать сухую чапати, раскрошить ее на кусочки и бросить медвежонку. Но он не обратил на нее никакого внимания. Один из мальчиков не выдержал и снова стал тыкать в него палочкой, показывая на кусочки лепешки и приговаривая:

– Ешь, ну же, ешь.

Медвежонок застыл, дрожа, и будто не замечал предложенную ему пищу.

Женщина, которая интересовалась, где его мама, сказала:

– Он еще слишком маленький, чтобы есть хлеб, у него нет зубов, и он может пить только материнское молоко.

– Давайте тогда размягчим роти[49]49
  Другое название чапати.


[Закрыть] водой, – предложил кто-то.

Мальчики, словно по команде, начали суетиться: нашли воду, собрали с земли кусочки роти и начали смачивать их водой. Мальчик, у которого в руках была палочка, стал перемешивать хлеб и воду, чтобы они быстрее превратились в кашицу. Но земля уже впитала большую часть жидкости, и его действия только поспособствовали тому, что на кусочки чапати налипла грязь. Мальчика это не остановило, и он снова начал упрашивать медвежонка съесть что-нибудь.

– Ты что, дурак? – сказал кто-то из толпы. – Надо было все смешать на тарелке. Кто же это на земле делает? Ты только испортил роти.

Через плотную толпу людей стала пробираться женщина. Подойдя к мальчику, она шлепнула его и потащила домой. Сын Рамлочана собрал испачканные в земле кусочки лепешки и убежал, чтобы размягчить их надлежащим образом. Рассуждения продолжились:

– Медведь может быть и дурной вестью. Маленький, потерявший свою мать… это недобрый знак.

Собаки пытались протиснуться сквозь толпу, прямо к медвежонку. Самого назойливого пса пнули, и он, скуля, отступил назад.

– А что, если этот медвежонок принесет несчастье всей деревне?

– Как он может принести несчастье? – спросил Лакшман.

Вернулся сын Рамлочана, сел рядом с медвежонком и подвинул к нему еду на неровном блюдце. Содержимое было темно-серого цвета. Медвежонок не стал есть и отвернулся. Мальчик постоянно по ворачивал его так, чтобы блюдце находилось в зоне видимости животного, а иногда даже тыкал его мордочку в кашицу. Медвежонок лишь клал морду на тарелку – у него не было выбора, – но к еде не притрагивался.

– Не заставляй его. Он поест, когда захочет, – сказал Лакшман.

Рамлочана вдруг озарило.

– Должно быть, его у нашей деревни оставил каландар[50]50
  Нищий монах-бродяга.


[Закрыть].

– Каландар? В наших местах никогда не было каландаров.

– Может быть, браконьеры, работающие на них, проходили мимо нашей деревни и случайно забыли украденного медвежонка?

Никто не нашелся что ответить на это, но упоминание о каландарах натолкнуло Лакшмана на множество идей.

– Я могу продать его какому-нибудь каландару. Где их можно найти?

– Они не живут в наших местах. Тебе придется далеко уехать чтобы найти хоть кого-то из них. Спуститься вниз, на равнину, возможно, там в городах ты и найдешь кого-то.

– Но мы как-то видели их, – возразил кто-то. – Они проходили через нашу деревню и вели с собой танцующих медведей. Не помню, как давно это было. Эти люди постоянно кочуют с места на место в поиске заработка.

– А что ты собираешься делать с медведем, пока не найдешь каландара, которому ты его пристроишь?

– Где ты будешь его держать и как будешь кормить?

На блестящий план Лакшмана по быстрому получению денег от продажи медведя упала тень из-за этого промежутка между настоящим и будущим. Как он будет содержать животное, когда он еле справляется с тем, чтобы не голодали его жена Гита, трое маленьких детей, Судха, Мунни и Аджай, и жена брата с ее двумя детьми, которых он обеспечивал, пока его брат Рамлал отправился на равнину искать работу на строительных площадках? Это Сурадж внушил брату эту идею. Не то чтобы внушение вообще требовалось – все больше мужчин уходило из деревни на заработки: кто в города и деревни на холмах, а кто и куда дальше – в крупные города на равнине. Работу находили разную – кто работал на дому, кто охранником, водителем, поваром, ну а если не удавалось найти ни одну из вышеперечисленных работ, то шли работать на стройку – там всегда были вакансии. Поэтому Сурадж сразу сказал, чтобы Рамлал не терял времени зря и шел на стройку.

– Они всегда что-то строят в городах. Дороги, дома, магазины, офисные здания – работа никогда не заканчивается. Один объект сменяется другим так быстро, что и отдохнуть некогда. Работы не прекращаются даже в сезон муссонов. Дома строят везде, где только можно, используют каждый клочок земли, не дают ей пустовать почем зря, а жажда к новым стройкам просто бесконечна. В городах живет столько людей, что и не счесть, а им всем нужно где-то жить.

– Работа круглый год? – удивились тогда братья.

– Да, круглый год и год за годом. Можно заработать так много, что положи их в карманы вашей ветхой одежды, так они не выдержат и порвутся.

Через месяц Рамлал уехал.

С тех пор прошло уже два года. Два года он не был дома, не навещал свою жену Радху и детей Дживана и Мину. Он передавал им деньги – первый раз двести пятьдесят рупий, второй раз – пятьсот, а на третий раз – четыреста рупий. Деньги приносил кто-то из деревни на другой стороне холма, кого знал Сурадж. В общей сложности он передал всего-навсего чуть больше тысячи рупий – он мог бы не уезжать в город, если это был весь заработок, которым он располагал за два года. Ну и как Лакшман должен был кормить еще три рта на пятьсот рупий в год?

Случалось, что по ночам младший ребенок Лакшмана, двухлетний сын Аджай, и младшая дочь Рамлала Мина, родившаяся всего за два месяца до Аджая, просыпались каждые пару часов от голода, боли или чего-нибудь еще, что их беспокоило, и издавали тоненький, недовольный плач, похожий на муссонный дождь, который не прекращается ни на минуту и идет изо дня в день. Этот плач словно превращался в огромный кулак, который ударял по Лакшману снова и снова, заставляя его самого кричать так, что его легкие и горло добела краснели от просьб прекратить эти мучительные истязания, разрывавшие его на кусочки. Он проклинал Рамлала за то, что он оставил свою семью и возложил этот тяжкий груз на плечи брата, поэтому Лакшману только и оставалось, что желать ему мучительной смерти.

Его дети сначала не проявили никакого интереса: никто из них не знал, что это за зверь – медведь. Старшая дочь, Судха, спросила, вырастет ли из него собака. Остальные дети сначала наблюдали за ним, но затем им наскучило, так как животное лежало и практически не шевелилось. Четырехлетний Дживан, сын Рамлала, лениво бросал в медвежонка все, что он мог найти на земле: солому, листочки, веточки; большинство из этого даже не долетало до медвежонка.

– Где ты его взял? – спросила Гита, жена Лакшмана. – Ты оставишь его у нас? В доме и так мало места.

Будто в ответ на ее вопрос медвежонок пописал – быстрым ручейком, даже никто и воскликнуть не успел, а затем изверг небольшой фонтан испражнений, которые растеклись по полу. Дети так и покатились со смеху.

– Посади его в коробку или ящик и отнеси на улицу, – сказала Гита. – Завтра мы раздобудем веревку и привяжем его. Без коробки он будет легкой добычей не только для пантер, но даже для собак.

Подходящий ящик из-под фруктов был найден. Медвежонка посадили внутрь, а сверху закрепили тяжелые доски, чтобы обеспечить животному безопасность. Он был слишком слаб, чтобы столкнуть их и выбраться наружу, но Лакшман беспокоился, что доски не представят из себя преграду для крупной собаки или пантеры, если они учуют внутри медвежонка.

– Если нам удастся его вырастить, то я буду ходить с ним по городам, он будет танцевать, и мы заработаем денег. В городе нам много дадут – там куча людей, бесчисленное множество. Они готовы платить за развлечения. Зимой и в сезон муссонов в деревне все равно нет никакой работы.

Гита была настроена скептически:

– А как мы с Радхой будем следить за домом и детьми? Как мы его прокормим?

– Я буду передавать вам деньги, как и Рамлал. – Он замолчал, так как понял, что эта фраза имеет некий негативный оттенок, поэтому решил переформулировать мысль: – Я буду передавать вам деньги, вернусь летом, когда в городе уже будет нестерпимая жара. Вернусь в любом случае.

Всю ночь он прислушивался, нет ли за окном шума или рычания – звуков, говоривших о присутствии пантеры. Наутро медвежонок все так же находился в деревянном ящике, который уже успел пропахнуть его экскрементами.

Месяц спустя приехал каландар Салим – сарафанное радио работало без перебоев. Он как зверь на охоте – учуял дух медвежонка, находящегося в одной из хижин на окраине деревни высоко на холмах.

– Да, это медвежонок, все верно.

Глаза Салима светились от любопытства. Он уверенно и умело обращался с животным; то, как он его держал, поднимал за шкирку, переносил, вытягивал – буквально все выдавало в нем настоящего профессионала своего дела. На шее у медвежонка шерсть была белой. Лакшман считал, что это выглядит так, будто мишка носит ожерелье.

– Это самец, – сказал Салим. – Ему всего несколько месяцев от роду. Раньше мы бы заплатили вам за него хорошие деньги.

Он не мог перестать осматривать, гладить медвежонка и играть с ним, но со стороны могло показаться, что он делает это на автомате и мысли его где-то далеко.

– А почему сейчас не можете? – спросил Лакшман.

Он уже приготовился отказаться от своей идеи использовать медведя в качестве заработка, если ему за него предложат деньги прямо сейчас. Животное оказалось настоящим подарком богов, а никаким не дурным знаком.

– Сейчас это уже невозможно, – ответил Салим.

– Но почему? – не унимался Лакшман.

– Потому что правительство запретило использовать медведей для развлечения. Если сейчас они поймают тебя с медведем, которого ты заставляешь танцевать, то мало того, что отберут медведя, так еще и посадят в тюрьму на семь лет. Раньше вся наша община зарабатывала этим, а теперь это запрещено законом.

Лакшман и подумать не мог, что такое возможно, но он отнесся к этим новым фактам не особо серьезно.

– А если дать им что-то, взятку, чтобы они оставили вас в покое?

– Какое-то время мы так и делали, но они становились все жестче и жестче. Как знать, может быть, сильные мира сего сидят там и просят полицию ловить таких бедняков, как мы…

Салим замолчал, задумался над чем-то, а затем сказал:

– Они схватили моего брата, Афзала. Сейчас он дышит тюремным воздухом. Они попросили его добровольно отдать им медведя и даже предложили работу взамен.

– Что за работу?

– Какую-то бесполезную работу в магазине или где-то вроде того. Ему нужно было раскладывать специи по маленьким полиэтиленовым пакетикам и продавать их. То же самое они предложили другому жителю нашей деревни. Он разорился через три месяца. Скольким людям в маленькой бедной деревушке можно продать специй, чтобы заработать себе на жизнь? У кого найдутся деньги чтобы покупать специи, расфасованные по маленьким пакетикам? За три месяца он заработал меньше половины денег, которые выручал за неделю, давая представления с танцующим медведем. Толпы людей собирались посмотреть на этот танец, кидали деньги и хлопали в ладоши. Но сейчас все кануло в Лету…Афзал знал, что уже были случаи ареста, но он говорил, что нет, я-то смогу убежать с Билкис (так звали медведицу), сбегу с ней в другую деревню, где они меня не найдут, и только смеялся.

– А что случилось потом?

– Они в конце концов поймали его. Забрали Билкис. Только Аллах ведает, где она сейчас. А Афзала отправили в тюрьму.

Повисла долгая пауза.

– Он и сейчас там, – добавил он наконец.

Лакшман не знал, что ему на это ответить. У него никак не укладывалось в голове, что кого-то могли отправить за решетку только потому, что он заставлял танцевать медведя на публике. Многие годы люди зарабатывали этим себе на жизнь, еще с тех пор, когда он был ребенком. Кроме того, он совершенно не понимал, почему сейчас это стали запрещать. Это же не было разбоем, убийством или грабежом. Какой был от этого вред? Прежде чем он успел задать Салиму этот вопрос, каландар сменил тему на более существенную:

– Но если хотите оставить его себе, то я могу сделать все что необходимо. Он будет танцевать для вас сколько душе угодно.

Это было именно то, что хотел услышать Лакшман. Он ждал этого предложения с самого начала.

– Вы сможете это сделать? – Его глаза сияли. – Что для этого будет нужно?

– Нужно сделать так, чтобы веревка проходила через его нос и также понадобится сломать ему несколько зубов. Это все необходимо сделать, пока он еще маленький, тогда эта процедура проще проходит, да и так легче успокоить зверя. Кроме того, понадобится специальная палочка, та, что есть у всех каландаров. Конечно, мои услуги не бесплатны, вы должны будете мне за все это заплатить.

– Сколько? – Лакшмана волновала цена куда сильнее, чем то, что должно было произойти с медведем.

– Пятьсот рупий.

Лакшман оцепенел. Где он достанет такую сумму? На него нахлынула волна раздражения: этот каландар что, думает, деньги на деревьях растут?!

– Где я смогу достать пятьсот рупий? Мы что, эмиры или шейхи?

– А как я могу работать и ничего за это не получать? Это сложное ремесло, не каждый сможет. Таких специалистов, как я, очень мало, только каландары знают, что необходимо делать.

– Но я не смогу заплатить вам столько денег, у меня их нет.

Салим что-то пробубнил себе под нос, а затем стих. Медвежонок начал покусывать его запястье, и он отогнал его. Тишина все продолжалась.

– Хорошо, – сказал он наконец, – вы будете мне должны эти деньги. Я вернусь за ними, не забывайте об этом.

Поступившее предложение сделало Лакшмана опрометчивым.

– Хорошо, – ответил он. – Возвращайтесь, когда медведь подрастет, и я заработаю на нем деньги. Сейчас я вам заплачу чуть больше двухсот рупий.

– Только помните о своем долге, потому что я вернусь. Зарабатывание денег на медведях – ремесло мусульман, и только. Вы не один из нас и никогда им не будете, вам не удастся нажиться на нем, пока не рассчитаетесь с долгом. Не забывайте об этом.

* * *

Чтобы разжечь костер, сначала его распаляют постепенно – поджигают хворост, и только когда он хорошо разгорится, в огонь кидают дрова. Салим занялся розжигом дымного, медленно тлеющего костра. Когда ему показалось, что огонь достиг нужной температуры, то Салим взял железный прутик и положил на угли. Он уже разрубил толстые ветки дуба на несколько частей. Рядом лежала веревка, щедро пропитанная горчичным маслом. Большинство необходимых вещей пришлось просить у соседей, и те, у кого они нашлись, пришли посмотреть, что происходит. Никто из них не знал что нужно сделать, чтобы заставить медведя танцевать – это будет уникальное зрелище. Салим выбрал в помощники четырех мужчин, один из них был Лакшман, и объяснил, что им нужно делать. Каждый из них должен обмотать руку тканью; для этого годилось все: фуфайки, свитера, тряпки.

Будто инстинктивно чувствуя, что с ним собираются сделать, медвежонок забился в угол ящика. Салим вытащил его оттуда и положил на землю, затем привязал его веревкой к крепкой палке, закопанной глубоко в землю.

– Сюда! – крикнул он.

Четверо мужчин перевернули звонко пищащего медвежонка на спину и прижали его лапы к земле. Их руки уже были обмотаны тканью, чтобы зверь никого не смог поцарапать своими когтями. Медвежонок мотал головой во все стороны, но Салим быстро его приструнил. Он засунул в пасть медведю толстую палку, а ее концы приказал держать двум мужчинам, стиснувшим передние лапы, чтобы они фиксировали голову в нужном положении. Миниатюрная пасть розового цвета была усеяна маленькими белыми зубками. Горло медвежонка стало издавать звук, похожий на хриплый шепот.

– Не давите так сильно на палку! – крикнул Салим. – Просто держите ее так, чтобы он не смог шевелить головой.

А он больше и не двигался, если, конечно, не считать движением те конвульсии, которые волнами проходили по всему его телу и отзывались грудным отрывистым шипением. Пятеро взрослых мужчин пытались управиться с маленьким медвежонком: зрелище было форменным издевательством над масштабом и пропорциями – все это скорее походило на то, если бы по мухе стреляли из пушки. Четырьмя быстрыми, но мощными ударами Салим с помощью короткой палки выбил животному клыки. Шипение превратилось в странное скрежетание. По розовой пасти лентами раскинулись красные струйки крови. Смешиваясь со слюной, они стекались к уголкам пасти. Салим намотал ткань на свою правую руку, вынул железный прутик из огня и немного подержал его в руках: как только он его вытащил, один конец прутика был пунцово-красным, а затем превратился в угольно-черный. Салим закрыл глаза и начал произносить что-то шепотом, будто вошел в транс. Толпа, стоявшая вокруг, замерла в ожидании. Сосны, которые шевелил легкий ветер, чуть слышно шелестели. Дети Лакшмана и Рамлала, младенцы, сидевшие на руках у матерей, деревенские мальчики и девочки образовали небольшой отдельный круг. Салим открыл глаза – они были расфокусированы и смотрели вперед так, будто могли узреть нечто недоступное простому глазу. Даже сосны затаили дыхание. Он издал демонический крик и движением, казавшимся чересчур медленным после такого звука, просунул горячий конец прутика через темно-серые ноздри медвежонка, затем, вытащив его, просунул снова, но уже на пару сантиметров выше, проделывая отверстие в кости животного.

Тишину пронзил неистовый детский вопль. Медвежонок даже не мог шелохнуться – все его тело крепко прижимали к земле. Лакшман чувствовал слабые рывки лапы, которую он держал, будто бы бушующий ураган докатился до него легким бризом. Из открытой красно-розовой пасти животного сочилась жидкость. Его морда замерла в какой-то неестественной гримасе, казавшейся скорее ликованием, нежели ужасом, но леденящий душу вой, смешанный с клокочущим скрежетом, выдавал истинное положение дел. Затем в нос Лакшмана ударил неприятный запах – он посмотрел вниз и увидел, что медвежонок стал испражняться и вдобавок мочиться, но эти несколько капель даже не попали землю.

– Держите, не отпускайте его. Только не давите слишком сильно, – приказал Салим.

Затем он отрегулировал длину веревки, дополнительно сдобрил ее горчичным маслом и стал просовывать ее в проделанное отверстие в носу. Раскаленный металл тут же прижег рану, поэтому крови там не было, но чувствовался слабый запах сожженной плоти. Лакшман решил посмотреть в глаза животному – они то щурились, то сжимались, то были широко раскрыты. Зрачки бешено смотрели то влево, то вправо. Со лба Лакшмана упали пару капель пота прямо на шкуру медведя. Салиму никак не удавалось просунуть веревку в отверстие – с этим возникли некоторые проблемы. Он пробовал один раз, второй, третий, чертыхался, но только с четвертой попытки у него это получилось. Лакшман никогда прежде не слышал ничего похожего на тот звук, что издал медвежонок, – это был слабый возглас, как будто у зверя иссякла вся энергия. Салим протащил веревку, вышедшую с другой стороны, и стал выравнивать оба конца так, чтобы их длина была более-менее одинаковой.

– Боль… – начал было Лакшман, но не смог больше сказать ни слова. Он прокашлялся, собрал мысли в кучку и спросил у Салима: – С ним же будет все хорошо, да? Это быстро заживет?

Салим улыбнулся. Его улыбка отдавала презрением и безусловным превосходством.

– Это же животное, у них боль быстро проходит. Вы когда-нибудь слышали, чтобы дикие звери, живущие в лесах и на улицах, обращались к ветеринару? – Он засмеялся над собственной шуткой. Его хохот был каким-то сухим, безжизненным и дурацким. – На них все быстро заживает, они сильные. Это мы, люди, слабые. Через несколько дней с ним уже все будет в порядке. Никого к нему пока не подпускайте. Оставьте его в ящике и ухаживайте за ним только сами, больше никому не разрешайте.

Затем Салим предупредил мужчин, что собирается вытащить палку из пасти медведя; им нужно было одновременно убрать руки с его лап и тут же уйти в сторону.

После этого произошло нечто очень любопытное – медвежонок тут же прижал лапы к себе, но не встал, а все так же остался лежать на спине, моргая и смотря по сторонам.

Толпа оживилась:

– Он сейчас убежит. Не дайте ему этого сделать. Встаньте плотнее.

– Только не подходите близко, он может укусить. Держитесь в стороне.

– Аррэй, почему он не встает? Он там сдох, что ли?

– Нет, ты чего, он же лапами шевелит, видишь?

– А когда он начнет танцевать? Сразу как встанет?

Прошло много времени, прежде чем медвежонок встал. Многие уже начали считать его мертвым, но он, сначала перевернувшись на один бок, затем на другой, замер на пару секунд и стал подниматься, но тут же свалился. Толпа мгновенно оживилась. Он попытался встать снова, но веревка, продетая через нос, силком потянула его к земле. Медвежонок закачался и снова упал.

– Он хочет потанцевать, – сказал кто-то из толпы, – но еще толком не научился это делать.

– Да нет, чтобы он танцевал, его нужно научить этому. Каландар его всему научит.

Медвежонок перестал визжать и теперь скулил. Его пасть была открыта, и он дышал, как запыхавшаяся собака.

– Теперь тебе нужно дать ему имя, – сказал Лакшману Салим. – Этот медведь твой на всю жизнь.

– Раджу, – ответил Лакшман. – Его зовут Раджу.