Текст книги "Глазами надзирателя. Внутри самой суровой тюрьмы мира"

Около сорока сотрудников работали со всеми альфа-самцами, запертыми в крыле. Думаю, у нас было тогда двадцать пять очень-очень хороших работников и пятнадцать не очень хороших, но система работала. Мы были сплоченной командой.

Время приема пищи было настоящим зрелищем. Люди приезжали из других тюрем просто посмотреть. Мы раздавали подносы по очереди.

В понедельник мы можем начать с двойки, во вторник – с тройки и так далее. Сто пятьдесят порций сосисок и картошки, сорок карри, двадцать вегетарианских блюд, первый пришел – первый получил, забирай и иди в камеру.

Мы выпускали их по очереди, по половине блока зараз. Заключенные спускались по лестнице в одном конце крыла, забирали еду, затем возвращались по лестнице в другом – круговая система с односторонним движением, к которой мы относились очень строго. Двести зэков кормили за 30–40 минут – мы не страдали херней. Вообще-то раздаточная может стать настоящей горячей точкой. Все получают одинаковые порции. Все честно, но если появляется какой-нибудь устрашающий бандит: «Дайте мне еще картошки…» – ситуация может быстро обостриться. Если он получит больше картошки, сразу появятся еще десять человек, которые тоже захотят добавки, и тогда тебе крышка. У нас были ситуации, когда парней приходилось сдерживать там, но это могло быть даже весело. За ужином можно было поболтать с заключенными и пошутить друг над другом.

Для многих офицеров организованность была очень важна. Не все были рады драме и волнениям. Возьмем, к примеру, моего приятеля Ленни, который перешел из оперативной поддержки тюрьмы много лет назад. Он выглядел на десять лет старше меня, хотя на самом деле был на десять лет младше. Он был одним из тех типов-хамелеонов, о которых я упоминал, рассказывая о Форест-Бэнке, тех, что перенимали поведение того, с кем работали. Рядом с придурком он вел себя как придурок. Если рядом был кто-то хороший, он как бы поднимался до его уровня. Но у него было большое сердце. В ситуацих, когда кто-то из заключенных проявлял агрессию, Ленни был не из тех, кто отдает приказы: но он стоял позади любого, кто брал на себя ответственность, не прячась, а поддерживая. Он пойдет за тобой в бой. С таким персоналом стычки либо прекращались, либо заключенным это сходило с рук, если только рядом не было кого-то, кто мог бы взять на себя роль лидера.

Зал свиданий в тюрьме строго контролируется. Ряды неподвижных столов с пятнадцатисантиметровыми «разделителями» между ними – Берлинская стена, как окрестил ее один шутник. В Стрэнджуэйс в этом зале помещались 200 посетителей и заключенных. Посетители – родственники, друзья или адвокат, если парень находится под стражей в ожидании суда, – проходят через охрану, а затем ждут в коридоре, пока офицер их не вызовет. Если приходят партнеры или дети, они могут обниматься с заключенным в начале визита, быстро целоваться и делать это снова, когда время свидания подходит к концу.

Напитки продаются в чашках с крышками, так что ничего не передается через рот; вы не сможете положить что-то запрещенное в кофе, который заключенный проглотит, чтобы вытащить этот предмет позже.

Все снимается на камеру. Офицеры ходят взад и вперед, наблюдая за происходящим. Охрана очень строгая.

Однажды я привел заключенного в зал свиданий как раз во время дежурства Ленни. Я заметил там еще знакомого заключенного. Тип из числа молодых преступников в Форест-Бэнке: большой парень, почти два метра, массивные руки, он много тренировался.

– Сэмворт, что ты здесь делаешь? Лучше уходи, а то я тебя прикончу. – Он шутил, но вид у него был тот еще.

– Не задавайся перед семьей, – сказал я, – а то потом я с тобой разберусь.

Ленни посмотрел на меня. Он явно нервничал.

– Тот парень себе вставил, – сказал он.

Это означало – он засунул какой-то пакет себе в зад.

Теперь должно было произойти – и произошло бы, будь в у нас достаточное количество персонала – следующее: пока кто-то нажимал на кнопку тревоги, другие должны были подойти к этому парню, сказать ему, что свидание окончено, и, если бы он поднял шум, задержать ублюдка.

– Почему никто не нажал на звонок, Ленни?

– Мы не хотели создавать проблем.

– Как давно это было?

– Пятнадцать минут назад.

К тому времени все, что он получил – наркотики, телефон, деньги, – было уже засунуто ему прямо в задницу. Я мог бы сам нажать на тревожную кнопку и забрать его, но ничего не добился бы. Офицеры замялись и спросили меня, не сделаю ли я обыск с раздеванием, когда его визит закончится. Если бы он сопротивлялся, его бы утащили в изолятор.

Как бы то ни было, парень согласился спуститься вниз и присесть на корточки, пока я буду осматривать его зад. Вокруг этой процедуры много споров, права человека и все такое, но как еще это сделать? Опять же, вместо того, чтобы проводить его под конвоем в маленькую комнату, которую мы использовали для обыска с раздеванием, ему позволили спуститься туда самостоятельно. Он действительно сам пришел и постучал в эту чертову дверь. Обычно оставаться наедине с заключенным в подобной ситуации довольно рискованно. Если бы парень захотел, он мог бы заявить, что я пощупал его член или схватил за задницу или что-то в этом роде, и тогда я был бы по уши в дерьме, потому что мое слово против его. Но я знал, что молодая женщина-офицер, которая уже была там, внизу, предпочла бы этого не видеть, поэтому спросил, не хочет ли она подождать снаружи, и она согласилась. Опять же, это кое-что говорило о тех мужчинах средних лет наверху, которые должны бы были вести себя как тюремные офицеры, да ведь?

Но этот зэк знал, что я ничего не найду, – к тому времени передачка уже продвинулась так высоко, что щекотала ему гланды. Поэтому он просто поднял яйца, наклонился и показал свой зад.

– Все в порядке, мистер С.?

Обычно, когда мы знали, что заключенный засунул себе в зад что-то запрещенное, но вынуть это не получалось, его помещали в специальную камеру, где вместо унитаза стоял бак.

Что бы он ни высрал – персонал это найдет. Но в тот день эта камера была уже занята, поэтому он просто вернулся в крыло. Да, все сошло ему с рук. Не только ему, но и его посетителям. Этим как бы поступком он заявил всем, что любой может выйти сухим из воды, передавая ему вещи. Вообще-то ему полагалось бы еще два года тюрьмы, а посетителей нужно было бы арестовывать по обвинению в распространении незаконных товаров. Тюремные офицеры без сильных убеждений – это проблема.

Через пару месяцев там же Ленни кивнул головой в сторону другого парня. Я подошел, и этот бугай поднялся на ноги.

– Он взял передачку, – сказал Ленни, возможно усвоив урок.

– Ладно, – сказал я. – Свидание окончено.

Он сжал кулак.

– Отвали, я не пойду.

– Что у тебя в руке, парень?

– Ничего.

Бам! Я потянулся к нему, и вот мы уже дрались. Он был настоящей скалой, и нам потребовалось добрых тридцать секунд, чтобы повалить его на пол, пока кто-то не нажал сигнал тревоги. У него была посылка – телефон и наркотики, двойное наказание, – и он не успел запихнуть ее в задницу и знал, что если мы доберемся до этой штуки, то, скорее всего, ему выдвинут новые обвинения и продлят срок и его посетителю тоже хана. Поэтому он боролся как сумасшедший, пытаясь засунуть руку в штаны и пропихнуть передачку в жопу. На этот раз, поскольку я был типа главным, Ленни был за моей спиной, не вмешиваясь, хотя в конце концов потребовалось восемь человек, чтобы утихомирить ублюдка.

Видите ли, это всего лишь тюремные офицеры. Не обязательно качки вроде Рэмбо или хотя бы просто подтянутые, обычные ребята, которые делают свою работу, которая иногда им подходит, а иногда – и довольно часто – нет.

В итоге позже выяснилось, что на записи с камер недостаточно доказательств, чтобы быть уверенными, что ему действительно что-то передали. Поэтому не только посетитель избежал судебного преследования, но и заключенного не стали обвинять в получении запрещенных предметов тоже. Нам пришлось довольствоваться тем, чтобы поставить его на учет. Никакого каламбура.

6. Однажды в блоке

В тюрьме всегда шумно – непрерывный фоновый гул. Его можно перекричать, но все равно есть этот низкоуровневый звук болтовни и музыки из камер. Если становилось слишком громко, приходилось говорить заключенным, чтобы болтали потише. Где-то после шести часов вечера эта громкость росла, и во время, выделенное для общения и ужина, могла начинаться настоящая вибрация. Как я уже говорил, в крыле К было 200 заключенных. Это место жужжало, как гигантский улей, и могло жалить, как пчела, если не соблюдать осторожность, что и привело к динамической безопасности[20]20
  Динамическая безопасность – тип подхода к обеспечению безопасности и надежной охраны в тюрьме.


[Закрыть]. В эти два маленьких слова вложено многое, но в основном речь идет о развитии отношений между персоналом и заключенными, которые строятся на уважении, привычке и здравом смысле.

Динамическая безопасность, на мой взгляд, является одним из важнейших аспектов тюремной жизни, который в последние годы обесценился – с катастрофическими последствиями.

Безопасность – физическая, процедурная и динамическая – рассматривалась нами при обучении, хотя все это ничего не значит, пока не испытаешь тюремных проблем на собственном опыте. Последняя категория, вероятно, самая инстинктивно понятная, и некоторые люди почти не пытаются ее поддерживать. Что касается меня, то я с самого начала старался строить со всеми нормальные отношения, и это сослужило мне хорошую службу. Один из моих бывших «клиентов» живет теперь менее чем в 100 метрах от меня по прямой. Его зовут Мэнни. Он был плохим парнем, он знает, где я живу, и он не капает мне на мозги. В тюрьме я был известен как человек жесткий, но справедливый. Я ладил с людьми и относился к ним с уважением.

Один парень у нас в крыле был просто монстром; он занимался смешанными боевыми искусствами и попал в тюрьму «Манчестер» уже после того, как получил несколько поясов.

Он был чемпионом Европы в каком-то виде единоборств – не знаю в каком. У него был тот еще послужной список, и ему не нравилось сидеть в тюрьме. Он поступил в наше крыло, когда там уже был кто-то, кто знал его, парень, говорящий на скаузе[21]21
  Скауз – акцент или диалект, распространенный в городе Ливерпуль и в прилегающих к нему местностях Мерсисайда.


[Закрыть], с той же самой борцовской арены. Он говорит мне: «Мистер С., он немного задира. Если вы хотите поместить его ко мне…»

Через пару дней мы с ним поссорились – я и мой коллега Нобби Нобблер[22]22
  Английское слово nobby на сленге значит «геморрой».


[Закрыть], о котором я еще немало расскажу здесь. Мы с борцом стояли нос к носу, обстановка накалялась. В приемке с него сняли несколько колец, и он был этим весьма недоволен. Нобби поднял брови и насмешливо смотрел на меня, как бы говоря: «Да пошел ты, я не собираюсь бороться». Он был настоящим козлом. К счастью, тот парнишка, говорящий на скаузе, спустился к нам в блок и, взяв нашего бойца за руку, повел его прочь. Через несколько минут новенький вернулся.

– Простите, босс, – сказал он, пожимая нам с Нобби руки. – Я должен извиниться за свое поведение. Я не в себе. – И он ушел со своим приятелем.

Динамическая безопасность проникла во все, что меня касалось. Если много работать сверхурочно, как я, то рано или поздно можно оказаться на приемке заключенных и проводить обыск с раздеванием. Я всегда старался делать это уважительно и немного сочувственно, другие офицеры просто рявкали приказы. Для меня было это контрпродуктивно в долгосрочной перспективе. Нужно немного уважать достоинство заключенных, не выглядя при этом мягкотелым, и они будут помнить об этом, а это означает, что в будущем они, возможно, доставят мне меньше проблем. Они попадут в крыло G, а затем, возможно, переедут в крыло K, где мы снова встретимся, и мне было важно достигать взаимопонимания с ними.

Нобби, хотя ему и нравилось изображать из себя крутого парня, делал свое дело, и Прицеп Пит тоже – болтал с заключенными, рассказывал им, как обстоят дела, строил отношения. Фантастика. Заключенные всегда должны помнить, что, если деньги закончились, мама попала в больницу или произошло что угодно плохое, нужно попросить о помощи тюремщика. Они не могут сами позвонить в отдел финансов: «Где мои бабки?» – а полагаются на нас. И не забывайте, что заключенные меняют не только крылья, но и тюрьмы – со многими парнями, которых я знал в Форест-Бэнке, мы снова встретились в Стрэнджуэйс.

Близкое общение, порядочность, уважение… Все это необходимо.

Во многих отношениях пребывание в тюрьме похоже на бесконечный сериал.

Заключенные взаимодействуют друг с другом, кто-то завязывает дружеские отношения, кто-то ссорится – происходит все то, чего и следовало ожидать. Я видел парней, которые попадали сюда бездомными, не имея ни гроша в кармане. Посадишь такого типа в камеру к нормальному парню, и тот возьмет его под крыло, поможет освоиться. Если кто-то уже долгое время находится в крыле и хорошо себя ведет, его можно поселить с приятелем – в качестве одолжения. В тюрьме не так уж много мелких издевательств, хотите верьте, хотите нет, и на самом деле некоторые парни следят за порядком, не допуская всякого дерьма.

Дружбу можно завязать в автобусе, уезжая из суда. Если человек делит с кем-то камеру – у него появляется тип, которого он знает и к кому можно обратиться. Так и завязываются отношения. Но не всегда все бывает гладко. Однажды сын главаря одной известной в городе банды сидел в камере с парнем, чей отец занимал очень высокое положение в рядах их смертельных соперников. Они, казалось, неплохо ладили, но некоторое время спустя, уже на воле, один пытался убить другого, и тот в итоге потерял глаз.

В каждой тюрьме, в каждом блоке есть заправила, первое лицо.

Некоторые из самых адекватных и воспитанных парней, вроде тех, которым доверяли работу тюремных уборщиков или что-то в этом роде, могли выбиться в лидеры. Они могут торговать наркотиками или куревом, избивать людей, если те переступают черту, и так далее. Они тоже берут людей под свое крыло. В тюрьме всегда существует своя иерархия, иногда два или три парня образовывали сложный союз, подстраиваясь под то, что делает другая группа. Отношения между людьми здесь могут быть довольно сложными, но всегда есть кто-то, кто дергает за ниточки. Мы, офицеры, ни к кому не относились по-особому, но знали, что заправилы не дремлют и преступный мир может быть очень страшным.

Их репутация здесь может быть отражением того, что происходит снаружи, вроде взаимных врагов и общих друзей. Но даже тогда есть возможность использовать динамическую безопасность, чтобы добиться того, что нужно. Можно сказать: «Слушай, разберись с этим своим парнем-задирой, или мы переведем его на базовый», и главарь пресечет это в зародыше, потому что не захочет потерять «солдата». Бедные и богатые – это другая иерархия, хотя в этом случае различие не так сильно, как вы думаете. Внутри полно крутых ублюдков – уличных бойцов, с внушающей страх репутацией, так что это не уникальный талант. Я помню одного зэка, очень сложного парня, который мог избить любого до полусмерти. Он не мог победить в драке против четверых девятнадцатилетних мальчишек, которые избили его, а потом облили кипятком и засыпали сахаром.

В первые годы моей работы в крыле К у нас этот динамичный аспект безопасности был превращен в своеобразное искусство. Если назревали неприятности, именно отношения между персоналом и заключенными были ключом к исправлению ситуации. Если надвигалась буря – было видно сразу. Парни начинали поглядывать друг на друга, смотреть на тебя немного по-другому; ты шел в камеру, и, конечно же, было ясно, что что-то не так. Только что атмосфера была оживленной, и вдруг – тишина.

Заключенные не любят стукачей, но если это в их интересах, они дадут тебе знать.

«Мистер С., загляните в камеру номер семнадцать». Зэк может сделать это, потому что мы хорошо ладим, но еще он не хочет неприятностей. Как только раздается сигнал тревоги, первое, что делают офицеры, – это закрывают заключенных в их камерах. В идеале, как только проблема решена, все выходят наружу, но чаще всего из-за нехватки персонала людей закрывают до самого вечера. Никто не выходит позвонить жене, принять душ или покурить.

По утрам все крыло обычно было очень тихим. Субботы и воскресенья тоже, как правило, проходили мирно, учитывая, что никто не ходил на работу и многие валялись в постели весь день. Никто не спешил что-либо делать; это похоже на то, что происходит на свободе по выходным. С достаточным количеством персонала они были даже скучными, честно говоря. Оставаясь в блоке, а не запертым в камере, с восьми до половины четвертого… ты не хочешь бунта, но, черт возьми, есть только так много чая и ничего больше – какая тоска. А потом внезапно все бросаются во двор, как будто кто-то кинул туда пакет с наркотиками. Так что да, смены могут быть скучными, но все может измениться в один момент, в любое время дня и ночи. Именно это и делало работу тюремного офицера такой нервирующей и – по крайней мере, время от времени – такой захватывающей.

В первые два года работы в крыле К, когда персонала хватало, мы работали в парах, подстраховывая друг друга. Часто я работал с Прицепом Питом, а иногда с Нобби Нобблером, парнем, который определенно был себе на уме. Нобби тогда было лет сорок, и он был крупным парнем – около 114 кг, – хотя впоследствии сильно похудел из-за болезни. Пожалуй, он не был самым крутым парнем на планете – не все там были бывшими военными офицерами, – но был смелым и отлично общался с зэками, Нобби был по-настоящему забавным ублюдком. Любой, кто может принести хоть немного юмора в тюрьму, будет популярен там, потому что больше смеяться не над чем. Если, конечно, это не шутка над тобой. Иногда он нарочно устраивал какое-то дерьмо, этот Нобби, он словно бросал в тебя словесные ручные гранаты.

– Ты что, позволишь им уйти безнаказанными? – спрашивал он, заводя и подстрекая кого-нибудь.

Я думаю, что заключенные восхищались его смутьянством.

Как и всем остальным, сначала я ему не понравился. Он человек с хорошим вкусом. Но через некоторое время мы поладили – у нас оказалось много общего. Мы не общались вне тюрьмы, но наши смены всегда проходили хорошо. Если мы вдвоем дежурили в блоке и один из нас шел за жрачкой, он говорил об этом другому. Когда кто-то шел звонить, то предупреждал. Сходить в туалет – та же история. Некоторые могут подумать, что это слишком, но наши подопечные были действительно сложными парнями. У нас было сорок камер для наблюдения, и всегда нужно было знать, где находятся коллеги – на случай, если кого-то из них затащат в камеру.

Из всех, с кем я когда-либо работал в крыле К, за исключением, возможно, Пита, Нобби был моим самым любимым напарником. Он был просто превосходен. Однажды около четырех часов пополудни к нам перевели парня из медицинского отделения, коренастого иностранца, которого мы поместили в последнюю камеру. Он порезался. По моей шкале от одного до десяти он получил бы тройку. В больнице сделали все, что могли, и он вернулся к нам, хотя не хотел этого. Он все еще находился на протоколе ОУЗКР (оценка ухода за заключенными и командной работы), который офицеры заполняли четыре или пять раз в день, если считалось, что заключенный находится в опасности, и было нужно присматривать за ним. Там отмечался прогресс заключенного, что выдавалось после первоначальной оценки личности, когда составлялся план лечения для обеспечения безопасности.

В дверях камер есть смотровая панель – вертикальная щель за металлической заслонкой, чтобы было видно, что происходит внутри. Я заглянул в камеру, а он сидел в углу, этот парень. Пробыл с нами всего полчаса, а уже раскачивался и резал себя острым предметом, который где-то нашел. Царапины – ну, может, чуть больше. Было немного крови, но – он не видел меня – парень плескал воду на руку, из чашки, чтобы было похоже, что крови много. «Черт бы тебя побрал, – подумал я, – персонал крыла этого не потерпит. Он возвращается в медицинское отделение». Но тот, кто его найдет, будет заполнять кучу бумаг, поэтому я вернулся и прислонился к лестнице. Я не злодей – было видно, что парень не умирал. Нобби, который как раз заваривал чай, подошел и протянул мне кружку.

– Ты проверил этого болвана? – спросил он, прихлебывая чай.

Я покачал головой, мол, нет, не проверил. Поэтому он подошел туда – с чаем в руке – и заглянул в камеру. Должно быть, он простоял так добрых десять секунд, прежде чем оглянулся, скорчил рожу и сказал, что я козел.

– Эй, полегче, – сказал я немного обиженно.

– Ты козел, Сэмворт. Но сначала я допью чай.

Через несколько мгновений в крыло пришла офицерша, сопровождавшая заключенного, как это бывает в тюрьме строгого режима. Это называется прогон. Вы носите с собой рацию, просите разрешение на перевод, один офицер сопровождает максимум восемь осужденных. Она хотела узнать, все ли в порядке с тем парнем, которого она привезла из медицинского отделения раньше – того, что с бакенбардами, как у принца Альберта. Мы заверили ее, что с ним все в порядке, зная, что пол его камеры, скорее всего, уже превратился в кровавую реку. Почувствовав что-то неладное, она сама пошла посмотреть на него.

– О боже! О боже! Он перерезал себе вены! – крикнула она и нажала на кнопку тревоги.

Тюрьмы – как плавательные бассейны, в них нельзя бегать, но внезапно там оказалось полно людей, «которые спешат». Нобби Нобблер тяжело вздохнул.

– Твою мать. Не зови медсестру, – сказал он. – Я отведу его в больничку.

Мы обернули ему руки парой полотенец и повели в медицинское отделение.

Работа в тюрьме довольно жесткая во многом: вы плохо едите, спите, живете и частенько слишком много пьете. Нобби редко брал с собой что-нибудь на ужин. Если у меня была лишняя порция, я отдавал ее ему или приберегал пару сосисок с раздаточной. Одно время он вдруг «подсел» на апельсиновый сок, и он начал приносить по литру каждый день. Однажды он сказал мне: «Эй, Сэмворт, если хочешь попить – просто спроси». Я сказал ему, что не понимаю, о чем он.

– Он исчезает из холодильника. Там осталось немного сока, но, когда я вернусь к холодильнику, уже не будет.

Я предложил ему перелить немного апельсинового сока в бутылочку и разбавить оставшуюся часть пакета водой. Идея ему понравилась, но он пошел еще дальше. Он начал туда ссать. Так продолжалось полгода. Каждый день, обычно во время запирания камер, мы смотрели друг на друга и говорили: «Интересно, кто сегодня попил?»

Это может показаться довольно мерзким, но юмор – отличный способ справиться с работой в тюрьме. Если вы поржали и никто не пострадал – это был хороший день в Стрэнджуэйс.

Как-то утром я был с Нобби Нобблером в крыле К, когда увидел очередного знакомого среди заключенных. Его звали Джонни Гелл, и я когда-то встречал его в изоляторе в Форест-Бэнке.

Невысокий, плотный, рыжий и неряшливый, он был адски агрессивен. В Форест-Бэнке он провел пару недель в психиатрическом отделении средней безопасности, прежде чем его отправили обратно. Он напал на трех медработников – двух мужчин и одну женщину, – и один из них потом загремел в больницу. Он даже как-то уложил меня на пол в Форест-Бэнке, хорошенько ударив сзади. Меня потом качало туда-сюда, когда я отпирал дверь его камеры, чтобы запихнуть его внутрь. Его сдерживали три офицера – и он все еще дубасил меня. К счастью, парень, с которым я работал, был просто огромным и быстро поставил его на колени. В тюрьме с самого начала Гелл показал себя жестоким и непредсказуемым человеком. Две недели спокойствия, а потом он без предупреждения нападает на какого-нибудь ублюдка. Бам! Он был из тех, за кем действительно приходилось следить.

И вот он был в крыле К. Только на неделю, сказал Гелл, он сказал, что выйдет отсюда в пятницу. Это был понедельник. Я предупредил Нобби: «Не вздумай лезть к нему» – и пошел к Берти.

– К нам поступил парень, которого тут не должно быть, – сказал я. – Он должен быть в изоляторе. Он не очень хорошо уживается с людьми, лучше отправить его в одиночку. Он обязательно кого-нибудь обидит.

Берти связался со службой безопасности, и те подтвердили сомнительное прошлое этого зэка. Гелл уже некоторое время не попадал в тюрьму, но в его деле были записи о протестах с отказом от личной гигиены, поджогах камер, нападениях на персонал и заключенных.

– Да, он тот еще засранец.

Однако в изолятор брать его не хотели. Даже Берти не смог убедить их, поэтому поднялся наверх, чтобы встретиться с капитаном Харрикейном, начальником тюрьмы.

– Пока заприте дверь, а позже мы его переведем, – сказал тот.

Еще два дня этот парень оставался в крыле К, так что мы действительно заперли его и держали, как в изоляторе, следуя своему обычному распорядку. Пару раз его приходилось сдерживать. Он был гораздо сильнее, чем можно было подумать, глядя на него. Однажды утром Нобби разговаривал с Берти в коридоре, когда я увидел, что ко мне направляется не кто иной, как Гелл. Поначалу я ничего не понял, но потом вдруг до меня дошло: «Кто, черт возьми, его выпустил?» Инстинктивно я ощутил, что что-то не так, и, когда он проходил мимо, краем глаза заметил, как изменилось его лицо. Но слишком поздно – бам! Он снова ударил меня, прямо в челюсть, и чуть не снес голову с плеч.

Я удержался на ногах – не знаю как – и, должно быть, прошел пару метров. Теперь Гелл стоял позади меня, так что я смотрел не на него, а на Берти. Он был в шоке. Нобби обернулся, я обернулся, а Гелл сверлил нас взглядом: было похоже на фильм «Ровно в полдень», только он был из банды Клэнтона-Маклори и уже выпустил первую пулю. Зэк, должно быть, думал: «Почему он все еще стоит?» А я совершенно определенно подумал: «Ты труп, парень. Ты уже второй раз застаешь меня врасплох».

Он сорвался с места, побежал прочь, и я последовал за ним к лестнице в конце блока. Там были двери, запертые на два замка. Когда я догнал и треснул его, у меня получился мощный такой регбийный удар в плечо, и он сильно ударился об пол.

Почти сразу же, как только мы приземлились, я почувствовал, что Нобби – все его сто четырнадцать килограммов – обрушился на меня. Я был на Гелле, а Нобби – на мне. У нас был очень хороший уборщик – пол сверкал, как стекло, слой за слоем полированный, пахнущий мятой: мы проскользили по нему четыре или пять метров, как на катке.

То, что произошло дальше, было чем-то похоже на автокатастрофу: все воспринималось как в замедленной съемке. Мы словно создали некий импульс. Мы втроем скользнули в сторону железной решетки. Я закрыл лицо рукой, Нобби пригнулся, а Гелл поднял голову – как раз вовремя, чтобы удариться о горизонтальный прут. Железка срезала кусок кожи с его тупой башки, как ложка снимает скорлупу с вареного яйца.

Начался настоящий хаос. Звенел сигнал тревоги, и к тому времени, как мы остановились, подкрепление уже было на месте. Берти пришел в себя, выкрикивая приказы, и кто-то поднял меня и похлопал по щекам, что было не очень умно, учитывая, что челюсть все еще болела. Честно говоря, я был просто в шоке. Так или иначе, на этом дело не кончилось. После первого удара Гелл лежал тихо, но потом снова начал драться – половина его головы, возможно, и отделилась, но он не собирался сдаваться. В конце концов его подняли на ноги, водопад крови хлынул ему в лицо. Кровь, казалось, была повсюду.

Гелла зашили и наконец отправили в изолятор. О случившемся поставили в известность начальство и направили рапорт в полицию, но никакого расследования не последовало. Если речь идет о нападениях на тюремных служащих – они реагируют редко. Фактически он вышел, как и планировал, в пятницу, на следующий день, подписав отказ от медицинской помощи. Когда он миновал КПП, он все еще был весь в крови, а его голова ужасно отекла. Медсестры мало что могли сделать, кроме как предложить ему обратиться в больницу.

Берти велел отвезти меня в клинику. У меня пульсировала челюсть, и к тому же появилось подозрение, что я вывихнул ногу. Тамошний врач не удосужился сделать мне рентген, просто заставил скорчить несколько гримас, и за неделю у меня развился тризм[23]23
  Тризм – спазм мышц челюсти, при котором рот не удается полностью открыть или закрыть, а человек испытывает сильные болезненные ощущения. При тризме напрягаются три мышцы: височная, внутренняя крыловидная и жевательная.


[Закрыть]. Позже выяснилось, что я расколол череп этого ублюдка. Это огорчало меня добрых полгода. В итоге этот инцидент так и не вызвал никаких действий. Но я, в общем-то, был не из тех, кто жалуется.

В воскресенье я позвонил Губке Бобу. «Какого хрена ты мне звонишь? – спросил он. – Не геройствуй, перезвони через неделю». И положил трубку. Хорошие были времена.

В тюремной службе люди плохо стареют. Возьмем в пример парня, которого называли Сборщик Шляп, которому оставалось всего ничего до пенсии. Я понятия не имею, сколько ему было лет – где-то от пятидесяти пяти до девяноста. Он был ростом примерно метр шестьдесят и весил килограмм 45 – офицер, который организовывал работу заключенных в Отделе контроля труда, аккуратная работа в закрытом офисе рядом с раздаточной, в безопасности от неприятностей. По поводу его прозвища: в те времена, когда тюремщики носили кепки и куртки, головные уборы летали повсюду во время сдерживаний, и самоназначенная роль нашего старика состояла в том, чтобы собрать их и отнести обратно в офис.

Однажды я носился по верхней тюрьме, переводя заключенных туда и обратно на свидания, и когда я шел по двойке и начал выкрикивать имена, то увидел Сборщика Шляп, который выскочил из камеры на тройках. Должно быть, он работал там сверхурочно. Он заметил меня и замахал мне рукой: «Сюда! Сейчас же!»

Поднявшись наверх, я увидел Берти и еще одного офицера, они сдерживали ловкого на вид парня, который явно был не прочь подраться. Как обычно, это была скорее борьба с захватами, а не кулачный бой, хотя, если ты не слишком умен, тебя могут и ударить. Сдерживания выглядят жестокими, но обычно все под контролем: люди знают, что делают. Итак, я вошел, три на одного – тюремщики не борются честно, – и мы кинули его на пол без лишнего гнева и оттащили в изолятор.

Кто-то пожаловался, что Сборщик Шляп не пришел на помощь, а если бы пришел, то мне не пришлось бы вмешиваться. Но, как я и сказал, он был жокейского веса – и это не имело бы никакого смысла. На самом деле он бы даже помешал. Он правильно сделал, что позвал меня, и не потерял при этом присутствия духа, чтобы открыть дверь и начать бить тревогу. Не все мы бойцы. И я понимаю, почему некоторые остаются в стороне.

Редж Урвин был еще одним старожилом нашей команды, работавшим и после наступления пенсионного возраста. Невысокого роста, лет шестидесяти, он состоял в тюремной службе уже тогда, когда Уинстон Черчилль еще курил сладкие сигареты, а не сигары. В крыле К Редж управлял складом. Если офицеры приходили просить сменные шорты, рубашки, туалетные принадлежности или что-то еще для заключенных, он говорил им, чтобы они пошли и посмотрели слово «склад» в словаре. Склады, по его мнению, предназначались для хранения вещей. Если бы он раздавал все направо и налево, ему нечего было бы хранить, правда? Чтобы получить хоть что-нибудь, нужно было действовать за его спиной.