Текст книги "Marilyn Manson: долгий, трудный путь из ада"

4. Дорога в ад вымощена хорошими письмами отказа

<…>я рос довольно одиноким ребенком и быстро приобрел некоторое неприятное манерничанье, которое все школьные годы отталкивало от меня товарищей. Одиночество выработало свойственную таким детям привычку сочинять разные истории и разговаривать с воображаемыми собеседниками. И думаю, с самого начала мои литературные притязания были замешены на ощущении изолированности и недооцененности. Я знал, что владею словом и что у меня достаточно силы воли, чтобы смотреть в лицо неприятным фактам, и я чувствовал – это создает некий личный мир, в котором я могу вернуть себе то, что теряю в мире повседневности.

– Джордж Оруэлл, «Почему я пишу» (перевод В.Ф. Мисюченко)

КРУГ ПЯТЫЙ – УНЫЛЫЕ

20 января 1988

Брайан Уорнер

3450 Бэнкс-Роуд № 207

Маргейт, Фл. 33063

Джону Глейзеру, редактору

Night Terrors Magazine

1007 Юнион-Стрит

Шенектеди, НЙ 12308

Уважаемый Джон Глейзер,

Высылаю вам мой прежде не публиковавшийся рассказ «Всё останется в семье». В настоящее время рассказ предлагается только Вашему журналу. Был бы очень благодарен Вам, если бы Вы рассмотрели возможность публикации вышеупомянутого текста. Благодарю Вас за внимание, с нетерпением жду ответа.

С уважением,

Брайан Уорнер

ВСЁ ОСТАНЕТСЯ В СЕМЬЕ

Брайан Уорнер

Он надеялся, что магнитофон не сломан. Маленький, переносной, из тех, которыми пользуются в школе или библиотеке. Тедди даже не понял иронию ситуации – ведь магнитофончик-то этот купила ему Энжи. Он отёр угол от волос и крови и испустил вздох разочарования. «За телевизор мать меня убьёт», – решил он, окинув взором беспорядок, который наделал.

«Будь она проклята. Будь они все прокляты. Зачем она ранила Пег? Зачем? – он злобно пнул лежащий на полу труп. Её глаза глядели на него с пустым изумлением. – Сука. Ты убила Пег».

Мёртвый взор сестры не дал ответа. (Почему это, удивился он.) На лицо как будто тень упала. Он приподнял её голову за окровавленные волосы и увидал, что «тень» – это запёкшаяся кровь на щеке. Ещё он увидел, что пробоина в голове более не кровоточит – запёкшаяся кровь закрыла желеобразной пробкой.

Скоро мать вернётся. Нужно копать могилу.

Тедди встал и направился в комнату, где лежало сдувшееся пластиковое тело Пег. Из бескровной груди её торчал кухонный нож. Она смотрела в потолок с обычным своим выражением, округлив губы буквой «О». Казалось, она вот-вот закричит. Он приподнял её голову от пола и взглянул полными от слёз глазами на её плоскую, лишённую воздуха фигуру. Держа, как младенца, её голову, он рыдал, и в каждой слезинке мольба: вернись!.. Он был рад, что Энжи мертва – она заслужила каждый удар. Гладя искусственные волосы куклы, Тедди заметил, что от лежавшего в нескольких футах тела сестры идёт неприятный запах. Он понял, что это моча – когда он наносил последний смертельный удар он услышал, как опростался её мочевой пузырь. И ударил её ещё разок – она ж убила Пег. У него на то было святое право.

И очень осторожно положил он голову Пег на ковёр. Склонился, поцеловал в щёку, вытер жирную жидкость с резиновых губ. Мама ему говорила: не трожь Пег, не делай неприличного с её ротиком, но он не мог удержаться. Он слишком сильно любил её, чтобы просто так отстать. Если б мама обнаружила, какую непристойность он делает, она бы забрала Пег, как уже сделала раньше, и ему бы пришлось и её искать.

Подойдя снова к телу Энжи, он остановился полюбоваться на её наготу. Он всегда подглядывал из стенного шкафа за тем, как она переодевается, но так близко её прелести ещё не видал. Его заворожила тёмная полоска между ногами – у Пег такой не было. Он осторожно дотронулся до её бедра, но тут же отнял руку, как будто плоть была горячей. На самом деле не была. Вообще-то уже холодела. Четыре часа уже прошло.

«Ненавижу тебя», – сказал он в глаза трупа.

И снова потрогал её бедро – в этот раз подольше. Нежно провёл кончиками пальцев вверх по бедру, к промежности. Другой рукой раздвинул её ноги. Между них натекла лужа мочи размером с блин. Он с интересом засунул палец в гениталии. Она гораздо мягче Пег и, погодите – хотя тело уже холодное и мертвенно-бледное внутри она – тёплая! Её зловещая божественная сексуальность его взбудоражила.

Нужно остановиться – мать расстроится, если он сделает неприличное. Она всё неприличное ненавидела; папе тоже это дали понять, но более жёстким способом. Нравилось же ей только шить и смотреть «Семьи соревнуются». Любила она Ричарда Доусона этого.

Но сестра была такая упругая и мягкая. Вот у Пег кожа жёсткая, внутри – воск, а он имел её десять лет (в восемнадцатилетнем возрасте заказал её из грязного журнальчика). Энжи тогда было пять лет, и выросла она в молодую красавицу. На самом деле не так уж он её ненавидел, просто не стоило убивать Пег. А он только лишь подглядывал за тем, как она в душе моется. Ничего нового в этом нет. Но она бы матери донесла, а мать такую непристойность в доме своём не потерпела бы. Посему первым делом и надо было спрятать Пег. Мать очень старомодная, и многое ему приходится от неё скрывать.

В гараже он взял лопату и начал копать в саду. Надо успеть до прихода мамы.

Почва была мягкая, и на могилу едва ли ушло полчаса.

Время – дорого. Он пошёл помыться. С полотенцем вошёл в комнату Энжи. Взяв её за обе руки, он оттащил её на несколько футов – лужа впиталась в ковёр тёмным пятном. Он аккуратно промокнул, бросил полотенце в шкаф.

Пока он тащил её через гостиную, он обдумывал одну идею. Лучшая идея, которая ему когда-либо приходила в голову. Любила бы мама непристойное – она бы прям им загордилась бы.

Он отпустил руки Энжи и вернулся в свою комнату. Ему снова стало больно при виде мёртвой Пег; рана в её груди, казалось, расширилась и болела ещё сильнее. Но она же старая, подумал он. Может, умереть – лучший вариант для неё.

Тедди вытащил нож и протащил обмякшее резиновое тело куклы через кухню на задний двор. «Прости, Пег», – обратился он к её нарисованному лицу. Сейчас прям он её не будет хоронить, он сперва опробует свою идею. Если сработает – он её спрячет.

Времени уже совсем не было, ему нужно поспешить. Вернулся в комнату сестры, снял джинсы и опустился на колени рядом с трупом. От едкого запаха смерти подташнивало, но жизнь его слишком пугала. Он – наблюдатель. Но наблюдать уже поздно, а она – самый подходящий вариант. И он может её прятать. Как Пег.

Когда Тедди неуклюже взобрался на сестру, чтоб совершить инцест с некрофилией, к дому с хрустом подъехала мамина машина. Через грязное лобовое стекло она увидела, что у крыльца среди растений стоят и гниют мешки с мусором. Чёртов Тедди. Прям как папочка его.

Дёрнулся в ней раза четыре всего, и – кончил позорно; но задержался в ней на несколько секунд – очень понравилось это скользкое объятие на его плоти. Он смутился, но так уж ему нравились грязные штучки. Почему только мать не хочет понять того, что ему нужно?

«Тедди, я разве не говорила тебе выбросить мусор?», – крикнула она, резко распахнув входную дверь, которая ударилась о стену. Она сморщилась, увидев крысу, которая откуда-то выскочила и унеслась куда-то. Когда она пересекала гостиную, в голове у неё составлялся длинный список наказаний.

Тедди замер. Как же это всё объяснить матери? Надо было спрятать Энжи; если мать увидела, что…

«Тедди».

Он смотрел из своей позорной позы на ковыляющую по коридору мать.

Она остановилась. Снизу казалась древностью, Левиафаном. Трость – как ветка дерева.

Замороженная паника Тедди растаяла, он вскочил и руками прикрыл свои причиндалы.

«Тедди, а чего это ты мусор не выбросил?»

«Чё?» – его сбил с толку столь неуместный вопрос, её банальная игра в мамочку.

«А, да ничего особенного, – она ткнула палкой в Энжи с каким-то обычным любопытством. – Подштанники натяни».

«Мама, я не виноват, это она убила…» – он тут же закрыл рот – мать не должна знать про Пег. Она ненавидела Пег.

«Мертва, что ль?»

«Мама, я не хотел её убивать», – соврал.

«Ты опять за ней подглядывал», – расплылась мать в улыбке.

«Нет, мама, нет, я никогда за ней не подглядывал, клянусь».

«Подглядывал. Она мне всё рассказывает».

«Нет, мама!» Сказала-таки, вот сука. Вот бы её ещё раз убить – мало она мучилась.

«Я тебе говорила не делать непристойного. А теперь вижу – ты это с сестрою творишь. И что же мне делать с таким непослушным мальчиком?»

Данный риторический вопрос привёл его в полнейший ужас. А если телевизор отберёт? А если снова заставит пить таблетки, как она их называла? «Селитра»? Но с этим-то он справится – отлично научился прятать их под языком, потом выплёвывать в окно.

Хотя по росту Тедди выше матери, она подавляла его своим присутствием. Она переступила Энжи и замахнулась палкой, целя ему в голову. Она казалась громадной в своём изяществе.

«Плохих мальчиков нужно наказывать. Только так мы сможем сохранить семью».

Резко, удивительно сильно, дубасила она его по голове, пока он не рухнул на ковёр, обмякший, несправедливо обруганный.

* * *

Очнувшись, Тедди скорчился от дёргающей боли в веках. Они не открывались, как он ни старался. На своём паху он чувствовал хладность Пег, под собой – твердь земли. Мать эта чёртова с шитьём своим. Он потрогал веки, уверенный, что нащупает узелки.

«Тедди, – позвала мама откуда-то сверху, – ты плохо себя вёл. Больше ты не будешь смотреть на Энжи, я за этим проследила. Ты такой же, как твой папочка. Мне его тоже поучить пришлось».

Он услышал, как сверху скребут землю, и стал молить о прощении: «Мама, пожалуйста, я не хотел смотреть, прости меня, мама, пожалуйста…»

На лицо ему плюхнулась целая лопата земли, закрыв нос и рот, но руки его были зажаты между могил слишком сильно, чтоб он мог что-то сделать.

«Нужно удержать семью вместе».

Пока мать закапывала могилу, Тедди пытался освободиться; ему хотелось отплёвываться, но полный рот грязи не позволял провести подобные действия. Наверху мать бухтела про дисциплину, и наказание Тедди закончилось удушением, пока из глаз его сочились кровавые слёзы.

15 марта 1988

Night Terrors Magazine

1007 Юнион-Стрит

Шенектеди, НЙ 12308

Брайану Уорнеру

3450 Бэнкс-Роуд № 207

Маргейт, ФЛ 33063

Привет, Брайан,

Благодарю за рассказ «Всё останется в семье». Мне очень понравилась идея, но хотелось бы чего-то более глубокого и сложного. Однако должен сказать, что пишешь ты хорошо, и я бы очень хотел почитать другие твои произведения. Но, Брайан, сперва я бы хотел предложить тебе как можно скорее ознакомиться с тем уникальным жанром прозы, который мы публикуем, оформив подписку на NT. Я могу выслать тебе следующие четыре номера всего за 12 долларов в год, подписка на последующие годы – 16 долларов. Я надеюсь, ты воспользуешься такой экономией – это свыше 35 % от обычной цены – и присоединишься к нашей чёртовой компашке. Если ты серьёзно настроен продать свои работы в NT – гонорары у нас два с половиной цента за слово – то ключом к этому служит хорошее знакомство с журналом.

До скорого,

Джон Глейзер,

Редактор

28 марта 1998

Брайан Уорнер

3450 Бэнкс-Роуд № 207

Маргейт, ФЛ 33063

Джону Глейзеру, редактору

Night Terrors Magazine

1007 Юнион-Стрит

Шенектеди, НЙ 12308

Уважаемый Джон Глейзер,

Благодарю Вас за обнадёживающий ответ. Прилагаю чек за четыре номера NT. С нетерпением жду экземпляров журнала, пока же высылаю Вам три моих новых стихотворения, «Предмет сопротивления», «Витраж» и «Отель Галлюциноген». Надеюсь, это Вам придётся больше по вкусу.

Благодарю за рассмотрение моих предложений, жду свою подписку на Night Terrors Magazine.

Искренне Ваш,

Брайан Уорнер

ПРЕДМЕТ СОПРОТИВЛЕНИЯ

Когда вилка поедает ложку,

а нож порезал

отражённое в тарелке лицо:

обед окончен.

ВИТРАЖ

В деревянной тишине,

преклонив колени, блудники

ждут епитимью, а

идеалисты фальшезубые

бросают монетки на блюдечко,

зажгите свечку за грешников,

зажгите,

пророк самопровозглашенный, метафорами

изъясняющийся протестант

проповедует догму свою диатонически,

чашу опустошая беззастенчиво,

молитесь,

собирайтесь,

сквозь витраж мир красивее,

зажгите свечку за грешников,

и пусть весь мир сгорит

Лицемерие,

Лицемерие,

Лицемерие фактов;

И все сидят, как голодные губки,

Впитывая третичные факты жизни.

ОТЕЛЬ ГАЛЛЮЦИНОГЕН

Лежа в постели, размышляя

Просто о завтрашнем дне,

Гляжу на единственное пустое

Место, замечаю два пронзительных

Глаза, глядящих вверх,

вниз и под всякими странными углами

меня изучающие; и я

чувствую, как взор мой оттягивается прочь

от белого экрана перед

моими глазами и направляется

на восемь пустых пивных банок,

ненароком сложившихся в пирамиду.

И я опускаю веки подумать —

Сколько часов прошло

с момента, как я воздвиг

такую идеальную постройку из банок?

И я ли её создал?

Или наблюдатели?

Открываю глаза, возвращаю взгляд на пирамиду.

Но пирамида уже

превратилась в погребальный костёр, и

лицо там – моё.

Что это за пророчество, которое

приходит ко мне, как рассыльный,

равнодушный, неаккуратный, с посланием,

хочет только признания?

Но я не паду жертвою

такому откровению неуместности,

я не признаю этого извращения

мысли.

Не признаю.

Я швыряю подушку во

внутреннюю могилу, словно спасая свои глаза от ужасного понимания,

и я слышу пустой стук

семи опустошённых банок,

не восьми —

судьба ль оставила

одну стоять?

Зачем сей жестяной солдат

сопротивляется моему

подушечному разговору об аннигиляции?

Затем по какой-то странной, идиотской,

совершенно загадочной причине

эту банку вдруг прорывает на

жалкие рыдания.

Плачет ли он

по ушедшим друзьям и семье

или же по тому что

не с кем размножаться ему?

Они ушли…

Но нет, причина не в этом.

Это дитя плачет по материнской

измене.

Орущий страх покинутости.

И от этого плача, всхлипов, криков

Мёртвые банки воскресают,

глазам не верится,

но этот строй

алкогольных банок поёт

какофонию пустого бунта

моей Доктрине Аннигиляции,

обсуждённой на Встрече

Подушки в Верхах (которая ныне

пропала средь марширующих ног

алюминиевого сплава анархистов).

Боюсь, боюсь я этих

банок, бунтарок-нигилисток.

Как одна подходит – ребёнок-плакса,

страх мой, чую, нарастает,

и строит стену вокруг моей кровати,

стремясь всё заглушить,

но, без сомненья,

плакса заберётся на эту Китайскую,

как мне казалось, Стену,

которая сродни Берлинской.

И тут он заговорил.

Слова загадочным образом

вылезают сквозь дырку в голове,

подобные похоронной музыке: глубокая, звучная,

печальная.

И говорит мне: «Ты должен

поддаться своему сну.

Мы целый день сидим-планируем твоё присутствие,

а ты, придя, нас грубо

не заметил».

Я, очарованный, кивнул

невольно, и он закрыл мои глаза.

Нет.

Даёт мне очки-афродизиаки,

и я засыпаю в тени.

Сплю в поле гиацинтов и нефрита.

Когда я выполз изо сна,

я встал,

моя причёска – перепутанные златые локоны.

Иду на кухню,

к холодильнику со льдом.

Беру одну банку пива,

и, начав пить, слышу

плач покинутого младенца.

5 июня 1988

Брайан Уорнер

3450 Бэнкс-Роуд № 207

Маргейт, ФЛ 33063

Джону Глейзеру, редактору

Night Terrors Magazine

1007 Юнион-Стрит

Шенектеди, НЙ 12308

Уважаемый Джон Глейзер,

Я получил первый экземпляр Night Terrors Magazine по почте две недели назад и уже прочитал весь номер целиком. Мне всё очень понравилось, особенно рассказ Клайва Баркера. Я не получил от Вас письма, и хотел бы спросить, получили ли Вы стихотворения, которые я присылал в письме вместе с подпиской. Мне ещё более чем раньше хочется публиковаться в Night Terrors Magazine – чувствую, что это идеальное издание для моих текстов. Ответьте, пожалуйста, как можно скорее, и сообщите, получили ли вы мои тексты, или мне стоит выслать их ещё раз.

Искренне Ваш, Брайан Уорнер

8 июля 1988

Night Terrors Magazine

1007 Юнион-Стрит

Шенектеди, НЙ 12308

Брайану Уорнеру

3450 Бэнкс-Роуд № 207

Маргейт, ФЛ 33063

Привет, Брайан!

Рад получить письмо от тебя. Спасибо за тёплые слова про NT. Хочу сказать, что прочитал твои стихотворения, и они мне очень понравились, но я решил, что они не для журнала NT. Извини, я, возможно, забыл ответить тебе. Но, пожалуйста, пришли ещё какие-нибудь свои тексты. Мне действительно очень нравятся твои работы.

До скорого, Джон Глейзер, Редактор

5. У меня с рождения недостаёт средних пальцев

 
Давайте, детки, губы намажьте,
Наденьте шляпы, попами виляйте,
Плётки взять не забывайте,
Мы идём на Бал Фриков.
 

– Доктор Хук и Шоу Знахаря, «Бал Фриков»

Когда у тебя есть друзья – ты собираешь группу. Когда ты одинок – ты пишешь. Именно за этим занятием провёл я свои первые месяцы в Форт-Лодердейле. Пока отец мой работал в Levitz Furniture – предполагалось, что там для него открыты большие возможности – я сидел дома и воплощал свои самые сумасшедшие фантазии в стихах, рассказах и новеллах. Тексты эти я рассылал по всем изданиям, от «Пентхауса» до Horror Show и The American Atheist. Каждое утро, заслышав почтальона, я бросался к двери. Но в сумке у него лежали только разочарования: либо письма отказа, либо – вообще ничего. Напечатали в итоге один-единственный мой рассказ «Луна на воде» – о писателе-алкоголике, чью кошку звали Джими Хендрикс, и колодце, глотавшем всех, кого он любил – в маленьком журнале под названием The Writer’s Block («Писательский затык» или «Исписавшийся»).

В тот первый год во Флориде я тащил за собою разочарование, как прикованный к ноге железный шар на цепи. Чем больше я работал, тем меньше отдачи получал. Жил я жизнью совершенно жалкой: живу с родителями, посещаю Колледж общины Брауард, где слушаю журналистику и театр, потому что только это меня интересует. А ради карманных денег нанялся ночным менеджером в местный Spec, сетевой магазин грамзаписи, где вскоре я нашёл способ вернуться к той модели поведения, благодаря которой нажил проблем в Христианской школе.

В магазинчике этом ещё работали две красивые девчонки. Та, которой я нравился, была, конечно, сильно под веществами и бредила самоубийством. Ту, которая нравилась мне, звали Идэн, и, хоть назвали её так в честь Эдема, сада земных наслаждений, но она отказалась эти самые наслаждения со мною разделить. В наивной попытке предстать крутым я заключил с ними сделку: разрешу курить траву на задворках магазина, если согласны воровать для меня кассеты. А поскольку охранник обшаривал наши сумки всегда, когда мы покидали здание, то я купил им две шестнадцатиунцевые чашки для напитков в Sbarro, которые велел им заполнять кассетами The Cramps, The Cure, Skinny Puppy и тому подобным – сколько влезет. В ту неделю, когда вышел альбом Nothing’s Shocking группы Jane’s Addiction, я попросил Идэн украсть его, и попытался – безрезультатно – выманить её со мною на концерт этой группы в Woody’s on the Beach.

Моей первой статьёй, опубликованной в газете колледжа The Observer, как раз и стала рецензия на этот концерт, озаглавленная «Jane’s Addiction вернулись шокировать публику Woody’s». Разве я мог знать, что мою музыку будут десятки тысяч раз описывать словом из заголовка, причём слово это отнюдь не woody («деревянный»). Ещё более непредвиденным стал тот факт, что много лет спустя в номере лос-анджелесского отеля я буду пытаться остановить гитариста Jane’s Addiction Дева Наварро, который порывался сделать мне минет по ходу того, как мы занюхивали наркотики. (Если мне не изменяет память, Дейв закончил вечер в номере моего басиста Твигги Рамиреса, который вызвал двух дорогих проституток и трахал их под Eliminator группы ZZ Top.)

О чём я жалел больше всего, когда меня уволили из магазина, – за манкирование работой, а не за кражи, на которых меня так и не поймали, – так это о том, что мы c Идэн так никогда и не потусуемся. Но снова время и слава оказались на моей стороне – полтора года спустя я встретил её на концерте группы Marilyn Manson and the Spooky Kids. Она даже и не знала, что я играю в этой группе, пока не увидала меня на сцене – вот тут-то вдруг внезапно захотелось ей потусоваться со мной. Так что не извольте сомневаться – оттрахал я её, а потом не позвонил.

После увольнения я плотно занялся рок-критикой – писал для бесплатно распространяемого гида по развлечениям Tonight Today. Этим издаваемым на газетной бумаге журналом руководил жутковатый сторчавшийся хиппи по имени Ричард Кент, который мне так и не заплатил ни цента. Кент этот был совершенно лыс – за исключением седого хвостика – и носил толстые чёрные очки. По офису он перемещался, покачивая головой, как большой попугай, которому есть что сказать. Когда б я ни спросил его про статью или дедлайн он по несколько минут тихо пялился на меня. О чём он думал я не знаю, надеюсь, не о растлении меня.

Я вскоре обманом протырился в новый глянцевый журнал-стартап, 25^th Parallel – просто сказал его владельцам, любовникам Полу и Ричарду, что у меня диплом журналиста и мои статьи выходили в разных журналах национального уровня. Они на эту ложь купились и взяли меня на работу старшим редактором. Я часто пытался представить себе Пола с Ричардом, занимающихся любовью, но такое измыслить невозможно совершенно. Пол, невысокий полный итальянец из Нью-Йорка, был похож на Ричарда, отразившегося в кривом зеркале – от был, наоборот, высокий, тощий, с жуткими прыщами и такими гигантскими зубищами, как будто это маска для Хеллоуина. Что меня больше всего вымораживало – у Пола на рабочем столе фотография обнажённого Слэша, выходящего из ванной. Я всегда гадал: ну при каких же обстоятельствах его сфотографировали?

Парочкой Пол и Ричард были безнадёжной. Обычно они сидели без гроша, в депрессии и слезах. Журнал месяц за месяцем выходил по единственной причине – они продавали диски, которые им по почте присылали бесплатно. Музыку они, как и большинство людей, которые не платят за неё, не ценили. Я для раздела развлечений писал безостановочно, но заметка, которой я более всего гордился, не была о роке. Она написана на тему, в которой сочетаются мои стремления быть журналистом и автором страшных историй.

25^th Parallel, апрель 1990 года.

Мы всегда делаем больно тем, кого любим

(путешествие в мир БДСМ)

Брайан Уорнер

Застоявшийся запах секса и кожаных ремней бьёт в нос, когда входишь в «данжеон» Госпожи Барбары. После того, как её личный раб мне залепил глаза и проводил меня сюда, я несколько минут привыкаю к тусклому свету в этой гостиной, превращённую в камеру пыток; я беспечно кладу глазные наклейки в карман. Когда, наконец, глаза привыкли и зрение сфокусировалось, становится совершенно очевидным плотское сосуществование этой квартиры в Форт-Лодердейле.

Невысокая корпулентная женщина, которая представляется Госпожой Барбарой, на самом деле специалист по БДСМ (связывание и подчинение, если вдруг кто-то до сих пор считает миссионерскую позицию секс-стандартом), и её дом с сомнительной репутацией гораздо ближе, чем вы могли бы предположить.

«Какой бы ни была чья-либо фантазия – я её исполню», – уверяет она, показывая на всякие штучки, как будто взятые из порнофильма. «В коммерческих сессиях я на людях использую инструменты пыток. Я пытаю <гениталии>, прокалываю тело и связываю – в позах, которые крайне неудобны. И так оставляю надолго. Если сессия прошла хорошо и они были ответственными рабами, то я разрешаю им потом помастурбировать».

На стене напротив двери – ряд ростовых зеркал, по обе стороны от них – её рабочие инструменты. Мы подходим к набору, который справа. Она показывает мне жокейские шлемы, сбрую, электрошокеры для дрессировки собак, разные ошейники от блох, пара шпор и металлические зажимы для ног, запястий и больших пальцев.

«Ну, я не всегда их надеваю именно на запястья, лодыжки и пальцы», – смеётся она.

«Какой бы ни была чья-либо фантазия – я её исполню».

Далее на стене – изобилие всяких зажимов, хомутов, отягощения для них – всё, что применяется для растяжки нежных частей тела. А дальше – приспособление, которое она называет «щипцы для улиток».

«Эти прям идеальны для пыток <гениталий>, – радуется она, пощелкивая щипцами, как каким-то металлическим лобстером. – А кроме того, когда кто-то потом будет есть улиток – вспомнит обо мне». «Предупреждение читателям: журнал 25^th Parallel не рекомендует пробовать это дома, или, например, в Joe’s Stone Crab.)

Чуть ниже – примерно 30 или около того петель. Резиновые, кожаные, металлические, размером от одного до четырёх дюймов. Явно китайское изобретение для продления полового акта. Мне лично они напоминают серьги пирата, но, народ, что в этом понимает такой как я, парень-с-обычным-сексом-и-Jell-O-по-праздникам?

Ещё ниже – маленький кожаный парашют на цепочке. Похоже на детскую игрушку; могу представить аутентичный бондаж для Черепашек-Ниндзя-Извращенцев. Она объясняет, что данное приспособление используется для «растяжки гениталий». Мне кажется, в магазине Toys «R» Us вы такое вряд ли найдёте.

Ещё страннее: под оборудованием для десантника из фрейдистских кошмаров – увеличительное стекло. Она вынимает его из ниши и говорит: «Это чтоб мужчины хорошенько разглядели, <что> у них есть, глазами чтоб увидели своими, а не выдумывали».

На верху стены – коллекция шипастых ошейников для рабов, кожаные лифчики, маски, кляпы и кисточки для сосков/пениса. Последнее она берёт в руки: «Заставляю мужчин плясать с этим, так, чтоб все кисточки крутились в одну сторону». В дополнение к этим скабрёзным игрушкам тут ещё и лошадиный хвост (с «анальной затычкой», для фанатов Мистера Эда) и настоящие шар с цепью, которые, как она уверяет, куплены на гаражной распродаже.

«На дни рождения и 4 июля я вставляю им в пенис и поджигаю».

На противоположной стене Госпожа Барбара хранит самоё своё опасное оружие, так сказать. Разумеется, там – масса цепей, а также трость из английской берёзы, несколько лопаток (плетёных, дубовых, резиновых, кожаных и пластиковых), измерительная линейка, просто линейка, мешалка для краски Dutch Boy, средневековый цеп с шипами, прозванный «яйцебойка», несколько плёток и столько кнутов, Индиана Джонс слюной изойдёт. Далее – напольные ящики, в которых лежат штучки вроде электронных стимуляторов мышц, одноразовые клизмы, свечки, резиновые перчатки, презервативы (она использует и Traditional Dry, и Naturalube Trojans), искусственная кровь, гипс, упаковочный полиэтилен Saran, паяльник, пластиковые зажимы для мусорных мешков, обезболивающий крем Icy Hot, перья, меха, щётки, детская присыпка, лосьон с витамином Е, вазелин и целый ящик помощи женатым парам (во всех цветах, формах и размерах), больше нижнего белья чем у Victoria’s Secret и Frederick’s of Hollywood вместе взятых и коробка бенгальских огней.

Я, профан наивный, спросил, огни-то зачем. Лучше б не спрашивал.

«На дни рождения и 4 июля я вставляю в пенис и поджигаю, – говорит она без тени сарказма. – По большей части всё это реквизит, но большинство мужчин любят одеваться в женское. Они и сюда приходят, чтоб побыть женственными».

«Так что я отняла у него кнут, заставила раздеться и уехать на машине домой голым».

Я осторожно выбираю, куда сесть, – на чёрное меховое покрывало, скрывающее полноразмерную кровать. Под ней, где нормальные люди ныкают, например, «Монополию» или даже кукол в виде группы KISS, я замечаю клетку для сна.

Хотя Госпожа Барбара занимается БДСМ коммерчески всего три года (коммерчески тут не в том смысле, к которому мы привыкли; её деятельность очень даже вне закона), частным образом она практиковала это 45 лет из её 57. Впервые она столкнулась с миром БДСМ «отшлёпай меня, проткни мне половые органы булавкой» в неопределённом возрасте двенадцати лет.

«Я тогда жила в Калифорнии, и ко мне домой приходил мужчина один 21-го года, – вспоминает она, закуривая сигарету. – Однажды он стал дразнить меня своим кнутом, что меня просто взбесило. Так что я отняла у него кнут, заставила раздеться и уехать на машине домой голым».

И ровно с того дня она стала издеваться над мужчинами – для их же удовольствия. Однако девственность она сохранила до 16 лет. После чего она стала заниматься своим делом частным образом, а в 1980 году переехала во Флориду. Однажды она поняла, что если дать рекламу, то всё то же самое можно делать с незнакомыми, но – за деньги. Сейчас при стоимости одной сессии (которая может длиться от 12 минут до 13 часов) в 200 долларов она зарабатывает в год примерно 25 000 долларов, и без налогов.

Её клиентам от 19 до 74 лет. Они находят её через такие вот частные объявления: «Откровенная зрелая доминантная женщина предлагает место для рабов на кратко– и долгосрочный период». Её клиент, как она утверждает – это чаще всего бизнесмен, семейный. «Я уверена, что чем выше начальник – тем сильнее на него давление, и тем больше он занимается такими вот вещами, – говорит она. – Я вижу лица, и я узнаю их по постерам разных кампаний. Не нахожу ничего необычного в том, что ко мне приходят пожарные, полицейские, адвокаты, судьи, пилоты и футболисты». И добавляет со смехом: «Большинство звонков мне поступает после трёхдневных выходных, которые эти мужчины проводят со своими жёнами, с семьёй, с которой они не привыкли проводить столько времени. Так что звонят мне со всякими странными заявлениями, типа я был “плохим мальчиком”, и надо его отшлёпать».

Она не только предоставляет услуги своим клиентам – сексуальным извращенцам, но и живущие с ней в одном доме её рабы отдают ей всё своё имущество. В настоящее время служитель развратного дома этой Домины – худой средних лет джентльмен по имени Стэн. Хотя он на добрых полметра выше Барбары, но из-за её тиранского поведения он съёживается, как побитый кот. В то время, как мой фотограф, Марк Серота, устанавливает дополнительный свет, она приказывает Стэну раздеться для фото; раб покорно выбегает из комнаты. Обращаясь ко мне, она объясняет: «Невозможно быть хорошей доминатрикс, если не понимаешь подчинение. Игра, в которую мы играем, это – у меня всё под контролем, и я заставляю их делать все эти вещи. Но на самом деле это именно то, что они сами хотят делать. Они ничего не решают. Ни даже что надеть и когда заговорить. Их жизни под моим тотальным контролем. Я для них всё. Они превратили свою жизнь в неразбериху и никогда не получали удовлетворения с женщиной. Так что я просто всё исполняю, им даже задумываться не нужно».

Очевидно, что мужчины вроде Стэна живут с ней и исполняют все её желания, и сексуальные, и наоборот. В обмен на её заботу он каждую неделю даёт ей определённую сумму денег, которой она его счета оплачивает. Она тут становится своего рода матерью. Чего они не знают, так это того, что большую часть их денег она сберегает и отдаёт им обратно, когда они решают уйти; ей нравится давать им новый старт.

Стэн возвращается. Я чуть более чем удивлён его видом. Помимо того, что он совсем голый, все волосы на теле сбриты, и на нём четыре или пять (стою не близко, всего не вижу) этих симпатичных металлических обручей, которые я описал примерно абзацев 27 назад; когда он идёт по комнате, они бряцают. Он застенчиво ползёт к чёрному кожаному креслу костоправа Госпожи Барбары, и она распинает его на стене. После того, как она заковала его шею, запястья и лодыжки, она привычным жестом вешает хирургические кровоостанавливающие зажимы ему на соски.