Текст книги "Жнец-2. Испытание"

Глава 10
На время умереть

ДО ЭТОГО СЛУЧАЯ Грейсон еще не умирал. Другие дети, пока росли, успевали сделать это раз или два. В отличие от подростков эпохи смертных, они частенько сознательно шли на это, потому что последствия смерти стали принципиально другими. Смерть и тотальное уничтожение были вытеснены обязательным восстановлением и выговором от родителей. Но даже при этом Грейсона никогда не тянуло развлечься таким способом. Нет, свою долю порезов и синяков он получил, даже руку ломал; но на излечение этих повреждений в сумме ушло не больше одного дня. А вот расставание с жизнью было совершенно уникальным опытом, и Грейсон не собирался в ближайшее время этот опыт повторять. Он помнил все мгновения своего умирания, что делало его переживания еще более неприятными.

Острая боль от столкновения с машиной была почти подавлена уже тогда, когда он взлетел над крышей салона. Время застопорилось; кувыркаясь, он медленно пролетел над машиной и упал на асфальт. Здесь он вновь почувствовал боль, но через мгновение она ослабла, и с тому моменту, когда над ним склонилась Жнец Анастасия, визг его поврежденных нервных окончаний превратился в приглушенное бормотание. Противное, некомфортное ощущение. Его изломанное тело желало извиваться от боли, но боль была запрещена. Одурманенный опиатами, он успел подумать: как это грустно, когда телу отказывают в том, что ему более всего необходимо!

Утро, которое привело Грейсона к столкновению с «Поршем» Жнеца Кюри, сразу же не задалось. Он планировал взять авто-такси, доехать до дома, где живут жнецы, предупредить их об угрозе их жизни и отбыть восвояси. Дальше уж пусть сами разбираются, как им себя вести. Если ему повезет, о его поступке никто не узнает, и прежде всего – Интерфейс Управления. А в этом суть и состоит, верно? Все будут все убедительно отрицать. ИУ нельзя будет обвинить в нарушении закона, поскольку все, что Грейсон сделал, он сделал по своей воле. Тем более, он постарается совершить задуманное незаметно.

Конечно, от «Гипероблака» скрыться непросто. Оно отслеживает движение каждого авто-такси и знает, кто где находится в любой данный момент времени. Но при этом «Гипероблако» связало себя очень жесткими законами, защищающими право личной жизни, и оно не станет пользоваться информацией, которая нарушила бы это право. Забавно, но получалось, что законы, принятые «Гипероблаком», позволяли Грейсону эти же законы нарушать – при условии, что об этом никто не узнает.

Но плану Грейсона не суждено было осуществиться: его авто-такси, свернув на обочину, остановилось примерно в полумиле от «Водопада».

– Прошу меня извинить, – весело прощебетало такси. – Авто-такси не имеют права использовать частные дороги без разрешения владельца.

Владельцем, понятно, было сообщество жнецов, которое никогда никому ничего не разрешало, а тем, кто что-нибудь просил, грозило жатвой.

Поэтому Грейсон и вышел из машины, чтобы остаток пути пройти пешком. Он шел и любовался деревьями, пытаясь понять, сколько им лет и скольким из них удалось дожить до этого дня со времен эпохи смертных. Ему просто повезло, что он, случайно глянув вниз, увидел на дороге провод.

Взрывчатку Грейсон заметил за несколько секунд до того, как услышал шум приближающейся машины, и понял, что у него есть лишь один способ остановить ее и не дать наехать на провод. Дальше он уже не думал, а просто действовал, потому что малейшая доля нерешительности – и каждый из них превратится в кровавую пыль. Поэтому он выскочил на дорогу и подчинился действию прославленного поколениями физиков закона динамических взаимодействий тел в состоянии движения.

Умереть – это как намочить штаны (что он, вероятно, и сделал) и провалиться в патоку столь густую, что в ней невозможно дышать. Патоку вытеснило нечто, похожее на тоннель, который изгибался кольцом, словно это была змея, кусающая собственный хвост, после чего Грейсон открыл глаза и увидел мягкий свет, разливающийся по стенам палаты восстановительного центра.

Первым его чувством было чувство облегчения: его восстановили, а это означало, что взрыва не было. Прогреми взрыв, от него бы ничего не осталось. А коли осталось, значит, у него все получилось! Он спас жизни Жнеца Кюри и Жнеца Анастасии!

Следующим чувством была грусть… Какая жалось, что в эту минуту он в палате один. Вообще, когда человек умирает, его близких извещают немедленно, и обычно, когда восстановленный пробуждается, рядом с ним всегда кто-то да есть, чтобы поздравить с возвращением в семью живых.

Но с Грейсоном никого не было. На ширме рядом с его кроватью висела пришпиленная поздравительная открытка от сестер, просто-таки образец тупости: фокусник с ошарашенным видом смотрит на своего мертвого ассистента, которого он только что распилил, и надпись на открытке гласит: «Дай бог, не последний!»

И все. От родителей – ни весточки. В принципе, чему тут удивляться? Они привыкли к безупречной работе «Гипероблака». Но молчало и оно, и это беспокоило Грейсона больше, чем все остальное.

Вошла медсестра.

– Ой, кто это у нас тут проснулся? – защебетала она.

– Сколько у меня получилось по времени? – спросил Грейсон, которому действительно было это интересно.

– Чуть меньше дня, – ответила сестра. – С учетом всех обстоятельств, восстановление прошло достаточно просто. А поскольку это твое первое, то все совершенно бесплатно.

Грейсон откашлялся. Он чувствовал себя примерно так, как если бы заснул днем – немного побаливала голова, подташнивало. Но и только.

– Кто-нибудь видел, как я это сделал? – спросил Грейсон.

Сестра поджала губы.

– Что, мой хороший? – спросила она и отвела взгляд. Просто отвела взгляд, но Грейсон понял: она что-то скрывает.

– И что… – начал было он. – Я сейчас поеду?

– Как только все будет готово, мы посадим тебя в авто-такси и отправим в академию Нимбуса. Таковы инструкции.

И вновь отвела взгляд.

Чтобы не вилять вокруг да около, Грейсон спросил прямо:

– Со мной что-нибудь не так? А?

Медсестра принялась теребить складки на уже сложенных полотенцах.

– Наша работа состоит в том, чтобы восстановить тебя, а не обсуждать то, что ты делал и что тебя убило, – сказала она.

– То, что я сделал, спасло жизни двух человек.

– Меня там не было, я ничего не видела и ничего про это не знаю. Единственное, что мне известно, так это то, что из-за твоего поступка тебя записали во фрики.

Грейсон не был уверен, что правильно расслышал.

– Во фрики? – переспросил он. – Меня?

Медсестра ободряюще улыбнулась.

– Это же не конец света, верно? – сказала она. – Я уверена, что ты быстро освободишься от нелепого ярлыка… Если, конечно, это входит в твои планы.

Затем она захлопала в ладоши, словно хотела стряхнуть с себя неловкую ситуацию, и весело сказала:

– А как насчет мороженого перед отъездом?

Пунктом назначения, предустановленным на авто-такси, было не общежитие, а административное здание академии Нимбуса. По прибытии Грейсона провели в конференц-зал со столом, рассчитанным человек на двадцать, хотя сидели за ним всего трое: ректор академии, декан и еще один чиновник, который, словно свирепый доберман, сверкал на Грейсона злыми глазами. Плохие новости обычно ходят тройками.

– Садитесь, мистер Толливер, – сказал ректор, черноволосый человек с аккуратно наведенной проседью по бокам черепа.

Декан постукивала карандашиком по пустой папке, а «доберман» просто смотрел, не мигая и источая ничем не прикрытую агрессию.

Грейсон сел.

– Вы хоть имеете представление, – начал ректор, – о том, какие неприятности вы навлекли на себя и на академию?

Грейсон ничего не отрицал. Увиливая, он бы просто растянул неприятную процедуру, а ему хотелось покончить со всем этим как можно быстрее.

– То, что я сделал, я сделал вполне осознанно, сэр, – сказал он.

Декан страдальчески хохотнула – звук для Грейсона одновременно и оскорбительный, и унизительный.

– Либо вы исключительно наивны, либо глупы, – саркастически прорычал «доберман».

Ректор поднял руку, призвав его к молчанию, и начал:

– Студент академии, сознательно вступивший в контакт со жнецами, даже с целью спасения их жизни, нарушает…

– …нарушает принципы разделения жнецов и государства, – подхватил Грейсон. – Статья пятнадцать, параграф три, если быть точным, сэр.

– Не старайся выглядеть умнее, чем ты есть, – вступила декан. – Тебе это не поможет.

– При всем моем к вам уважении, мадам, – отозвался Грейсон, – я вообще сомневаюсь, что мне поможет что-нибудь из того, что я могу сказать.

Ректор склонился к Грейсону.

– Единственное, что я хочу знать, – сказал он, – так это то, откуда вы про все узнали. Единственное, что я могу предположить, так это то, что вы участвовали в этом грязном деле, но потом струсили. Поэтому скажите мне, мистер Толливер, участвовали ли вы в заговоре с целью испепелить тех жнецов?

Обвинение было настолько нелепым, что Грейсон растерялся. Ему и в голову не могло прийти, что его будут подозревать в попытке убийства жнецов.

– Нет, – ответил он. – Конечно, нет! Как вы могли подумать? Нет.

И закрыл рот, постаравшись взять себя в руки.

– Тогда будьте так любезны, расскажите, откуда вам стало известно про взрывчатку, – прошипел «доберман». – И не пытайтесь солгать.

Грейсон готов был во всем признаться, но что-то его удержало. Если он отведет от себя обвинение, это может подорвать саму суть того, что он сделал. Конечно, кое-что они смогут выведать, если уже не выведали. Но ведь не все! Поэтому Грейсон аккуратно выбирал те кусочки правды, которые мог доверить администрации академии.

– На прошлой неделе меня вызвали в администрацию ИУ. Можете проверить, об этом есть запись в моем деле.

Декан взяла планшет, несколько раз коснулась его пальцем, потом посмотрела на остальных и кивнула:

– Так и есть.

– По какой же причине вас вызвали в ИУ? – спросил ректор.

Пришло время плести небылицу, и желательно так, чтобы не к чему было придраться.

– Друг моего отца работает агентом Нимбуса. Так как мои родители в отъезде, он захотел встретиться со мной, что-то посоветовать, если в том возникнет нужда. Ну, в смысле, какие курсы мне выбрать в следующем семестре, с каким профессором наладить контакт. То есть хотел подтолкнуть в нужном направлении.

– Иными словами, предложил протекцию в академии.

– Нет, просто решил посоветовать, что здесь и как. Подставить, так сказать, дружеское плечо. Я чувствовал себя одиноко без родителей, и он про это знал. Просто хотел помочь.

– И все-таки это ничего не объясняет…

– Вот я и перехожу к делу. Когда я шел из офиса, там с брифинга выходили агенты. Я всего не слышал, но речь шла о каких-то неясных слухах, что, дескать, против Жнеца Кюри планируется какой-то заговор. Кто-то сказал, это позор, что агентам Нимбуса не позволено вмешиваться, даже предупредить нельзя, потому что это нарушение. Вот я и подумал…

– Подумал, что мог бы стать героем, – произнес ректор.

– Именно так, сэр.

Все трое переглянулись. Декан написала что-то на листе бумаги и показала остальным. Ректор кивнул, а «доберман», хмыкнув, отвернулся, но протестовать не стал.

– Наши законы – не пустой звук, Грейсон, – сказала декан, и Грейсон понял, что ему удалось провести администраторов. Будь это не так, они продолжали бы звать его мистером Толливером. Наверное, они ему поверили не во всем, но в достаточной мере для того, чтобы решить: большего он не стоит.

– Жизнь двоих жнецов, – продолжала тем временем декан, – не стоит и малейшего компромисса в рамках принципа разделения. «Гипероблако» не имеет права убивать, а жнецы – управлять. Единственный способ обеспечить разделение – нулевой контакт, а также суровое наказание за любое нарушение закона.

– Ради вашего же блага мы сделаем это очень быстро, – подхватил ректор. – Итак, вы исключаетесь из академии, и вам запрещается поступать в любую иную академию Нимбуса. Решение окончательное и обжалованию не подлежит.

Грейсон знал, что все к тому и шло, но, тем не менее, когда он услышал приговор, удар оказался настолько сильным, что глаза его наполнились слезами. Хотя, с другой стороны, слезы – дополнительный аргумент, который убедит администраторов, что он не лгал.

Ему было наплевать на агента Трэкслера, но Грейсон понимал, что должен защитить его и вывести из-под удара. Закон предполагал: если есть вина, за виной должно последовать и наказание. И даже «Гипероблако» не могло быть выше закона, который само же разработало и обеспечивало. Это была основа силы «Гипероблака» – оно жило созданными им самим законами. Грейсон же действовал, повинуясь собственной воле и собственным желаниям. «Гипероблако» знало Грейсона. И оно рассчитывало, что Грейсон поступит так, как поступил – невзирая на последствия. Теперь он будет наказан, и закон восторжествует. Но Грейсону это не нравилось. И так же сильно, как он любил «Гипероблако», в эти минуты он ненавидел его.

– Теперь, поскольку ты больше не являешься нашим студентом, – сказала декан, – принцип разделения к тебе неприменим. А это значит, что сообщество жнецов захочет допросить тебя. Мы ничего не знаем об их методах следствия, поэтому будь начеку.

Грейсон сглотнул что-то сухое и жесткое. Об этом он и не подумал.

– Я понимаю, – отозвался он.

«Доберман» махнул рукой и процедил сквозь зубы:

– Возвращайтесь в общежитие, складывайте свои вещи. Ровно в пять служащий из моего штата проводит вас.

Так значит, это глава службы безопасности! Выглядит угрожающе, как ему и полагается. Грейсон бросил на него вызывающий взгляд, потому что теперь это уже ничего не значило. Он встал, чтобы покинуть конференц-зал, но перед тем как распрощаться с администрацией, он решил задать еще один вопрос.

– Вам что, непременно нужно было записать меня во фрики?

– К нам, – отозвался ректор, – это не имеет никакого отношения. Это наказание, назначенное «Гипероблаком».

Целый день потребовался сообществу жнецов, чтобы решить, как поступить с взрывчаткой – все, что не относилось к делам жатвы, они делали со скоростью улитки. Наконец было решено отправить к месту, где была заложена бомба, робота. Робот наступит на провод, а потом, когда уляжется пыль, можно будет послать бригаду дорожных строителей, чтобы они восстановили асфальт.

От взрыва в «Водопаде» так задрожали окна, что Ситре показалось – сейчас вылетят стекла. А уже через пять минут Жнец Кюри принялась складывать в сумки вещи, посоветовав Ситре заняться тем же.

– Мы будем прятаться?

– Я никогда не прячусь, – ответила Жнец Кюри. – Мы просто поменяем способ существования. Если останемся здесь, то будем напоминать уток, сидящих на гнезде, и нас будет легко снять. Кочевая жизнь превратит нас в движущиеся мишени, а таковые труднее и засечь, и подстрелить. Будем странствовать, пока все не прояснится.

Вместе с тем пока было неясно, кто из них является мишенью и по какой причине. Правда, у Жнеца Кюри на этот счет были соображения, и она поделилась ими с Ситрой, когда та помогала ей заплести в косы ее длинные седые волосы.

– Моя интуиция говорит мне, что целью являюсь я, – сказала Жнец Кюри. – Среди жнецов старой гвардии я – одна из самых уважаемых. Но не менее вероятно и то, что охота идет на тебя.

Ситра недоверчиво усмехнулась:

– С какой стати кто-то станет желать моей смерти?

– Ты потрясла основы сообщества жнецов в гораздо большей степени, чем ты думаешь, Анастасия. Многие молодые жнецы смотрят на тебя с уважением. Со временем ты даже сможешь превратиться в голос этого юного поколения. А если учесть, что ты чтишь наши традиции – истинные традиции, – могут найтись те, кто хочет, чтобы ты исчезла, не успев стать тем, кем можешь стать.

Руководители сообщества пообещали начать собственное расследование, но Ситра сомневалась, что они что-нибудь отыщут. Решение различных проблем не относилось к сильной стороне жнечества. Они уже выбрали дорожку попроще, объявив, что, по их предположению, подготовка покушения могла быть делом рук «Жнеца Люцифера». Это едва не вывело Ситру из себя, но открыться сообществу жнецов в том, что она знала, Ситра не могла. Нужно было держаться от Роуэна подальше, и никто не должен знать, что они встречались.

– Ты могла бы согласиться с этим мнением, – сказала ей Жнец Кюри.

Ситра потянула прядь волос на голове Мари чуть сильнее, чем требовалось.

– Вы не знаете Роуэна, – сказала она.

– Как и ты, – отозвалась Жнец Кюри и, отстранив руку Ситры, доплела косы сама.

И, подумав, закончила:

– Ты забыла, Анастасия, что я была на том конклаве, где он сломал тебе шею. Я видела его глаза. Он получил от этого удовольствие.

– Да это было просто шоу, – воскликнула Ситра. – Он играл в эту игру, и все для того, чтобы обмануть жнецов. То, что он сделал, было единственным способом добиться ничьей и общей для нас с ним дисквалификации. И сделал он это безупречно.

Жнец Кюри несколько мгновений помолчала, после чего сказала, покачав головой:

– Главное: не позволяй эмоциям глушить в тебе способность к трезвому суждению.

И еще через мгновение предложила:

– Заплести тебе волосы или справишься сама?

Но Ситра решила обойтись без кос.

На своей побитой спортивной машине они доехали до разрушенного участка дороги, где рабочие уже занимались ее восстановлением. По меньшей мере сотня деревьев была вырвана с корнем, а еще множество лесных исполинов потеряли листву. Немало времени понадобится лесу, чтобы восстановиться после этого удара, а следы взрыва, очевидно, будут заметны и через сто лет.

Ни объехать, ни переехать воронку от взрыва им не удалось, поэтому Жнец Кюри вызвала авто-такси, которое должно было подъехать к месту взрыва с противоположной стороны. Подняв свои сумки, они оставили машину на поврежденной дороге и стали пешком перебираться через воронку. Ситра не могла не остановиться взглядом на покрывавших асфальт пятнах крови – как раз в том месте, где лежал спасший их парень.

Жнец Кюри, которая всегда видела больше, чем хотелось бы Ситре, перехватила ее взгляд и сказала:

– Забудь о нем, Анастасия. Бедный юноша – не наша забота.

– Я знаю, – согласилась Ситра.

Но просто так забыть Грейсона она не могла. Не в ее натуре забывать такое.

Социальный статус «фрик» – это то, что я с тяжелым сердцем учредило в самом начале своего правления. Сделать это было печальной необходимостью. Преступность в ее обычных формах исчезла почти мгновенно, как только мне удалось покончить с голодом и бедностью. Воровство ради обладания материальными благами, убийство из злости или чувства социальной несправедливости – все это ушло из жизни людей само собой.

Людей, склонных к жестокости и преступлениям, обрабатывали на генетическом уровне, смягчая присущие их психике деструктивные тенденции, приводя их поведение к норме. Социопатам я вернуло совесть, психопатам – психическое здоровье.

Но, несмотря на это, в человеческом сообществе было нечто, что продолжало вызывать мое беспокойство. Присмотревшись, я увидела в людях нечто эфемерное, не поддающееся количественному анализу, но, безусловно, присутствующее в их личной и социальной жизни. Если говорить предельно просто, люди нуждаются в том, чтобы быть плохими. Конечно, не все; но я провело подсчеты и выяснило, что около трех процентов населения Земли находят смысл жизни только в открытом неповиновении, в вызове тем или иным нормам, в борьбе. Даже если на Земле не осталось несправедливости и горя, с которыми можно было бы бороться, эти люди все равно будут бороться. С чем угодно. Бороться со всем, на что упадет их взгляд.

Я могло бы найти адекватные медицинские средства и покончить с этими отклонениями. Но у меня нет никакого желания навязывать человечеству некую утопию. Мир, создаваемый и охраняемый мной – отнюдь не «дивный новый мир», но общество, в котором главными ценностями являются мудрость, совесть и сострадание. Я пришло к выводу, что неповиновение и бунт являются естественным выражением человеческих страстей и стремлений, а потому я обязано оставить возможность для их реализации.

Таким образом я воспользовалось словом из лексикона эпохи смертных и учредило статус «фрик» со всеми вытекающими из этого статуса последствиями – осуждением со стороны общества, одиночеством, даже неким клеймом позора. Для тех, кто становится «фриком» случайно и непреднамеренно, путь назад быстр и легок. Но для тех, кто избрал этот статус осознанно, кличка «фрик» есть знак высшего отличия, а также основание для гордости. В отрицательном к себе со стороны окружающих отношении они видят признание своей значимости и силы. В иллюзии размежевания с остальным человечеством они черпают удовольствие, в неудовлетворенности – удовлетворение. Отказать им в этом было бы с моей стороны жестоко.

«Гипероблако»