Текст книги "Бездна Челленджера"

Нил Шустерман
Бездна Челленджера

CHALLENGER DEEP

by Neal Shusterman

Published by arrangement with HarperCollins Children’s Books, a division of HarperCollins Publishers and Synopsis Literary Agency

Все права защищены. Любое воспроизведение, полное или частичное, в том числе на интернет-ресурсах, а также запись в электронной форме для частного или публичного использования возможны только с разрешения правообладателя.

Перевод с английского: Екатерина Морозова

Иллюстрации: Брендан Шустерман

Иллюстрация на обложке: Энди Бридж

Леттеринг: Максим Балабин

© Екатерина Морозова, перевод на русский язык, 2019

© Издание на русском языке, оформление. Popcorn Books, 2019

CHALLENGER DEEP

Text copyright © 2015 by Neal Shusterman

Interior illustrations copyright © 2015 by Brendan Shusterman

Cover art © 2015 by Andy Bridge

All rights reserved.

* * *

Посвящается доктору Роберту Вудсу

Благодарности

«Бездна Челленджера» – плод любви, который мы создавали много лет. Прежде всего я хочу поблагодарить моего сына Брендана за его вклад в эту книгу, моего другого сына Джаррода за его чудесные буктрейлеры и моих дочерей Джоэль и Эрин за то, что вдохновляли меня (и вообще они замечательные). Хочу выразить глубокую благодарность моему редактору Розмари Броснан, помощнику редактора Джессике Маклиш и сотрудникам издательства HarperCollins за все, что они сделали ради моей книги. Спасибо моим ассистентам, Барб Собель и Джессике Уидмер, помогавшим мне не забывать о социализации и публичных выступлениях. Хочу также поблагодарить общество Orange County Fictionaires за многолетнюю поддержку и конструктивные отзывы, Национальный альянс по психическим заболеваниям (NAMI) за всю предоставленную информацию и, наконец, моих друзей, которые всегда были рядом.

Спасибо вам! Моя любовь к вам глубже Марианской впадины!

1. Фи-фай-фо-фам

Ты знаешь два факта. Первый – ты там был. И второй – тебя там быть не могло.

Чтобы удержать в голове эти две несовместимые истины, надо уметь жонглировать. Конечно, чтобы смотрелось эффектно, жонглеру нужно три мячика. Третий – время, и оно отлетает под такими непредсказуемыми углами, что я никому не пожелаю испытать это на себе.

Сейчас пять утра. Так показывают часы на батарейках, висящие на стене твоей спальни. Они тикают очень громко, и тебе иногда приходится душить их подушкой. Здесь пять утра, а где-нибудь в Китае в то же время пять вечера – как видишь, в мировых масштабах несовместимые факты отлично ладят меж собой. Но ты уже запомнил, что направлять свои мысли в Китай не всегда разумно.

За стеной спит твоя сестра, дальше – комната родителей. Папа храпит. Скоро мама начнет пихать его, пока он не перевернется набок. Тогда храп умолкнет, может быть, до самого рассвета. Все это нормально и привычно – и очень успокаивает.

На участке напротив включаются разбрызгиватели, и их шипение заглушает тиканье часов. Водяную пыль можно учуять в окно – немножко хлорки и уйма фтора. Разве не прекрасно, что у соседского газона будут здоровые зубы?

Это шипят разбрызгиватели, а не змеи.

И дельфины, нарисованные на стене у сестры, ничего не замышляют.

А пугало не наблюдает за тобой.

И все равно иногда ты не можешь спать по ночам, потому что сосредоточенно жонглируешь. А вдруг один из мячиков упадет? Что тогда будет? Ты боишься себе представить. Потому что только этого и ждет Капитан. Он умеет терпеть. И он ждет. Вечно.

Капитан был, еще когда не было корабля.

Странствие началось с него, и ты подозреваешь, что им и закончится. А все, что между, – не более чем мука меж мельничных жерновов. Или это не мельницы, а великаны, мелющие кости себе на хлеб?

Крадись на цыпочках, не то потревожишь их покой.

2. Лететь целую вечность

– Никто не знает, какой она глубины, – произносит капитан. Его левый ус подергивается, как крысиный хвост. – Если упасть в эту темную пропасть, пройдет много дней, прежде чем ты достигнешь дна.

– Но глубину впадины уже измеряли, – осмеливаюсь вставить я. – Туда спускались. Я знаю ее точную глубину – десять километров девятьсот сорок метров.

– Знаешь? – передразнивает он. – Да что может знать пугливый, тощий щенок вроде тебя? Ты не видишь ничего дальше кончика своего мокрого носа! – Он хохочет над тем, как описал меня. Капитан всю жизнь провел в море и весь покрылся морщинами, хотя бо́льшая их часть скрыта под темной спутанной бородой. От смеха морщинки натягиваются, и на шее проступают мышцы и сухожилия. – Верно, мореходы, заплывавшие в воды впадины, хвалились, будто видели дно, но они лгут. Лгут и множат ложь, и ложь ложится и лежит, а ты не трожь…

Я уже перестал пытаться понять речи капитана, но они все равно действуют мне на нервы. Как будто я что-то упускаю. Что-то очень важное и обманчиво простое, что я пойму, когда будет слишком поздно.

– Этот путь длится целую вечность, – продолжает капитан. – И не верь тем, кто говорит иначе.

3. Для твоего же блага

Мне снится сон. Я лежу на столе в ярко освещенной кухне, где все сверкает белизной. Кухонная утварь здесь не то чтобы новая – скорее, притворяется таковой. Она из пластика и частично из хрома – но в основном из пластика.

Я не могу пошевелиться. Или не хочу. Или боюсь. Каждый раз, когда я вижу этот сон, все немножко по-другому. Вокруг меня люди, только это не люди, а замаскированные чудовища. Они залезли мне в голову, выдернули оттуда несколько образов и сделали из них маски моих близких. Но я знаю, что это просто обман.

Они смеются и обсуждают что-то непонятное, а я застыл среди этих масок, в центре всеобщего внимания. Они любуются мной – как обычно любуются тем, что скоро исчезнет.

– По-моему, ты рано его вынул, – говорит чудовище с лицом мамы. – Еще не готово.

– Проверить можно только одним способом, – отвечает другое, притворяющееся моим отцом. Я чувствую, как вокруг меня все смеются. Смех исходит не изо ртов, потому что рты масок неподвижны. Смех – в их мыслях, летящих в меня из прорезей для глаз, словно отравленные дротики.

– Это для твоего же блага, – произносит одно из чудищ. Их животы урчат громче извержения вулкана. Монстры тянутся ко мне и когтями разрывают свой обед на кусочки.

4. Они до тебя доберутся

Я не помню, когда началось наше плавание. Мне кажется, что я был здесь всегда, хоть это и немыслимо – до этого ведь были прошлая неделя, месяц или даже год. Впрочем, я практически уверен, что мне все еще пятнадцать. Даже если я плавал на этой древней деревянной посудине много лет, мне все равно пятнадцать. Время здесь устроено иначе. Оно движется не вперед, а вбок, как краб.

Я не знаком с большинством членов экипажа. Или я их просто не запоминаю, для меня все они на одно лицо. Здесь есть старики, они, кажется, прожили всю жизнь на море. Они корабельные офицеры, если можно так выразиться. Как и капитан, эти старики – словно одетые на Хеллоуин пираты с замазанными черной краской вставными зубами; они стучат в ворота ада с криками: «Сласти или напасти!» Я бы посмеялся над ними, если бы не боялся в глубине души, что они выковыряют мне глаза своими пластмассовыми крючьями.

Есть тут и мне подобные – совсем еще дети, за какие-то грехи изгнанные из теплых домов (или из холодных, или вообще с улицы) по тайному сговору родителей, чье недремлющее око видит все не хуже Большого Брата.

Мои товарищи, и мальчики, и девочки, занимаются своими делами и обращаются ко мне разве что с фразами вроде: «Посторонись!» – или: «Руки прочь от моих вещей!» Как будто хоть у одного из нас есть что-то ценное, что стоило бы красть. Иногда я пытаюсь как-нибудь им помочь, но они отворачиваются или отталкивают меня, оскорбленные уже тем, что я предложил помощь.

Мне все время мерещится, что на корабле плывет и моя младшая сестра, хотя я знаю, что ее тут нет. Разве я не обещал в это время помочь ей с математикой? Я представляю, как она ждет меня целую вечность, но не знаю, где она. Я понимаю, что сегодня до нее не дойду. Как я могу с ней так поступать?

За всей командой пристально наблюдает капитан, чье лицо мне одновременно знакомо и незнакомо. Кажется, он знает обо мне все, а я о нем – ничего.

– Мое дело – запустить пальцы в самое сердце ваших дел, – сказал он однажды.

У капитана повязка на глазу, на плече сидит попугай. У попугая – тоже повязка на глазу и жетон сотрудника спецслужбы на шее.

– Я не должен быть здесь! – взываю я к капитану, гадая, не говорил ли этого раньше. – У меня контрольные на носу, рефераты не сданы и грязная одежда на полу валяется. А еще меня ждут друзья, много друзей.

Челюсть капитана не двигается – он не отвечает, но попугай произносит:

– Здесь у тебя тоже будет много-много друзей.

Какой-то парень шепчет мне на ухо:

– Ничего не говори попугаю! А то они до тебя доберутся.

5. Я – компас

То, что я чувствую, нельзя выразить словами – или эти слова будут принадлежать языку, которого никто не поймет. Мое подсознание разговаривает на своем собственном наречье. Радость оборачивается злобой, та перетекает в страх, становящийся ироничным удивлением. Ощущение, как будто ты выпрыгиваешь из самолета, широко раскинув руки, без тени сомнения в том, что умеешь летать, потом понимаешь, что все-таки не умеешь, и летишь не только без парашюта, но еще и совершенно голым, а внизу собралась огромная толпа с биноклями, и все смеются, пока ты пулей летишь навстречу своей постыдной судьбе.

Штурман советует мне не волноваться. Он указывает на блокнот из пергамента, где я рисую, чтобы убить время.

– Выплесни свои чувства в узор и краски, – говорит он. – Узор-позор-пугач-богач, настоящее твое богатство – в рисунках: они хватают меня, кричат мне, заставляют меня смотреть. Мои карты указывают путь, но твое видение дает направление. Ты компас, Кейден Босх. Ты компас!

– Если я компас, то толку от меня мало, – замечаю я. – Я даже не знаю, где север.

– Еще как знаешь! – отвечает штурман. – Только в этих водах север постоянно гоняется за собственным хвостом.

Мне вспоминается один мой давний приятель, считавший, что север всегда там, куда он встанет лицом. Пожалуй, в этом что-то было.

Штурман вызвался делить со мной каюту, когда мой прежний сосед, которого я уже с трудом помню, исчез в неизвестном направлении. Здесь мало места даже для одного, однако нас двое.

– Ты достойнейший из здешних недостойных обитателей, – говорит он мне. – Твое сердце пока не пропиталось морским холодом. А еще – у тебя есть дар. Дар-пар-парус-зависть, при виде твоего таланта весь корабль позеленеет от зависти, попомни мои слова!

Этот парень не впервые на корабле. А еще он дальнозоркий. То есть если он смотрит на кого-нибудь, то видит не его, а что-то позади, в бесконечно далеком другом измерении. Как правило, он вообще не смотрит на людей, слишком занят своими навигационными картами. По крайней мере, так он их называет. Это нагромождения цифр, слов, стрелок и линий, соединяющих точки-звезды в незнакомые мне созвездия.

– Здесь другие небеса, – объясняет он. – Приходится соединять звезды в новые созвездия. Созвездие-отверстие-отломан-гномон. Нам нужно что-то вроде солнечных часов, чтобы определять, сколько времени прошло. Понимаешь?

– Нет.

– Над морем гроза, гроза-коза. Вот и ответ – коза. Она ест все вокруг, переваривает целый мир, делает его частью узора своей ДНК – и исторгает, помечая территорию. Территорию-историю-споры-разговоры, у меня к тебе важный разговор. Коза – ключ к нашей цели. Все имеет значение. Ищи козу.

Штурман – гений. От одного предчувствия его гениальных мыслей у меня каждый раз голова раскалывается.

– Почему я здесь? – спрашиваю я. – Если все имеет значение, что я значу для этого корабля?

Он продолжает прокладывать курс – дописывает слова и дорисовывает стрелочки поверх старых записей. Там столько наслоений, что лишь он может что-нибудь разобрать.

– Значение-печенье-пирог-порог. Ты – порог, за которым лежит спасение мира.

– Я? Ты уверен?

– Не меньше, чем в том, что мы сели в этот поезд.

6. Так вызывающе

Порог-пирог-пингвин-дельфин – дельфины скачут на обоях в комнате сестры, а я стою на пороге. Дельфинов ровно семь. Я сам их нарисовал, по одному на каждого из «Семи самураев» Куросавы[1]1
  Фильм Акиры Куросавы 1954 года. – Здесь и далее прим. ред.


[Закрыть], потому что мне хотелось, чтобы она все еще ценила их, став постарше.

Сегодня дельфины сверлят меня злобными взглядами. Хотя у них нет противопоставленных больших пальцев, а значит, на мечах драться мы не будем, мне почему-то кажется, что от них исходит угроза. Раньше такого не было.

Папа укладывает Маккензи спать. Для нее уже очень поздно, для меня – нет. Мне как раз исполнилось пятнадцать, ей скоро одиннадцать. Я лягу спать через несколько часов. Если вообще засну. Вряд ли сегодня мне это удастся.

Внизу мама разговаривает по телефону с бабушкой. Обсуждают погоду и термитов. Наш дом уже разгрызают на мелкие кусочки.

– …Но травить их – это же так вредно! – доносится до меня мамин голос. – Должен быть способ получше.

Папа целует Маккензи на ночь, поднимает голову и замечает меня: я стою не в комнате, но и не за дверью.

– Что случилось, Кейден?

– Ничего, просто… Не обращай внимания.

Папа встает на ноги, а сестра отворачивается к разрисованной дельфинами стене, показывая, что готова к отбытию в царство снов.

– Если что-то не так, ты всегда можешь мне рассказать, – произносит отец. – Не забывай об этом.

Я стараюсь говорить тихо, чтобы Маккензи не слышала:

– Ну, просто… В школе один парень…

– Да?

– Конечно, я не могу знать наверняка…

– Ну?

– Мне кажется… Похоже, он хочет меня убить.

7. Бездна благотворительности

В торговом центре стоит ведро для пожертвований. Огромная желтая воронка для сбора средств на какую-то детскую благотворительность, о которой очень неприятно думать. Вроде «Помощи безногим детям – жертвам войн». Нужно сунуть монету в щель и отпустить. Она с минуту описывает круги по стенкам воронки с ритмичным жужжанием, которое все нарастает по мере того, как монета приближается к дыре. Она катится все быстрее, так что, когда всю ее кинетическую энергию наконец поглощает отверстие воронки, звук уже напоминает вой сирены. А потом монета исчезает в черной бездне ведра, и наступает тишина.

Я, как эта монета, скольжу вниз и ору во всю глотку. Ничто, кроме моей собственной скорости и центробежной силы, не мешает мне рухнуть в темноту.

8. Проверка реальности

– В каком смысле – он хочет тебя убить? – папа выходит в коридор и закрывает дверь в комнату Маккензи. Из ванной осторожно, под углом, просачивается тусклый свет. – Кейден, это не шутки. Если кто-то из школы угрожает тебе, ты должен рассказать мне, что происходит.

Он стоит и ждет ответа, а я жалею, что вообще открыл рот. Внизу мама все еще разговаривает с бабушкой, и я ловлю себя на том, что сомневаюсь, бабушка ли это. Может, мама притворяется, и на самом деле говорит с кем-то еще, возможно, обо мне и, похоже, используя шифр. Но зачем бы ей это понадобилось? Глупость. Нет, она просто беседует с бабушкой. О термитах.

– Ты уже сказал учителям?

– Нет.

– Что конкретно он сделал? Угрожал тебе?

– Нет.

Папа глубоко вздыхает:

– Если он не угрожал тебе открыто, ты, возможно, немного преувеличиваешь. Этот парень приносил в школу какое-нибудь оружие?

– Нет. Хотя… Может быть. Да… Да, мне кажется, у него мог быть нож.

– Ты его видел?

– Нет, я просто знаю. По нему видно, что он ходит с ножом, понимаешь?

Папа снова глубоко вздыхает и запускает руку в редеющие волосы.

– Расскажи, что именно он тебе говорил. Постарайся вспомнить все по порядку.

Я пытаюсь подобрать слова, чтобы объяснить ситуацию, но мне не удается.

– Дело не в том, что он что-то сказал, а в том, чего он не говорил.

Мой папа бухгалтер – очень последовательный, мыслит левым полушарием мозга, так что меня не удивляет его ответ:

– Я тебя не понимаю.

Я отворачиваюсь и рассеянно берусь пальцами за уголок висящего на стене семейного портрета. Тот скашивается набок. Это меня беспокоит, так что я спешу поправить его.

– Не обращай внимания. Это не важно. – С этими словами я пытаюсь сбежать по лестнице, потому что мне очень нужно подслушать мамин телефонный разговор, но папа осторожно ловит меня за локоть. Этого достаточно, чтобы я остался на месте.

– Погоди-ка, – просит он. – Если я правильно тебя понял, в одном классе с тобой учится какой-то парень, чье поведение кажется тебе угрожающим.

– Если честно, у нас с ним ни одного общего урока.

– Тогда откуда ты его знаешь?

– Я его не знаю. Но мы сталкиваемся с ним в коридоре.

Папа опускает глаза, что-то прикидывает в уме и снова переводит взгляд на меня.

– Кейден… Если вы незнакомы, он не угрожал тебе и просто несколько раз прошел мимо, почему ты вообще решил, что он желает тебе зла? Наверняка он тебя даже в лицо не помнит.

– Ты прав, я просто перенервничал.

– Ты, наверное, делаешь из мухи слона.

– Да, именно. Делаю из мухи слона. – Произнеся это вслух, я понял, как глупо звучали все мои гипотезы. Этот парень и не подозревает о моем существовании. Я даже имени его не знаю!

– Старшая школа – очень сложный период, – продолжает папа. – Много поводов для беспокойства. Мне жаль, что ты держал в себе столько всего. Подумать только, подозревать такое! Но иногда нужно трезво оценить ситуацию, согласен?

– Ну да.

– Как, полегче стало?

– Да, спасибо.

Но я ощущаю на себе его пристальный взгляд – отец как будто почувствовал, что я соврал. Родители замечают, что в последнее время я какой-то беспокойный. Папа считает, что мне нужно заняться спортом, чтобы снять нервное напряжение. Мама думает, что мне поможет йога.

9. Не ты первый, не ты последний

Море простирается во все стороны, насколько хватает глаз: перед нами, сзади, по правому борту, по левому – и вниз, вниз, вниз. Мы плывем на галеоне, потрепанном миллионом рейсов в еще более дремучие времена, чем сейчас.

– Лучше посудины не найти, – сказал мне однажды капитан. – Доверься моей старушке, и она пойдет куда надо.

Это обнадеживает, потому что на моей памяти у руля никогда никто не стоял.

– У нее есть имя? – спросил я как-то.

– Назвать ее – все равно что потопить. Корабль с именем весит больше, чем вытесненная им морская вода. Спроси любую жертву крушения.

Над главным люком – табличка с выжженной по дереву надписью: «Не ты первый, не ты последний». Она удивительным образом заставляет меня чувствовать себя ничтожным и избранным одновременно.

– Это тебе о чем-нибудь говорит? – интересуется попугай. Он уселся на люк и следит за мной, просто глаз не сводит.

– Не то чтобы, – отзываюсь я.

– Если вдруг начнет – записывай каждое слово.

10. Кухня с ужасами

Кухня из Белого Пластика снится мне почти каждую ночь. Детали всякий раз меняются ровно настолько, чтобы я не знал, чем все закончится. Если бы мне снилось одно и то же, я бы, по крайней мере, знал, чего ожидать, чтобы хоть как-то подготовиться к самому худшему.

Сегодня я прячусь. В кухне практически негде скрыться. Я сжался в комок внутри идеально чистого холодильника. Я дрожу и думаю о капитане – тот назвал меня пугливым щенком. Кто-то открывает дверцу – эту маску я не могу вспомнить.

Она качает головой:

– Бедняжка, ты, должно быть, замерз. – Она наливает кофе из кофейника, но вместо того, чтобы предложить мне чашку, протягивает руку прямо сквозь мой пупок и достает из-за моей спины молоко.

11. Нет худа без добра

Под главной палубой расположены каюты экипажа. Там гораздо просторнее, чем кажется снаружи. Невероятно просторно. Там есть длинный коридор, который, похоже, бесконечен.

Щели между досками палуб и бортов законопачены тошнотворно пахнущей черной смолой. Внизу вонь острее всего. Запах такой, будто живые организмы, спрессованные временем в деготь, до сих пор разлагаются. Отчетливо пахнет потом, немытым телом и грязью под ногтями.

– Запах жизни! – гордо объявил капитан, когда я однажды спросил, что это за вонь. – Быть может, перерождающейся, но все же жизни. Как солоноватый запах прилива – едкий, гнилой и все же освежающий. Когда волна накатит на берег и брызнет тебе в лицо, будешь ли ты проклинать ее вонь? Нет! Она напоминает, как сильно ты любишь море. Летний запах пляжа, пробуждающий что-то сокровенное в глубинах твоей души, – всего лишь легкое дуновение морской гнили. – С этими словами он с наслаждением вдохнул смрадный воздух полной грудью. – Правду говорят, нет худа без добра.

12. Шопинг шизиков

Когда мы с друзьями были помладше и слонялись по торговому центру, изнемогая от скуки, мы придумали такую игру. Называлась она «Шопинг шизиков». Мы выбирали кого-нибудь из покупателей – иногда двоих или даже целую семью, хотя интереснее было следить за одиночкой. Потом придумывали историю о секретной цели нашей очередной жертвы. Обычно в истории фигурировали топор и/или цепная пила, а еще подвал и/или чердак. Однажды мы выбрали низенькую старушку, ковылявшую по торговому центру с такой целеустремленностью на лице, что из нее вышел бы прекрасный серийный убийца. Мы придумали, что она накупит здесь всякого, не сможет донести сама и закажет доставку. Затем она нападет на курьера и убьет его самым тяжелым из того, что купила. И, конечно, у нее в подвале должна быть целая коллекция новеньких орудий убийства и трупов парней из службы доставки. И на чердаке, наверное, тоже.

Мы ходили за ней минут двадцать, помирая со смеху… а потом она зашла в ножевой отдел и выбрала огромный мясницкий нож. Тогда нам стало еще смешнее.

Но когда она выходила из магазина, я встретился с ней глазами – проверял, отважусь ли. Мне определенно померещилось, но ее взгляд горел таким жестоким огнем, что я никогда его не забуду.

Последнее время ее глаза глядят на меня отовсюду.