Текст книги "Алмазный век, или Букварь для благородных девиц"

Нелл видит нечто странное; Гарв все объясняет

Однажды Нелл проснулась и увидела, что мир за окном стал серым, словно карандашный грифель. Машины, велосипеды, четвероногие, даже моторолики оставляли за собой смерчики черной пыли.

Гарва не было всю ночь, он вернулся только сейчас. Нелл вскрикнула, увидев черную маску с двумя страшными выростами. Гарв стащил респиратор – кожа внизу оказалась розово-серой, – блеснул белыми зубами и начал кашлять. Занимался он этим долго и методически, отхаркивал сгустки мокроты из самых глубоких альвеол и выплевывал в толчок. Иногда он переставал, чтобы отдышаться, и тогда воздух вырывался из его горла с легким присвистом.

Откашлявшись, он, ничего не объясняя, занялся маской: свинтил наросты, вытащил черные комки, бросил на пол – от них взметнулись облачка черного дыма – и заменил белыми из нанобарового мешочка. Правда, белыми они оставались недолго – Гарв сразу заляпал их черными отпечатками, настолько четкими, что можно было различить все канальца и бугорки. Потом на мгновение поднес упаковку к свету.

– То же самое, – сказал он и бросил в сторону мусорной корзины.

Затем он надел маску на Нелл, подогнал и затянул ремешки. Пряжки цеплялись за длинные волосы, больно дергали, но возмущенный вопль утонул в респираторе. Дышать стало труднее. На вдохе маска прилипала к лицу, на выдохе – шипела.

– Не снимай, – приказал Гарв. – Она защищает от тонера.

– Что такое тонер? – спросила Нелл из-под маски.

Слышать Гарв не мог, но угадал вопрос в ее глазах.

– Мушки, – сказал он. – По крайней мере, так говорят в Блошином цирке.

Он сжал в кулаке черную вату, которую вынул из маски. Из нее пошел серый дым, расплылся, как чернила в стакане с водой, да так и остался висеть в воздухе. Волшебный порошок искрился.

– Понимаешь, мушки, они везде, – объяснил Гарв. – В воздухе, в еде, в питье. Огоньками они разговаривают между собой. Для мушек есть правила – называются протоколы. В одном старом-престаром протоколе записано, чтобы они не вредили легким. Если ты их вдыхаешь, они рассыпаются на безопасные кусочки. – Гарв выдержал театральную паузу, чтобы выдавить в воздух еще одно черное облачко – как догадывалась Нелл, из хороших мушек. – Но есть люди, которые не слушают протоколов. Нарушают правила. И потом, мы так много вдыхаем мушек – целые миллионы, что, может, безопасные кусочки не такие безопасные, когда мушек уж супермного. В Блошином цирке говорят, что мушки иногда воюют между собой. Например, кто-то в Шанхае придумает мушку, которая против протокола, наплодит в матсборщике целую уйму и пошлет в Новую Атлантиду подсматривать за виками или даже вредить им. Тогда вики – у них есть такая специальная охрана – отправляют своих мушек ловить ту вредную. Начинается война. Вот что творится сегодня, Нелл. Мушки воюют с мушками. Порошок (мы называем его тонер) на самом деле – мертвые мушки.

– А скоро война закончится? – спросила Нелл, но Гарв ее не услышал – он снова зашелся в кашле.

Потом он встал, обернул лицо белой нанобаровой полоской, которая около рта сразу стала серой, вытащил старые картриджи из мушкетона и зарядил новые. Мушкетон походил на пистолет, только пистолет стреляет, а этот, наоборот, засасывает в себя. В него вставляются плоские круглые прокладки из сложенной гармошкой бумаги. Включаешь – он со свистом втягивает воздух и, надо надеяться, мушек. Они попадают на бумагу и застревают.

– Ну, мне пора, – сказал Гарв, на пробу щелкая курком. – Кто знает, что еще попадется.

Он двинулся к дверям, оставляя за собой черные следы. Ветер от шагов тут же подхватывал их и рассыпал по полу, словно Гарв никогда тут не проходил.

Хакворт собирает «Иллюстрированный букварь для благородных девиц»; разъяснение используемой технологии

Индпошив занимал викторианский особняк на холме, длинное, в целый квартал, здание с многочисленными крыльями, башенками, портиками и тенистыми верандами. Хакворт еще не заслужил собственной башенки или балкона, зато у него было окно с видом на сад, где росли гардении и самшит. Из-за стола он сада не видел, но обонял, особенно если ветер дул с моря.

«Блюдечко» лежало у него на столе в виде стопки листов, подписанных в основном «ДЖОН ПЕРСИВАЛЬ ХАКВОРТ». Он развернул взятую у Коттона бумагу. На ней по-прежнему жил маленький чертеж. Коттон явно порезвился от души. Еще никого не выгнали за фотографический реализм, однако сам Хакворт позаимствовал свою личную манеру из патентных заявок девятнадцатого века: черный графический рисунок на белом фоне, полутени переданы почти микроскопической штриховкой, старинный шрифт с чуть-чуть срезанными наискось углами. Клиенты, желавшие смотреть чертежи на домашних медиатронах, просто бесились. Коттон сработал в том же ключе – его нанотехнологическая батарейка на титуле выглядела точь-в-точь как зубчатая передача эдвардианского дредноута.

Хакворт положил лист на стопку с «блюдечком» и постучал ее ребром по столу, чтобы сбить поровнее. Потом отнес в угол комнаты, куда рабочие совсем недавно вкатили новый кабинет вишневого дерева на литых бронзовых ножках. Он доходил Хакворту до пояса. Сверху располагался бронзовый же механизм: автоматический ридер с выдвижным лотком. Маленькая дверца на стене скрывала разъем подачи – сантиметровый, как для бытовой техники; в серьезной производственной организации он выглядел как-то несолидно, особенно если вспомнить, что кабинет заключал в себе один из самых мощных компьютеров на планете – пять кубических сантиметров индпошивовской стерженьковой логики. Он потреблял примерно сто тысяч киловатт из сверхпроводящей части подачи. Мощность нужно было куда-то девать, иначе компьютер сжег бы себя и добрую половину здания в придачу. Сброс энергии потребовал от создателей много больше усилий, чем сами логические элементы. В протоколе последней Подачи имелось встроенное решение – компьютер забирал из нее микроскопические кубики льда и сливал теплую воду.

Хакворт положил стопку в лоток и велел машине скомпилировать «блюдечко». Послышался звук тасуемой колоды – ридер брал листочки за край и мгновенно скачивал информацию. Длинный шланг подачи, пропущенный вдоль стены, вздрогнул и напрягся в оргазме – компьютер всосал кусок сверхзвукового льда и выплюнул воду. В выходном лотке появился новый лист.

Шапка гласила: «БЛЮДЕЧКО, ВЕРСИЯ 1,0. СПЕЦИФИКАЦИЯ НА СБОРКУ».

Кроме нее на листке было только изображение конечного продукта, изящно выполненное под старинную гравюру в личной манере Хакворта. Всякий сказал бы, что это книга.

Спускаясь по огромной винтовой лестнице к самому большому – центральному атриуму Индпошива, Хакворт думал о намеченном преступлении. Отступать было поздно. Внезапно он понял, что подсознательно решился месяцы назад.

Хотя Индпошив – организация скорее конструкторская, чем производственная, здесь есть собственные матсборщики, в том числе два довольно больших, на сотню кубов каждый. Хакворт зарезервировал более скромную настольную модель в одну десятую кубометра. Использование сборщиков фиксировалось в особом журнале, поэтому он прежде сказал свое имя и название проекта. После этого машина приняла край документа. Хакворт велел приступать немедленно, а сам стал смотреть сквозь алмазную стену на эвтактическую среду.

Вселенная – бессмысленный хаос, интересны лишь организованные аномалии. Хакворт как-то повез своих кататься на лодке; желтые весла оставляли на воде аккуратные водоворотики, и Фиона, которая изучала физику жидкостей в ванне и за обеденным столом, разливая что ни попадя, потребовала объяснить, откуда на воде ямки. Она перегнулась через борт (Гвендолен держала ее за платьице) и трогала воронки рукой, пытаясь разобраться, какие они. Остальное озеро – просто вода без каких-то особых закономерностей – ее не взволновало.

Мы скользим взглядом по черному космическому пространству и останавливаемся на звездах, особенно если они выстраиваются в созвездия. «Обычный, как воздух» означает нечто банальное, но каждый Фионин вдох, когда она спит в кроватке – серебристое сияние в лунном свете, – пойдет на строительство ее кожи, волос, костей. Воздух становится Фионой и заслуживает – требует любви. Упорядочивать материю – единственная функция Жизни, будь то самовоспроизводящиеся молекулы в первичном бульоне, манчестерская мануфактура, перерабатывающая растения в ситец, или Фиона в кроватке, обращающая воздух в Фиону.

Лист бумаги имеет толщину примерно сто тысяч нанометров; в этот промежуток можно вместить около трехсот тысяч атомов. Умная бумага состоит из сети бесконечно малых компьютеров, зажатых между двумя медиатронами. Медиатроном называется все, что меняет цвет на отдельных участках своей поверхности. На внешние слои сандвича приходится примерно две трети сечения; между ними можно поместить структуру толщиною в сто тысяч атомов.

На такую глубину легко проникают воздух и свет, поэтому начинка заключается в вакуоли – бакминстерфуллереновые оболочки, покрытые отражающим алюминиевым слоем, чтобы они не схлопнулись все разом, если страница окажется на солнце. Таким образом, внутри пузыря получалось что-то вроде эвтактической среды. В ней-то и располагалась стерженьковая логика, делающая бумагу умной. Каждый из сферических компьютеров соединялся с четырьмя соседями пучком гибких стержней, идущих по гибкой же вакуумной фуллереновой трубочке, так что страница в целом представляла собой параллельный компьютер, составленных из миллиарда отдельных процессоров. По одиночке процессоры были не очень сильные, не особо быстродействующие и очень чувствительные к внешней среде, так что обычно работала лишь малая их часть, но даже при этих ограничениях умная бумага оставалась, помимо всего прочего, мощным графическим компьютером.

И все же, размышлял Хакворт, ей далеко до «Букваря» – там страницы толще, плотнее набиты вычислительной техникой, листы сложены вчетверо, в тетрадки по шестнадцать страниц, тридцать две тетрадки вшиты в корешок, который не только скрепляет книжку, но и служит огромной базой данных.

Он сработан на славу, однако ему только предстоит родиться в эвтактическом чреве – алмазной вакуумной камере, вмещающей стартовый матсборщик. На алмаз нанесена пленка, пропускающая исключительно красный свет; стандартная инженерная практика – избегать связей, которые разрушаются медлительными красными фотонами, вечно плетущимися в хвосте видимого спектра. Таким образом можно на всякий пожарный случай наблюдать, как зреет твой образец. Предосторожность нелишняя – если ты что-то напорол и он вырастет настолько, что возникнет угроза для стенок камеры, процесс можно остановить самым тупым дедовским методом – отключив питание.

Хакворт не боялся за свою работу, но все равно смотрел, как она растет, потому что это всегда интересно. Вначале была пустая камера, налитая красным светом алмазная полусфера. Посередине столика виднелся голый срез восьмисантиметровой подачи – центральной вакуумной трубы, окруженной трубками поменьше. Каждая представляла собой пучок микроскопических конвейерных лент, доставляющих нанотехнологические кирпичики – отдельные атомы или молекулярные заготовки.

Матсборщиком называлась машина, которая располагается на выходе подачи, берет молекулы с конвейера согласно заданной программе и собирает в более сложный продукт.

Хакворт был программистом, «блюдечко» – программой из множества подпрограмм. Они существовали на отдельных листках, пока, несколько минут назад, сверхмощный компьютер в кабинете Хакворта не скомпилировал их в один загрузочный модуль на понятном матсборщику языке.

Над выходом затеплилась прозрачная красная дымка, похожая на перезрелую земляничину. Дымка сгустилась, начала обретать форму и расползаться по столику, пока не сформировалось будущее основание: четверть круга радиусом двенадцать сантиметров. Хакворт выждал, когда над ним появился верхний обрез книги.

В углу лаборатории стоял новейший копир, способный преобразовать записанную информацию в нечто совсем иное. Умел он даже стереть информацию и подтвердить впоследствии данный факт, что иногда оказывалось полезным в относительно параноидальной атмосфере Индпошива. Хакворт вложил в него документ, содержащий компилированную версию «блюдечка», и уничтожил. Доказуемо.

Покончив с этим, он откинул красный колпак. Готовая книга стояла на системе, которая выдавила ее из себя и на воздухе немедленно обмякла. Хакворт взял книгу в правую руку, а левой бросил экструдер в корзину.

Он запер книгу в ящик стола, прихватил цилиндр, шляпу, перчатки, трость, шагнул в ногоступы и отправился через дамбу. В Шанхай.

Общая обстановка в доме Гарва и Нелл; Арендованные Территории; Текила

Китай лежал на другом берегу, его можно было увидеть с пляжа. Город из небоскребов назывался Пудун, дальше раскинулся Шанхай. Гарв иногда ходил туда с приятелями. Он говорил, что Шанхай большой, больше, чем можно вообразить, старый, грязный и полон всяких удивительных вещей.

Они жили на АТ, что, согласно Гарву, было сокращением от Арендованных Территорий. Нелл уже знала их медиаглиф. Гарв показал ей и значок Заколдованной дали – территории, на которой стоит их дом. Значок изображал принцессу с палочкой в руках; из палочки на серые дома сыпались золотые блестки, и дома становились желтыми. Нелл считала, что блестки – это мушки, но Гарв объяснил, что палочка – волшебная, а блестки – магический порошок. Гарв велел ей запомнить глиф, чтобы, если потеряется, отыскать дорогу домой.

– А лучше просто сообщи мне, – сказал Гарв, – и я тебя отыщу.

– Почему?

– Потому что есть плохие люди и тебе нельзя ходить по АТ одной.

– А какие они?

Гарв несколько раз вздохнул, заерзал на стуле.

– Помнишь рактюшник, ну, я вчера смотрел? Там были пираты. Связали детей и хотели отправить по доске. Вспомнила?

– Ага.

– На АТ тоже есть пираты.

– Где?

– Не гляди, не увидишь. Они не похожи на пиратов, у них нет таких шапок и сабель. С виду – люди как люди. Но внутри они пираты, хватают детей и связывают.

– И заставляют идти по доске?

– Вроде того.

– Надо позвать полицию!

– Полиция тут не поможет. А вообще, не знаю.

Полицейские были китайцы. Они приходили по дамбе из Шанхая. Нелл один раз видела их близко, когда забирали маминого дружка Рога. Дома были только Нелл с Гарвом, и Гарв пустил полицейских в гостиную, усадил и напоил чаем. Он говорил с ними на шанхайском диалекте, они смеялись и ерошили ему волосы. Он сказал Нелл сидеть в спальне и не высовывать носа, но она все равно вылезла и подсматривала. Полисменов было трое, двое в форме и один в штатском, они курили и смотрели медиатрон, пока не пришел Рог. Они ругались на него, а потом увели, крича всю дорогу. Рог больше не возвращался, и Текила стала жить с Марком.

Марк был не такой, как Рог, он работал – мыл окна в Новой Атлантиде. Он приходил во второй половине дня, грязный, усталый, и долго стоял под душем. Часто он звал Нелл потереть ему спинку, потому что сам не дотягивался. Иногда он проверял, какие у Нелл волосы – если грязные, она раздевалась, вставала под душ, а Марк ее мылил.

Однажды она спросила Гарва, моет ли его Марк. Гарв расстроился и долго про все выспрашивал. Потом Гарв рассказал Текиле, Текила накричала на него и отправила спать. Когда он вернулся к Нелл, одна щека у него была распухшая и горела. Вечером Текила сказала Марку. Они ругались в гостиной, из-за стены доносились звуки ударов, дети лежали под одним одеялом и все слышали.

Гарв и Нелл притворялись, что спят, но Нелл слышала, как Гарв встал и тихо вышел из дома. В ту ночь он так и не вернулся. Утром Марк проснулся и ушел на работу. Текила встала, густо напудрила все лицо и тоже ушла.

Нелл весь день сидела одна и думала, позовет ли Марк сегодня в душ. Вчера по голосу Гарва она догадалась, что душ – это плохо, и даже обрадовалась: значит, ей правильно было стыдно. Она не знала, как ей не пойти с Марком в душ. Она рассказала обо всем Заврику, Уте, Питеру и Мальвине.

Только эти четверо пережили великую бойню, которую учинил в прошлом году Мак – один из маминых дружков. Он так разозлился, что собрал всех зверюшек в комнате Нелл и затолкал в мусоропровод.

Когда через несколько часов Гарв открыл дверцу, то оказалось, что игрушки исчезли, за исключением четырех. Он объяснил, что ящик глотает то, что вынули из МС, а все, что сделано вручную (он не мог толком объяснить это слово), выплевывает. Заврик, Утя, Питер и Мальвина были старые тряпичные игрушки, сделанные вручную.

Когда Нелл рассказала свою историю, храбрый динозаврик сказал, что Марку надо дать в глаз. Утя болтала всякие глупости, но Утя еще совсем маленькая и несмышленая. Питер посоветовал сбежать. Мальвина придумала посыпать Марка волшебным порошком с мушками, которыми, если верить Гарву, вики защищаются от нехороших людей.

Текила оставила в кухне еду, которую принесла вчера, и с ней палочки. На ручках у них были медиатроны – ты ешь, а по ним бегают медиаглифы, вверх-вниз, вверх-вниз. Нелл решила, что в них живут мушки, которые делают медиаглифы, и взяла одну вместо волшебной палочки.

Еще у нее был серебряный воздушный шарик, который Гарв сделал в МС. Шарик сдулся, и Нелл решила, что из него получится прекрасный щит, как у рыцаря, которого она видела у Гарва в рактюшнике. Она оттащила матрасик в угол комнаты, посадила Заврика и Мальвину перед собой, Утю и Питера – сзади, и стала ждать, крепко стиснув палочку и щит.

Но Марк не вернулся. Текила пришла с работы и стала спрашивать, где Марк, но, похоже, не очень огорчилась, что его нет. Гарв пришел поздно, когда Нелл уже легла, и спрятал что-то под матрас. На следующий день Нелл посмотрела: это были две тяжелые палки, примерно по футу каждая, соединенные короткой цепью, – их вымазали чем-то бурым, липким, оно высыхало и крошилось.

В следующий раз, когда Гарв увиделся с Нелл, он сказал, что Марк больше не придет и что это был один из пиратов, про которых он говорил, а если еще кто-нибудь попробует с ней сделать такое, надо бежать, кричать во все горло и сразу рассказать Гарву и его друзьям.

Нелл страшно удивилась: до этого времени она и не знала, какие пираты хитрые.

Хакворт идет по дамбе в Шанхай; размышления

Дамба, соединяющая Новый Чжусин с Пудунской экономической зоной, собственно, и вызвала к жизни Атлантиду Шанхайскую. На самом деле это была исполинская Линия Подачи, зажатая двумя берегами. В понятиях массо– и товарообмена Новый Чжусин – дышащее океаном умкоралловое легкое – служило ни много ни мало истоком всей потребительской экономики Китая и выполняло единственную цель – гнать мегатонны нанопродукции в Срединное государство, в его непрерывно растущую сеть подачи, которая с каждым месяцем охватывала все новые миллионы крестьянских домов.

На большей своей части дамба проходила чуть выше максимальной приливной отметки, но на центральном километре изгибалась дугой для прохода кораблей; не то чтобы эти корабли были кому-то нужны, но несколько старых морских волков и предприимчивых туроператоров сновали по устью Янцзы на джонках, которые, кстати, великолепно смотрелись с арки, лаская глаз поклонникам «Нейшнл Джеографик» их разлюбезным единением дня нынешнего с прошедшим. С самой высокой точки Хакворт видел еще дамбы, справа и слева, соединяющие окраины Шанхая с другими искусственными островами. Ниппон Нано напоминал Фудзияму: внизу, у самой кромки воды – офисные здания, затем жилые дома (чем выше по склону, тем дороже), дальше пояс площадок для гольфа; верхнюю треть оставили под сады, бамбуковые рощи и прочие формы рукотворной природы. На другой стороне лежал кусочек Индостана. На его геотектуру повлиял не столько могольский*, сколько советский период. Никто не потрудился окружить промышленный центр фрактальными ухищрениями. Остров, засевший километрах в десяти от Нового Чжусина, мозолил глаза обитателям дорогих вилл и давал неиссякаемую пищу для ксенофобских анекдотов. Хакворт никогда не пересказывал таких анекдотов; уж он-то и знал, что у индусов есть все шансы обогнать и ниппонцев, и викторианцев в борьбе за китайский рынок. Мозги у них ничуть не хуже, их самих больше, и они лучше понимают крестьянскую душу.

Отсюда, с вершины моста, Хакворт видел прибрежную часть Пудуна и небоскребы выше по склону. Как всегда, его поразила несуразность старых городов, где драгоценные гектары век за веком жертвовались под всевозможные «привези-доставь». Магистрали, мосты, железнодорожные ветки, дымные, блестящие огнями сортировочные, линии электропередачи, трубопроводы, путепроводы, портовые сооружения для судов самых разных размеров, от сампанов и джонок до контейнеровозов, аэропорты. Хакворт был неравнодушен к обаянию Сан-Франциско, но Атлантида Шанхайская породила в нем ощущение, что старые города доживают свой век; в лучшем случае их удел – превратиться в музеи и тематические парки. Будущее за новыми городами, выращенными на скальном грунте атом за атомом, пронизанными живой капиллярной сетью подающих линий. Старые районы Шанхая, лишенные подачи или с линиями, проложенными в бамбуковых желобах, застыли в пугающей бездвижности, словно дряхлый курильщик опиума посреди оживленной городской улицы. Он сидит на корточках, цедит сквозь зубы дым и грезит о чем-то таком, о чем бегущие мимо современники давно запретили себе думать.

В такой-то район Хакворт и поспешал сейчас самым быстрым шагом.

Если создавать контрафакт прямо из подачи, это рано или поздно всплывет, потому что все матсборщики передают сведения обратно вдоль линии. Нужен собственный источник, не связанный с сетью, а это сложно. Тем не менее упорный злоумышленник, вооружившись изобретательностью и терпением, может собрать установку, способную обеспечить набор простых строительных кубиков массой от десяти до ста дальтонов. Таких людей в Шанхае немало, и некоторые – изобретательнее и терпеливее других.