Текст книги "Моя Одесса. Моя Любовь. Часть1. Молодость"

– Ну если так, значит, и помогай! Неужели сложно помочь бабушке? Я сколько раз тебе говорил: сначала работа, потом все остальное. Понятно тебе или нет?

– Понятно.

– С сегодняшнего дня начинай опять заниматься уроками с Марией Степановной. Она к нам вчера вечером заходила, сказала, что ждет тебя в любое время.

Я обреченно кивнула и опять взглянула на деда: он занятий не одобрял, называя их «барскими выкрутасами», а потому наморщился и демонстративно отвернулся.

Отец чуть погодя успокоился и, уходя на работу, погладил меня по голове:

– Нина, ты у меня умница, выросла вон как! Я за справедливость, дочь. Все должны что-то делать, к чему-то стремиться. Я и мама – работать, растить тебя, бабушка – вести хозяйство, ты – помогать бабушке…

– А дед? – я вскинула голову и посмотрела ему в лицо.

– А дед, – тут отец склонил голову набок и его губы стала морщить еле заметная улыбка, – А дед – учить нас терпению.

Дед, будто подтверждая слова отца, прошлепал по коридору с энциклопедией в руках, сокрушенно вздыхая и бормоча себе под нос про чью-то украденную каракулевую шапку.

До обеда я, как заведенная, драила полы во всем доме и мыла окна. Потом замочила занавески в тазу, и отпросилась у бабушки на пляж на пару часов.

Изка со Светой и ребятами расположились сегодня у самой воды. Я, стащив с себя сарафан, тут же бросилась в море, отплыла подальше, и перевернулась на спину. Голубое небо казалось бездонным и я, покачиваясь на легких волнах, погружалась в него и парила там, как парят птицы над землей. Мои мысли тоже парили. Они летали к Мишке, возвращались и опять уносились к нему. Даже в воде я чувствовала, как взмываю вверх, в это безоблачное небо. Очнулась я, когда вода стала заливать нос.

Я вышла из моря и сразу улеглась на расстеленное покрывало. Девчонки пошли купаться, оставив меня приглядеть за мальчишками. Гришка тут же стал расспрашивать про деда, а Сашка с гордостью рассказал, что «лесапед» его очень понравился папе.

– А Гришке понравился твой велосипед? Ты брату давал кататься? – спросила я.

Сашка и Гришка насупились.

– Нет, не давал, – тихо произнес Сашка.

Гришка угрюмо посмотрел на брата и швырнул горсть песка в сторону Сашки.

– А почему? Ты жадина, да?

– Я не жадина! – крикнул Сашка. – Не жадина я! Он вон какой, буквы читать умеет, а у меня пусть будет лесапед!

Я рассмеялась:

– Чудные вы! Саша, а хочешь я тебя научу читать?

– Хочу!

– Тогда давай договоримся: ты делишься велосипедом с братом, а я учу тебя читать.

Сашка закивал головой и уже благосклоннее взглянул на Гришку.

– Гриш, вот домой придем – я тебе сразу дам лесапед.

– Саша, а-ну, повторяй за мной: ве-ло-си-пед! – не выдержала я.

– Зря время теряешь, – услышала я голос Светы. – Я ему вчера и сегодня раз сто уже сказала, как правильно говорить. Он, по-моему, нарочно не выговаривает.

– А ничего и не нарочно! – обиделся Сашка.

Я улыбнулась: Светка сегодня выглядела на много лучше.

– А где Изка?

– Решила за водой сходить.

– Странно, почему меня не позвала, – удивилась я.

Света слегка нахмурилась, потом пожала плечами. Я поднялась.

– Пойду, догоню ее.

Изка шла с пустой банкой в руках к дальней колонке. Я нагнала ее на полпути.

– Из! И почему это ты меня не взяла с собой?

Изка неопределенно повела рукой:

– А что такого? Сама решила сходить.

– Как вы вчера погуляли без нас?

– Неплохо… Знаешь, а мне вчера Мишка на прощание тоже руку поцеловал.

Моему разочарованию не было конца. Как так? Я же ему нравлюсь, зачем он руки-то всем целует? Украдкой я покосилась на правую Изкину руку, как будто там остался след от Мишкиного неверного поцелуя. А если Изка сочиняет?

– И как? – спросила я.

– Что как?

Я смутилась, не зная, как задать вопрос. И тут мне в голову пришла мысль, неприятно удивившая меня: раньше я не думала, что нужно подбирать слова в разговоре с самой близкой подругой. Такого не было никогда. Мы были честны и открыты друг с другом, легко могли обсудить все личное, не стесняясь. А что сейчас? Мне стало горько. Мишка Мишкой, но наша дружба может рассыпаться.

– Изка, стой! – приказала я.

Изка повернулась ко мне и по ее взгляду стало понятно, что она расстроена не меньше меня.

– Давай, выкладывай, Из. Что произошло?

– Сама знаешь.

– Я знаю?

– Мишка тебе вчера сказал, что ты ему нравишься.

– Откуда знаешь?

– Ха! Можно подумать я тебя в первый раз вижу! Ты вчера выдала себя с головой так, что Олег сразу ушел, после того, как ты и Светка домой отправились.

– И ты на меня обиделась?

– Глупо на это обижаться, тебе не кажется?

– Но ты обиделась.

Изка помолчала, потом сказала:

– А я не на тебя обиделась.

Я согласно мотнула головой, мол, с меня взятки гладки.

– Все дело в том, что он мне вчера сказал то же, что и тебе, – Изка ехидно улыбнулась.

Мы посмотрели друг на друга.

– Значит, мы ему обе нравимся? – спросила я растерянно.

– Да, но пока ты ему нравишься больше.

Что-то тут было не так.

– Изка, ерунда какая-то.

– Почему ерунда? Так бывает. Тебе же нравятся два парня: один больше, другой меньше. Это жизнь, – назидательно произнесла Изка.

– Ты имеешь в виду Мишку и Олега?

– Ну…если есть варианты, о которых я не знаю…

Меня начал злить Изкин тон.

– Хватит! Все ты знаешь! Но Мишка! Он что, и нашим и вашим?

– Возможно да, а возможно и нет. Не знаю. Но точно знаю одно – таких как он мы еще с тобой не встречали.

Я забрала банку из рук Изки, и мы двинулись дальше.

– Действительно, не встречали. И это меня беспокоит.

На обратном пути я спросила Изку:

– Изка, а если этот Кротов обыкновенный бабник?

– Пока мы этого не знаем.

– Но точно знаем, что мы с тобой подруги!

Изка выхватила у меня из рук банку полную воды и плеснула ею в меня:

– Не разлей вода!

***

Жизнь в то лето в Одессе кипела, хотя внешне город казался спокойным. Пусть и канули в прошлое талоны на муку, сахар и масло, многие продукты все же были в дефиците. Но было и хорошее: люди массово переселялись из разбитых и сырых подвалов и замызганных бараков в свои комнаты, а кто-то и в свои дома. Улицы стали чище, обновлялись парки, ликвидировались развалы, открывались большие магазины с промышленными товарами. Рестораны радушно принимали гостей, имеющих средства для их посещения. Молодежь же предпочитала винные погребки, называемые «винарками» или «бадегами». Летом заседать в питейных заведениях нужды не было, так как при желании усугубить можно было везде. Одесса старалась идти в ногу со временем, но унаследованная патриархальность большей части населения, не давало новому времени развернуться и почувствовать себя здесь полноценным хозяином. В этом и была главная прелесть южного провинциального городка, мечтавшего стать портовым флагманом.

Так сложилось, что лето 1960 года принесло много открытий и стало трамплином в далекое будущее. Именно тогда мы стали по-настоящему взрослеть. Мы совершали ошибки, страдали, радовались своим победам, дружили, любили, презирали. Мы были молоды и наивны, и в этом была наша сила и наша слабость.

Полетели недели одна за другой. Мое расписание выстроилось само собой: утром я помогала бабушке по дому, в обед в припрыжку бежала на пляж, домой я возвращалась на троллейбусе, так было быстрее, и шла на занятия к Марии Степановне. Потом забегала домой, чтобы переодеться к вечернему променаду и пулей неслась на встречу к друзьям.

Ежедневное пребывание на солнце и купание в море положительно сказались на моей внешности: кожа стала гладкой, ровный красивый загар придавал мне свежий и здоровый вид; волосы выгорели под летним солнцем, и я заметила, что мужчины стали уделять мне больше внимания, чем обычно. Безусловно, меня это радовало. Не радовался только Олег, наблюдая, как во время наших прогулок ко мне то и дело подходят ребята, чтобы познакомиться.

В тот период Олег стал понемногу отдаляться от нашей честной компании. Иногда уходил домой раньше всех, стал больше общаться с Катей и Машкой, практически перестал обращаться ко мне и Изке. Я замечала все изменения, происходившие с ним, но сделать ничего не могла. Только однажды он, глядя куда-то поверх меня, спросил, не хочу ли я сходить с ним в кино. Я ответила, что подумаю, потому как кино нужно было обсудить с родителями, а точнее сказать, с отцом. Папа прежде чем давать добро, уточнял, на какой фильм я собираюсь. Я тогда не понимала критериев, по которым он принимал решение в пользу той или иной картины, но теперь могу сказать точно, что кинофильмы про революцию я смотрела крайне редко именно благодаря ему. Олег по не понятной мне причине за ответом не пришел и больше про поход в кино не вспоминал.

Света ежедневно присоединялась к нам с Изкой на Ланжероновском пляже. Своих братьев она устроила в открывшийся недалеко от дома детский сад, поэтому только по выходным Света брала их с собой на море. Дядя Витя работал, не пил, стал даже выходить с сыновьями в город на прогулки. Один раз он сводил ребят в цирк, но после этого заявил, что больше он туда не ступит своей единственной ногой из-за паскудного обращения с животными.

Наши с Изкой страдания, связанные с Мишкой, все не проходили. Один вечер Мишка был особенно мил и внимателен со мной, другой вечер с Изкой. Спросить прямо о его странном на наш взгляд поведении, мы не решались, и с каждым днем влюблялись в него все сильнее и сильнее. А ветреность его натуры только распаляла желание доказать другим и себе свою исключительность и неповторимость.

Как-то раз в один из вечеров, мы, гуляя по Воронцовскому скверу, встретили Шурку Стопкину, местную, как говорила моя бабушка, «профурсетку». Обладая неплохой фигурой, Шурка имела лишь один недостаток – выдвинутая далеко вперед нижняя челюсть. Тем не менее, она частенько прогуливалась то с одним, то с другим кавалером, не смущаясь того факта, что все в округе знают, чем закончится ее сегодняшний променад.

Увидев нас, Шурка лишь вздернула свой острый подбородок, и прошла мимо с очередным дружком. Дружок ее был далеко не трезв, однако бутылку в руках держал крепко.

Машка, заметившая Шурку, повернулась к нам с Изкой.

– Не хотела вам говорить, девчонки, но несколько дня два тому назад я рано утром провожала маму до остановки, помогала ей тащить мешок с сахаром. Бабушка варенье варить начала, вот мы с мамой и корячились. Ну так вот. На обратной дороге я решила пойти вдоль восьмого дома, где живет Шурка. И знаете, кого я там увидела?

– Ну и кого?

– Мишку нашего.

– Мишку Кротова?

– Да, его.

– Ну и что? Что с того?

– А уходил Мишка от Шурки.

– И как же ты поняла, что он именно от Шурки вышел, там же много кто еще живет.

Машка посмотрела на нас и в глазах ее промелькнуло что-то похожее на сочувствие.

– Шурка выбежала вслед за Мишкой, он что-то у нее забыл. Она его окликнула и в руки ему всучила какую-то вещь. Не разглядела я, что это было.

Меня словно гром поразил.

– А Мишка тебя видел?

– Не знаю, кажется, нет. Он очень торопился, особо по сторонам не смотрел.

Мы посмотрели на Мишку, стоящего недалеко от нас: он что-то объяснял Валерке, рисуя по воздуху пальцами круги. Выглядел он при этом как всегда замечательно: красивое лицо, отличная фигура, модная одежда. Одним словом, мечта. Стоит ему пальцами щелкнуть, к нему сразу любая прибежит. Даже такая как я или Изка, хорошие девочки из приличных семей. Что уж тогда говорить о других. Взглянув на Изку, я поняла, что моя подруга думает о том же самом.

– Противно, – произнесла я.

– Мерзко, – дополнила Изка.

Той ночью я плакала от обиды. Я долго не могла понять, чем же так сильно задела меня история, рассказанная Машкой. Мы не были глупыми, и какие-то вещи уже понимали. И тем не менее… Если бы речь шла о ком-то другом, например, о Валерке Глотове, я бы поняла. А скорее всего, не стала бы задумываться зачем и для чего. А тут другое.

Мне тяжело и неприятно было признаться самой себе, что Мишка Кротов – далеко не идеал, как казалось мне с самого начала, и тот факт, что он может общаться с легкодоступными шлюхами, удручал меня на столько, что я стала иначе на него смотреть. Меня поразило то, что после всех его улыбочек, умных слов, приятных ухаживаний, признаний, он мог спокойно, даже хладнокровно, совершенно не испытывая никаких чувств к человеку, использовать его для удовлетворения своих желаний, а на следующий день мог также спокойно сделать вид, что не заметил того, с кем переспал прошлой ночью. Мишка ведь даже не поздоровался с ней! И пусть Шурка шалава и дрянь, и все же… Мне казалось дикостью, что такое возможно.

Я страдала так, будто предали меня. Однако самое смешное во всем этом было то, что я продолжала жаждать его внимания и каждый раз, когда он обращался ко мне по имени, таяла. Изка тоже переживала, я это видела. Впрочем, Изка продолжала в своей манере кадрить Мишку и хохотать над его шутками. Я же вскоре перестала стараться перетягивать внимание на себя и просто наблюдала со стороны за происходящим. Теперь я смотрела на его красивое лицо и думала, что у него в голове на самом деле? Сердце мое сжималось, когда я представляла, как Мишка дотрагивается до тела Шурки, целует ее в губы. В такие моменты я переставала с кем-либо общаться и погружалась в свои переживания. Я чаще стала выглядеть задумчивой, когда все веселились. Мишка однажды заметил:

– Нина стала похожа на Снежную королеву. Красивая и грустная. И от этого еще больше красивая.

Я ответила:

– Разве Снежная королева может быть грустной? У нее же сердце из льда.

– Может, потому что ее ледяное сердце разбито.

– Интересно, и кто разбил ее сердце?

– Король, кто же еще?

Неделю спустя Валерка пригласил всю нашу компанию в дом одного парня по фамилии Коваленко. Отец парня оказался известным живописцем не только в городе, но и далеко за его пределами. Сын, как выяснилось, и сам разбирался в живописи не хуже своего известного родителя. Угостив нас молодым вином, он устроил занимательную экскурсию по дому, похожему больше на мастерскую, чем на жилье. Меня поразил и сам парень, и творчество именитого художника, но самое главное меня заворожила атмосфера дома. Я решила познакомиться поближе с хозяином дома-мастерской и подошла к нему, чтобы представиться. Каково же было мое изумление, когда парень, назвавший себя Иваном, проделал тот же номер, что и Мишка в первый день нашего знакомства. Иван галантно поднес мою руку к своим губам и поцеловал ее. И весь вечер я не сводила с него глаз, но вовсе не потому, что он мне сильно понравился. Я задумалась, а что если не сам Мишка произвел на меня впечатление, а его неотразимые манеры?

7.

У меня есть особенность: я очень плохо запоминаю даты и цифры. Иногда могу запросто перепутать цифры в номере своей квартиры, в цене на продукт, в своем возрасте. Был случай, когда одному врачу пришлось три раза задавать мне вопрос, сколько мне лет, и все три раза я, не моргнув глазом, называла совершенно разные числа. И только дата 15 июля 1960 года запомнилась без каких-либо усилий с моей стороны.

Вечером упомянутого дня на Соборку прибежала возбужденная Светка, от радостных криков которой шарахались прохожие.

– Все! Нам выделили две комнаты! Переезжаем в субботу!

Мы бросились поздравлять подругу. Ну наконец-то! Светка была вне себя от радости, она даже не смогла прикурить: руки от волнения ходили ходуном.

– А куда вы переезжаете?

– На Тираспольскую.

– Дядя Витя как?

– Уже поковылял в новый дом окна вставлять.

Мы искренне обрадовались услышанной новости. Решили, что в субботу все вместе будем помогать ей с переездом. На днях Света подала документы в ПТУ на технолога общественного питания, и нам всем казалось, что теперь жизнь у подруги резко изменится в лучшую сторону.

Оглядываясь далеко назад, я могу сказать только одно – тот вечер стал поворотным для меня. Правда, это выяснится несколько позже. А пока что ничего не предвещало таких глубоких перемен: Валерка по-прежнему травил анекдоты; Света прибывала в отличном настроении и тоже смешила всех историями из жизни рыночных продавцов; Мария с Катюхой были как всегда веселы и бодры и с готовностью смеялись над любой шуткой; Изка пыталась завоевать Мишку, я же продолжала прибывать в растерянности. Мишка же в тот вечер был немногословен, выглядел утомленным и слегка рассеянным. Олега с нами не было, он устроился на работу на судостроительную верфь и теперь мы виделись еще реже. Кто-то из ребят подал идею прошвырнуться по Дерибасовской улице. И мы, конечно же, пошли.

Дерибаска была как всегда полна людей. Проходя мимо гостиницы «Большая Московская», я заметила бандитского главаря по кличке Алмаз. На самом деле он был Николаем Плотниковым, а свою кличку он заработал неординарной способностью создавать искусственные драгоценные камни. Его друзья сбывали произведенные им сокровища по баснословным ценам мастерам и бригадирам шахтеров и коксохимических заводов, получавших в тот период огромные деньги. Они легко разводили прибывших в Одессу румынов, поляков и тайно пробравшихся эмигрантов на покупку картин, икон, украшений. Особенно в те времена ценились иконостасы, картины русских художников и ювелирные изделия, произведенные в царской России. Все это мне рассказывала Изка. Осведомитель Аркашка конечно же дозировал информацию, но нам ее хватало, чтобы представить масштаб творящегося беззакония.

Алмаз имел внешность очень притягательную для женского пола. Да и что говорить, когда двухметровый, широкоплечий, холеный, красиво одетый мужчина шел по улице, женщины от мала до велика выворачивали шеи, чтобы хорошо разглядеть такой экземпляр. Если мужчины относились к нему с опаской, то девицы млели при его появлении. Я не была исключением, но зная о его темных делишках, смотрела на него скорее с любопытством, чем с восхищением.

Алмаз стоял у входа в гостиницу, непринужденно беседовал со швейцаром, курил и радовал проходящих мимо женщин своей шикарной фактурой. На удивление он был без свиты. Чаще всего его можно было увидеть или в окружении красивых женщин или с дружками-подельниками. Я взглянула на него мельком и хотела было повернуться к Изке, как передо мной словно из-под земли вырос небольшого роста парень в кепке. Расставив широко ноги, он резким движением вскинул обе руки вперед и застыл, как изваяние. Черный металл блеснул в его пальцах и на моем загривке волосы встали дыбом. Дальше все стало развиваться стремительно и страшно. Я до сих пор помню ощущение, похожее на то, когда ты погружаешься в воду с головой. У меня в ушах появился странный гул, все предметы стали терять свои очертания и таять, окружающий мир заволокло дымкой. Я четко видела только стоящего передо мной человека. Мышцы на его правой руке напряглись, из-под рукава выглядывала наколка старухи-смерти с косой. Он был так близко от меня, что мне казалось, что я чувствую его запах: запах зверя, готового вскрыть глотку своей жертве. Я пошатнулась от злобы, исходящей от него волнами и проследила взглядом траекторию, ведущей к мишени. Алмаз, учуяв опасность, поднял глаза и все сразу понял. Я видела абсолютно ясно, как бледнеет его лицо, как напрягается тело и как загораются глаза. Еще я видела, как на него обрушилось осознание того, что сейчас его убьют, и он стал сжиматься в пружину, готовясь к прыжку, отчаянно надеясь успеть убить противника раньше, чем тот его. Что случилось со мной в тот момент, я не знаю. Горячая волна окатила меня с головы до ног, превратив меня в сталь: я оторвалась от Изки и в следующее мгновение, собрав пальцы правой руки в сжатый кулак, хладнокровно и выверено двинула парня в правую скулу. Последнее, что я увидела, это его дернувшаяся голова и хлопок где-то рядом с моим правым ухом.

А дальше все рассыпалось по фрагментам. Какие-то незнакомые люди, склонившиеся надо мной, шум в голове, боль в спине, жжение в виске, и тихий мужской шепот «держись, держись».

– Нина, ты как? – услышала я знакомый голос.

Это была Изка, она была где-то рядом, но я ее не видела, расплывчатые силуэты закрывали надо мной небо.

– Что случилось?

Голос мой был звенящий и какой-то далекий.

– Тебя сильно ударили.

– Кто?

Ответа я не услышала, Изкин голос утонул. Мне стало страшно.

– Кто ударил? Кто?

В тот момент мне было все равно, кто ударил, я задавала вопросы, чтобы слышать себя и не упасть в страшную пустоту.

– Нина, тебе больно? Сейчас врачи уже вот-вот будут, потерпи.

– Врачи? – переспросила я и тут все опять куда-то провалилось.

Очнулась я в палате. Первое, что я почувствовала, это была боль. Плохо соображая, я стала шарить руками по телу. Трясущимися пальцами я дотронулась до головы, она была туго забинтована. Какая-то молодая женщина, по всей видимости медсестра, собиралась делать мне укол в руку. Страшно хотелось пить. В воздухе пахло спиртом и лекарствами.

– Пить, пожалуйста, пить.

Медсестра осторожно подняла мою голову и поднесла к губам маленькую кружку с водой. Я сделала несколько глотков, и меня тут же замутило. Сообразив, что сейчас начнется рвота, девушка повернула меня набок и удерживая от падения с кровати мое тело, подтолкнула ногой таз для рвотных масс.

Спазмы шли волнами одна за другой, не прекращаясь; воздух перестал проходить в мои легкие, я стала задыхаться и захрипела.

– Дыши! – приказала мне медсестра. – Втяни воздух в ноздри! Медленнее, медленнее…

Когда я задышала, стало легче, правда, ненадолго. Меня выворачивало каждые полчаса, и все это время Тамара, медсестра, с которой мы успели познакомиться в минуты передышек, не отходила ни на шаг.

– Тамара, а что со мной случилось?

– Сотрясение мозга, если коротко. Тебя ударили в висок, ты упала и разбила голову, повредила спину.

– А как это произошло?

– Как – не знаю. Привезли тебя в больницу около девяти вечера. Толком я ничего не поняла, ты вроде кого-то спасла.

– Я?

– Ты.

И тут я все вспомнила: Дерибаску, Алмаза, парня с пистолетом, и нанесенный ему удар. Я застонала от ужаса.

– Да… А Алмаз жив?

– Алмаз?

– Ну этот, в кого стрелять хотели.

– Жив, жив. Не беспокойся. Он-то тут и навел шороху. Вся больница сбежалась: палату сразу выделили, нашего главврача заставили приехать, чтоб он тебя лично осмотрел, меня вот на всю ночь к тебе приставили.

– Что с парнем, который стрелять хотел?

– Что значит, хотел? Он и стрелял, да мимо. В тебя, говорят, начал целиться, да какие-то девчонки навалились на него, вроде как твои подруги.

– Где они?

– Домой отправили. Одна темноволосая девушка наотрез отказывалась уходить. Требовала стул, чтобы она могла с тобой ночью рядом находиться. Разошлась тут так, что пришлось пригрозить, что завтра не пустим. Только после этого она ушла.

Изка… Любимая моя подруга. Слезы закапали из глаз при мысли, что она из-за меня рисковала собой, а потом готова была всю ночь сидеть здесь на стуле. Я попыталась подняться, но резкая боль вернула меня обратно. Я застонала.

– Э-не, не вставай. Еще суток трое лежать надо, а то и больше. Ушиб уж больно сильный. Мне врач сказал следить за тобой, не давать вставать.

– Ладно, не буду.

Я вспомнила про родных и мне стало дурно от мысли, что с ними сейчас творится.

– А мои родители знают, что я тут?

– Знают, знают, не переживай. Они были здесь, но врач их домой отправил. Завтра утром все опять придут. Мама твоя сильно перепугалась, еле успокоили. Федор Дмитриевич, наш главный врач, все им объяснил и попросил тебя пока не тревожить.

Тамара вытерла мое лицо влажным полотенцем и побежала помыть таз. Вскоре мне он опять пригодился. Под утро я кое-как заснула, проснулась через час от сильной головной боли.

Следующий день прошел как во сне. Меня рвало часто, и только желчью. Болел желудок, а спина, как мне казалась, превратилась в сплошной синяк. Как бы я не легла, мне было больно. Врач сказал, что возможно у меня сломаны ребра. После осмотра назначил капельницы и велел продолжать делать уколы. Тамару утром сменила другая медсестра по имени Галя – веселая хохлушка, которая беспрестанно называла меня «дывчиной». Лежать с иглой в руке было невыносимо и больно, особенно когда начиналась рвота. Галя бросалась ко мне и, удерживая мою руку от вздрагиваний, шептала:

– Дывчина, моя хороша, терпи. Та шо ж оно такое делается? Ну-ну… Зараз усе пройде.

Ко мне в тот день пустили только маму, бабушку и Изку. Да и то, минут на пять. Мне было так плохо, что даже улыбнуться им не смогла. Изка показалась мне бледной, встревоженной и немного испуганной. Мама, увидев меня, расплакалась, а бабушка спокойно поставила на столик банку с киселем и завернутую полотенцем овсяную кашу. Она провела теплой ладонью по лицу и ласково посмотрела на меня.

– Ниночка, лапушка. Кашу, если сможешь, поешь, а если нет, не беда, я утром тебе горячую принесу. А кисель пей. Он, как ты любишь, без комочков.

– Спасибо тебе. Приходите ко мне завтра. – сказала я и закрыла глаза, чтобы остановить головокружение.

Утром следующего дня мне стало лучше, рвота прекратилась. Я осипла, говорила шепотом. Есть было больно – саднило горло. Весь день ко мне приходили посетители. Я всем вяло улыбалась, и очень ждала их ухода. Мне постоянно хотелось спать. Тамара, не особо церемонясь, выпроваживала всех, давая мне возможность вздремнуть. Вечером, после укола, я уснула часов в семь, а проснулась только утром, когда врач пришел провести осмотр.

Федор Дмитриевич взялся теперь за мою спину. Он слушал меня стетоскопом несколько раз, щупал позвоночник, осторожно давил там, где особенно было больно. Нахмурившись, он распорядился сделать мне рентген.

Голова моя хоть и перестала кружиться, но предметы все еще были нечеткими. Я подносила к лицу руку и смотрела как она раздваивается. Костяшки пальцев были разбиты и немного распухли. Бабушке даже пришлось меня кормить, как маленькую. Я не сопротивлялась, а только вымучено улыбалась.

В обед пришел следователь. Он подробно расспрашивал, где кто стоял, что делал, куда смотрел. Интересовался, знаю ли я лично Николая Плотникова, встречалась ли когда-нибудь или, может, видела случайно стрелявшего. Я честно ответила на все вопросы. Уходя, следователь странно на меня посмотрел, и задал свой последний вопрос:

– Николай Плотников бандит, а ты, Чижова, из-за него рисковала собой, своей жизнью. Зачем?

В ответ я только пожала плечами:

– Все само собой получилось. Я не собиралась…

Вскоре Галя принесла в палату огромный букет из алых роз, пришлось поставить их в ведро. Сладкий аромат тут же разлетелся по всей палате.

– Галя, какие красивые!

– Тоби велели передати!

– А кто велел?

– Гарний чоловик. Дюже приемний.

– А зовут-то его как?

– Та я не знаю. Ничого не сказав.

Маму с папой я ждала вечером, а Изка со Светкой прибежали ко мне в обед и рассказали во всех подробностях, что произошло в тот злосчастный вечер у гостиницы.

Оказывается, парень, который хотел убить Алмаза, прибыл Одессу из Москвы. Что да почему, было не известно. Аркашка пока не раскололся, уточнила Изка. Фамилия парня была самой обыкновенной – Петров, но он был отпетым мошенником и мокрушником.

– Нина, можешь теперь ответить на вопрос, зачем ты так рисковала? Два бандита устроили разборки, а ты могла жизни лишиться.

Я ответила им также, как ответила следователю. Не знаю, правда, не знаю. Что-то внутри меня подсказывало, что я поступила правильно, и лишь когда я начинала думать о последствиях, мне становилось страшно.

Со слов Изки, все произошло мгновенно. Она только увидела, как я отталкиваюсь от нее и бью стоящего передо мной парня в лицо. Тот с размаху ударяет меня в висок, я отлетаю назад и падаю на мостовую. Он начал что-то кричать и палить во все стороны, после чего опустил руку и стал целиться в меня. Изка судорожно выдохнула, и взглянула на Светку, та часто заморгала.

– Мы со Светой не сговариваясь бросились ему на спину. Светка вцепилась ему в голову, я повисла на нем и била, не помню уже куда.

И тут мы втроем разом заревели. Через несколько минут в двери показалась голова нянечки Ольги Павловны, в чьи обязанности входило убирать у меня три раза в день.

– Эй, девки! В палате напротив мужику лицо зашивают, вы даже его вопли своим ревем заглушили! Ну-ка, завязывайте!

Изка хохотнула, я подхватила, Светка прыснула, и теперь мы уже зашлись в истерическом хохоте до стонов. У меня, конечно, сразу стало барабанить в голове, но чувство какого-то освобождения все же наступило.

Потом девчонки рассказали, как подскочили мужики и завалили Петрова на землю и стали его дубасить. Били до тех пор, пока милиция не прибежала. Алмаз первым делом бросился ко мне.

– Этот Алмаз, хоть и редкая сволочь, как говорит Аркашка, а от тебя не отходил, и пока врачи не появились, постоянно брал тебя за запястье и щупал пульс.

Оказывается, теперь в больнице постоянно трутся какие-то ребята, вроде как охраняют меня. Аркашка обмолвился Изке, что Алмаз разузнал обо мне все: где я живу, с кем, и что делаю. Аркашку стал расспрашивать обо мне, когда выяснил, что тот живет в одном доме с моей лучшей подругой. Всем отдал приказ, чтобы ни один щипач и ни одна стерва в мою сторону даже не глядела. Если кто обидит меня или мою семью – лично убьет.

Я заторможено кивнула, потом перевела взгляд на розы.

– Девочки, а розы эти от него, наверное.

Изка уставилась на цветы и чуть слышно произнесла:

– А вот это, Нинка, не дай бог.

8.

Вечером пришли родители и бабушка. Я сильно хотела спать, но прямо сказать им об этом я не решалась. Мама опять плакала и гладила меня по руке. Папа сидел тихо и лишь иногда тяжело вздыхал. Мама в очередной раз задала вопрос, который, как я поняла, мучает добрую половину Одессы.

– Ниночка, как же ты могла? Зачем ты так собой рисковала?

– Мама, как вам всем объяснить? Увидела я, что один человек хочет убить другого. Не было времени думать, кто плохой, кто хороший. Бросилась на него и все…

– А если б он тебя убил? – прошептала мама.

– Ну не убил ведь.

– А если бы! Я бы сама умерла! В ту же секунду!

Тут папа прикрикнул на маму:

– Таня, остановись уже! Все прошло, дочь жива. Хватит.

Мама попыталась прекратить истерику, но стало еще хуже, тогда бабушка взяла маму под руку и вывела в коридор. Папа сел на край моей кровати, пригладил выбившиеся из-под повязки волосы и сказал:

– Нина, доченька, послушай меня. Ты у меня самая лучшая дочь на свете. Бесстрашная, сильная, красивая. Ты правильно поступила. И я горжусь тобой.

Отец замолчал, потом выдохнул и продолжил:

– У меня будет к тебе только одна просьба – он пристально посмотрел мне в глаза, – прошу тебя, чтобы не случилось, всегда оставаться живой.

Вскоре, после того, как родители ушли, я услышала тихий стук в дверь.

– Проходите.

В палату вошел Олег, в руках он держал букет из ромашек.

– Нина, здравствуй!