Текст книги "Московские тайны: дворцы, усадьбы, судьбы"

Папе римскому посвящается

Улица Пятницкая, начинавшаяся от моста и кончающаяся «У Климента», дальше тянулись поля – «всполье», по которому и продолжила новую улицу дорога на Рязань. Еще в XV веке вся земля эта называлась Заречьем и превратилась со временем в разговорном языке в Замоскворечье, потому что уже появились в городе и Занеглименье, и Заяузье.

На первой по времени карте Москвы, о которой идет речь в пушкинском «Борисе Годунове» и которая получила название «Годунов чертеж», на Пятницкой улице обозначены три церкви. И хотя названия их не определены, расположение достаточно точно соответствует поныне существующим храмам: Черниговских Чудотворцев Федора и Михаила в Черниговском переулке, Троицы в Вишнякове и Климента. Климентовская церковь была посадской. Кругом селились торговые люди, тянулись харчевни и лавки. На луг татары пригоняли для продажи табуны коней, и торгу помогали особые переводчики, жившие по соседству с Климентом – в Толмачах.

Любопытно отметить само по себе посвящение храма Клименту, папе римскому. Климентовские церкви обычны в Новгороде Великом и Пскове, где к покровительству святого особенно охотно прибегали жители «концов» – улиц, в складчину возводившие свои храмы и для молитвы, и для сбережения всем снопом своих трудно нажитых богатств. В Москве посвящение Клименту встречалось редко, и то кончая первой третью XVII века. В 1621—1625 годах были выстроены Климентовская церковь за Петровскими воротами, у стрельцов приказа Михаила Рчинова в 1628–1639 годах еще две: «на Трубе у Яру, в Стрелецкой слободе» и в «Михайлове приказе у Баскакова».

Среди приходных и расходных книг Патриаршего Казенного приказа ружная книга 7133–7144 годов содержит записи о постоянном взносе причтом Климентовской церкви оклада, что дает основание считать – крупнейшие московские пожары 1626 и 1629 годов ее не коснулись, и она сохранялась в неизменном виде до 40-х годов XVII столетия. Именно на это время приходится важный поворот в ее истории, если раньше оклад вносился за церковь Климента, то теперь один тот же причт вносил деньги то за Климентовскую, то за Знаменскую церковь. В некоторых случаях название совмещается, хотя нетрудно проверить, что нового, Знаменского, придела в старом храме не появилось.

В 1650-х годах очередной климентовский священник Варфоломей Леонтьев хлопочет о «патрахельной грамоте», разрешавшей совершать богослужение вдовым священникам. «Патрахельные грамоты» на основании свидетельства прихожан о добропорядочном поведении пастыря полагалось выправлять раз в год, а то и в полгода. Правда, отец Варфоломей Леонтьев отправляется на «службу с государем» – уходит в Ливонский поход Алексея Михайловича, закончившийся после осады Риги перемирием 24 октября 1656 года. Но никакие «служебные» заслуги не избавляют отца Варфоломея от необходимости по возвращении в Москву снова хлопотать о грамоте на свой былой климентовский приход.

К следующему году относится землемерная – Строельная книга церковных земель, уточнявшая размеры «монастыря» или собственно к церкви приписанной земли. Ее при Клименте числилось всего около двенадцати соток: 12 сажен по Климентовскому и 14 по отходящему от него Голиковскому перевяжу. Именно от тех далеких лет и сохранился замысловатый изгиб нынешнего Голиковского переулка, и ширина Климентовского, и расстояние от церкви до ближайших домов.

Можно ли предположить, что на таком небольшом «монастыре» помещались две церкви или что одна из них осталась неописанной? В обоих случаях ответ будет отрицательным. Разгадка двойного названия прихода крылась в одной из хранившихся у Климента икон. Согласно многочисленным путеводителям по московским святыням прошлого века, Климентовская церковь была известна двумя чудотворными иконами: Николая Чудотворца и Знамения Пресвятой Богородицы. Обе они составляли вклад думного дьяка Александра Дурова, причем вторая несла на обороте подробную запись его семейного предания.

Записанное полууставом XVII века предание гласило, что в 1636 году Александр Степанович Дуров был оклеветан, безвинно осужден и приговорен к смертной казне. В канун исполнения приговора Дурову было видение от его домовых икон Знамения и Миколы Чудотворца, взятых с собой в темницу, что казни не будет и он останется жив. Подобное видение было в ту же ночь и царю Михайлу Федоровичу, который тут же затребовал дело дьяка к себе, пересмотрел его заново и оправдал Дурова. Дуров же, согласно данному в темнице обету, «устрои на том месте, где же бысть его дом, церковь каменну, украсив ю всяким благолепием в честь Божия Матери Честнаго Ее Знамения с приделом святителя Николая. А сии святые иконы, яко его домовнии, постави в том святом храме». Фактический год основания Знаменской церкви неизвестен, закончена же она была в 1662 году, как свидетельствует «Реестр церквей, находящихся в Москве с показанием строения лет, приходских дворов и расстояния от церкви до церкви места» 1722 года. В том, что ее не учли материалы церковных переписей, нет ничего удивительного.

Двор дьяка находился «в смежестве» – по соседству с церковным участком, и новая обетная Знаменская церковь была сооружена именно на нем. Ее отделял от приходской, Климентовской, примерно метровый проход, благодаря чему с точки зрения землемеров оба храма составляли единое целое, а по разумению церковных властей, учитывая малые размеры прихода, не было возможности обременять прихожан содержанием второго причта. Обе церкви обслуживались одним клиром, и за них вносился по-прежнему общий оклад, тем более что состояние А. С. Дурова первоначально не было велико. Родоначальник будущего дворянского рода Дуровых, он начинал с приказной службы. В качества подьячего ему довелось побывать посланником в Крыму в 1630 году, затем в должности дьяка Ямского приказа отправиться в поход под Смоленск «в большом полку» с боярином Михайлой Борисовичем Шеином. Участие в неудачном для русских войск походе действительно едва не стоило А. С. Дурову жизни – надпись на иконе была не совсем точна только в отношении года: 1634-й, а не 1636-й.

Первые месяцы похода прошли благополучно. Сдалось царю много городов. Готов был сдаться после семимесячной осады и Смоленск. Осажденным не хватало провианта, на что и рассчитывали московские воеводы Шеин и Измайлов. Но начавшиеся действия крымцев побудили многих дворян устремиться на юг – защищать собственные владения. Подошедший с подкреплением король Владислав перерезал осаждавшим дорогу на Москву. Теперь недостаток продовольствия стали испытывать московские части. Воеводы пошли на переговоры, и здесь-то переломилась их судьба: слишком велики были уступки московских военачальников, на слишком большой позор они согласились. Врагу доставались обоз, артиллерия, но еще к тому же отступали наши войска, по-рабски склонив знамена перед Владиславом.

С таким унижением примириться было невозможно. Возмутились бояре, возмутился Михаил Федорович, и в 1664 году казнены были Михаил Шеин и Артемий Измайлов и сын последнего Василий Артемьевич. За семейный позор пришлось поплатиться даже его родственникам, не говоря о помощниках по походу. По всей вероятности, разбирательство вины каждого продолжалось, но А. С. Дуров и в самом деле оказался непричастным к решениям воевод.

Оправданный перед царем, А. С. Дуров успешно продолжал свою службу. За службу в Астрахани получил «у государева стола шубу, атлас золотный, кубок и в придачу к окладу» – было это в конце 1643 года. Участвовал в отражении татарского набега на Тулу и в походе государя на Вязьму в 1654 году. Вместе с князем И. А. Трубецким был допущен к переписыванию «всяких дел» разжалованного патриарха Никона, состоял в приказах – Стрелецком, Большого Прихода, Конюшенном и Устюжской чети.

Существует и еще одно обстоятельство Смоленского похода, которое могло быть вменено в вину оборотистому приказному: А. С. Дуров «безденежно» купил у некоего Е. Гвоздева вотчину. Продавец в 1634 году обратился с жалобой к царю, в результате чего сделка была расторгнута, вотчина возвращена первоначальному владельцу, и впредь такие «безденежные» купли строго-настрого запрещены.

Смерть А. С. Дурова в 1671 году положила конец заботам его семьи о Знаменской церкви, которая оказывается на попечении прихода. Очередной обмер земель в 1679–1681 годах показывает, что никаких коренных переделок обе церкви за это время не претерпели. Не пострадали они и от Большого пожара 1688 года, сохранив свой первоначальный вид, насколько можно судить по регистрации антиминсов до 1710 года.

Расположение их было оговорено в летописи Климентовской церкви. Знаменская находилась на месте придела Знамения в нынешнем Преображенском (Климентовском) храме, те есть слева от главного престола, Климентовская – на месте позднейшего придела Климента, в правой части трапезной. Основное богослужение содержалось в Знаменской церкви, тогда как Климентовская использовалась исключительно как кладбищенская – следы древнейшего погоста и надгробий со стороны Пятницкой улицы сохранялись до конца 1940-х годов.

Указ Петра от 1714 года запретил строить в Москве, как и повсюду в Российском государстве, всякое каменное строение. Нарушение указа каралось возведением виновным в принудительном порядке постройки такого же размера в Петербурге, в котором Петр сосредоточивает все строительные силы России. Отмена указа последовала только в конце января 1728 года. Приход Климента немедленно обращается за разрешением произвести частичный ремонт хотя бы одной из обветшавших церквей. В Замоскворечье приход относился к числу самых бедных. Тем удивительнее было появление в нем дошедшего до наших дней великолепного храма.

Его необычную историю содержал в себе помеченный 1754 годом рукописный сборник, обнаруженный сто лет спустя в городе Верхнеуральске. По обычаю тех лет, сборник содержал пеструю смесь занимательных рассказов, сведений о лекарствах, планетах, травах, минералах, образцы стихов и в заключение – обстоятельное «Сказание о церкви Преображения Господня между Пятницкой и Ордынской, паки рекомой Климентовской».

Согласно «Сказанию», в последние годы царствования Анны Иоанновны в приходе находились палаты А. П. Бестужева-Рюмина. По предположению автора, пребывал «боярин» постоянно в Петербурге. За оставленным хозяйством доглядывал его управляющий Иван Данилович Монастырев. Ввиду сильного обветшания Климентовской церкви ее давний настоятель и управляющий решились просить вельможу о вспомоществовании. В письме они просили деньгах на ремонт и – чтобы подсластить пилюлю, поскольку А. П. Бестужев-Рюмин щедростью не отличался, – о лекарствах. Граф увлекался их составлением. В ответ лекарства пришли, деньги – нет.

Зато когда дворцовый переворот привел на престол Елизавету Петровну, Бестужев припомнил свою московскую церковь, престольный праздник которой приходился как раз на день восшествия новой императрицы на престол. «Боярин» выделил на строительство нового храма 70 тысяч рублей, заказал придворному архитектору проект и отправил в Москву для ведения строительных работ надворного советника Воропаева.

Воропаев начал с разборки Знаменской церкви, чтобы освободить место для строительства. Закладку новой Климентовской церкви предполагалось приурочить к коронационным торжествам в Москве. Воропаев поручение выполнил. На закладке Климента священнодействовал один из наиболее влиятельных членов Синода, одинаково любимый императрицами Анной Иоанновной и Елизаветой Петровной епископ Вологодский и архиепископ Новгородский Амвросий Юшкевич.

Впрочем, прижимистый по натуре Бестужев-Рюмин с выдачей денег не спешил. Здание удалось вчерне кончить – основной объем и внешние фасады только к 1754 году. Между тем прихожанам приходилось пользоваться для своих нужд все более ветшавшей старой Климентовской церковкой у основания красавца храма. С большим трудом им удалось набрать денег на пристройку к нему в 1756 году поныне существующей трапезной в качестве теплого храма. Бестужев-Рюмин оказался к тому времени в ссылке и помогать своему детищу не мог. Внутреннюю отделку закончить по первоначальному проекту вообще не удалось. А в 1812 году Климент и вовсе разделил судьбу большинства московских церквей: выгорела вся его внутренняя отделка, как и все приходские дворы. Потери были так велики, что после ухода наполеоновской армии не оказалось возможным освятить ни одного придела, ни в холодном храме, ни в теплой трапезной.

Московское епархиальное управление включило Климента в список 14 московских церквей, которые получили единовременное денежное вспомоществование. Откликнулись на его беду и дворяне Костромы, добавившие от себя значительную сумму. В результате в мае 1813 года удалось освятить наиболее чтимый Климентовский придел.

С остальными дело затянулось. Средства продолжали собираться по крохам. В таком стесненном положении храм продолжал оставаться вплоть до октября. Но самый интересный для Климента вопрос – вопрос о его зодчем. Справочники традиционно называли несколько имен московских архитекторов, впрочем, никак не подтвержденных документами. Между тем найденное в Верхнеуральске «Сказание» говорило о «некоем придворном архитекторе». И если так расчетливо выбирал будущий канцлер факт соответствия посвящения храма знаменательному для новой императрицы дню, то, скорее всего, должен был примериться ко вкусам Елизаветы Петровны и в выборе зодчего.

Будучи цесаревной, Елизавета Петровна не располагала ни средствами, ни возможностями для строительства. Необходимые поделки, в частности, в Александровой слободе (ныне г. Александров), где у нее на Торговой площади был дом, выполняли Иван Бланк, поплатившийся за это ссылкой в Сибирь, и Петр Трезин, сын первого архитектора Петербурга, строителя Летнего дворца, Петропавловского собора и одноименной крепости – Доменико Трезини, к тому же, согласно легенде, крестник Петра I.

Сразу же после переворота в ее пользу Елизавета Петровна издает указ о строительстве в петербургских слободах Преображенского полка соименного полку храма Преображения с приделом в честь Климента, папы римского, на день памяти которого пришлось «счастливое восшествие на отеческий престол». Это была благодарность дочери Петра I гвардейскому полку, который первым принес ей присягу на верность.

Новый собор должен был стать семейной святыней возвращенного к власти «гнезда Петрова». Поэтому такое значение придает Елизавета каждому из проектируемых нем алтарей. Но самое показательное – те же алтари были предусмотрены и в московском Клименте Бестужевым-Рюминым. Отныне официальное название храма – церковь Преображения, «паки рекомая Климентовская». Так она названа и автором «Сказания».

Утвердив рисунок Преображенского полкового собора архитектора Михайлы Земцова, Елизавета Петровна вместе с тем привлекает к строительству и Петра Трезина. Земцов умер осенью 1743 года, 10 декабря устным распоряжением Елизавета Петровна передала все его функции по собору Петру Трезину, который уже, как свидетельствуют недавно обнаруженные документы, имел заказ от А. П. Бестужева-Рюмина.

Но интерес Елизаветы Петровны к крестнику отца оказался очень недолгим. Императрицу увлекает дарование В. В. Растрелли, которому Елизавета Петровна поручает даже внутреннюю отделку Преображенского собора. Он же делает рисунок иконостаса, заказ на исполнение которого получают на торгах московские резчики. К 1754 году все работы в Преображенском солдатском соборе были закончены. В первых числах августа состоялось освящение в присутствии самой императрицы. Скорее всего, постигшая Петра Трезина неудача побудила расчетливого дипломата воздержаться и от ставших необязательными трат.

Существовало еще одно обстоятельство, препятствовавшее вмешательству Петра Трезина в судьбу своих проектов: несколькими годами раньше ему пришлось оставить Россию. Вслед за Преображенским собором у него было отобрано строительство Аничкова дворца, также переданное В. В. Растрелли. Новых заказов не было. Последняя отчаянная попытка архитектора – отъезд под видом командировки в Италию. Под влиянием И. И. Шувалова Елизавета Петровна склонялась к восстановлению петровского института государственных пенсионеров.

Петр Трезин должен был за рубежом выяснить устройство подобной системы. Но вместо этого он присылает руководству так называемой Канцелярии от строений, ведавшей всеми государственными работами, ультиматум – условия, на которых может сам согласиться продолжать строить в России. Именно строить – то, в чем ему отказывал двор. Ответа не последовало. Петр Трезин остается в Италии. О последних годах его жизни сведений не сохранилось.

Даже все ученики П. Трезина переводятся в помощники к В. В. Растрелли и теряют связь со своим настоящим учителем. А среди них и ставший строителем Ораниенбаума П. Ю. Пажон, и родоначальник известной семьи крепостных художников Федор Леонтьевич Аргунов.

Конец XIX – начало XX века приносят Клименту известное финансовое облегчение. Ему начинает покровительствовать очень состоятельная купчиха Лямина, на средства которой сооружается водяное отопление, производится внутренний ремонт храма, выпускается брошюра с его историей, автором которой выступает настоятель и единственный священник церкви отец Алексей Сергеевич Парусников, один из наиболее высокопросвещенных московских священников тех лет. Отец Алексей налаживает живую связь с епархией и Обществом церковных древностей. О высокой оценке его знаний говорит сам факт, что он работает законоучителем в гимназии О. А. Виноградской (на Покровском бульваре), где руководит педагогическим советом приват-доцент Московского университета В. Дейнега, а среди преподавателей находится хормейстер Большого театра Авранек.

Между тем приход продолжает оставаться маленьким и малосостоятельным, содержит всего одного священника, одного дьякона и двух псаломщиков. Церковный староста последних предреволюционных лет – всего лишь содержатель располагавшегося в соседнем доме драпировочного заведения А. В. Максимов. Тем не менее отец Алексей добивается открытия при церкви богадельни и церковного попечительства, державшегося главным образом на необычайной энергии настоятеля. Ко времени закрытия храма (в начале 1930-х годов) место настоятеля занимал А. Галунов, продолжавший даже после Великой Отечественной войны ютиться в церковной колокольне.

Между тем закрытие храма сопровождалось уничтожением почти всего его архива и главным образом собранной последними настоятелями богатой библиотеки. Вместе с иконами книги из нее грузились на возы, рвались, терялись, образа раскалывались. Тогда же были сброшены с колокольни и колокола. Но по счастью сам храм оказался в ведении Ленинской библиотеки, которая разместила в нем хранение так называемых седьмых т. е. практически никому не нужных из числа советских библиотекарей экземпляров. Книги были свалены перевязанными пачками. Главный храм не топился. Окна его барабанов годами оставались выбитыми, открывая дорогу снегу и дождям. Когда-то автору с величайшим трудом удалось попасть внутрь Климента, работая над посвященной ему дипломной работой. Позже – через посредство Союза писателей – один раз во время работы над посвященной этой церкви книгой «Ошибка канцлера». Не удалось добиться главного – внимания власть предержащих к замоскворецкому чуду, теперь уже медленно восстанавливаемому среди стремительно растущих безликих архитектурных монстров наших дней.

Татьянин день

Кто не знает этого веселого студенческого праздника и кому из студентов не знакомы обстоятельства его появления – день подписания императорского указа об основании Московского университета! Таких, конечно, нет. Но вот только история рождения нашего нынешнего МГУ совсем не так проста и начиналась много раньше – 12(25) января 1755 года, которое сегодня шумно празднуется.

Еще во времена Петра I первые же молодые специалисты, вернувшиеся из заграничных поездок, стали представлять царю необходимость создания высшего учебного заведения широкого профиля, со многими факультетами. Писал об этом сын дьяка Петр Васильевич Курбатов, сопровождавший государя в поездках по Европе – он стал впоследствии советником Посольской канцелярии. Интереснейший проект принадлежал талантливому кораблестроителю Федору Салтыкову.

Петр колебался – осуществление любого проекта предполагало немалые траты. Убедил его простой расчет. Пребывание так называемых «государевых пенсионеров» за рубежом из-за их недостаточной подготовленности и, главное, незнания языков слишком затягивалось. Петр понимал, что Россия нуждается в техниках-специалистах и учителях. В 1724 году он утвердил соответствующий доклад Блументроста об учреждении при Академии наук «университета».

Но приглашенные по контракту европейские ученые стали съезжаться в столицу на Неве уже после смерти Петра. Кстати сказать, среди них было немало знаменитостей, вроде астрономов братьев Делиль, математиков Бернулли, Гольдбаха и других. Всего приехало 17 профессоров и… 8 студентов. Из Германии. Русских слушателей с необходимой подготовкой еще попросту не существовало. Со временем эти же приглашенные студенты остались в России в качестве педагогов.

Год за годом университет требовал от Сената именно студентов. В 1731 году речь идет хотя бы о 75 человеках, но только спустя 5 лет московская Заиконоспасская академия (первое высшее гуманитарное учебное заведение России) оказывается в состоянии предложить десятерых. В результате регулярные занятия в университете налаживаются в 1738 году. А при вступлении императрицы Елизаветы Петровны на престол университет имеет 12 профессоров и столько же студентов.

Выход оказывается совершенно неожиданным – назначение стипендий (раньше их не существовало), или, как говорилось, «пенсий». Единственным условием для их получения становилось достаточно свободное знание латыни. Дело в том, что преподавание в университете велось на латинском языке, который считался международным языком науки. В 1753 году состоялся первый выпуск, пусть и не слишком удачный: из 20 окончивших курс «государственный экзамен» выдержали девять.

Но так или иначе система образования начала действовать, и под этим впечатлением во время пребывания царского двора в Москве в начале 1754 года принимается решение об устройстве Московского университета. Представить обоснование взялись М. В. Ломоносов и И. И. Шувалов, пользовавшийся исключительным расположением императрицы Елизаветы Петровны.

Сегодня трудно поверить, какие чисто бытовые соображения позволили ученому и его другу придворному убедить царицу. Первым шло соображение, что в Москве имеется «великое число» дворян и разночинцев, которым для получения образования слишком далеко и неудобно ехать в Петербург. Вторым – центральное географическое положение Москвы в Российском государстве, благодаря чему в нее молодежи удобно из любого уголка страны добираться. Третьим – дешевизна содержания здесь каждого студента.

Четвертое соображение трудно не привести в подлиннике – настолько выразителен язык середины XVIII столетия, речь идет о том, что «почти всякий имеет у себя родственников или знакомых, где себя квартирою и пищею содержать может». И в заключение Ломоносов и Шувалов говорили о прямой экономии родителей молодых людей, которым все равно приходится содержать множество учителей: «Великое число в Москве у помещиков на дорогом содержании учителей, из которых большая часть не только учить науки не могут, но и сами тому ни какого начала не имеют, и только чрез то младые лета учеников и лучшее время к учению пропадает». Для вящей же убедительности предлагалось выпускнику университета давать офицерский чин.

Доводы подействовали. Проект Шувалова – Ломоносова был утвержден 12 января 1755 года, в день памяти великомученицы Татьяны. Но торжественное открытие Московского университета состоялось лишь 26 апреля 1755 года в здании на месте нынешнего Государственного исторического музея, по словам современников, «в казенном доме у Воскресенских ворот», и сопровождалось оно пышнейшим фейерверком.

В самом же здании Воскресенских ворот расположилась первая русская гражданская типография, где университет начал с 1756 года выпускать газету «Московские ведомости». Первоначально факультетов было всего три – юридический, медицинский и философский, но уже в 1758 году занималось в университетских стенах около ста студентов.

Положение Московского университета было совершенно особым. Подчинялся он назначаемому правительством куратору (первым был И. И. Шувалов). В свою очередь, профессора университета и учителя открывшейся при нем гимназии подчинялись только университетскому суду. В общежитии же, которое имелось при университете, студенты и гимназисты жили вместе. Дело было не в стесненных жилищных условиях, а в надежде привить младшим интерес к наукам от общения со старшими и более продвинутыми в занятиях товарищами.

Но, конечно, здание, служившее в недавнем прошлом Земским приказом, не могло удовлетворять требованиям нового учебного заведения. Уже в 1757 году для университета покупается дом князя П. И. Репнина на углу Моховой и Большой Никитской улиц. Один из красивейших в Москве дворцов, он войдет в центральную часть так называемого «Старого университета», перед которым стоят сегодня фигуры Герцена и Огарева работы великолепного скульптора Н. Андреева. Архитектор М. Ф. Казаков, которому будет поручено строительство университетского здания, начнет осуществлять свой проект с боковых крыльев в 1782 году и приступит к основному зданию только в 1786-м. В правом (восточном) крыле расположится церковь Святой Татьяны. Освящение ее состоится в 1791 году.

Нельзя не вспомнить, что весь ансамбль университета ориентировался на огромную просторную площадь, которая была намечена здесь по плану реконструкции Москвы 1776 года. Нескольким таким площадям предстояло окружить Кремль и подчеркнуть значение народной святыни.

Другой угол Большой Никитской и Моховой занимала в конце XVIII века усадьба Пашковых. Главный усадебный дом вошел в нынешнее здание «Нового университета», у которого стоит памятник М. В. Ломоносову. Вдоль главного дома, по Большой Никитской тянулся длинный жилой корпус, превращенный владельцами в манеж. Именно в этом манеже в течение 1805–1808 годов, после пожара Большого Петровского театра, шли оперные спектакли, собиравшие всю Москву. В 1833 году усадьбу приобрели для университета, а спустя 4 года в переделанный манеж была перенесена Татьянинская церковь. Вот с ней-то преимущественно и связан веселый студенческий праздник.