Текст книги "Дневник матери"

– Если не следить за ним, он совсем не будет заниматься! – со слезами в голосе говорит она.

В конце концов мальчишке надоедают упрёки, раскаяние он чувствует все реже и реже и начинает учиться из рук вон плохо. Не проходит и недели, чтобы бабушку не вызывали в школу. Взвинченная жалобами учителей, она с ещё большим рвением принимается за внука. Просиживает с ним за уроками долгие часы, сама списывает за него расписание в школе, и все это без толку.

А я думаю, сколько бы она ни стояла над внуком с палкой, проку от этого не будет. Мальчик уже утратил чувство ответственности за свои школьные дела.

Вероятно, бабушка допустила ошибку, когда из добрых побуждений распорядилась временем внука. Ему хотелось с часок почитать, отдохнуть после школы, а бабушка настаивала, чтобы он сел за уроки. И вот результат: вначале нежелание, потом отвращение, а потом полное пренебрежение к своим школьным обязанностям.

Как ни тревожусь я в душе, когда Валя или Юра приносит из школы «двойку», я предоставляю им самим поволноваться за неё. Это не равнодушие, не безразличие, это хладнокровие. Ибо я знаю, когда будет в этом действительная необходимость, я помогу мальчикам. А вначале пусть они сами попытаются сделать всё возможное, чтобы этой «двойки» не было.

Воспитание в детях чувства ответственности требует много упорства, настойчивости. Если удастся вселить в детей твёрдое убеждение, что труд – это наипервейшая обязанность человека и что таким трудом для них является учёба, можно считать, что главное сделано. И конечно, при этом необходимо проявлять как можно больше уважения и доверия к ребёнку. При таком доверии мне кажется уже немыслимой фраза: «Ты приготовил уроки? А ну-ка я проверю, как ты их выучил!»

Поэтому, когда мне надо всё-таки знать, занят ли Валя уроками или чем-то посторонним, я вхожу в комнату, где он занимается, с самым безразличным видом. Я стараюсь даже не смотреть в его сторону, чтобы он, чего доброго, не заподозрил, что я слежу за ним.

Мне кажется, спроси я его об уроках, я обижу его, выдам своё беспокойство по поводу того, что они не приготовлены. А раз есть опасение, не исключена возможность, что они и впрямь могут быть не выполнены. Нет, уроки должны быть сделаны! В этом не может быть и тени сомнения. Такая уверенность, непреложность дисциплинирует ребёнка. Это всё равно, что внушение; ты не можешь быть плохим, я верю в тебя! И это, как гипноз, действует.

Уже будучи матерью пятерых детей, я решила заочно закончить ещё один вуз и поступила учиться на факультет журналистики. Помимо того что занятия давали мне моральное удовлетворение, моя учёба должна была благотворно сказаться на детях. Уж если мать, которой за сорок, учится, то детям и подавно нельзя отставать от неё.

Два раза в году мне приходилось ездить на экзаменационную сессию. В первый раз я собиралась в отъезд с большими опасениями. Как-то справятся в доме без меня? Ведь детям и обед придётся готовить самим, и следить за чистотой квартиры, и за отцом присмотреть: вовремя ли он поел, чистая ли у него рубашка?

Распределила обязанности, повесила график дежурств, сделала наказы и уехала. А когда вернулась, нашла дом в полном порядке. С тех пор я уезжаю из дому без больших угрызений совести. Соседей удивляет это. Они с явным неодобрением взирают на то, как ребята, сгибаясь под тяжестью чемоданов, набитых книгами, провожают меня на вокзал. Однажды соседка не выдержала, спросила:

– Как это вы бросаете дом?! А кто за дисциплиной детей следит? За приготовлением уроков?

В первое мгновение я задумалась, в самом деле – «кто?» – и засмеялась счастливая.

– Сами дети, конечно!

Если раньше я не задумывалась над тем, что, оказывается, не надо уже следить за дисциплиной детей, усаживать их за уроки, то теперь поняла, что добилась коекакой победы. Как мне удалось это? Честно говоря, не знаю.

Я могу, конечно, перечислить ряд моментов, сыгравших положительную роль: режим, своевременная помощь ребёнку, если он почему-либо отстал в учёбе от товарищей, пример родителей, которых дети никогда не видели без дела и даже в короткие часы отдыха – только с книгой или газетой.

Но в первую очередь сюда нужно отнести, повторяю, воспитание в детях чувства ответственности за свои школьные дела. Ребёнок должен воспитываться в убеждении, что он, будущий гражданин, не имеет права не учиться или учиться плохо. Что он должен стать образованным человеком, чтобы быть полезным своей Родине и своему народу. Нельзя недооценивать этого прекрасного устремления в детях.

Большим стимулом в учёбе является отношение детей к родителям. Если они любят отца и мать, уважают их, то постараются радовать родителей, а не огорчать.

Однажды Валя, возвратясь из школы и найдя дверь закрытой, долго ждал меня в подъезде. И не успела я войти в подъезд, как перед моими глазами появилась тетрадь Вали с большой красной «пятёркой».

А Лида, став уже студенткой, призналась мне, что в III классе сожгла свою тетрадь по русскому языку, потому что в ней была «двойка», а ей не хотелось огорчать меня.

– Помнишь, мамочка, ты была такая весёлая: в тот день приехал из Ленинграда папа, ты вбежала в кухню взять что-то, а я стояла и дрожала, боялась, вдруг ты откроешь дверцу плиты и увидишь тетрадь, которая ещё, наверное, не сгорела…

А если бы я открыла дверцу и увидела тетрадь, что бы я сделала? Наверное, обрушилась бы на Лиду с упрёками, не задумываясь над тем, что сожгла она тетрадь из самых лучших побуждений.

Мне вспоминается случай из собственного детства. Я очень любила учительницу русского языка и на её уроках отличалась особым прилежанием. Однажды за классное сочинение я получила «пятёрку». Но получив тетрадь на руки и перечитав сочинение, я осталась недовольна им. Я нашла, что могла бы написать его лучше, что «пятёрка» мне поставлена незаслуженно и что мне остаётся только одно – переписать сочинение. Сказано – сделано. Я переписала сочинение, вернее, написала его заново, а внизу вывела почерком учительницы красную «пятёрку». Мне казалось, что я с полным правом могу перенести эту отметку из первого варианта сочинения.

Но учительница отнеслась к делу иначе.

– Это ты сделала?! – строго спросила она меня, указывая пальцем на злополучную «пятёрку».

– Я…

– Стыдно! А ещё девочка…

Учительница резко захлопнула тетрадь, а я, униженная, давясь слезами, поплелась на свою парту. Весь день я проплакала. Было обидно, что меня не поняли, ведь переписала я сочинение, чтобы порадовать учительницу… Но ещё больше меня терзала мысль, что учительница забыла о своей «пятёрке» и решила, что я «подделала» её…

О КУЛЬТУРЕ ПОВЕДЕНИЯ

Я требую от своих ребят вежливости и предупредительности по отношению к другим. Как я добиваюсь этого? Очень просто: не оставляю без внимания ни малейшего промаха в их поведении. Вот вбежал в комнату Валя. Он чем-то взбудоражен. Не замечая, что в комнате есть посторонние, он обращается прямо ко мне:

– Эх, мама! И дал же я сейчас этому Владьке! Я перебиваю:

– Валя! Поздоровайся! Ты видишь Евгению Петровну?

Валя вспыхивает и подчёркнуто любезно к гостье:

– Здрасте!

Сейчас мне не приходится напоминать ему об этом. Только иногда, опять-таки увлечённый чем-то своим, он здоровается с гостьей довольно небрежно, как бы мимоходом. Мне это тоже не нравится и я говорю многозначительно:

– Валя-я!

Валя уже знает, чего я хочу от него – соответствующий разговор у нас с ним уже был, – и повторяет своё приветствие более любезно.

Многие презрительно скажут: «Натаскивание! Тренировка! Что, ребёнок – собачка?!» Да, натаскивание, тренировка. Но стоит ли пугаться этих слов? Если мы не боимся тренировать мускулы наших детей, то разве менее важно натренировать их в навыках вежливого обращения? «Автомат вежливости» не такая уж плохая вещь, если за ней стоит не душевная пустота, не лицемерие, а искренность и уважение к человеку. Зато как приятно бывает, когда мальчики любезно предлагают гостю сесть и считают своим долгом занять его разговором. Бывает, что приятели Вали, впервые входя в наш дом, не здороваются. Или забывают сделать это, или вообще считают подобную формальность не обязательной для своего возраста. В таких случаях я прихожу на помощь:

– Здравствуй, Валерик! – говорю я как можно деликатнее. – Мы с тобой сегодня ещё не виделись…

Валерик оторопело моргает глазами и спешит исправить оплошность. Валя же мучительно краснеет за товарища и после его ухода говорит мне:

– Надеюсь, мама, теперь он всегда будет здороваться! Ты его здорово проучила!

И верно. Редко приходилось давать урок вторично. Тем же, на кого Валя не надеялся, он говорил, прежде чем войти в дом:

– Ты смотри, не забудь сказать: «Здравствуйте!» А то мама опять первая поздоровается. Тебе же будет стыдно!

Я помню, как в детстве меня обучали вежливости. Училась я в первом классе так называемой коммерческой школы. Директором был представительный мужчина с роскошной бородой и густым голосом. При встрече с ним мы должны были останавливаться и здороваться. Однажды в середине урока мне разрешили выйти из класса. Я шла по длинному коридору и встретилась с директором. Я хотела пройти мимо, не поздоровавшись, так как ещё утром имела удовольствие приветствовать его. Но директор остановил меня и сказал:

– При встрече с директором надо здороваться!

– А мы с вами сегодня уже виделись! – пропищала я.

Директор внимательнее взглянул на меня, провёл по моей вихрастой голове своей тяжёлой рукой, на одном из пальцев которой сверкал перстень, и сказал:

– Запомни, девочка, сколько бы раз в день ты ни встретила меня, ты каждый раз должна сказать: «Здравствуйте!»

Я поплелась в конец коридора, уныло размышляя над проблемой: надо ли мне поздороваться с директором, если я увижу его, возвращаясь в класс?

Есть у Юры товарищ. Очень хороший мальчик: скромный, тихий, круглый отличник. Я была рада, когда они подружились. Оба они увлекались спортом. Это их и сблизило. Купили они себе майки перед каким-то соревнованием. Майки оказались велики. Юрину я ушила, а так как у мальчика в доме не было швейной машины, то мне пришлось и его майку переделать.

– Ну, как, Серёжа, майка? Впору ли? – спросила я, когда он натянул её на себя.

– Ничего! Сойдёт! – бодрячески ответил Серёжа. Несколько уязвлённая, я вышла из комнаты. Юрка выбежал за мной красный от возмущения:

– Хоть бы спасибо сказал! Вот свинья-то!

Я не перестаю твердить своим ребятам, что «ничто так дёшево не стоит, как вежливость, и ничто так не ценится, как она».

Порой мы ещё боимся быть чересчур вежливыми: «А! Чего там антимонии разводить! И без того ясно!» По этой причине мы порой забываем сказать: «будьте добры», «пожалуйста», «спасибо». А насколько было бы легче жить и работать, если бы взаимная вежливость сопутствовала нам на каждом шагу. Когда мы говорим о культуре поведения человека, мы разумеем при этом не «правила хорошего тона», когда-то обязательные для человека «высшего общества» и прикрывающие порой нравственное убожество, не внешний лоск, за которым ничего нет, а умение держать себя в коллективе, в общественном месте, уважать людей, с которыми сталкивает жизнь.

Тяжело видеть, когда подростки идут вразвалку, небрежно нахлобучив кепку или берет, плюют на тротуар, всем своим видом показывая, что они ни с кем не считаются.

Мне хочется привести письмо одной женщины-матери, серьёзно обеспокоенной тем, что не все ещё благополучно у нас с поведением детей в школе, дома, на улице, в общественных местах.

– Стоят взрослые девочки. Сзади подходит мальчик лет шестнадцати-семнадцати, закрывает ладонью глаза одной из девочек, гнёт её из стороны в сторону, как вербочку, перегибает через спину. Девочка визжит, но, кажется, довольна его шуткой. На замечание: «Ай-ай!» – юноша кидает: «А что особенного?»

Может быть, правда, ничего «особенного» в этом нет? Может быть, это предрассудки стареющей женщины? Но ведь некрасиво!

Встречаются мальчик с девочкой. «Здорово!» – подаёт руку мальчик. «Здорово!» – отвечает девочка. Тоже ничего «особенного». Но мне кажется, что это приветствие звучит грубо, особенно в устах девочки.

Сын держит за обедом неправильно ложку. На мой вопрос: «Почему ты держишь ложку, как лопату?» – тоже отвечает: «А что особенного?» Выясняется, что, по его мнению, всё равно, как есть, лишь бы поесть.

Захожу в столовую и обращаю внимание, как едят молодые люди. Прихожу к выводу, что, по их мнению, тоже, очевидно, всё равно, как есть. Они не обращают внимания на то, что из ложки у них льётся и в тарелку, и даже мимо, что на скатерти полно крошек, что мокрой ложкой они лезут в солонку и т. п.

Да, все эти недостатки верно подмечены матерью. Не все нам нравится в своих детях. С тем большей настойчивостью мы должны бороться с пренебрежением к культуре поведения.

Чтобы приучить детей к опрятности в еде, я убрала со стола клеёнку. Дети ели на белоснежной скатерти. Правда, мне то и дело приходилось её стирать, и свекровь, жалея меня, говорила не раз:

– Маша! Да постели ты клеёнку! Чего ты маешься?! Вырастут большие и на скатёрке будут есть…

Но я была твёрдо убеждена, что именно скатерть приучит ребёнка есть опрятно. Ведь на скатерть не бросишь кость, не капнешь киселя, не плеснёшь чай. Если и случается это, то грязное пятно на белоснежной скатерти, выстиранной руками матери, выглядит укором.

Не помню точно, но по правилам «хорошего тона», кажется, не полагается «вылизывать» тарелки, а положено хоть немножко да оставлять еды на донышке.

У нас нет колебаний, следовать этому правилу или нет? Всё, что подаётся детям, они обязаны съесть до последней ложки супа, до последней крошки хлеба.

Во-первых, этим не поощряется пренебрежительное отношение к пище – продукту человеческого труда. Ведь у нас в хозяйстве нет и курицы, следовательно, все отходы шли бы в помойку. А во-вторых, мы не настолько обеспечены, чтобы позволить детям разбрасываться кусками. И дети знают это и бережно относятся к хлебу.

Да и могут ли они относиться к нему иначе? Ведь в их памяти живы ещё годы войны и эвакуации, когда в иные горькие дни они мечтали о корочке хлеба.

Обедаем мы в одно время, я не поощряю еды «на ходу» по пословице: «Семь раз ели – за столом не сидели», не поощряю «таскания кусков» и уж совсем не терплю, когда дети начинают ковырять вилкой или вылавливать в супе то, что им больше нравится.

Мыть руки перед едой у нас закон. И Иван Николаевич, и я беспощадно изгоняем из-за стола провинившегося. Впрочем, эту привычку выработать у детей куда легче, чем иные думают. Надо только последить какое-то время за детьми и напоминать им, если они забыли вымыть руки. Я обязала детей мыть руки и тогда, когда они вернутся с с улицы. Мало ли какая грязь может пристать к рукам, когда цепляешься за поручни трамвая, берёшься за ручку двери, касаешься перил.

И ребята настолько привыкли мыть руки, возвратясь с улицы, что очень скоро это стало для них потребностью. Я уже не говорю о девочках, но даже Юра, иной раз придя домой и забыв это сделать, некоторое время ходит как потерянный:

– Что-то, мама, мне надо было сделать? – И спохватывается: – Ах, да! Руки вымыть! – и бежит к умывальнику.

Стало у ребят потребностью вымыть руки и после того, как они погладят кошку. Ведь на шерсти животного могут быть яйца глист! И как бы они ни любили свою Маркизку, поиграв с нею, они не забывают вымыть руки.

С вечера дети приводят в порядок свою одежду и обувь, моют галоши, чистят туфли, ботинки, стирают носовые платки и воротнички, гладят, штопают, пришивают пуговицы.

За своими брюками Юра и Валя следят особенно тщательно. Гладят их ежедневно, добиваясь, чтобы складка впереди была острой, как лезвие ножа или бритвы.

Однажды Вале представилась возможность пойти с товарищами на концерт, но в доме было выключено электричество, и Валя не смог погладить брюки. Он остался дома.

– Ну, мама, не могу же я пойти в театр в мятых брюках! – сказал он, когда я выразила сомнение: стоит ли из-за этого лишать себя концерта.

Иван Николаевич тоже был удивлён поведением Вали. Сам он, как это ни странно, нимало не заботится о своём костюме, и если бы не мальчики, поставившие себе за правило заботиться о складке на брюках отца, ходил бы с пузырями на коленях.

Юра удивительно бережлив и аккуратен в ношении одежды. Когда он был в седьмом классе, я купила ему хорошие брюки, довольно дорогие и с огорчением думала: «Надолго ли они ему?!» Но, к моему удивлению, Юра не только не порвал их, а когда вырос из них, передал штаны Вале со словами:

– На, носи! Да береги! Я два года носил, а они, смотри, как новенькие! – и выразил сомнение, что у Вальки они долго продержатся.

Я никогда не позволяла своим детям садиться в трамвае, если в нём не было свободных мест. И трёхлетний Юра у меня стоял на ногах, если я его не держала на своих коленях. И на упрёк:

– Что вы, мамаша, ребёнка не посадите?! Я отвечала:

– Ничего, постоит! На улице-то весь день бегает, не присядет!

И в самом деле, мальчишка 4 – 5 лет весь день носится во дворе, не зная устали, его и дома-то не усадишь, а как вошёл в трамвай, пожилые тёти и дяди покорно встают и уступают место ребёнку.

Однажды в автобусе средних лет мужчина-инвалид попросил школьника уступить ему место. Надо было видеть, какой разъярённой тигрицей повела себя мать, а сыну приказала:

– Сиди! Ты имеешь право сидеть на детском месте!

И сынок, развалившись развязно, сидел, а немолодой, больной человек стоял рядом. Конечно, не всегда бывает так. Чаще всего мальчик вскакивает при виде старушки, вошедшей в вагон, и уступает ей место, особенно если у этого мальчика на шее пионерский галстук.

Но всё-таки, когда мы видим, как трёхлетний или четырёхлетний малыш, расталкивая всех в трамвае, пробирается впереди бабушки или мамы на «своё» место, это должно нас насторожить. Не воспитывается ли из ребёнка этакий «пуп земли», который считает, что все и вся обязаны ему?

* * *

Мы стремимся привить детям искренность, правдивость, скромность, трудолюбие, чуткость, готовность беззаветно служить народу – всё то, что входит в моральный кодекс строителя коммунизма. И как обидно, что все это богатство нравственного содержания не всегда находит своё выражение во внешних формах человеческого поведения.

Вот сидит в парке на скамейке среди нежной зелени и благоухающих роз группа парней. Разговаривая между собой, они стараются перещеголять друг друга в изощрённых ругательствах, и невдомёк этим парням, что поведение их мерзко. Помимо того что они «отравляют атмосферу» вокруг себя – ведь тут же около них шмыгают мальчишки, которые буквально впитывают в себя эти ругательства, – они ещё и коверкают прекрасный родной язык, который дан человеку для выражения мыслей, чувств, настроений.

Почему мы так терпимо относимся к этому безобразию? Почему не создадим вокруг сквернословия атмос феру общественной нетерпимости? Почему даже на производстве, в цехе, в кабинете начальника мы считаем «технические» слова одним из «стимулов» к работе?

Ведь научились же мы бороться с пьяницами, хулиганами, бездельниками. Надо и на этом фронте объявить решительную борьбу всем тем, кто ещё любит поупражняться, пользуясь своей безнаказанностью.

Наш долг – задуматься над этим. Мы не можем, не имеем права оставаться равнодушными к тому, чтобы наши сыновья поганили прекрасный русский язык, в котором есть такие полные глубокого смысла слова: «Ленин», «революция», «партия». Язык, на котором наши сыновья сказали первое в жизни слово: «мама».

Я была очень рада, когда в печати появилась статья писателя Федора Гладкова, направленная в защиту русского языка, в которой он яростно обрушился на любителей «изящной словесности».

Признаться, с некоторым трепетом дала я прочитать эту статью Юре. Как-то он отнесётся к ней? Разделит ли негодование писателя или скептически усмехнётся, сочтя, что «не стоило по воробьям палить из пушки?»

Юра сказал:

– Статья прекрасная, мам. Жаль только, что она не попадёт на глаза тому, кому следовало бы её прочитать в первую очередь. Ты позвони в редакцию молодёжной газеты, пусть перепечатают…

Я так и сделала. Не откладывая, позвонила редактору областной молодёжной газеты и сказала ему о статье Гладкова. Он поблагодарил меня и пообещал, что статья, хотя бы в сокращённом виде, будет перепечатана газетой.

Но ни завтра, ни через неделю статья не появилась.

В детдоме, которым я заведовала на Урале, был хороший воспитанник С. Он был незаменимым организатором и помощником воспитателей во всех начинаниях по дет дому. Но однажды через открытое окно своего кабинета я услышала, как в группе ребят, собравшихся под окном, он изощрялся в сквернословии. Тогда мне стало понятно, почему в детдоме нет-нет, да и можно было услышать нецензурное словечко. Ведь С. среди ребят был заправилой.

Я вызвала С. к себе в кабинет и, ни словом не обмолвившись о том, что мне известна та неблаговидная роль, какую он играет среди товарищей, стала советоваться с ним, как пресечь среди ребят это нежелательное явление.

– Может быть, доклад сделать о языке? Как ты думаешь, Яша?

– Не знаю, Мария Васильевна…

– А я думаю, что ребятам полезно будет послушать о красоте русского языка, о том, как ценили, берегли и обогащали его все великие русские писатели. Сделаем так: проведём общее собрание воспитанников с докладом о языке и в заключение устроим вечер художественной самодеятельности. А доклад сделаешь ты, Яша…

Как ни отнекивался С, говоря что не справится, что доклад лучше поручить девочке, я не отступила. И на следующий же день притащила ему ворох литературы к докладу.

И он сделал этот доклад. И сделал хорошо. После своего выступления С. как-то неудобно уже было сквернословить. Даже у самых маленьких воспитанников это вызвало бы недоумение. Ведь они своими ушами слышали, как он ратовал за чистоту прекрасного русского языка и призывал хлопцев «не поганить его»!