Текст книги "Отравленная любовь. Как зависимость от токсичной нарциссической матери разрушает нас и как вернуть себе свою жизнь"

А теперь, учитывая аргументы, представьте, что благодаря токсичной матери мы находимся в постоянном стрессе ожидания очередной несправедливости, что будет происходить с телом? Оно будет болеть и страдать вместе с нами. Довольно частым сопутствующим ущербом бывает лишний вес. Чтобы выдержать внешнее напряжение, давление, нужно стать больше, расшириться в пространстве. Про заедание проблем даже говорить не приходится, мы определяем еду как одну из максимально доступных форм удовольствия. Два в одном: защищаюсь и радую себя.

Женя М., 36 лет: «Я до начала пубертатного периода страдала ангиной, болела по десять раз в год. Горло и насморк – невозможность высказаться и невыплаканные слезы. Ранее были проблемы с печенью и желчными протоками: невозможность избавиться от чужой токсичности. Ты словно ею наполняешься и травишь себя. Мне казалось, что это притянуто за уши, пока не начала более внимательно исследовать этот вопрос, изучая медицинские анамнезы. Как врач я имею доступ к историям болезни пациентов и возможность более подробно анализировать их личные истории. Результат меня поразил до глубины души! Я уже не говорю об открытиях относительно собственной жизни».

Посмотрите на свои диагнозы, проанализируйте свои травмы, в какой период жизни они произошли, что происходило вовне. Очень много нового узнаете о себе. Рекомендую для прочтения книги Лиз Бурбо («Слушай свое тело») и Ван дер Колк Бессер («Тело помнит все»), изучайте, не теряя критического мышления.

«Наш организм – это хорошо работающий будильник, показывающий точное время, но, если с ним бесцеремонно обращаться, он прозвонит раньше времени» (Джозеф Холл).

Глава 5.
Отказываюсь верить, ищу оправдания и смысл прощения

• Почему мы не можем поверить в очевидное
• Зачем нужны оправдания
• Зачем нужно прощение
• Токсичное прощение

«Мы не можем постичь истину, пока запрещаем себе это делать».

Лев Толстой, русский писатель

Еще хуже, если натыкаетесь на не менее распространенный миф: прости и будет тебе счастье. «Что бы ни случилось, мать надо простить!» Как? Есть вещи, которые ни принять, ни понять невозможно. И сейчас мне предлагают совершить очередное насилие над собой. Но срабатывает синдром «хорошей девочки». Надо простить? Прощу! Все, простила. Очень тяжело испытывать боль, от нее хочется избавиться как можно быстрее, проще договориться с собой и отодвинуть ее от себя. Но проблема в том, что она никуда не девается. Когда мы отказываемся проживать свои чувства, они находят другую возможность дать о себе знать и приходят диагнозы. Психике все равно, будем мы испытывать душевную боль или физическую. Не хотим одну, получим другую.

Для прощения нужно принятие, понимание, переформатирование всего нашего внутреннего пространства, оно не может произойти по щелчку пальцев, только потому, что мы этого захотели. Наше желание простить может наткнуться на внутреннее сопротивление, и тогда мы столкнемся с проблемами в разы большими, чем понимание, что мы – нелюбимые дети, вернемся на исходную точку.

Если у нас хватает духу не верить услужливому окружению, прописанным догмам, то мы оказываемся в изоляции. Нам никто не верит, не сочувствует, нас осуждают. Вакуум делает нас изгоями. По сути, неприятие матери становится своего рода проклятьем. Мы ощущаем оторванность, одиночество. Стать изгоем добровольно – сложное решение, вынужденная аскеза может стать невыносимой задачей. И мы уже готовы отказаться от целей познакомиться с реальностью своей жизни, решимость трескается, и в образовавшиеся щели полезли сомнения.

Наташа К., 48 лет: «Помню, как попыталась поговорить с подругой мамы о том, что чувствую. Я выбрала для разговора ее, так как помнила, она страдала оттого, что у нее была мама „со сложным характером“. Мама была бы в восторге, узнав, как ее подруга накинулась на меня, если бы нас не разделяло расстояние, наверное, она бы вцепилась мне в горло. Она кидалась в меня обвинениями, как камнями. Кричала, что я неблагодарная тварь. Хуже меня нет дочери в природе!»

Скорее всего, женщина себе запрещала думать о своей матери плохо, а тут она наткнулась на того, кто себе это позволил. Ее очевидная злость связана с тем, что на себя она злиться за собственные запреты и ограничения не может, не выдержит аутоагрессии, поэтому направила ее на другого человека. Отчасти это ее убеждает, что, в отличие от других, она-то «хорошая и правильная дочь». Так как она терпит ту мать, которая у нее есть. «Бог терпел и нам велел», поэтому «улыбаемся и машем». Лучше сохранить видимость мира и счастья в семье, чем разгребать завалы и буреломы. Критика матери выглядит как надругательство и предательство.

Наташа К., 48 лет:

– Я все пытаюсь достать из глубин своей памяти что-то хорошее, вспоминая о матери. Веришь – не могу! Мы гуляли, ходили в музей, театр. Но сколько раз это было? Помню вкусные эклеры, которые продавались в ларьке у дома. Я их так любила. Теперь на дух не выношу. Пытаюсь себе доказать, что мама не была законченным монстром, убедить себя, что нет смысла ее демонизировать. Каждый человек несет в себе что-то хорошее. Ищу и не нахожу. Моя память стерла все сценки «милоты» или их просто не было? Но так не бывает. Что мне сейчас делать? Снова почувствовать себя плохой дочерью? Нет, такой радости я не доставлю никому.

– Вы испытываете стыд, есть внутренняя потребность идти снова искать что-то хорошее?

– Нет, я испытываю злость и грусть.

– На кого злость?

– На мать.

Уже легче, если мы не боимся признаться в своих чувствах. Видна трансформация: мы перестаем искать оправдания, принимаем все как есть. Хотя будем делать попытку оправдать своих матерей не раз, не два, защищая даже не реальную мать, а тот образ, который живет внутри нас, чтобы окончательно не расшатать и не сломать свою опору. Вспомним про их тяжелое детство (у них самих были «трудные матери»), про обстоятельства их жизненных коллизий. Все это, без сомнения, повлияло на них. Но может ли это оправдать их бездушие, холодность, черствость к нам? Нужно ли наказывать эмоциональным голодом ребенка только потому, что сам испытал его в детстве?

Лена К., 36 лет. «У меня было ощущение, что у моей матери день пропал даром, если она не нашла, за что на меня наорать. Я кожей чувствовала, когда открывала дверь, ее настроение. Бежала как мышка в свою комнату и всеми силами старалась не попасть ей на глаза. Но это меня не спасало. Она выволакивала меня из убежища и кричала, что я такая же гадина, как мой отец, он только меня любит, а до нее нет никакого дела».

Можно найти миллион объяснений, например, у женщины явные проблемы с отношениями. Скорее всего, она истеричка, не умеющая и не желающая контролировать себя. Не имея возможность выразить свои чувства тому, кто их вызвал, она нашла самого слабого и беззащитного, утилизировала свой негатив. «Нет, конечно, мама не плохая, просто расстроена», – скажет сердобольный. А что делать несчастному ребенку? Ему куда бежать? Нет, бежать он не может, он прикинется «серым камнем», подождет, когда буря закончится, а еще впитает в себя все мамины установки: я плохой, поэтому мама меня не любит.

Нет у меня желания превратить мать в демона, она, конечно, просыпаясь по утрам, будучи в здравом уме и при памяти, не думает о том, чтобы сегодня сделать такого своим детям, чтобы им было плохо, все процессы идут бессознательно. Но ведь и осознать их ей никто не мешает, достаточно понять и почувствовать чужую боль. Она каждую минуту делает выбор. У нее нет иммунитета от ответственности.

Прощение, с которым все носятся как с писаной торбой, на мой взгляд, слишком переоценили. Для прощения нужны совершенно конкретные условия: нас о прощении просят, у человека есть раскаяние и понимание своей вины и у нас есть желание простить. Если хоть одна часть выпадает, то к осознанному прощению нужно отнестись более внимательно, не поддаваясь массовому тренду. Путь к прощению лежит через принятие прежде всего себя и тех обстоятельств, в которых мы оказались. Нужно осознать, что наша личная история такая, другой не станет. Мы не получим иную мать, о которой мечтали, прошлое не изменить. Есть вещи, которые мы никогда не простим, это тоже надо признать. И в этом нет нашей вины, мы так устроены, таковы наши убеждения и ценности. Простить – предать их, а значит, и себя. Поэтому перестаем истязать себя прощением, работаем над своими чувствами, разбираемся со своими травмами и слушаем себя, свой внутренний голос. Если понимаем, что при воспоминаниях о детстве, матери внутри остается все равно, нет уже привычной боли, страдания, приходим к пониманию, что все исчерпано до дна, стало безразлично, было и было, – это и есть прощение. Не традиционное, не ритуальное, не вымученное, а осознанное. И помните, мы – не наши травмы. Жизнь не состоит только из одной боли.

Я очень много читаю… «Как же это здорово – простить того, кто изгадил тебе жизнь. Сколько в этом тепла и любви. Смотришь на себя после этого – и от восхищения аж дух захватывает. Как же я крут!» Но почему есть ощущение, что это попытка уговорить себя и других в том, чего нет? А что есть? Шрамы в душе. И при воспоминании сердце по-прежнему предательски ноет. Но я никому и никогда в этом не признаюсь. Ведь я же простил!

Можно простить, когда ты разрешишь себе поступать так же. Вот сможешь встать на одну ступень со своими обидчиком и разрешить себе предавать, не любить, не быть честным, справедливым, обесценивать, обижать, отравлять жизнь другим… Зачем? Так «простить» – это еще и понять, а как поймешь, если не примеришь чужой костюмчик?

Кстати, надевать и ходить в нем надобности нет. Все на уровне сознания.

Если не можешь, не встать, на ступеньке неудобно. Все внутри сопротивляется. Нет никакого прощения. Просто удалось договориться с собой, а заодно покормить свое эго.

Очень много фантазий и идеализации, когда мы говорим, что человек поступил плохо потому, что по-другому поступить не мог. Не было у него сил и возможностей. Я вас сейчас, фонтанирующих вселенской любовью, огорчу. Мог! Но не захотел. Почувствуйте разницу. Разумеется, он не хотел делать никому плохо, «так получилось». Потому, что было огромное желание сделать себе хорошо, а пострадавшие – сопутствующий ущерб.

«Он не любит потому, что его не научили любить». Какая милота! Да, его не научили любить других, а вот себя-то его кто научил любить или он сам это освоил?

Простить можно тогда, когда тебе все равно. Ты смотришь на прошедшую историю с позиции человека, смотрящего фильм на экране. Да, что-то происходит, главный персонаж на меня похож. Но и только. Когда сможешь встать над ситуацией, подняться выше ее потому, что удалось пережить ненависть, злобу, гнев и остаться целым, трансформировать энергию разрушения в ресурс. Удалось признаться в этих чувствах себе, а может, и другим, назвать их своими именами, а не мило именовать их «претензиями».

Время не лечит, но дает возможность посмотреть на все иначе. И когда боль стихает, уже можно рассуждать об ожиданиях, проекциях, иллюзиях… подробно анализировать историю, делать выводы, пересматривать свою жизнь без розовых очков. Никогда не уговаривайте себя прощать. Сделайте это тогда, когда сможете и будете готовы. Не надо соответствовать навязанным правилам и установкам, рано или поздно полезет назад внутренний конфликт, стукнет по телу, сделает больно.

Мы оставляем полезные мифы, избавляемся от деструктивных. Учимся называть вещи своими именами и правильно определять свои чувства: я не говорю, что мне хорошо, когда мне плохо, даже если другие меня убеждают в этом. И насилие – не любовь, а любовь – не боль, а страдание не должно быть смыслом жизни, если ты не мазохист.

Глава 6.
Токсичная мать: нарциссическая, атакующая, контролирующая, жертвенная, бросающая, уничтожающая…

• Нет четко очерченных границ в определении
• Нарциссические: зависть, стыд, страх, зависть
• Истории, отражающие характерные паттерны поведения токсичным матерей и как они повлияли на судьбы детей
• Когда можно «встретить хорошую мать»

«Мать, уничтожающая своего ребенка, неважно как, наносит ущерб не только ему, но и последующему поколению своего рода».

Жан Локан, психолог

Изучая проблему токсичности матерей, я столкнулась с тем, что некоторые психологи (Сюзан Форвард «Безразличные матери», Пег Стрип «Нелюбимая дочь», Кристин Энн Лоусен «Матери с пограничным расстройством и их дети», как и многие другие) делают попытку структурировать и классифицировать проблему, что очень хорошо, но я пришла к мысли: сделать это весьма проблематично. Хотя метафоричные мифические архитипические образы с отсылкой к сказочным персонажам (отшельница, королева, ведьма, беспризорница, валькирия, Снежная королева) делают их намного ярче, эмоционально окрашивают наше восприятие, где-то романтизируя образы, тем не менее создать определяющие границы при таком широком спектре явления очень сложно, практически невозможно. Все переплетается, одно вытекает из другого, цепляется, смазывая картину. Поэтому я предлагаю рассмотреть ее целостно, несмотря на многослойность и разнообразие явлений, объединив определением «токсичные матери», подвергающие детей эмоциональному, ментальному и физическому насилию, прямому или опосредованному.

Чтобы лучше понять истории, с которыми я хочу вас познакомить, предлагаю разобраться с такими понятиями, как нарциссические зависть, стыд и страх, так как это то немногое, что токсичным матерям доступно в виде переживания, правда, как все у них, с определенными особенностями.

Вина отличается от стыда тем, что она – следствие неправильного и ошибочного поведения, стыд же – пролонгированное страдание, связанное с пониманием своего несовершенства, ущербности. Вина как таковая нарциссом редко осознается и уж тем более им принимается. У него всегда в запасе есть масса причин, чтобы объяснить любую ситуацию, доказывая отсутствие своей вины. То есть нарцисс никогда не бывает виноват, если даже признает вину, то никогда ее не чувствует, а признание требуется ему для каких-то определенных целей.

У нарцисса нет объективного опыта, он пользуется субъективным, так как не склонен к рефлексии и у него отсутствует критическое мышление. Используя его, он склонен испытывать не сам стыд как таковой, а страх его перспективы. Ему невыносимо больно оказаться в неудобной для себя ситуации, всеми силами он будет ее избегать, как и сам стыд, закапывая его так глубоко, чтобы даже случайно не соприкоснуться.

Нарцисс очень редко может признать, что завидует. Поэтому зависть в его исполнении – осуждение других, поиск их недостатков. В качестве компенсации он будет стремиться добиться успеха и всего того, что есть у других. При невозможности этого – обесценит: «У меня этого нет, так как и не больно-то и хотелось». Удивительнее всего, что нарциссы способны завидовать всем, включая собственных детей.

Оля В., 48 лет:

– Мой отец пил, бил мать, нас. А еще насиловал мою старшую сестру, ей не было 16 лет. Когда мать поняла, что старшая дочь беременна, то отправила ее на аборт. Чтобы не позорить свою семью, она рассказала всем, что ее изнасиловали приезжие на летние сельхозработы студенты. Уголовного дела не завели, так как, кроме слов, никаких доказательств, разумеется, мать предоставить не могла. Это спасло ни в чем не повинных ребят от разбирательств.

– Я правильно поняла, что мать знала, что отец делает с дочерью?

– Да.

– И ничего не делала с этим?

– Она кричала на него, ругалась, отправила сестру жить к родственникам в другой город, но было это уже после того, как сестре сделали аборт. А еще возникла другая проблема, подрастала средняя сестра, ей было 12, и отец очень часто трогал и тискал ее.

– И что сделала ваша мама?

– Ничего, через несколько месяцев после этой истории, напившись, отец повесился.

– Как вся эта история отразилась на всех вас?

– Мама начала пить. Она могла прийти домой после работы, зайти в сарай, туда, где пряталась от пьяного мужа, и остаться там на всю ночь, так и не войдя в дом. Мы говорили маме, чтобы она не боялась, отца там нет. Но мама твердила, что он там. Через несколько лет она умерла, рак печени. Сестра после аборта не может иметь детей. Она вышла замуж за алкоголика, живет кошмарной жизнью. Средняя сестра замужем, у нее дети, более-менее нормальная жизнь, но муж тоже пьет. Я тоже рано вышла замуж, муж пил, свекровь меня ненавидела, жили очень плохо, развелись.

– Сегодня как вы смотрите на всю эту историю?

– Не знаю, мама была несчастная и пыталась нас защитить.

– Каким образом она вас защищала и удалось ли ей это?

– У меня ощущение, что я стою на сторожевой башне, на самом ее верху, а она начинает сыпаться у основания.

– Что разваливается?

– Мои убеждения.

– Какие именно?

– Единственный человек, источник всех наших бед не понес никакого наказания. Он просто ушел из жизни, хлопнув дверью. И по факту он единственный, кого наша мать смогла защитить.

Не давая отпор насильнику, мы защищаем его и оказываемся с ним на одной стороне, соглашаемся, бессознательно даем сигнал: так можно. Поэтому он никогда не остановится. По сути, мать мало чем отличается от отца. Зная, что дочь насилуют, она закрывала глаза на то, что происходит, и ничего не сделала, чтобы ее защитить. Да еще и попыталась спихнуть вину на других людей. Мать под влиянием социальной среды поддерживала миф, что спрятать грязное белье, не дать правде вылезти на всеобщее обозрение – это лучший способ избежать досужих разговоров, осуждения. Хочется сказать, что таким образом она защищала свою семью, но это не так. Нет там никакой семьи, видимость. Она закрывалась от собственного страха, стыда. Не могла она не понимать, что с ее молчаливого согласия волк растерзал ее дитя, растоптал и сломал ей жизнь, по сути, мать бросила своего ребенка, не дав ей сатисфакции, не признав ее горя. Она спрятала свою вину, не в силах принять ее. А алкоголизм – попытка справиться со своими чувствами, изменить реальность, уйдя от нее. Перед нами бросающая, уничтожающая мать, которая одновременно «жертвенная» и «героическая», но у нее не хватает ресурса поддерживать этот образ, страх, что правда когда-нибудь выйдет из подполья, съедает ее изнутри, вызывает аутоагрессию. Это тоже самоубийство, но другого качества.

Обратите внимание, как сложились судьбы трех дочерей. Словно под копирку, каждая усвоила жизненные принципы семьи, и каждая выбрала себе в спутники жизни своего «отца». Когда мы слышим о родовом проклятье, прибегая к использованию магического мышления, то надо понимать, о чем это. Нет ничего волшебного в наследовании травм, все отлично видно и без мистики. Никто не стал утруждать себя выяснением, зачем мне нужно становиться жертвой, терпеть рядом мужа-алкоголика, подвергая опасности себя и своих близких, делая их жизнь невыносимой, достаточно определить себя как героя, спасателя. Это позволяет чувствовать себя более уверенной, реализованной, образ страдальца дает человеку возможность получить одобрение, сочувствие, внимание, признание социума – нарциссический ресурс.

Жанна М., 38 лет: «Мать меня била за любую провинность, ее даже не смущали чужие люди рядом. Она не боялась осуждения. В качестве более мягкого наказания могла получить „угол“ в свой комнате и лишение ужина. Мне было около 10 лет, когда я мать предупредила, что еще один удар – и она получит от меня сдачи. Она пила, водила в дом непонятных мужиков, которые со временем стали посматривать на меня между пятым и шестым стаканом водки. И мне ничего не оставалось, как самой распорядиться своей судьбой. Найдя телефон дальней родственницы, седьмой воды на киселе, я напросилась жить к ней, пообещав, что буду помогать уже не очень молодой женщине. Тетя Саша стала мне близким и родным человеком. Добрая, отзывчивая, умная, тактичная учительница химии в школе. В ее доме меня всегда ждали: чистая постель, выглаженная одежда, теплая еда и море любви. Сама не знаю как, но через пару лет после своего вселения в ее дом я стала называть ее мама Саша. Родная маменька еще как-то напоминала о себе, но потом сгинула на несколько лет, пока не пришло извещение от соседки, что она покинула наш бренный мир, заснув зимой на скамейке. У меня внутри ничего не екнуло, мне было не горячо, не холодно. Я ее ненавижу и никогда не прощу».

Так выглядит физическая брошенность ребенка, когда мать отказывается от всех своих обязанностей. В таких случаях вмешиваются органы опеки, работает ювенальная система защиты, мать лишают прав и ребенок оказывается либо у опекунов, либо в детском доме, так как заботиться о себе сам он не может. Дети алкоголиков вырастают очень быстро, им приходится форсировать свое развитие, чтобы физически выжить. Ненависть – очень сильное чувство, в нем находится много деструктивной энергии. Оно никак не портит жизнь тому, кого ненавидят, на источник ненависти ничего не влияет, а вот тому, кто аккумулирует ненависть, жить довольно сложно, есть очевидная эмоциональная зависимость от матери, нет сепарации. С этой проблемой нужно работать, иначе она разъест изнутри.

Самая страшная беда в жизни ребенка, если с ним расправляются физически, его наказывают, воспитывают, избивая. Он беззащитен, не может остановить насилие, испытывает физическую и душевную боль огромной силы. И что самое удивительное, у него остаются силы еще и на то, чтобы простить своего тирана. В его маленьком сердце живет любовь и надежда: мама изменится, обязательно изменится, мне надо только чуть-чуть постараться и подождать. Но и это способно сломаться, дети умеют ненавидеть своих родителей так же сильно, как и любить.

Что руководит матерью, когда она делает замах? Она не может в своих проблемах обвинить себя, не в состоянии выдержать аутоагрессию, боль, ненависть, гнев и нападает на слабого, с ним проще, он не даст сдачи. Чем ожесточеннее ее нападение, тем сильнее ее чувство ненависти к себе или другому. Например, отец ребенка ушел из семьи, бросил женщину, вычеркнул всех из своей жизни, мать от ненависти к бывшему мужу срывается на ребенке, обвиняет его в разрушенных отношения. Она не осознает всех проблем, не понимает, что происходит, и бьет. Жестокость порождает жестокость, из боли возникает другая боль. Нет у меня для этого оправдания.

Лена К., 32 года: «Сколько себя помню, мать бредила балетом. В детстве у нее случилась серьезная травма и она, начав карьеру балерины, вынуждена была отказаться от нее. Мне „повезло“, мама решила, что балериной должна стать я, хотя, в отличие от нее, подающей надежды, мой ресурс был весьма сомнительным. Другие мои способности для нее никакой роли не играли. И то, что я не хочу идти в балет, но очень хочу рисовать, ее не беспокоило. Она измучила меня постоянными занятиями, следила за моим питанием, не позволяя съесть ничего лишнего, заставляла взвешиваться по три раза в день, окрестила „никчемной коровой“. Когда появлялись ее друзья, она гордо рассказывала о моих достижениях, не забывая рассказать о своих титанических трудах. Если бы не травма, она бы уже танцевала „лебедя“ в Большом, ей бы сама Плисецкая завидовала. Не забывала и меня унизить, сообщая, что при всех ее усилиях она отлично понимает, что на мне „природа отдохнула“, хотя „мы и стараемся добиться первого места на конкурсе“, все же я такая же дебиловатая, как и мой отец, у которого нет особого стремления к достижениям, при том что мой отец прекрасный ученый, у него несколько государственных патентов на изобретения. Когда мне было 12 лет, я сломала ногу, балет закрылся для меня. Счастья моему не было предела. Окончательно разочаровавшись во мне, она сбросила меня со счетов. Папа с ней развелся, я осталась жить с бабушкой, папиной мамой. А она снова вышла замуж, родила дочь, следующую балерину. К слову, моя сводная сестра ею все же стала. Правда, матери это счастья не прибавило. Сестра вышла замуж, уехала в Канаду, танцует там в национальном балете. С матерью видится очень редко, „сбросила маму с поезда“. А я стала художником-оформителем, обожаю свою работу!»

Нарциссическое расширение. Мать испытывает потребность продолжиться в своей дочери. Обычно любое достижение ребенка она приписывает себе. Не говорит, этого добился сын/дочь, а «мы» это сделали. Она с ребенком – одно целое. Отрицаются его заслуги, индивидуальность. У ребенка не может быть своих потребностей и желаний, только те, что есть у матери. Дочка ее собственность. Параллельно «уничтожается» отец, чтобы не делить с ним лавры успеха, она подчеркивает свое величие, делая акцент на успешности дочери как своего достижения, попутно обесценивая отца.

Анна К., 38 лет: «Контроль – высшая форма доверия, говорила мне мать. И следила за каждым моим шагом. Она выбирала мне одежду, институт, друзей, квартиру, профессию, работу, мужа. Постоянно вмешивалась в мою жизнь, давала непрошеные советы, требовала подчинения. Я не могла иметь свое мнение, только ее, которое правильное, в отличие от остальных. Как только я пыталась что-то возразить, она начинала стонать, „ломать“ руки, драматично закатывать глаза, хвататься за сердце и кричать, что я „мечтаю о ее смерти“. Для убедительности могла начать пить сердечные капли, даже звонить в скорую помощь, вызывать врача. И я сдавалась, испытывая чувство вины, что „довела“ мать до такого состояния. В отличие от моей сестры (мы близняшки), которая воевала с матерью, билась не на жизнь, а на смерть. Она шла матери наперекор, делала то, что хотела, большей частью назло матери. Мамины театральные выступления сестру не трогали, наоборот, веселили. Когда она выходила замуж, мать легла на пороге, сказав, что если она так сделает, то больше она ей дочь. Стоит ли говорить, что сестра переступила через мать? Какое-то время я радовалась за нее, завидовала ее решимости, силе воли. Пока не началось то, о чем ее предупреждала мать. Муж сестры оказался втянутым в какой-то сомнительный проект, ими заинтересовались соответствующие органы, оба пустились в бега, оставив двух дочерей на нашу мать. Отдам ей должное, в помощи она не отказала. Через некоторое время с проблемой удалось справиться. Но пришлось пожертвовать мужем сестры, он получил внушительный срок. Сестра вернулась как побитая собака, мать ликовала! О том, что ее дочь страдает, она не думала, упивалась своей победой и гнобила сестру, попрекала каждым куском, ошибками, третировала, оскорбляла. „Дура, заткнись! Ты уже все, что могла, сделала“, – это, наверное, самое ласковое, что слышала моя сестра. Она чувствовала себя уничтоженной, униженной, чувствовала вину перед своими детьми, матерью. Она бесконечно страдала от своей боли, и мы почти не заметили, как она угасла, ушла очень быстро, как сказали врачи, „сгорела“ от рака мозга. Теперь настало время страдать матери. Она устроила в доме алтарь сестры, ходила на кладбище каждый день, мне сложно судить, но, по-моему, она упивалась своей ролью „скорбящей матери“. И если кто-то пытался у нее вырвать эту часть ее жизни, напоминал, что жизнь не заканчиваются, на наших руках остались дети сестры, нужно растить их, она как безумная кидалась и кричала, что ее горя никто не сможет понять. Ее горя… моего и детей сестры как будто не существовало. Я взяла на себя заботу о племянницах, позволяя матери уйти в депрессию, которая закончилась в клинике неврозов, куда она была отправлена психиатром. Позднее ей диагностировали вялотекущую шизофрению, она почти не выходит из больницы, только возим ее на кладбище раз в месяц. О себе скажу одно: без психолога и психиатра, работающих в паре, я бы с этой историей не справилась. Как мне удалось остаться в живых, я не знаю. По идее, агрессивная материнская энергия должна была разрушить нас всех. Мне повезло, вероятно, есть иммунитет в виде сепарации либо меня удержала необходимость заботиться о детях сестры и вовремя пришедшая психологическая помощь».

Контролирующая нарциссическая мать, захваченная комплексом драмы. Мы не будем искать правых и виноватых в этой глубоко трагической истории. Прошлое не имеет сослагательного наклонения, «если бы было так, то потом бы произошло это…» – очередная ошибка мышления, когнитивное искажение, мы не знаем, как бы все случилось. Разбираемся с тем, что есть. Две событийные ветки, две сестры, две стратегии поведения: одна сестра агрессивно сопротивлялась давлению матери, ее навязчивости, но, попав под напряжение жизненных обстоятельств, сломалась, другая спокойно, пассивно принимала материнскую «заботу», стараясь не потерять себя. У одной дочери не было желания потакать матери, она боролась, другая искала компромиссы, обе выживали, каждая по-своему. И конечно, дети сестры, ответственность за них сыграли не последнюю роль в этой истории.

Ту среду, которую создала мать, можно назвать только агрессивной, и выжить в ней очень сложно, нужно было нарастить себе довольно мощный панцирь, чтобы оставаться равнодушным ко всему, что говорила и делала она. Среда, которая съела ее саму. Мы наблюдаем, как нарциссическое расстройство матери перешло в стадию шизофрении со всеми необратимыми процессами разрушения личности.

Она всеми силами добивалась от дочерей, чтобы они соответствовали ее ожиданиям, бесконечным контролем мать понижала уровень своей тревожности, подпитывала эго и не давала никому усомниться в своем превосходстве, она же точно знала, как надо жить, результатом было возвращение блудной и строптивой дочери, униженной, раздавленной, признание ею своей вины, доведя самооценку матери до уровня «Бог».

Почему бунтари чаще всего, глотнув свободы, действуют деструктивно? Будь то алкоголь, наркотики, промискуитет, выбор «не тех» партнеров или сомнительные проекты? Им необходимо доказать, что мать их больше не контролирует, они выросли и могут делать что захотят, захвачены свободой и теряют возможность критически оценивать реальность. Поэтому часто терпят кораблекрушение.

После трагической гибели дочери у матери вместо прояснения и осознания своих ошибок, вместо здоровой рефлексии и адекватной оценки происходящего произошел другой перекос, «отщепенка» превратилась в «страдалицу», но если вы думаете, что мать оплакивала дочь, то нет, она оплакивала и жалела себя, что лишилась той, которая поднимала ее самолюбие до звездных высот, ее трон покачнулся: дочь снова ушла без ее разрешения, распорядившись жизнью по своему усмотрению, выбрав смерть. По сути, мать получила повторный удар и ее психика не выдержала такого фиаско, ее брошенность трансформировалась в шизофрению, попытку создать параллельную реальность, в которой она смогла жить.