Текст книги "Поцелуй у ног богини"
Автор книги: Нина Нури
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Альпийские луга
Любовь – столь одинокая игра.
Рукмини Бхай Наир, «Любовь»
Им было хорошо известно, что история их со стороны некрасива, глупость и блажь. Так говорили другие. Но, их встреча, то, что с ними происходило, вознесло их над всем земным. Оно утратило значение. Они уже не искали ничьего благословения, потому что испытали прикосновение света небесного.
Амир смотрел с обочины на Марию в автобус, который вот-вот сорвётся, полетит по тёмным дорогам. Перед тем, как водитель закрыл дверь, Амир зачем-то крикнул в салон: «Я скучаю», и все внутри поднялись, чтоб посмотреть, кто кричит. Потом он побрёл, сгорбившись, вдоль магистрали, которая рвала ночь оглушительными сигналами авторикш.
Настали мёртвые дни. Солнце неслось, как ядерное колесо. Стены домов были горячими и вытягивали из улиц последний воздух. Случайно Амир отравился водой из питьевого крана рядом с пляжем Джуу. В болезни он чувствовал себя одиноким псом, брошенным умирать на подстилке. Гоувинд купил ему в аптеке какие-то порошки, он принимал их без всякой дозировки, слоновыми порциями. Наконец выкарабкался. На слабых ногах поехал по книжным магазинам, разыскивать словарь. В лавках на Андери, такого не продавалась. Он отправился в большой магазин «Китаб Хана». Близость к Колабе, к Воротам Индии, рубанули по сердцу. Теперь он знал, что делать. Такая же пьяная решимость была у него, когда он встал и вышел из заводской конторы в разгар рабочего дня.
Понимая, что шанс только один, он выучил шипящие нелогичные фразы её языка. Ему казалось, что он жуёт кору, да выручили навыки актёра, натренированный голос. Он пошёл на почту, позвонил и спросил, проговаривая каждую букву:
– Пригласите Мария.
Он услышал детский смех, топот ножек, далёкие шаги в тишине. Всё это было так долго, что он представил огромную её квартиру, просторную, словно луг. Потом в трубке стукнуло, и она сказала весёло:
– Алло.
– Это я, Амир, остров Элефанта. Ты должна быть со мной в Индии.
Связь была удивительно чистой, как если бы он стоял у края альпийского луга её дома. Он слышал, как она дышит в грандиозном девственном пространстве, как колышется белая трава, а где-то по линии горизонта несётся целая стая детей. От простора он смутился, вспомнив свою Ашриту, сказал:
– Да, индийский стиль жизни другой, и я очень переживаю за тебя, – его стало трясти, словно болезнь ещё жила в организме. Пот тёк по лицу, по глазам под солнечными очками, – приезжай, и если ты захочешь, то останешься, привезёшь детей, им будет хорошо… у моря.
Он сам не верил, что говорит такое, перепугался, что сошёл с ума. Но от дыхания в трубке понял, что всё правильно, другого пути нет, и не может быть. Пусть приедет хоть со всеми своими родственниками, какая теперь разница.
Изгнание
Когда ты меня позовёшь,
Чтобы жизнь мою осветить,
Ни за что я не откажусь.
Мина Кандасами, «Неистовый свет»
Бесконечный тусклый день закончился для Марии. Она всегда предчувствовала, что он пройдёт. Девочкой, у которой зубы от страха стучали, в детском саду на дне многоэтажек, школьницей, в коричневых стенах класса, студенткой, женой, матерью в таких же стенах, в которых никогда ничего не меняется и не произойдёт. Только серое небо будет лежать неподвижное над серым асфальтом, день за днём убивая жизнь. Всё время в Марии кипел и варился невидимый людям отвар, которому некуда было излиться.
Прожитое было долгим днём в ожидании звонка Амира. Когда он позвонил, отвар был готов, крышка вылетела, ароматный кипяток затопил всё до последнего капилляра, а на небесах взошло шафранное солнце.
Детей ей сразу не отдали. «Ещё не хватало, чтоб они там тифом заболели!», «Устройся, вымой всё со спиртом, а уж потом посмотрим», – говорили мама и свекровь. Только муж её был спокоен, её отъезд открывал и ему некоторые дороги. Он разумно предложил съездить, осмотреться, зарегистрировать брак, как положено по документам, найти школу, и потом уже возвращаться за детьми. «В этой стране наверняка всё не быстро, – говорил он. – Разберемся, думаю, здесь пока. Есть бабушки, в крайнем случае, найму няню». К облегчению Марии он не дал ей сроков. Расставание прошло, как деловые переговоры, никаких сожалений, лицо, словно закрытая на молнию рабочая папка. Может быть, в ней хранилось хоть что-то? Никогда не узнать.
Думалось ей ясно, но как-то иначе, будто вели её базальтовые боги острова Элефанта, а она лишь наблюдала за самой собой. В два дня Мария собралась, взяв несколько любимых платьев, кожаные сандалии на каблучке. У неё имелись некоторые украшения, но она их не положила, подумала, что могут украсть или даже вырвать серьги из ушей. Да и не хотелось ей ничего лишнего.
Остальные вещи Мария упаковала, но не забрала, рассчитывая на скорое возвращение. Шубу отдала подруге, которая, как другие, сказала ей: «Не знала, что ты такая дура». А потом добавила: «Хотя, если честно, я тебе завидую. Вот так всё поменять, и ты не боишься».
В день отъезда все вокруг казалось макетом из сырой бумаги: кварталы, деревья, целый город, накрытый стекловолокном неба. В детской пол был усеян тысячами бумажек для папье-маше. Она решила не убирать: «Ерунда, вернусь, подмету!»
Бесцветная изморось летела, делая стены домов тёмными. Насмешливое лето обещало прийти через год. «Да какого чёрта мы должны здесь жить! – подумала она о себе и детях, – судьба пришла в мои руки».
Но чувство Родины сжало сердце, когда самолёт, набирая высоту, склонился, и она увидела в иллюминаторе километры сосен, одинокие шоссе с точками грузовиков. Потом иллюминатор закрыло рваное облако.
Бездна
Леса людей, пещеры лиц
Дрейфуют по морю одинокие корабли разума.
Раджендра Бхандари, «С рынка»
Рухнул тайский бат1818
* Бат – денежная единица Таиланда.
[Закрыть]*, люди с разных концов земли спешно забирали из региона свои капиталы. Денежный шторм пронесся по Азии, направляясь дальше в мир. Пока жили в Асансоле, деньги Марии на обратный билет обесценились. Теперь их хватало только на рикшу до аэропорта. Просить родных, значило унизить себя и Амира, подтвердить, что да, она помешанная, как они и говорили. Ходили слухи, что люди во всём мире разорились за одну ночь. В Японии и Южной Корее бросаются с крыш высоток целыми корпорациями. Выяснить, правда ли это, и как обстоят дела в её стране, было не у кого. Она знала, что муж её неуязвим. У него всегда водились и запасы на тёмные дни, знакомые в секретных кабинетах, значит детям ничего не грозило. Да и везти их в сутолоку Дворца Ашриты, в чужой дом, было немыслимо.
Мария смотрела с балкона на вечер и бездна людей пугала её. Они едва умещались в сжатые пространства. В комнатках–ячейках ютились огромные семьи. Бедность жила в каждом доме, сколько видят глаза. «Как же много человек, – думала Мария, – в муравейнике просторней. Все трудятся где-то, добывают свой скудный хлеб. А сколько в Бомбее театров, актёрских трупп, которые всё прибывают и прибывают! Кто же будет ходить на спектакли? Кто заметит театр Амира в этом столпотворении?»
Марии становилось жутко в человеческой тьме на краю земли. Такое же чувство приходило к ней раньше, когда она заплывала далеко в море. Стоило подумать о глубине, что разверзлась внизу, о волнах, уносящих в сторону от берега, уходили силы плыть. Нужно было гнать эти мысли. Денег на билет не набрать. Она надеялась, что курс выправится, не может же быть так, чтоб он рухнул навсегда.
Она замечала и другое: в месиве людей всё напоено смирением. «Ничего нельзя сделать, – говорит гигантское соединённое сознание, – так успокойся, просто подожди, твой плод созреет и сам упадёт в руки».
«Просто подожди», – гудят поезда, приходя не по расписанию; «просто подожди», – приговаривают чайвалы, пока кипит молоко; «просто подожди», – шипит горячее солнце. И Амира, кажется, мало волнует ход времени, не заботит его друзей, соседей и незнакомцев на много улиц вокруг, целый город и другие города. «Их спокойствие похоже на безмятежность ночного неба. Им всё равно! – с ужасом догадывалась Мария. – Смогу ли я когда-нибудь стать такой?»
«И что же делать в этой пучине, где даже вокзальные грузчики-кули сражаются за каждый чемодан?» – спрашивала Мария темноту.
Гоувинд и Мукта
Май не должен быть с декабрём,
Богатые с бедными, высшие с низшими,
Каждое несовпадение – безумно.
Мина Кандасами, «Почему она пишет о своей любви»
Счастливой была любовь Гоувинда и Мукты. Она была деревом, что растёт само по себе от солнца и дождей.
Присмотритесь, вы заметите таких, какими были они, в очереди в кассу кинотеатра, на скамейке парка, с тележкой в большом магазине. Они будут искать краску для самодельной игрушки, собирать какой-нибудь бесполезный гербарий и постоянно что-то обсуждать. Вы узнаете их и не ошибётесь. Они похожи на существо, которое выстроило вокруг себя маленький мир и поглощает его как сладость.
В простоте им никогда не скучно. Они ходят вместе по книжным лавкам и за европейской одеждой. Если бы природа не создала их мужчиной и женщиной, они бы обошлись без страсти, как школьные подружки. Нежные товарищи, которым не нужно ревновать и безумствовать – настолько всё ясно между ними.
Гоувинд и Мукта познакомились давным-давно. Играли в смешанной труппе, готовились к фестивалю спектаклей о городской жизни. После репетиции разговор завязался сам собой и с тех пор не прерывался больше, чем на два дня. Долго дружили, замечая, что их загадочно манит друг к другу. Поначалу они приняли это притяжение за недозволенное. Хотели выкорчевать его, как если бы обнаружили у себя влечение к своему же полу или нечто такое, о чём не говорят нигде и никогда, кроме самых чёрных тупиков. Они боролись, но природный свет оказался сильней. Их дружба стала чем-то прекрасным.
В неприхотливое дерево Гоувинда и Мукты вперилась единственная преграда: она была из семьи сикхов, а он – из дома индуистов. В кругу друзей они без конца твердили о своём атеизме, который входил в моду среди молодёжи Индостана. Со старшими оставались покорны, не решались привести в семью иноверца. Много лет они приезжали домой с тайной внутри. Болтали с роднёй, ели хрустящие досы, макая в чатни1919
* Доса – блинчик из рисовой муки, чатни – соус.
[Закрыть]* шутили, рассказывали о себе так, как будто самый родной человек на земле – никто. Безгрешное чувство прятали, как ворованную безделушку.
Истории Гоувинда
Я хочу слово, которое ждёт и плачет,
Колеблется, зная, что все другие слова
Я уничтожу, боится занять своё место.
Мина Кандасами «Только не это»
Рот большой и улыбка огромная, добрые глаза в круглых очках, длинные ноги и руки, не по-нашему высокий рост делали Гоувинда слегка нескладным. Он на сцене преображался, становился героем, словно вырастая на время из ребёнка, которым был за пределами площадки. Он всегда знал роль, как прилежный ученик, но реплики, сказанные им, жили. Гоувинд любил и понимал людей. Мог быть каждым из них, обратиться женщиной, храмовым брамином, солдатом.
Он болел случаями из жизни. Выискивал истории в закоулках, отлавливал на вечеринках, на балконах и лестницах, приманивал чаем в закусочных. Он и сам легко сочинял целый роман о чае. О путешествии чаинки от плантаций Ассама, через фабрику, где детские ручки упаковали сухие гранулы в коробку, до лавки, где его выпивал красавец. Истории чувствовали приближение Гоувинда, слетались, как голуби на зерно.
Бывало, происшествия, переписанные в сценарии, удавалось продать. Из некоторых выходили сериалы, из других – спектакли. Часто они заканчивались смертью. Порой жизнерадостному Гоувинду казалось, что это единственно возможный шаг из липкой сети повседневности. Он никогда не убил бы себя, но легко вонзал кинжалы в своих героев.
В полюбившейся публике пьесе о свадьбе в захолустном городке штата Уттар-Прадеш за невесту решили родственники, они следили за каждым движением новобрачных. Расчёт, неуёмный контроль, интриги сгубили девушку. Она облилась бензином и подожгла одежду, которую надела на свадьбу. В театре огонь показали, как колыхание множества красных лоскутков ткани, на которые со всей силы дули вентиляторы, спрятанные под помостом.
Зрители сочувствовали простому, почти без декораций, но интересному спектаклю о докторе, который мучился в устроенном общиной браке. Доктор узнал любовь с другой женщиной, случайной пациенткой. Жена родила дочь. Доктор разрывался между больными, женой, любовницей, капризами девочки, мнением семьи. Так и не выбрал ничего кроме убийственной дозы снотворного.
Персонажи Гоувинда страдали в решётках древних табу. Страдал в них и сам Гоувинд, в каждом сюжете он прятал себя и Мукту. Но люди узнавали истории, которые роятся повсюду, прячутся в сотах комнат. В них видел свою печаль паренёк-мигрант горного Уттаракханда, полюбивший однокурсницу из Южной Индии. Молодые мужчины в ожидании окончания медленной селекции невесты видели своё желание. Матери и отцы – свои мелодрамы. Дяди и братья – личный боевик на вокзале, когда треск рвущейся одежды заглушает уходящий поезд, из которого только что вытащили влюблённых беглецов. Люди хотели быть записанными и рассказанными. Тысячи любовников, разлученных во имя чистоты рода, тайно просили поведать о них, чтоб умерить свою боль.
В парке
Я не перестаю таскать
Иллюзорную сеть увлечений.
Нирендранат Чакраборти, «Гемлата»
Мукта, как водяная змейка, скользит в мутном потоке улиц. Женщины её возраста, а ей уже тридцать три, незамужние, бездетные считаются странными везде кроме среды актёров. Как безобидная змейка в тростнике, она проплывать через вереницу мнений. Как в воде, ей хорошо среди театральных друзей. И как на берегу, ей сложно с другими, далёкими от сцены людьми. Но вы не догадаетесь об этом – она ладит со всеми. Белокожая делийка с огромными влажными глазами, грациозная и лёгкая, немного смешная, как нарисованная героиня мультфильма. На неё приятно посмотреть.
Она, как многие сикхи, покупает нищим еду, хотя бы стакан чая или лепёшку роти. Гоувинд ворчит на неё за это: «Хватит подавать этим парням!». Она, как истинная пенджабка2020
* Пенджабцы – жители региона Пенджаб на севере, в Индии исповедуют в основном сикхизм, который возник как альтернатива индуизму и исламу, не ограничивает Бога до одного народа, проповедует братские отношения к людям всех конфессий. География приграничного региона, его история повлияла на воинственный темперамент пенджабцев.
[Закрыть]*, может вдруг разозлиться, набросится с кулаками на обидчика, бить его сумкой до полного поражения, даже если он мужчина и гораздо сильней её.
Она видит Гоувинда у ворот. Они не касаются друг друга на людях. Просто вместе заходят в парк – островок, сдавленный со всех сторон домами и дорогами. Тётушка в шальваркамизе и кроссовках бежит перед ними по дорожке.
Они мечтают о больших ролях, крупных заказах, которые сделали бы их, наконец, полностью независимыми от семей. Тогда они соединили бы свои жизни перед лицом этой страны, где люди разных религий и каст не должны быть вместе. Но с кем ещё на этой земле им будет так спокойно, как в парке среди безумия улиц? Кто ещё поймёт сложную хрустальную конструкцию, которая выстраивается в душе, колет, мучает, радует и сверкает?
О, Лорд Шива, они снова обсуждают политику, квоты-ааркшан и коррупцию. Им никогда не надоест говорить об этих проблемах. Кроме того, такие темы неизбежно приводят к их любимому предмету – иммиграции в Америку, мечтам уехать из страны с великолепным портфолио. Высокий Гоувинд и маленькая Мукта страстно нарезают круги по саду, ускоряясь, горячо жестикулируют, наслаждаются разговором. Обгоняют тётушку в кроссовках. Истинно они уже чувствуют себя звёздами великого кино.
Но это по-прежнему два никому не известных актёра в крошечном парке с вытоптанной любителями крикета травой. Дома их жалеют, как детей, которые плохо развиваются умственно. Надо отдать должное семье Гоувинда, они ищут возможность помочь вечному отроку на его невнятном пути.
Азиф
Я планирую соблазнения, шедевры, битвы.
Громкоговорители орут в меня.
Делип Читре, «Вид из Чинчпокли»
Некому помочь Азифу с тёмной стороны луны. Он помощи и не ждёт. Многим нравится вольная обстановка квартиры на последнем этаже Дворца Ашриты. Особенно местным, которые приходят отдохнуть от больших семей. Но эти коричневые ноги, скрещенные на узорной простыни Марии, прошли через улицы прежде всего ради Азифа. Они смотрят на его лицо в зарослях щетины, ловят его загадочные улыбки. Он ангел их ночей, агент театрального мира.
Азиф рано понял, что не силён в преображении, хотя ему неплохо удавались роли в масках или с закрашенным белилами лицом. Играя такие роли, он словно давал власть маске, а сам отступал. Для него не было секретом, что как артист он слабоват, а главный его талант – сводить людей. В нём живёт и жаждет золотоискатель на приисках связей, игрок в рулетку переговоров.
Азиф сумел познакомиться кое с кем в театре Притхви2121
* Театр Притхви – один из самых известных театров Мумбая, основан влиятельной актёрской династией Капуров.
[Закрыть]*, кое с кем, кто знает кое-кого, приближённого к знаменитым династиям. Ему были известны некоторые молодые безрассудные режиссёры, достаточно богатые, заскучавшие в семьях политиков и снимающие странное кино с долгими сценами молчания. У него в приятелях завелось несколько средненьких продюсеров, и кастинг-директоров ниже среднего, щепотка рядовых менеджеров индустрии.
От них тянутся ниточки знакомств, оплетают киностудии, как паутинка дерево баньян. По этим ниточкам, если иметь деньги и карабкаться достаточно осторожно, можно добраться до тех, кто живёт в белых апартаментах в районе Джуу, в поднебесье Маллабар Хилла, к тем, кого встречают восторженные толпы на набережной Бенд-стенд променад.
Мои сироты взбираются по паутине. По пути многие осыпаются и разбиваются вдребезги. Другие цепляются мёртвой хваткой в одном месте, но оно рвётся. Они раскачиваются по бешеной амплитуде. Иные добираются до крепких веток, но индустрия перерабатывает их, высасывает и бросает вниз, как кожицу съеденного насекомого.
Азиф помогает тем, кому есть чем платить, но они не знают, в чьи руки и как верно передать многолетние семейные сбережения. Он доставляет бакшиш, берёт комиссию, следующий передаёт бакшиш по цепочке, забирая свою долю и так дальше. От взятки остаётся всё ещё довольно крупный обмылок. Теперь талантливое дитя может выступить на фестивале искусств с народной песенкой, сняться в трёх сериях в роли слуги героини, которую вожделеет вся страна, получить ботинком в массовке драки от парня, чьи портреты вырезают из газет девчонки.
– На дереве, на которое нельзя залезть, всегда зреют самые сочные плоды, – приговаривает Азиф. – Кто подсадит вас на это дерево? Конечно, мистер Мухаммед Азиф.
Никто из друзей не представляет, сколько он зарабатывает. Азиф бережно откладывает свои проценты, и ведёт неприкаянную актёрскую жизнь, так проще находить клиентов…
Пока Амир смеётся с гостями, как заботливый папочка, Азиф разглядывает Марию. Она оторопело смотрит на гостей из своего угла на краю матраса. Ничего она не понимает в потоке звуков. Просто видит лица: одно, другое, третье. Смуглые лица с белыми зубами сначала казались ей похожими, теперь нет, стало ясно – они разные, каждое – неповторимый слепок природы. Мария смотрит, пока её не обжигают чёрные бархатные глаза. Она опускает голову, встаёт и выходит на любимый балкон.
Тонкие буквы
Я счастлив идти по утраченным адресам.
Делип Читре, «Они говорят, ваш цвет синий»
Амиру взбрело в голову написать и продать сценарий. Для этого он купил красивую тетрадь и новую ручку. Он писал на полу, почти касаясь тетради носом. Мария смотрела на него, едва сдерживая смех.
– Почему не пишешь за столом? – она стучала ладонью по столику.
– Я пишу там, где мне удобно.
Каллиграфически выводил он английскими буквами слова на хинди. А писать на хинди он не умел, потому что в школе изучал урду. Мария понять не могла, как можно жить в стране, говорить на языке, читать, но не уметь написать даже букву?
– Просто я изучал урду вот и всё. Посмотри, какой у меня почерк, – он дал ей тетрадь. Амир гордился своими тоненькими буковками, они бежали по бумаге лёгким узором. Мария восхитилась, погладила его густые волосы, поцеловала тетрадку.
Безупречные буквы сложились в историю бедного провинциального писателя. Его тексты редко брали на публикацию, потому что был он далитом – «неприкасаемым, сломленным». Героя Амир сделал индуистом, а не мусульманином. Показалось, так интересней из-за индуистских каст и сложного дробления общества.
Писатель зарабатывал сочинением гороскопов и стихов на свадьбы и к похоронам. Этому писателю, подобно героям Гоувинда, не везло в любви. Гоувинд подсказал, что такое нужно включить обязательно.
– Если начнёшь проповедовать свою философию, люди уснут, – предупредил Гоувинд. – Не нравится кастизм? Вырази в сюжете, но не в разговорах персонажей. А то знаю я тебя, любишь рассуждать.
До этих слов Амир уже разошёлся в длинном монологе о неприкасаемости, политике британцев «разделяй и властвуй», отголоски которой до сих пор стравливали людей разных общин. Лист с монологом пришлось вырвать.
Несчастья в любви Амир взял из своей жизни. Герой, как и он сам в первом техническом колледже, был влюблён в бенгалку. Из-за травли, осуждения их детской привязанности она оставила его, застенчивая девочка. Ему тоже пришлось не сладко. Амир вспомнил, как она смеялась, похожим с Марией заливистым смехом, только голос её был нежней хрипловатого голоса Марии.
Потом его герой – писатель, как и Амир, познакомился у друзей с одной медсестрой. Гуляли у океана, иногда он держал её маленькую ладошку. Когда Амир стал писать об этом, то подумал, какие крупные северные руки у Марии. Но что руки? У неё великое сердце. Медсестра была не такой, она заявила, что парень ей нужен устроенный с нормальной работой, и, пожалуй, лучше будет, если ей семья найдёт жениха. Бессмысленно и ничтожно старался он вернуть эту девушку, считал, что любит её. «Если бы люди знали заранее, какие чудеса их ждут впереди, стали бы они так неистово цепляться за бездыханное прошлое?» – подумал Амир.
От приятного волнения он закурил прямо в комнате. Мария сказала, что спать здесь будет невозможно, и ушла отправлять открытку домашним. Она долго её придумывала и наконец сочинила.
Амир её не услышал и не заметил, как она ушла, продолжая страстно писать. Он размышлял, что сейчас в жизни есть только Мария, и как это хорошо. Но Гоувинд сказал:
– Про хорошее упоминать не надо, о нём и говорить нечего. Людям нравится только грустное, чтоб отвлечься от проблем. Как говорится, драка в доме соседа освежает.
Тогда Амир написал, что родители героя организовали брак. Жена из касты писателя думала только о сладостях и уличных сплетнях. Она не понимала движений души супруга. Но, тем не менее, забеременела. Однажды она подошла к герою и сказала: «Ребёнок шевелится, хочешь потрогать?», а герой сказал: «Нет», потому что уже никого не любил, и его существование было безжизненно.
Когда Амир писал о ребёнке, то почувствовал лёгкую брезгливость. Ему захотелось оттянуть момент приезда детей Марии. Без того дела, будто в базарный день пьяных обезьян укусили скорпионы. Деньги тают, кроме кашмирского старика ролей нет, родители молчат, словно его больше не существует.
Сейчас-то ему завидуют, но когда приедут дети, начнут смеяться и тыкать пальцами. Все увидят, каким он оказался идиотом. Амир поставил аккуратную маленькую точку, кругленькую синюю луну. Глубоко вдохнул и задержал дыхание, пробуя сохранить спокойствие. «Детей надо забрать, иначе никто не будет счастливым», – сказал Амир себе. Теперь он стал похож на своё имя: мягкий в начале, а в конце уверено продирающийся сквозь толпу на Колони-роуд.
Сценарий он продал через Азифа труппе, арендующей один из павильонов «Кастико», где нам с вами ещё придётся постоять на жаре. Там в «Кастико» душными вечерами на маленькой площадке показывали спектакли, почти касаясь зрителя. Одна девушка заплакала, когда актриса, что играла жену, стояла за спиной писателя с набитым тряпками животом.
Окрылённые маленькой победой Мария и Амир шли по Харминдерсингх-роуд, где за пожелтевшими зданиями семидесятых, дышал океан, высовывались куски замусоренного пляжа. Спустя годы побережье Версовы очистят добровольцы по задумке одного молодого защитника природы. На пляж вернутся черепахи, чтобы откладывать яйца в бархатистый песок. Но тогда Версова представляла собой свалку, в которую бились волны, подхватывали и уносили с собой мусор.
Мария и Амир словно поглупели. Всё стало прозрачным, легче воздуха. Заботы разом вылетели из жизни, и столько этой жизни было впереди – гигантские пласты наслаждения и бессмертия. Они купили две сигареты в киоске на повороте к пляжу, подкурили от зажигалки, что болталась на верёвочке, привязанной к киоску. Им захотелось побежать, и они сбежали по ступенькам к пляжу, стали носиться среди мусора, размахивая сигаретами в пальцах. Люди смотрели ошеломлено, а они бежали по полиэтилену, бутылкам, перескакивая собачьих мертвецов, по мокрому песку вдоль океана.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
