Текст книги "Хочешь жить, Викентий?"

III

Утром, после пятиминутки, я целых полчаса провертелся в коридоре около семьдесят седьмой палаты и едва заставил себя зайти к Александре.

– Здоро́во, Крылова! – бодро пробренчал я. – Можно, я у тебя дневник заполню? Практика кончается, а у меня ни одной записи!

– Ты был у Кости? – спросила она.

– Был, был! – торопливо пролепетал я.

– И что?

– Он здоров. Передает привет. Представляешь, – засмеялся я, – сейчас видел историю новенького, поступившего ночью! Парень, шестнадцать лет… Огнестрельное ранение в правую ягодицу. Чем только люди ночью занимаются!

Я взглянул на нее и перепугался. Вместо смуглого лицо ее стало мертвенно-желтого цвета.

– Ты иди… – сказала Сашура.

Я тенью выскользнул за дверь.

Несколько раз до обеда я заглядывал к ней.

Но она все лежала лицом к стене.

Во время тихого часа я все же зашел к ней. Сашура сидела на кровати и сосредоточенно смотрела в альбом с фотографиями.

– Домой ухожу, – сказал я, останавливаясь посреди палаты.

– До завтра, Шурик! – Александра взглянула на меня и улыбнулась.

Теперь она была почти такой же, как всегда. Только выражение решительной сосредоточенности во взгляде и во всей позе почему-то настораживало меня.

– Побаиваюсь тебя одну оставлять, – тихо сказал я.

– Почему?

– У тебя весь день такое лицо… словно ты решилась на что-то, на что-то…

Сашура отбросила альбом на тумбочку.

– Ты думаешь, что я из-за Кости что-нибудь сделаю с собой? – Она озорно улыбнулась и, показав кукиш, сказала: – Накось выкуси! Нет, Саня! Я ведь уже побывала там, где темнота и больше ничего.

– Я думаю, что он еще вернется.

– Единожды предав… Слышал такое?

– Единожды солгав, – поправил я.

– Одно и то же! Кто один раз отрекся, отречется снова. Сегодня мне еще тяжело, а завтра я буду смеяться, как всегда. Даже еще веселей! Ведь я еще раз победила смерть. – Она смахнула слезы и сказала: – Это последние.

– Конечно, последние! – обрадованно подтвердил я.

– А тебе спасибо, Шурик! Ты мне так помог! Жаль, что твоя практика кончается. Вот скукотища без тебя будет!

– Скукотища! Ну, во-первых, я к тебе все равно забегать буду, но самое главное: в травматологию после меня идет практиковаться Промокашка!

– Кто-кто?

– Нелька Промокашкина. Это такой человек! Описанию не поддается. Сама увидишь.

Сашура засмеялась.

– Ну ладно! Промокашка так Промокашка. Давай с тобой на брудершафт выпьем! По двадцать капель валерьянки!

Она подбросила флакончик с валерьянкой и серьезно сказала:

– Один день – и все линии жизни, – она указала на разжатую ладошку, – сместились, все изменилось. Главное, я сама изменилась, душа моя стала совершенно другой. Костя меня, новую, совсем не понимал. – Она на секунду сникла. – Если вдуматься, что было там, в той прежней жизни? Я чуть не вышла замуж за человека, который предал бы меня потом. Саня, я точно теперь знаю, что хочу делать, – хочу стать врачом! Настоящим! Я выучусь, даже не сомневайся!

– А валерьянку-то так и не накапала, коллега, – кивнул я на флакончик, который она все сжимала в руке.

– Валерр-янку, – пробурчала Сашура, один в один копируя голос элфэкашки Зинаиды Тимофеевны.

Никто не знал, почему Зинаида Тимофеевна так уморительно звала валерьянку – «валерр-янка». Мы расхохотались. Сашура накапала нам в мензурки по двадцать капель и празднично произнесла:

– Быть добру!

И мы выпили.

Игла хорошего поведения

«Ухаживал за лежачим больным Сысоевым (полная резекция желудка), менял повязку на ране, следил за давлением и пульсом, вводил катетер…»

Сидя за сестринским постом в коридоре хирургического отделения, я заполнял дневник практиканта.

«Поил из поильника, прикладывал к ране пузырь со льдом…» – строчил я, но тут рука моя замерла. «Поил из поильника… кормил из кормильника…» Чушь какая-то! Не буду эту мелочовку в дневник заносить! Я заштриховал поильник и пузырь со льдом и продолжил: «Присутствовал на операции по удалению гнойного аппендикса, подавал хирургу зажимы, стерильные тампоны. Самостоятельно вскрыл абсцесс в области предплечья у больного Шкуркина».

Перечислив еще несколько героических деяний, поставил в графе «дата» «29 апреля», захлопнул дневник и пошел в кабинет к хирургу и руководителю моему, Игорю Владимировичу Поташову.

Игорь Владимирович заглянул в дневник, и лицо его насмешливо сморщилось. Он взял ручку и, читая вслух, стал править ошибки.

– Кружка Эсмарха, а не Исмарха, брат мой медицинский! – дружески хмыкнул он. – Ты бы еще Бисмарком клизменную кружку обозвал.

– Да это я просто…

– Просто с моста вниз головой, – перебил меня своей любимой присказкой Игорь Владимирович, поставил в графе «подпись руководителя» большущую «П» с горбатой перекладиной и, как плющом, обвил ее завитушкой.

Игорь Владимирович был самым любимым преподавателем нашего курса. Его спокойный, без напряга голос, насмешливое и даже задиристое выражение лица, особенно когда мы не могли ответить на какой-нибудь каверзный вопрос, располагали к себе. Бывало, в отвлеченном разговоре мы упрямились и не соглашались с ним. В этом случае Игорь Владимирович беспомощно разводил руками и говорил: «Ваше слово тверже гороха».

Тему он объяснял так, словно не сомневался, что мы его тут же поймем. Кое-что просил записать и запомнить на всю жизнь. Это так называемое «на всю жизнь» мы записывали под медленную диктовку и легко заучивали наизусть.

Мы знали, что в своем отделении он слыл рядовым хирургом, не светилом и не виртуозом. И приписывали это скромности нашего любимого Игоря Владимировича, его неумению напоказ выставлять свои удачи и достижения.

– Надо же! У меня выходной будет Первого мая, – сказал Игорь Владимирович, глядя в журнал дежурств врачей, и даже в ладоши хлопнул. – Вот подфартило! Три года на Первое дежурил!

В кабинет постучали, и вошла стройная, приятная такая тетенька лет тридцати пяти, в ярко-синем платье, точно под цвет глаз. Она смущенно остановилась посреди кабинета.

– Игорь Владимирович, я – Худякова, зашла поблагодарить вас…

Игорь Владимирович вопросительно посмотрел на тетеньку, потом на меня.

Но мне ему нечего было сказать. Нет, это не моя мама. Он снова перевел взгляд на женщину. Кого-то она ему напоминала.

– Я – Худякова, Игорь Владимирович, – словно умоляя ее узнать, проговорила женщина.

– Худякова? Прободная язва двенадцатиперстной кишки, перитонит? – оживился Игорь Владимирович. – Она выписана неделю назад. Вы ее сестра, что ли?

– Это я самая и есть. Не узнаёте, Игорь Владимирович? – улыбнулась тетенька.

– Это вы? – Игорь Владимирович даже привстал. – Да вы… вы красотка!

Лицо хирурга засияло восхищенной улыбкой.

– Вот так, Саня, – кокетливо обратился он ко мне, – а какой притворялась страшилой! Господи! – Игорь Владимирович опустился наконец на свой стул. – Захожу в палату, лежит – вся синюшная, глаза красные, носик остренький, в платочке каком-то безобразном! Краше в гроб кладут.

– Игорь Владимирович, с таким перитонитом и уложили бы в гроб, – рассмеялась Худякова, – если бы не вы…

Женщина вынула из сумки бутылку коньяка и коробку конфет.

– Отблагодарить пришла? – с шутливой грозностью нахмурил брови Игорь Владимирович. – А что скажет общественность?

– Игорь Владимирович! От чистого сердца! Возьмите, ради бога!

– Возьмем, Саня?

Я молча кивнул.

– Ну спаси-и-ибо! – протянул Игорь Владимирович, даже не взглянув на дары. – Ах, обманщица!

– Вам спасибо! – облегченно вздохнула Худякова, радуясь, что визит ее закончился благополучно, и направилась к двери.

– Видал, как мы работаем? – похвастался мне Игорь Владимирович. – Красавицами становятся!

– Так это она, когда выписалась, похорошела, – возразил я. – У вас-то она страшненькая лежала.

– Нет, брат, это мы ее подновили. С язвой да полипом в кишке ей недолго пришлось бы в красавицах ходить. Эх, надо было пригласить куда!..

Едва удерживаясь, чтобы не засмеяться, я взглянул на своего руководителя. Вот старик дает! Ведь ему почти сорок! Какие уж тут приглашения…

– Ну так… для культурного общения, – пояснил Игорь Владимирович, в романтической задумчивости глядя на дверь, за которой скрылась «обманщица» Худякова. – Сколько я в нее крови влил, а физиологического, а глюкозы!

– Я пошел, Игорь Владимирович? Спасибо, что расписались.

Я решил, что надо сматываться, иначе расхохочусь прямо перед ним. Взял со стола свой дневник и, подойдя к двери, чуть не получил правой створкой в лоб. Это Лидунчик, тоже практикантка, но только с первого курса саратовского мединститута, ее распахнула. Быстрая, тощая, с остреньким личиком, она презрительно глянула на меня – дескать, а что здесь медицинский недоперсонал делает? – и доложила:

– Игорь Владимирович, к нам больной поступил. Юноша, восемнадцать лет. Проникновение острого предмета в пищевод.

– Состояние?

– Удовлетворительное. Но пульс учащен, сердцебиение усиленное, кожные покровы бледные…

– Чо проглотил-то? – перебивая доклад Лидунчика, обыденно, по-домашнему спросил хирург.

– Иголку, дурила, проглотил! – покрутила у виска Лидунчик, на мгновение забыв о том, что она без пяти минут доктор и должна разговаривать только медицинскими терминами и высокой латынью.

– Рентген сделали?

– Только что, Игорь Владимирович.

– Лидочка, снимки сразу ко мне.

– Принесу, Игорь Владимирович.

– В палату определили?

– Пока в процедурной сидит. Мест нет вообще. А впереди Майские праздники.

Я вышел из кабинета и поспешил в процедурную. Игла! Вот жуть-то! Войдя в процедурную, я увидел пострадавшего. Он лежал на кушетке лицом к стене. Услышав мои шаги, – а я шлепанцами шаркал знатно, – он повернул голову. Я глазам своим не поверил!

– Чебурек? Валера, ты?

Да, это был он, Валера Чемалдин, по прозвищу Чебурек, студент из спецгруппы военных фельдшеров. Ребята в этой группе собрались все городские, лощеные. Толстощекий, с черными, как у плюшевого медвежонка, глазами, простодушный и стеснительный, Валера даже не старался вписаться в эту неуютную для него среду. Он приехал в наш районный город из дальней деревни, проживал на квартире у тетки Зои, сдававшей комнату в собственном доме прямо через дорогу от медучилища.

Валера обожал чебуреки. Чуть не каждую перемену бегал за ними к палатке и потом, стоя в одиночестве у подоконника, крепко держал свою добычу в промасленной бумажке, словно чебурек мог вырваться и убежать. Мы и не заметили, как все стали называть его Чебуреком.

Всю последнюю неделю каждое утро мы с Чебуреком вместе шли от автобусной остановки к городской больнице: он проходил практику во втором корпусе, в кардиологии.

– Валера, как же ты ее заглотнул? – сокрушенно спросил я.

Валера приподнялся и сел поперек кушетки.

– Откуда я знаю? Забилась она, хотел продуть и потом в стерилизатор бросить. А она скользнула в глотку – и всё…

Да-а, вид у Чебурека нетоварный. Физиономия бледная, какая-то изжелта-серая, словно у приговоренного к смертной казни.

«Неужели от иглы? От страха скорее», – с надеждой подумал я.

– Валерыч, не волнуйся, – сказал я. – Щас Поташов придет – плохо твоей игле придется!

– Сандра, а если она до сердца дойдет?

– Валера, ты же без пяти минут медик. Ты что, не знаешь, что это единичные, крайне редкие случаи? – на ходу придумывал я, хотя понятия не имею, просто совсем ничего не знаю о том, что бывает, если игла попадает внутрь человека.

– Ведь я просто… – вздохнув, начал Чебурек.

– Просто с моста!.. – раздался голос Игоря Владимировича.

Следом вошла процедурная медсестра Ирина Николаевна.

Поташов взглянул на пострадавшего.

– Как дела?

– Сердце! Что-то сердце колет, – пожаловался Чебурек, прикрыв широченной ладонью почти всю левую половину груди.

– Судя по рентгену, десерт, который ты проглотил, штурмует пока что желудок, – сказал Игорь Владимирович, но все же приложил фонендоскоп и послушал сердце.

– Как зовут-то?

– Валерий…

– Лера, ты по скорой поступил? Сколько прошло времени?

– Игорь Владимирович, он пешком из кардиологии пришел, – ответила за Чебурека Ирина Николаевна.

– Он из спецгруппы. Практику в кардиологии проходит, – пояснил я.

– Производственная травма, значит, – пошутил Поташов. – Коллеги, я желаю, чтобы он мне сам отвечал. – Валера, сколько времени прошло, как ты ее… скушал?

– Много прошло. Может, час уже, – тревожно выдохнул Чебурек.

– Неужто час? Ну ладно, – махнул рукой Игорь Владимирович, видимо поняв, что ничего толкового от Чебурека все равно не услышит. – Иголка может повести себя всяко, – продолжал он, – проткнуть стенку пищевода например, но, судя по рентгену, твоя оказалась умничкой и лапочкой, иголочкой хорошего поведения.

– У меня капельницы в трех палатах поставлены, я пошла, – сказала Ирина Николаевна.

– Иди, Ириша, мы тут сами.

Игорь Владимирович потянулся к столу, где, накрытые салфеткой, лежали стерильные инструменты. Он взял из стоящего на столе стерилизатора кусочек ваты и буквально залил его вазелиновым маслом. Потом чуть отжал пинцетом. В это время Валера умученно повалился на кушетку. Он сложил руки на груди и закрыл глаза.

– Чебурек, ты что?

– Никаких кликух тут у меня! – рявкнул Игорь Владимирович. – У нас больница, а не колония на Ушах.

Ушами назывались две горы-близняшки за нашим городом, около которых располагалась детская колония.

– Саня, плесни своему другу успокоительного, – кивнул Игорь Владимирович на шкафчик с лекарствами.

Чебурек вовсе не был моим другом, но валерьянки я ему не пожалел.

– Садись, Лера, надо вот эту ватку проглотить, – сказал Игорь Владимирович, подходя к кушетке.

Чебурек как чумной приподнялся и сел на кушетку. Поташов протянул ему прямо с пинцета ватный шарик и сказал:

– Глотай.

– У меня игла идет к сердцу, а вы тут с ва-а-той! – простонал он.

– Так, Валера, послушай меня, – медленным, гипнотическим голосом проговорил Игорь Владимирович. – Путь иглы неисповедим. Но на данный момент она находится в желудке. Эта ватка, обильно смоченная вазелином, скорей всего сможет продвинуть иглу из желудка по кишечнику и изгнать ее через прямую кишку. Ферштейн?

Чебурек послушно кивнул и поймал соскользнувшую с пинцета вату белыми дрожащими губами.

Зрелище было не из приятных, но в хирургии приятных для глаз процедур практически не встречается.

– Глотай, глотай, глотай! – энергично повторял Игорь Михайлович.

Но Чемалдин вытаращил глаза, весь напрягся, сжал губы и удерживал вату во рту.

– Да съешь ты ее, Валерыч, – стал просить я. – Иголку проглотил, а вату не можешь?

– Сандрик, не получается, – виновато прошамкал Валера, – не глотается.

– Ну и чёрт с ней, если не глотается, – беззаботно сказал Игорь Владимирович. – Откройка-ка рот пошире, горло посмотрим.

«Горло-то зачем? – удивленно подумал я. – Когда игла уже в желудке».

Чемалдин открыл рот. Игорь Владимирович наклонился и молниеносно пальцем протолкнул ватный комочек. Валера судорожно глотнул, и вата отправилась по назначению.

– Ой, тошниловка-а! – застонал Чебурек так, словно ему во все тело иглы впились.

– Так, Саня, – довольно хлопнул меня по плечу Игорь Владимирович, – теперь поди в столовую, к раздатчице. Скажи, что нужна двухлитровая кастрюлька густой овсяной каши.

– Завтрак-то уже прошел. Где ж она возьмет?

– От этого жизнь твоего друга зависит. Хоть сам вари.

Было не очень понятно, при чем тут каша, но спрашивать не хотелось.

– Зачем эта каша? – тревожно спросил Валера.

– Съешь, дитя горькое, кастрюльку каши, и наступят долгие и мучительные часы ожидания, – ответил Игорь Владимирович. – А может, и недолгие, – поправил он себя, весело взглянув на Валеру.

– Я уже ел сегодня овсянку на завтрак.

– Это здо́рово, это прямо перст судьбы! – сказал Поташов обрадованно.

Я побежал в раздаточную.

– Мы уже и посуду помыли, нет никакой каши, – сказала тетя Ангелина.

– Тетя Ангелина, где же мне ее взять? У нас больной иголку проглотил. Это очень опасно! Каша нужна!

– Иголку? Что ж за малахольный такой! – проворчала раздатчица. – Побегу в терапию. У них там гастритников куча, поди, осталась овсянка.

Я вернулся в процедурную.

– Тетя Ангелина принесет, – отрапортовал я Игорю Владимировичу.

– Мне пора на обход, – сказал он, – позовешь меня, как тетя Ангелина кашу доставит.

И улетучился.

– Валер, ну как ты? – спросил я.

– Чо-то в животе бурчит.

– А сердце перестало колоть?

– Сердце перестало.

– Ничо, сейчас кашей покормим – перестанет бурчать.

Валера печально помолчал.

– Как ты думаешь, где теперь она?

– Теперь уже до раздаточной добежала, вот-вот вернется, – сказал я, думая, что он спрашивает о тете Ангелине и спасительной каше.

– Да что мне тетя Ангелина твоя! – нервно махнул рукой Чемалдин. – Я про иглу спрашиваю.

– Ну не знаю. Может, еще один рентген сделают.

– Рентген? – горестным эхом повторил Чемалдин.

– А может, и не нужно будет никакого рентгена. Игорь Владимирович задал ей направление.

– Чем? Двумя граммами ваты?! – обреченно воскликнул Чебурек.

– Ну вот щас еще каша придет.

– Уже пришла! – послышался голос тети Ангелины. В руках она победоносно держала пятилитровую алюминиевую кастрюлю. – Нате, кушайте.

Она поставила кастрюлю на стул – больше было некуда.

– Тетя Ангелина, вы не уходите, – попросил я, чтобы не оставлять Чебурека одного, – я Игоря Михайловича позову.

Я оббегал несколько палат, пока нашел его.

– Игорь Михайлович, мы уже с кашей!

– Идем!

Мы вернулись в процедурную.

Увидев пятилитровую кастрюлю, Игорь Владимирович приостановился, но потом одобрительно кивнул.

– Большое спасибо, Ангелина Тимофеевна. Мы вам потом пустую кастрюлю вернем.

– Неужто всю скормите?

– Как дело пойдет.

– Ну Бог в помощь, а я пошла.

Игорь Владимирович достал из нижнего шкафа тарелку с ложкой – собственность процедурной сестры.

– Так, Валерий, начинай. Приятного аппетита.

Чебурек не двигался.

– Овсянка обволакивает, связывает инородный предмет и толкает его к выходу. Это понятно?

– Да понял я…

– Люблю понятливых людей.

Игорь Владимирович повернулся ко мне:

– Александр, обслужи друга. Пусть съест пока одну полную тарелку. Через часок еще одну. А я пошел. Меня больные ждут.

В тревоге я вышел вслед за Игорем Владимировичем.

– А если не поможет каша? Игорь Владимирович, мы же рискуем…

– Ничем мы пока не рискуем. У нас есть время. Восемьдесят процентов, что игла выйдет. А на хирургический стол он всегда успеет.

– Я ему скажу.

– А вот ему не надо, – жестко произнес Игорь Владимирович. – А то повадится иголки глотать.

Я вернулся к Чемалдину и заставил его съесть первую тарелку густой холодной овсянки.

Прошло минут сорок, и на пороге появился Игорь Владимирович.

– Как дела, Лера?

– Живот забурчал. Бурчит, все время бурчит.

– Бурчит, значит? Переведу-ка я тебя в бокс, пока он не занят.

– Саня, приготовь другу судно, – обратился он ко мне, – и будешь дежурить.

Я кивнул.

– И пинцет возьми, мой медицинский брат, а то как иглу обнаружишь?

– Сам пусть обнаруживает!

Игорь Владимирович направился к двери, но потом повернулся и, задиристо улыбаясь, сказал Валере:

– А ты, фокусник, предоставишь мне свою иголочку.

– А может, она не пойдет, куда вы думаете? А может, в кишку воткнется или еще куда? – закапризничал Валера.

– Мы туда не думаем, Валерий. Мы выше думаем, – сказал Игорь Михайлович. – Но в случае успеха трофейчик мне принесешь и покажешь! Только помой как следует!

Мы перешли в бокс, узкую полутемную комнату с кроватью и тумбочкой.

– Как он так уве-ерен? – заныл Чемалдин. – А если она все же подойдет к сердцу?

– Господи, Валера! – не выдержал я. – Ты сам как игла в сердце!

Валера виновато опустил голову. Я пожалел его и передал наш разговор с Игорем Владимировичем.

– Ох уж скорее бы все окончилось… – вздохнул Чебурек.

Мы немного посидели, помолчали.

«Хоть бы шахматы были, – с тоской подумал я, – сейчас бы поиграли».

– Чебура, ты в шахматы играть умеешь?

– Нет, только в шашки. Когда мы еще малыми были, нам отец сам шашки сделал. Выпилил на станке из дерева, обточил и покрасил. Эти – в густо-синий, а те – в вишневый. – Валера улыбнулся. – Уж такими они нам красивыми казались!

– Просто купил бы, – удивился я. – Выпиливать их еще да красить.

– Они ж денег стоят! – сказал Валера. – Да и не привозили к нам шашки в деревенский магазин… – Как же домой хочется, в деревню! Скучно тут у вас.

– Ну да, в деревне, должно быть, веселее. Даже шашек в магазине не купишь!

– Не то чтобы веселее. Там жизнь. Я в четырнадцать лет уже на тракторе работал. И в посевную, и в сенокос, и в уборку.

– Сам?

– Меня даже часами колхоз наградил, как самого молодого механизатора.

– Валера, а чего ты в медучилище пошел?

– Мать уговорила. Говорит: «Иди, Лера, поступишь – стипендию будут давать, и профессия хорошая». У нас семья большая – шестеро детей.

– Шестеро? Не представляю. У меня один брат и тот замучил, вечно в мои вещи лезет, одно сломает, другое потеряет.

– Нет, так-то мы дружные, – улыбнулся Чебурек. – Но всех одеть, обуть, накормить надо. А где набраться?

– Что значит – где? Родители же работают! – возмутился я. – У нас в стране ни безработицы, ни нищих нет.

– Прошлый год пришлось прямо летом кур рубить… – вздохнул Чебурек. – Мать говорит: «Иди заруби беленькую, что прихрамывает». Ну пошел, зарубил.

– Сам?

– А что ж? Дело нехитрое. Ну вот, зарубил беленькую. А что одна курица на такую семью? Только подразнить. Пацаны – у меня трое братьев младших – в рост пошли, придут с улицы голодные!

– Кстати, пора еще овсянки.

– Да хватит уже! – Впервые за все эти часы Валера улыбнулся. – Скоро уже ржать, как конь, начну от овса вашего.

– Мы выводим иглу, Валера! Не глотал бы иголок.

– Саня, не могу. Не лезет больше. Хватит!

– Давай! Съешь! – твердо сказал я, протягивая тарелку с кашей. – Выйдет эта поганая игла – выпрошу отпуск тебе на неделю, домой поедешь.

Валера просветлел, взял тарелку и быстро прикончил ненавистную овсянку.

– В это лето уже и младшего, Николку, в ночное возьму, – сказал Валера, не в силах оторваться от своих деревенских воспоминаний.

– В ночное? Это лошадей пасти?

– Лошадей.

– А чего их ночью пасут, дня, что ли, мало?

– Днем жара, у нас в степи аж земля трескается. Овод ее, бедную, заживо сжирает, а лошадь – животное нежное. Это тебе не бык – у нее аппетит пропадает. Вот и пасем ночью. Но хлопот хватает. И спутанные, уйдут куда Макар телят не гонял. Пойди найди ты их ночью.

– Я рассказ читал про ночное, «Бежин луг» называется, – вспомнил я. – Там пацаны ночью у костра страшилки рассказывали.

– Рассказ! Тут житуха настоящая, а не рассказ. Вот в прошлом июле ребята из райцентра подкрались и угнали пять лошадей.

– Ничего себе!

– Ага. Все тихо было. Мы сидим у костра, проголодались уже, картошку испекли, огурцы, хлеб, молока бутылку достали…

– У костра клёво! – перебил я.

– Да как без костра ночью в поле? Ну вот, сидим, про фильм разговариваем. Про «Семнадцать мгновений весны». Вдруг слышим: топот, лошади заржали. Побежали, а что в темноте увидишь, кого догонишь?

– И что потом?

– Что-что? Накатались и бросили их в поле, в другой деревне. Как дети малые. А нам каково?

– И что дальше?

– Сначала лошадей нашли, а потом и парней. Дело подсудное. А наш председатель колхоза с ними по-мирному разобрался. Они потом нам неделю лошадей помогали пасти.

– Эх, я бы тоже угнал! – сказал я. – Вскочить на коня да галопом по степи… Мечта!

– Санёк, поедем летом ко мне в деревню. И в ночное возьму, и покатаешься. Нам помощники лишними не будут.

– Где ж у тебя размещаться? Вас самих как семян в огурце.

– Да хоть в сарае, хоть на сеновале, места хватит. Только бы мне эту дрянь металлическую спровадить наружу! – вспомнил Валера про своего внутреннего врага. – Саня, а ты шел бы по своим делам. Что меня караулить? Я успокоился уже.

Тут в дверь заглянула Лидунчик.

– Больной Чемалдин, срочно на контрольный рентген! – проговорила она строго и сразу исчезла.

– Ну вот, как раз и пройдемся, – сказал я, поднимаясь со стула.

Я подошел к окну, ожидая, пока Валера соберется на рентген, и удивленно присвистнул. Квартал пятиэтажек накрыла шевелящаяся лавина кумача, красных колыхающихся флагов. Город Калышин был готов к празднику.

– Валера, уже флаги повесили. Погуляем послезавтра!

– Говорят, нашей спецгруппе выдадут форму физкультурника, своей колонной пойдем на демонстрацию! – похвастался Чебурек.

– Валерыч, ты бы видел, какие нашим девчонкам юбочки дали! И футболочки розовые! Только мы с Борей Горбылевским неохваченными остались.

– Без юбочек пойдете? – засмеялся Валера и тут же, схватившись за живот, потянулся к больничному судну.

Я решительно направился к двери.

– Сандрик, ты пошел?

– Я воздухом подышать. В коридор ненадолго. Ты уж тут сам, Валерыч. Зови, если что.

Я вышел из бокса и вперился глазами в коридорное окно. На большущий пирамидальный тополь напротив сел удод и принялся голосить: «Уп-уп-уп!» Он был яркий, разноцветный: туловище – из переливающихся лиловых и бирюзовых перьев, голова светло – желтая, а крылья почти черные.

«Уп-уп-уп!» – снова некрасиво захохотал он.

«Вот надо же, такая красивая птица, а с названием и голосом не повезло», – подумал я и прямо спиной почувствовал, что дверь бокса отворилась. Я оглянулся. Ко мне, шаркая больничными шлепанцами и поправляя на ходу казенную пижаму, как скороход, несся Валера.

– Вышла! – счастливо произнес он, торжественно доставая из кармана носовой платок и разворачивая его.

На небесно-голубых клеточках сатина сияла, радуясь свету жизни, игла.

– Поздравляю, Валера! Всё, иди к Игорю Владимировичу с докладом, – сказал я. – Меня тошнит, качает, и я иду домой.

– Может, ты что-нибудь проглотил? – заботливо спросил Чебурек.

Но я, не отвечая и не оглядываясь, побежал в раздевалку. По дороге натолкнулся на Лидунчика.

– Вы где? Вас на рентгене уже сорок минут ждут!

– А ни к чему нам. Игла выйти изволила! Чебурек ее Игорю Владимировичу понес, в шелковом платочке.

– Поташов на аппендиците, – сказала Лидунчик. – Я пока понаблюдаю за Чемалдиным.

– Понаблюдаешь?

– Да не волнуйся, не съем я твоего Чебурека! Я вообще чебуреки не ем! – засмеялась Лида и направилась в сторону бокса.

День Первого мая выдался летним, жарким. Старый город укрыли облака цветущих яблонь, отцветающих вишен, зацветающих абрикосов. После утренней демонстрации народ разошелся по домам, но вечером весь город высыпал гулять. Любимое место для гуляний, старинный городской парк, был полон. К аттракционам стояли очереди детей и родителей, с парковой сцены гремел духовой оркестр, семьи с детьми, пожилые пары и юные парочки нареза́ли круги от фонтана у начала парка до танцплощадки и назад. В безмятежной толпе гуляющих то и дело встречались знакомые, останавливались, жали друг другу руки, перекидывались парой слов. В нашем городке, считай, все были знакомы друг с другом – по садику, по школе, по училищу, по работе или просто в больнице вместе лежали.

– Горбыль, пошли на качели!

– А пошли!

Мы с Борькой купили билеты и запрыгнули в лодочки. Громыхая цепями, раскачивались до тех пор, пока лодка вместе с нами не перевернулась на высоте.

Дядя Коля – контролер затормозил качели и больше не дал нам кататься, как мы его ни уговаривали. Возмущенные, мы покинули парк через дыру в заборе и повернули к набережной. Спустившись по бесчисленным ступенькам вниз, к Волге, мы постояли у каменного парапета и направились по набережной в сторону островка. Боря надеялся встретить по дороге Милу Потёмкину, к которой он дышал ну очень неровно!

Вдруг Боря резко притормозил:

– Смотри, Чебурек-то!

Я увидел Валеру. Мало того, он шел с девушкой – высокой, с длинными распущенными волосами, и это была Лидунчик! Какую красоту под белым колпаком скрывала!

– Хорошо она его понаблюдала! – одобрительно сказал я. – То игла в желудке, то стрела в сердце.

Честно говоря, мне понравилось, как Валера с Лидунчиком смотрелись вместе.

А Горбыль, который был в курсе необычайных приключений Чебурека, прошептал:

– Две стрелы, Саня!

И тут я увидел нашего Игоря Владимировича. Улыбаясь и что-то рассказывая, он вел под руку стройную, приятную такую тетеньку лет тридцати пяти, в ярко-синем платье, точно под цвет глаз.