Текст книги "Богиня победы"

Глава 3

«Ну возьми же, возьми трубку!» – стиснув зубы, молила Ника. Ее всю трясло. Но в ответ заунывно тянулись длинные гудки. Постепенно они вогнали ее в какой-то транс. Уронив трубку на колени, она застыла в кресле. Сколько времени она так просидела, Ника не знала. В себя ее привел голос, раздавшийся в прихожей:

– Есть кто живой?

Голос принадлежал соседке по лестничной клетке, тете Свете, маме бывшей Никиной одноклассницы.

Нащупав выключатель, женщина включила свет. Увидев бледную как смерть Нику, она явно перепугалась:

– Случилось что, Ника?! Где мама, где отец?

Ника съежилась и вновь затряслась в беззвучных рыданиях. У нее уже не было сил плакать, но спазмы все душили и душили горло. Тетя Света обняла ее, пытаясь успокоить и выяснить, где родители. Увидев, что ничего не помогает, бросилась в кухню за водой, но, шагнув в коридор, закричала:

– Ника, у тебя же потоп! Где ведро? Беги помогай скорее!

Как ни странно, это вывело Нику из оцепенения. Она метнулась в чулан, схватила ведро и тряпку, а из ванной уже неслись испуганные крики соседки:

– Боже мой, как же это? Что же это? Ты «скорую» вызвала? Господи, она же мертвая! Ужас-то какой… Ужас!

Боясь зайти в ванную, Ника забормотала:

– Тетя Света, я хотела, чтобы папа был… Чтобы сестра пришла…

Она отжала тряпку в ведро. Вода была розовой. Ника замерла, мокрый жгут выпал из рук и шмякнулся на пол.

– Ну так зови всех! Но только сначала нужно милицию и «скорую»!

Не дожидаясь, пока Ника выйдет из ступора, соседка махнула рукой и метнулась к телефону. Как сквозь вату, Ника слышала ее возбужденный голос:

– Я иду с дежурства, вижу – дверь открыта у соседей. Вошла, а здесь покойница. Что? Адрес? Пишите. – Она продиктовала адрес. – Я кто? Соседка. Терентьева… Светлана Николаевна… Послушайте, что вы все вопросы задаете? Вы приезжайте! Дома дочка, но она никакая! А «скорую» вы будете вызывать? Хорошо, приезжайте! Терентьева я, Терентьева! Никакого обмана. Приезжайте уже! – Она сердито бросила трубку на рычаг. – Видишь, милиция какая пошла – то ли розыгрышей боятся, то ли работать не хотят, и «скорую» нам надо самим вызывать…

Она набрала «03» и заговорила уже с пониманием ситуации:

– «Скорая»? Пишите адрес! Тут человек перерезал себе вены. Она моя соседка. Обнаружила случайно… Фамилия Терентьева. Когда возвращалась с дежурства, увидела, что дверь открыта. Зашла, а здесь такая трагедия… В квартире дочка, студентка, она с моей в одном классе училась…

Закончив разговор, тетя Света передала трубку Нике. Та опять позвонила отцу, но в трубке по-прежнему тянулись безответные гудки. Немного помедлив, Ника набрала номер сестры.

Через пару минут в трубке раздался сонный голос:

– Это кто?

– Наташ, мама умерла. Приезжай!

– Как умерла?! Когда?! Что ты несешь?!

– Приезжай, Наташенька, пожалуйста! Мама…

Ника силилась закончить фразу, но слезы мешали.

Комната постепенно наполнялась людьми. Шумно протопал наряд милиции из трех человек, отрывисто переговариваясь, вошла бригада врачей. «Скорая», как ни странно, появилась быстро, огласив сонный двор воем сирены, правда, непонятно было, зачем ее включать. Все происходило, как в дурном сне. Нике задавали какие-то вопросы, она что-то путано объясняла. Кружилась голова и слегка подташнивало. А сестра все не ехала. Тетя Света подвела к Нике доктора. Он оттянул ей веко холодным жестким пальцем, измерил давление. Открыл саквояж и, вскрыв одну из ампул, что-то вколол в вену. Прижимая к безвольной руке Ники ватный тампон, он вполголоса обратился к милиционеру:

– У девушки шок. Давление очень низкое, слабая совсем… Отложите выяснения до утра.

Опираясь на плечо тети Светы, Ника добрела до дивана и провалилась в небытие. Очнулась она в больничной палате.

Глава 4

Елена была единственной дочерью художника Никитина, известного на весь Советский Союз. Он был не только наделен большим талантом, но и обласкан властью. Его выставки никогда не запрещали – наоборот, большие начальники мечтали заполучить портрет его кисти. Никитину даже поступали зарубежные заказы – от лидеров компартий. Он ездил в Болгарию писать портрет Тодора Живкова, в ГДР – Эриха Хонеккера, в Испании писал знаменитую революционерку Долорес Ибаррури. Словом, в семье были деньги, а вот счастья было немного. Родители развелись, когда Лена закончила художественное училище. Квартиру Никитин оставил бывшей жене и дочери. Лене он потом много помогал – и с устройством выставок, и с заказами. Как художнику ему было радостно, что его талант нашел продолжение в дочери.

Елена вышла замуж вскорости после того, как отец ушел из семьи. Ее муж – скромный художник-оформитель – переехал к ним, в их роскошную квартиру, и даже взял фамилию жены: ему льстило, когда спрашивали, не сын ли он того самого знаменитого Никитина. В ответ он лишь загадочно улыбался, оставляя у всех ощущение, что именно так оно и есть.

Однако семейная жизнь Лены сложилась странно: каждый из супругов жил как-то отдельно, сам по себе. Поначалу молодая жена с энтузиазмом принялась налаживать совместную жизнь, но постепенно разочаровалась, видя, что ее усилия ни к чему не приводят. Чем дальше, тем больше муж отстранялся, через несколько лет он даже перестал приходить на ее выставки, и свои творческие успехи она переживала в одиночестве. Лена силилась понять – отчего так, что за этим стоит? Творческая ревность или что-то другое? Любил ли он ее вообще? Иногда приходили на ум слова героини Фаины Раневской из какого-то фильма: «Вы любите не меня, а мою жилплощадь». Может быть, в этом и было дело?

Дочка, родившаяся в их браке, росла капризной, ленивой и недоброй. Елена искала причины и, неизменно виня себя, пыталась что-то исправить: отправляла няню домой и начинала сама заниматься с девочкой – читать с ней, рисовать, играть на рояле, разучивать песни. Но дочь быстро начинала скучать, отвлекалась и в конце концов теряла интерес.

Так и жила Лена с непонятно откуда взявшимся чувством вины перед семьей. И никто не мог подсказать ей выход из тягостной ситуации.

Однажды, накануне Нового года, в профкоме Союза художников Лену попросили съездить в Пушкино, в Дом малютки, поздравить сирот и провести с ними урок рисования.

Сойдя с электрички и поплутав по улицам, Лена вошла в мрачноватое серое здание. В коридорах стоял неистребимый запах хлорки, в актовом зале, где проходил праздник, пахло кухней. Лене стало неуютно, захотелось поскорее уйти и никогда больше не возвращаться в это унылое место. Кто бы мог подумать, что скоро она будет приезжать сюда почти каждый день!

Причиной тому стала маленькая зеленоглазая девочка, которая неожиданно возникла перед ней, доверчиво протягивая свой рисунок.

– Я тоже умею рисовать! – сказала малышка.

Лена удивленно взглянула на рисунок. Казалось, он был сделан поставленной рукой: гармонично подобранные краски, смелый мазок. Это был настоящий этюд, скорее всего, выполненный кем-то из взрослых. Однако воспитательница клятвенно заверила Лену, что никто в Доме малютки так рисовать не умеет, это действительно рисунок вот этой зеленоглазенькой девчушки по имени Нина.

Оказалось, Нина умеет не только рисовать. Как самозабвенно, как грациозно танцевала она под новогоднюю музыку! А когда гостье пришла пора уходить, малышка подбежала к Лене, поцеловала рукав ее кофты и сказала:

– Я тебя очень люблю! И буду ждать! Мне так с тобой хорошо!

Внутри у Лены все перевернулось. Пытаясь скрыть подступившие слезы, она улыбнулась Ниночке:

– Я тебя тоже люблю! Я обязательно приду к тебе еще. – И неожиданно для себя добавила: – Завтра.

А назавтра случилось очень много дел – как всегда перед Новым годом. К тому же позвонила мама – она приболела, врач выписал кучу лекарств, которые надо было купить и завезти на дачу. Лена помчалась к матери, затем в Союз художников за новогодним продуктовым набором, потом в магазин за подарками…

О своем обещании она вспомнила только поздно вечером, когда принимала душ. Будто кто-то под ложечку ударил, даже дышать стало трудно. Она наспех вытерлась, надела халат и бросилась к телефону. На другом конце провода никто не отвечал. «Это же телефон в кабинете директора, – дошло до Лены. – Конечно, она уже ушла с работы».

Наутро, когда она дозвонилась, директриса со вздохом сказала:

– Знаете, Леночка, наши детки любому вниманию рады, но потом отвлекаются и довольно быстро забывают – маленькие еще. Но Нина-то, Нина! Так и простояла весь день у двери, даже кушать идти не хотела – все вас боялась пропустить, сторожила-караулила. Нам не говорила, кого ждет, но мы-то поняли. Так что, по возможности, приезжайте почаще… Может, после праздников? Выбрала она именно вас.

Лена быстро собралась и поехала в Дом малютки в тот же день. Когда она входила в уже знакомое серое здание, сердце ее колотилось, точно она весь путь из города прошла пешком. Девочка с пронзительным счастливым криком выбежала навстречу и уткнулась в нее, обняв колени. Лена гладила малышку по пушистой головке, смотрела на мешковатую кофтенку, заправленную в сползающие нитяные колготки, на казенные войлочные тапки, и сердце сжималось от нежности и острой жалости. Она решила, что заберет ребенка немедленно.

Вопрос с формальностями был решен на удивление быстро: ей, дочери художника, писавшего портреты Хрущева и Брежнева, все справки выдали без проволочек.

В один из приездов, пока документы еще оформлялись, директриса, понизив голос, под большим секретом сообщила, что Ниночка – круглая сирота.

– Знаете, нас известили о гибели ее отца. Разведчика из «Мертвого сезона» помните? Так вот, нам показалось, что ее отец тоже…

Ой, да что это я? – спохватилась она. – В общем, искать Ниночку некому. Ваша она будет полностью.

– А что, бывает по-другому?

– Еще как бывает. Иной раз родители растят-растят – школа, кружки, институт. А потом, спустя лет пятнадцать, появляются какие-то забулдыги, бросившие ребенка умирать на автобусной остановке, и начинают права качать. Мы тебя, дескать, родили, корми нас!

Именно тогда Лена решила назвать Ниночку Никой – в честь богини победы. Чтобы победительницей была.

Наталья, ее кровная дочь, росла в других условиях, да и сама была другой. С самого детства она была пухлым ребенком, намного плотнее и крупней своих сверстников. «Фундучок-бурундучок», – говорила про нее бабушка. Однако к переходному возрасту вес стал прибавляться просто катастрофически, и то, что раньше казалось милым, обратилось серьезной проблемой: Наталья стала толстой и некрасивой – над такими обычно смеются в школе. Она пыталась похудеть – делала упражнения, отчаянно крутила хула-хуп, но, бросив на себя взгляд в зеркало, с ненавистью отшвыривала обруч: терпения ей никогда не хватало. От диет толку тоже не было: Наталья перепробовала их с добрый десяток, но ни на одной не просидела и трех дней, срывалась. От неприязни к самой себе она делалась все угрюмее и капризней – вместе с килограммами копились обида и злость. Как же она завидовала сестре! Стройненькая от природы, Ника росла очень хорошенькой. И все у нее получалось само собой: и училась легко, и одежда всегда на ней сидела как влитая, даже домашние платья выглядели нарядно. В Нику вечно влюблялись мальчишки, и она, Наталья, проигрывала ей во всем.

Ника появилась в их семье, когда Наталье было почти семь. Наталью любили и баловали, и ничто не предвещало беды. Но однажды, когда бабушка привела ее из детского сада, Наталья вошла в кухню и увидела незнакомую маленькую девочку. Девочка сидела за столом на куче подушек, подложенных для удобства на стул, как принцесса на горошине. Наталья нахмурилась: и что здесь делает эта чужая девчонка? А мама, улыбаясь, сказала:

– Наташенька, это твоя сестра, Ника! Ты люби ее, она маленькая. Будешь защищать ее? Она тоже будет защищать тебя, когда подрастет, и будет любить. Вы станете сестричками и проживете вместе всю жизнь. Это ведь лучше, чем жить одной, правда?

Наталья набычилась и засопела:

– Ничего не лучше. Откуда она здесь взялась? Не хочу никакую сестру. Я собаку хочу!

Ника доверчиво улыбалась, глядя на толстенькую девочку. В плетеной сухарнице перед ней лежали сушки. Она взяла одну и протянула Наташе. Но та спрятала руки за спину и дернула плечом.

– Наташа, Ника жила в другом месте, – продолжила мама, – а теперь будет жить у нас. Ты обещаешь ее любить?

– Я не хочу, чтобы она жила у нас! – топнула ногой Наталья. – Где она будет спать? Она что, будет брать мои игрушки?

– Но ты же не жадная? Ты же будешь делиться? Ты ведь большая девочка, и тебе не все игрушки нужны!

– Ничего я ей давать не буду! Зачем она здесь? Я не хочу, чтобы она жила с нами! Отведи ее обратно, где взяла! – взвизгнула Наталья и оглянулась на бабушку в поисках поддержки: – Ба?!

Бабушка молчала и выразительно смотрела на маму. А мама вдруг рассердилась:

– Вот не думала, что у меня вырастет недобрая девочка! Это твоя сестра! И я скорее тебя оставлю жить у бабушки, чем отправлю Нику туда, где она была!

– Леночка, Леночка, я тебя умоляю, не надо так конфликтно! – произнесла бабушка незнакомое слово.

Это было для Натальи уже слишком. Мама – ЕЕ мама! – готова променять свою родную дочку вот на эту чужую, противную девчонку! Она плюхнулась на пол и, отчаянно суча ногами по полу, заорала истошным голосом:

– Я сама не буду с вами жить! Где папа? Уберите ее! Уберите! Иначе я ее задушу-у-у!

Ника не помнила этот разговор, эту их первую встречу. А вот Наталья запомнила на всю жизнь. Ярче яркого врезались в память все детали того ужасного дня: решительный и непреклонный тон матери, странное выражение лица бабки и особенно эта улыбающаяся живая кукла, рассевшаяся на ее, Натальином, стуле! Тогда в ее сердце впервые шевельнулась душащая злоба, которая позже переросла в ненависть, распространившуюся и на мать. Она чувствовала теплое, участливое отношение матери к этой неизвестно откуда появившейся малышке. Тяжелая, рано сформировавшаяся ревность навсегда поселилась в ее душе.

С годами отношения выровнялись, но была в них глубокая червоточина. Наташа часто и подолгу болела, но в одну злосчастную зиму случилось ужасное: она умудрилась подхватить болезнь, которой обычно болеют маленькие дети! Она, Наташа, ученица выпускного класса, заразилась свинкой. Ее лимфатические узлы распухли настолько, что лицо, округлившись, практически срослось с плечами. Вот уж действительно свинка! Беда не приходит одна: в довершение катастрофы обострился отит, и Наташа вынуждена была постоянно носить некрасивый теплый платок, сложенный вчетверо. Платок был шерстяным и кусачим, голова под ним отчаянно чесалась и потела, а волосы из-под него выбивались редкими сальными прядями. Она уныло сидела дома и грызла ногти, ненавидя и себя и весь мир. И надо же было случиться, что в тот раз домашнее задание принес мальчик, который ей очень нравился!

Он позвонил, дверь открыла Ника. Наташа успела сорвать с головы проклятый платок, но вид ее от этого нисколько не улучшился. Она, как в тумане, передала Игорю сделанные задания, забрала проверенные тетради, что-то стала писать в дневнике, а Игорь, будто потеряв дар речи, то и дело оглядывался на дверь, за которой скрылась Ника, явно в надежде, что она появится еще раз.

– А это кто? Сестра твоя? – глупо спросил он, хотя до этого они не раз встречались в школе. – Сестра твоя, да?

Наталья с трудом сдерживала злые слезы.

– Да какая сестра? Какая она мне сестра?! – сквозь зубы с ненавистью процедила она.

Ника стала красавицей внезапно, в 14 лет. Рядом с нею Наташа и без всякой свинки остро ощущала свою непривлекательность. Она так страстно ждала семнадцатилетия: няня Ксана обещала, что семнадцатая вода всю грязь смоет – и лицо похорошеет. Но нет, не хорошело почему-то лицо Наташи.

И вот теперь, когда юноша, о котором она мечтала, увидел ее в таком жутком, таком карикатурном виде, эта чертова Ника вылезла со своей красотой! Наталья готова была отдать все что угодно, чтобы та исчезла из ее жизни навсегда.

Глава 5

Когда Нике исполнилось семь, ее отправили с домработницей Ксаной в маленькое село на Донбассе – родину Ксаны.

В тот год отец и мать часто ссорились. Елена не хотела, чтобы дочь поняла, что причиной их ссор была она, Ника. Оксана много лет жила у Никитиных в московской квартире, знала все семейные тайны, в том числе про то, как Ника появилась в их семье. Девочку она обожала и, понятное дело, держала язык за зубами. А поскольку у самой ни детей, ни мужа не было, она с радостью приняла на себя обязанности няни.

В деревне у Ксаны был собственный дом – белая глиняная мазанка, затерявшаяся в глубине сада. Рядом с домом была летняя кухня с огромной печкой посередине комнаты. В кухне варили варенье, компоты, делали зимние заготовки из овощей. С тех пор как Ксана перебралась к Никитиным в Москву, в деревню она наведывалась только в отпуск. И за это время успевала все переделать: и банки позакрывать, и дом побелить, и кухню обновить. Лена любила Кеану как родную и щедро одаривала ее безделушками и сувенирами, которые привозила из-за границы.

Ника впервые в жизни попала в деревенский дом, и он показался ей волшебным местом. А в кухню она просто влюбилась. Как же она умоляла няню перенести сюда постель и разрешить там жить! Но няня Ксана сказала, что люди на кухнях не живут, там живут только мыши, и они будут мешать ей спать по ночам. Ника расстроилась, но тут Ксана предложила поставить кровать в саду, и после обеда они будут там отдыхать. Эта идея понравилась девочке еще больше, и она подумала: «Хорошо бы переехать сюда из Москвы насовсем!»

Няня выдала ей ведро, тряпку, веник и велела навести порядок в маленьком домике.

Когда Ника, раскрасневшись от усердия, мела ступеньки, заскрипела калитка, и в сад вошли две соседки с целой ватагой детишек. Сарафанное радио уже доложило, что приехала Ксана, – «москвичка», как ее дразнили в деревне, – и привезла с собой хозяйскую дочку. Женщины пообнимались, поахали-по-охали и пошли «до хаты» покалякать за чайком. А дети сбились в кучку и стали разглядывать городскую девочку, настороженно перешептываясь.

– Хлопцы, девчата, вы шо там застряли? Идите с дивчинкой познакомьтеся, – пропела одна из женщин.

Для Ники все тут было в новинку, все интересно. Она доверчиво шагнула навстречу, но «хлопцы и девчата» вдруг с гиканьем запрыгали вокруг нее, а один мальчишка, подскочив, бесцеремонно заглянул ей под юбку и завопил на весь двор:

– Да у нее же жопа голая!

Этот крик был подхвачен всей ватагой.

– Голая жопа! Городская морда! – стала кричать ребятня, бегая вокруг нее, дергая за юбку и за кофточку, а кто-то пребольно ухватил за косичку.

От внезапной обиды девочка застыла на месте. Она так ждала знакомства! Всю дорогу она спрашивала няню, есть ли в деревне дети. И вот эти дети сейчас плясали вокруг нее, как туземцы, выкрикивая обидные слова.

На шум вышла Ксана.

– Вы чего здесь галдите? – крикнула она с крыльца.

Со слезами на глазах Ника бросилась к ней в поисках защиты:

– Я им ничего не сделала, а они дразнятся!

Но ее слезы только раззадорили всю компанию. Дети, не стесняясь присутствия Ксаны, еще пуще загалдели, стали бегать друг за другом, беситься, а одна девочка обратилась к няне с вопросом:

– Тетка Аксюта, а почему у нее штанов нету?

– А ей штаны не нужны – на ней колготки надеты.

– Колготки?! Да голая жопа она у вас! Ей штаны надо носить!

В этой глуши, где на детей надевали что придется, где младшие донашивали за старшими, вместо колготок на девочках болтались почти до колен свисающие трусы, едва прикрывая резинки, удерживающие хлопчатобумажные чулки. О колготках здесь и не слыхивали. И конечно, дорожная пелеринка, кофточка в затейливый цветочек, плиссированная юбочка – все тут смотрелось некстати, ярко и вызывающе.

Но няню этот галдеж не смутил. Неожиданно для Ники она посоветовала:

– Реветь здесь не смей, сопли нечего распускать – не поможет. Вон, видишь, дрын лежит? Если кто сильно обидит – хватай его и отходи как следует обидчиков!

Так началась для Ники школа жизни в этой деревенской глуши. Ни сама Ника, да и никто другой не мог тогда подумать, что она задержится тут надолго и в первый класс пойдет в украинской деревне.

В школе она сразу попала в изгои. Местные не могли смириться с тем, что учительницу Ника называет не «Зина Иванна», а «Зинаида Ивановна», чеканно выговаривая каждую букву. Да и украинское «гэ» никак ей не давалось, за что после школы дикая стая преследовала Нику до самого дома, скандируя хором дразнилки:

 
Гуси гогочут, город горит,
Каждая гадость на «гэ» говорит.
 

Были стишки и еще обиднее:

 
Гришка гад, гони гребенку,
Гниды голову грызут.
 

Это было настоящей травлей, и Ника в конце концов научилась драться до крови. Она приходила домой в разодранной одежде, с синяками, исцарапанной. Ей приходилось отстаивать свое право быть другой. Она продолжала называть учительницу «Зинаидой Ивановной» и не пыталась подражать местным в их малорусском суржике. Более того, на тетрадных листочках она рисовала на своих обидчиков карикатуры, и получалось похоже.

С этих рисунков и началось примирение враждующих сторон. Как-то Ника предложила своей соседке по парте вместе нарисовать поздравительную открытку. Она знала, что у ее мамы день рождения, и научила одноклассницу рисовать красивые китайские пионы.

Но настоящий триумф случился, когда выяснилось, что, тогда как деревенские только-только складывали по слогам М и А – в МА, Ника уже умела бегло читать, и учительница частенько давала ей поручение написать новые буквы на доске.

К тому же Ника знала очень много сказок. Когда учительница задерживалась, она пересказывала их всему классу, а дома, в нянином саду, они с деревенскими ребятишками разыгрывали целые спектакли.

Девочка покорила местных, они ходили за ней табунами, с ней было интересно. Но, конечно, и у них она тоже многому научилась. Предоставленные сами себе, дети были не по возрасту приспособлены к выживанию в непростых деревенских условиях. Они научили Нику топить печку дровами, доить коз и коров так, чтобы не попасть под удар копытом, переплывать ставок, ловить рыбу на пруты, кидать камни-голыши через все озерцо.

И самое интересное – они научили ее метать нож в маленький круг, очерченный на высохшем дереве. Именно в этом соревновании Ника сумела оставить позади всех деревенских мальчишек. Как победительница, она определяла размер круга, а в один из своих приездов на каникулы, ей тогда уже лет 15 было, она привезла из города настоящую стрелковую мишень и ограничила цель для попадания до размеров небольшого блюдца.

Однажды к их компании подошел дядька Тимофей, колхозный механик, которого вся деревня звала «Тимоха-мершевец». Он был фронтовик, прошел всю войну. На День Победы за ним из района всегда присылали машину, и он, украсив грудь орденами, уезжал на митинг. «На парад», – как говорили деревенские. Они гордились дядькой Тимофеем, но никто из них толком не знал, что их «мершевец» – не простой фронтовик, а офицер-розыскник СМЕРШа, контрразведчик, умеющий стрелять с двух рук, владеть ножом, да и с приемами рукопашного боя знакомый не понаслышке.

Завидев Тимоху-мершевца, ребята перед ним расступились, а он обратился к Нике:

– Добре у тебя, дивчинка, получается. Но от, бачишь, у тебя нож пропеллером крутится, а оттого не всегда в цель попадает.

– А как сделать, чтобы всегда попадал? – спросила Ника.

– Ты сможешь. У тебя руки довгие. Я тебя научу одному секрету. Хитрый такой секрет, не каждый сможет освоить…

Достав свой тяжелый охотничий нож, он взял его лезвием в ладонь и, сделав короткий хлест кистью, послал как гранату вперед.

Нож принесли не сразу – в ствол старой сосны он вошел так глубоко, что ребята вытаскивали его по очереди, в раскачку.

Когда они почтительно протянули финку дяде Тимофею, тот опять сказал Нике:

– Ну, давай, встала. Та не в позу, а прямо, – пошутил «мершевец». – И не играйся им, а бросай со всей возможной силой. Прямо от плеча. – И он еще раз повторил движение, которое Ника должна была освоить.

– Дядька Тимоха, дай я кину, – попросил рыжий паренек.

– Нет, хлопчик. Я вже видел, как ты кидаешь. У тебя глаз хороший, а рука слабая, хлёста нет. И держишь ты его, как титьку у коровы. То ж нож!

Ребята весело засмеялись.

А Тимофей опять протянул нож Нике:

– Давай, кинь его, кинь его так, будто ты кого ненавидишь. И знай, что он тебе жизнь спасти сможет. Им убивают людей. Плохих. Могут и хороших убить, если они защищать себя не научатся.

Показанное движение все потом долго осваивали. Но в точности его удалось повторить только Нике, что подняло ее в глазах компании на недосягаемую высоту. Полностью оправдав свое имя, она стала признанным лидером в стае, которая когда-то приняла ее в штыки.