Электронная библиотека » Нина Пушкова » » онлайн чтение - страница 3

Текст книги "Богиня победы"


  • Текст добавлен: 5 сентября 2022, 21:21


Автор книги: Нина Пушкова


Жанр: Крутой детектив, Детективы


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Глава 6

После больницы возвращаться в пустую квартиру было страшно. Тем не менее надвигались экзамены, ближайший – через два Дня.

Странно, но ни отец, ни сестра не навестили ее в больнице. Сиротское чувство одиночества тревожило, не покидая ни на минуту. Ника даже подумывала пойти ночевать к подружке – к дочке той самой тети Светы, благо квартиры на одной лестничной клетке. Девочки так часто делали, когда тетя Света была на дежурстве.

Она осторожно открыла дверь своим ключом. На кухне горел свет, звякали чашки, бодро свистел чайник. Сердце радостно подпрыгнуло.

– Папа! Наташа! – закричала Ника, вбегая в кухню.

Отец и сестра сидели за столом. Никто из них не встал ей навстречу.

– Почему вы не отвечали? Я столько раз вам звонила! Я же была в больнице, вы что, не знали? Почему вы ко мне не приходили? А маму… Маму, что… – она осеклась, – уже похоронили?

Перебивая себя, Ника сыпала вопросами вперемежку со слезами. Отец, хмурясь, смотрел в окно, Наташа нервно теребила чайную ложечку. Наконец она со стуком отложила ложку и решительно сказала:

– Прекрати плакать, Ника, нам надо с тобой серьезно поговорить. Сядь. – Она бросила выразительный взгляд на отца: – Ты ей расскажешь?

Но тот качнул головой:

– Лучше ты. Я не могу.

Он резко поднялся, чуть не опрокинув блюдце с нетронутым куском торта, и торопливо вышел в коридор.

Ника растерянно смотрела на Наташу, но старшая сестра, досадливо поморщившись, отвела глаза.

– Ну ладно. Я так я! – вздохнула она. – Скоро будут готовы документы, тебе придется кое-что подписать. Пока здесь никто жить не будет… А потом… Потом сюда переберемся мы с семьей… – Сестра замялась, подыскивая слова. – А тебе, наверное, придется… ну, не знаю, куда идти: хочешь – в общежитие, хочешь – на съемную квартиру. Как сама решишь.

– А я что, с вами не буду жить? – расширила глаза Ника.

Она ничего не понимала: почему она должна куда-то идти – в какое-то общежитие, на какую-то съемную квартиру? Ей стало страшно: почему никто не вспоминает маму, не рассказывает, где она?

Стараясь не встречаться глазами с Никой, Наталья встала, выключила свистящий чайник и налила себе в чашку кипятку.

– В общем, Ника, – продолжила она, постукивая алыми коготками по фарфору, – тут такая ситуация… Отец всегда хотел сказать, но мать ему запрещала. Ты нам никто, – отчетливо произнесла она. – Ты нам не родня. Мама взяла тебя из детдома, когда тебе еще четырех не было. Мы тебя вырастили. За что, между прочим, ты должна быть благодарна ему. – Наталья кивнула головой в сторону двери, за которой скрылся отец. – Подпишешь все документы, когда будут готовы, и чтоб не было претензий, – с нажимом произнесла Наталья. – Ни на квартиру, ни на что!

Ника сидела ошарашенная, не понимая, о чем идет речь – о каких документах, о какой квартире? Она только чувствовала, как кухня заполняется ледяным предвестием чего-то ужасного.

– Папа! – с надеждой позвала она. – Папа, объясни, что говорит Наташа. Как это – я вам никто?

Наташа хлопнула ладонью по столу, отчего красный каркаде выплеснулся из чашки, забрызгав белоснежный манжет ее блузки.

– Я же тебе объясняю! Ты что, не слушаешь? Тебя взяли из детского дома!

Разговор для нее был неприятен, и от этого она раздражалась все больше и больше.

Она уже почти кричала:

– Ты мне не сестра! А отец никакой тебе не отец! Мы покажем тебе эти справки!

Ника, сжавшись от ужаса, прошелестела онемевшими губами:

– Наташа, что я тебе сделала плохого? Я хочу к маме! Она уже похоронена? Где?

– Ты понимать начнешь или нет?! – Наталья снова стукнула по столу, чайная ложка, упав, с жалобным звоном запрыгала по кафельному полу. – Не мама она тебе! Ты детдомовская! Ты не наша! Тебя забрали из милости, из жалости, как собачонку с улицы, а ты прижилась тут. Здесь твоего-то ничего нет. Не вздумай претендовать никогда ни на что! Тебе надо каждый день Богу молиться и свечку ставить за то, что жизнь твоя не в детдоме прошла, а в семье. И в какой семье!

Она трясла пальцем перед лицом Ники, а та, как завороженная, смотрела на красное пятно, расплывшееся на манжете.

Выстрелом хлопнула входная дверь – это, не прощаясь, ушел отец.

– Сбежал! – криво усмехнулась Наталья.

Она тяжело опустилась за стол, с хрустом отрезала кусок вафельного торта, и ее толстые щеки неприятно задвигались. Ника знала, что сестра всегда ест, когда нервничает. «Неприятности заедает» – говорила мама.

Отодвинув наконец тарелку, Наталья смахнула крошки с губ и продолжила:

– Да, и еще. Отец настаивает, чтобы ты получила возможность сдать сессию, а потом взяла академический отпуск. Думаю, так и поступим. Я уже звонила в деканат, пока ты в больнице лежала, объяснила им ситуацию. На экзаменах тебя мучить не будут, да и отпуск предоставят. Похлопотала я за тебя. Ну, а ты, надеюсь, подпишешь все бумаги.

Ника молчала, глядя на двигающиеся губы сестры. Красная помада размазалась, в уголке рта осталась крошка.

Не чувствуя сопротивления, Наталья сочла неприятную миссию выполненной и немного повеселела.

– Между прочим, – сказала она, подошла к холодильнику и вытащила кусок ветчины, – между прочим, вашему декану пришлось заплатить, чтобы пошел навстречу. Эти деньги я тебе, понятно, прощаю. На вот тебе бумагу, ручку…

– Наташа, я не простилась с мамой, где ее похоронили?

– Слушай, мы сейчас о другом! – снова напряглась Наталья. – Давай пиши, я тебе продиктую: «Я, Никитина…» – Она передернула плечами. – Надо же, Никитина! Тебе теперь к своей настоящей фамилии надо будет привыкать. М-да, наделала мамочка де-лов… Ну, да ладно. Пиши: «Я, Никитина Ника Александровна, паспортные данные такие-то…» – Она взяла с полки заранее приготовленный паспорт и раскрыла перед Никой. – Написала? Значит, «я, Никитина Ника Александровна, хочу найти своих настоящих родителей…» Да-да, так и пиши – «своих настоящих родителей», – диктовала Наталья, – «которых не видела с детства. От семьи Никитиных я отказываюсь, здесь меня били и издевались надо мной…»

Ника широко раскрыла глаза:

– Что ты такое говоришь?! Мама меня любила! И никто меня не бил, никогда! – Она медленно встала из-за стола.

– Какая она тебе мама?! Забудь ее! Может, найдешь еще свою маму и рада будешь, что так получилось!

– Я не буду писать, что надо мной издевались и били, – жестко произнесла Ника.

– Ну и дура! – вспыхнула Наталья. – Надо разжалобить, тогда, может, тебе квартиру дадут соцработники: сирота, жить негде. Как же ты привыкла, чтобы за тебя думали. Отвыкай!.. Пиши – издевались!

– Не буду! – Ника отшвырнула ручку. По выражению ее лица Наталья поняла, что перегнула палку. Тон ее изменился.

– Ника, ну что ты? Мы с тобой росли вместе, ты мне как родная. Никто не виноват, что все так сложилось. Я же хочу тебе помочь. Я, может быть, тебе дам мамины работы, будешь их продавать, у тебя будут свои деньги. Ну, чтобы платить за квартиру, да и вообще – на жизнь. Я же не могу тебя бросить на произвол судьбы. – Голос Натальи звучал все ласковее и ласковее. – Ну что тебе стоит написать так, как надо? Мы с папой похлопочем об отдельной комнате для тебя, тоже напишем заявления в твою пользу. Чтобы тебе отдельное жилье дали. Это же справедливо, чтобы в такой большой квартире жила я со своей семьей. Я, между прочим, вторым ребенком беременна, – солгала она для большей убедительности: судьба подсовывала ей подарок в виде огромной квартиры в центре города, и упустить такой шанс она просто не могла.

Ника слушала про квартиру, про второго ребенка, про то, что она, Ника, сирота, «детдомовка», и это не умещалось в ее сознании. Глядя на Наталью, она не испытывала к ней вражды – сестра была единственной ниточкой, которая связывала ее с быстро ускользающей прошлой жизнью. Она обвела взглядом стены их (их?) кухни. Мамины картины висели повсюду. На нее смотрели с детства знакомые до последнего штришка натюрморты: блюда с фруктами, вазы с букетами черемухи и сирени. Мамы нет, а картины все так же висят, и по-прежнему пахнет кофе, масляной краской и сухофруктами. Вот тут, на подоконнике, она обычно помогала маме соскребать мастихином краску с палитры и однажды запачкала волосы. Мама засмеялась и попросила Наташу помочь счистить краску…

– Наташа! – бросилась Ника к сестре. – Ты же помнишь, все помнишь, не можешь не помнить! Мама любила нас, нам нужно пережить это вместе!

Она обняла сестру, крепко прижалась, словно цепляясь за последнюю надежду.

Наталья вздохнула и дежурно погладила Нику по волосам. И в который раз отметила: какие же они густые! Ее собственные волосы почему-то всегда быстро салились, выглядели жалко…

Она отдернула руку.

– Да, ты права. Конечно, мы будем вместе. Просто сейчас нужно быть мужественными и сделать все, что необходимо, – сказала она, высвобождаясь из объятий Ники. – Давай дописывай бумагу.

Она решительно усадила Нику за стол.

– На чем мы там остановились? Раз не хочешь писать про издевательства – не пиши, я тебя неволить не буду. Напишем так: «От семьи Никитиных я отказываюсь, узнав, что была приемным ребенком. Я почувствовала, что они не могут быть моей семьей. И теперь цель моей жизни – найти настоящую семью. К Никитиным я не имею никаких претензий. Мне ничего от них не нужно, мы друг другу ничего не должны. Мы все свободны от взаимных обязательств и имущественных притязаний». Вот тут оставь свободное место. Ну, и подписывайся… пока нашей фамилией. «Никитина Ника Александровна». Подписала? Дай-ка посмотрю… – Наталья быстро схватила со стола листок и внимательно пробежала глазами. – Ну вот, умница.

Бумага исчезла в недрах ее сумки, и она удовлетворенно щелкнула замочком. Потом взглянула на часы:

– Уже поздно, мне домой надо. Кстати, ключи мне отдай.

– А как же я? А мне куда? Мне что, нельзя тут остаться?

– Да здесь вообще попросили никого не оставаться, – доверительно понизив голос, сказала Наталья. – Здесь будет следственный эксперимент. Ты наследишь. – Она снова врала, но ей было важно выпихнуть Нику из квартиры.

– Наташ, а мои вещи? Учебники? Мне же к экзаменам готовиться надо!

– Подготовишься, не переживай! Тебе же общежитие наверняка дадут!

– Думаешь?

– Сто процентов дадут! А потом мы насчет комнаты с отцом что-нибудь придумаем!

– Наташ, но мне надо хоть майки взять, джинсы, книги…

– Ой, господи, ну давай по-быстрому, только ничего не трогай! Прямиком до своей комнаты и назад, здесь везде улики.

Ничего не соображая, Ника автоматически бросала в сумку вещи.

– Быстрее, быстрее, – торопила ее Наталья. – Мне нужно домой, там ребенок голодный. А ты готовься к экзаменам и через недельку-другую приезжай, я тебе дам нотариально заверенные копии. Короче, позвонишь.

Покидать жилье, к которому она привыкла за долгие годы, было тяжело. Мамина квартира была для Ники расписной шкатулкой, волшебным ларцом, таившим в себе разные чудесные вещи. И именно здесь, в этой квартире, ровно через неделю после смерти мамы произошло то, что захлопнуло дверь в ее восхитительное прошлое.

– Ты бы хоть съездила в свой детский дом, – проговорила Наталья, когда сумка была собрана. – Может, узнаешь что о себе.

– В какой детский дом?!

– Он где-то в Пушкино должен находиться. Мне отец говорил. Да и раньше оттуда звонили. Лет пять назад, помню, я трубку подняла, и мне сказали, что из Пушкино звонят, из детского дома. Спросили маму. Она выгнала меня из комнаты, но я подслушала, что документы надо на тебя какие-то переоформлять.

– В Пушкино… – растерянно произнесла Ника.

Сестры вышли на площадку. Лифт почему-то не работал. Ника спускалась медленно, цепляясь набитой сумкой за перила, а Наталья продолжала обработку. Ее голос искажали гулкие своды подъезда, делая каким-то незнакомым, и это еще больше отчуждало девушек друг от друга.

– Кстати, ты поняла, почему отец-то ушел?

– Почему?

– Ну, любовница его, к которой он собрался уходить, помнишь? Ну, в общем, разбились они на машине. Ему теперь не только машину ремонтировать надо, так еще и кралю свою. Ему-то ничего, а она в реанимации проболталась три дня. Сейчас ее в общую палату перевели, у нее перелом ноги, кажется, сотрясение мозга, а главное, – Наталья гадко захихикала, – прикинь, у нее трещина на лобковой кости.

– На лбу? – не поняла Ника.

– Слушай, ну ты дура все-таки! На каком лбу?! Я тебе говорю: на лобковой кости! Неужто не знаешь, что это такое? – раздраженно произнесла сестра. – Короче, инвалидка она. Ему теперь надо будет апельсины ей возить, с ложки кормить и на аптеку работать. Он к ней переезжает. В сиделки, вот!

Ника ошарашенно посмотрела на Наталью. Неужели сработало?! Из-за случившегося несчастья история с заклятием отошла на задний план, съежилась, и вот теперь оказывается, что мамина разлучница в больнице… Как поздно! Тем не менее та, причинившая маме боль, теперь сама на больничной койке! Справедливость пусть поздно, но восторжествовала. Заклятие, полученное от колдуньи, которое она со злостью шептала в дерматиновую обивку двери, где обитало украденное у ее матери счастье, подействовало.

Она чувствовала себя Немезидой – богиней мщения.

Пытаясь осмыслить случившееся, Ника пропускала мимо ушей все, о чем без умолку говорила сестра. Отныне ей предстояла другая жизнь.


Рев эскадрильи Б-52, заходящей на новую бомбежку, вернул его в реальность. Подхватив одной рукой тело женщины, а другой прижав к груди ребенка, он рванулся к гигантской воронке – именно там можно было найти укрытие. «Бомба дважды в одну воронку не падает» – он знал эту военную мудрость. Только гражданские, пригибаясь и прикрывая голову руками, бегут в дома и прячутся за стенами построек, не понимая, что именно там их, скорее всего, настигнет смерть.

В воронке он перевел дыхание. Прикрывая собой жену и дочь, мужнина взял себя в руки и привычно, по-военному, отключившись от творящегося вокруг безумия, хладнокровно осмотрел местность. Срочно нужны аптека или госпиталь. Он отказывался верить в смерть близких. Требовался антишоковый укол, требовались реанимационные действия, и он, понимая, что в этом хаосе никто ему помочь не сможет, собирался сам воскресить из мертвых дорогих ему людей.

Грохот стал затихать. Уже можно было покинуть спасительную воронку и переместиться в какой-нибудь полуразрушенный подвал – так будет надежнее. Придерживая на плече тело жены, то и дело норовившее соскользнуть, и крепко прижимая к себе ребенка, он выбрался из осыпающейся воронки, используя выбоины как ступени.

Перебежками пересек городскую площадь и нырнул в большое полуразрушенное здание. Надо найти безопасное место, где можно будет на время оставить жену. Потом он вернется…

Слева от дверного проема стоял чудом сохранившийся белый кожаный диван. Мужчина бережно уложил неподвижное тело и выскочил из-под развалин с дочкой на руках. И вдруг за его спиной раздался такой родной, такой знакомый голос: «А где наша девочка?..»

Глава 7

Нике казалось, что мама покончила с собой только из-за отца, из-за любви к нему. Ей трудно было осознать, что жизнь в девяносто первом году совершила драматический кульбит, перевернув все с ног на голову: люди заснули в одной стране, а проснулись в другой. Стабильный, распланированный строй, к которому все привыкли, хоть и роптали, рухнул и сменился другим, с чуждым, неприемлемым советскому уху названием «капитализм». Мало кто с ходу смог начать жить по-новому. Большинство были растерянны и де-зориентированны, новые условия оказались не по плечу. Завтрашний день утратил очертания. Это пугало, раздражало, вызывало агрессию. Казалось, люди наглотались «озве-рина» – это ощущалось везде: на улице, в транспорте, в магазинах, даже в семейных отношениях. Повсюду началась грызня, порой доходившая до убийств. И зачастую причиной кровавых трагедий становилась дележка: квартиры, дачи, машины – всего того, что имело хоть мало-мальскую ценность. Дрались в том числе и за будущие блага – завещания.

Жизнь прошлась катком не только по бедным и неблагополучным. Художница Елена Никитина, всегда имевшая и заказы, и покупателей, считалась женщиной при деньгах. Но новой России ее картины оказались не нужны. Конечно, некоторые предприимчивые коллеги – те, кто быстро сориентировался и переключился на поделки a la russe, – процветали. Они продавали свои «шедевры» на рынке в Измайлово, куда каждые выходные приезжали иностранцы и скупали у «туземцев» (а именно так теперь воспринимали граждан развалившейся великой страны) местную «экзотику».

Сорок, шестьдесят, сто долларов, которые милостиво отстегивал художникам западный мир, были огромной суммой.

Но Лена не хотела стоять в длинных рядах продающих. Поначалу к ней приезжали арт-дилеры. Их развелось как грязи. Они норовили все скупить за бесценок и попутно снисходительно «учили жить». Именно это, пожалуй, было хуже всего, и Лена просто перестала открывать им дверь, отвечать на звонки.

Стало не до искусства, народ лихорадочно искал способы выжить. Разрушались прежние связи, преуспевали странные, темные личности, нередко с уголовным прошлым. Интеллигенция невероятно быстро превратилась в нищую прослойку. Жить, как правило, такие семьи не умели – у них не было навыка «делать деньги». Вслед за шахтами, заводами и фабриками закрывались научные институты, учебные центры, поликлиники. Здания, которые они занимали раньше, шли под рестораны, склады, вещевые рынки. Пришло царство торгашей. Лена, человек творческий, острее других переживала происходящее. Нередко Ника заставала ее расстроенной, с опухшими от слез глазами, но связывала это только с отцом.

Однажды она увидела, как отец, галантно открыв дверцу машины, помогал выйти какой-то женщине. Женщина была незнакомой, но то, как она смотрела на отца, как тот приобнял ее за талию и что-то говорил, касаясь губами ее волос, не оставляло сомнений: они были любовниками. Ника мгновенно взмокла, в животе что-то ухнуло. Она стояла и смотрела им вслед, стиснув кулаки. Уже дома она заметила на ладонях кровавые лунки от ногтей и почувствовала саднящую боль. Обида за мать и острое чувство, что она обязана исправить ситуацию, не давали покоя, толкали ее к действию.

Нике не стоило большого труда узнать, где живет незнакомка: дом и подъезд, в котором они скрылись с отцом, крепко врезались в память. Через некоторое время она уже знала про разлучницу все: имя, фамилию, место работы. Это оказалось нетрудно – они с отцом работали вместе. И Ника твердо решила: раз Бог позволяет обижать маму, она сама наведет справедливость.

Способ был найден, когда она вспомнила один из рассказов маминой знакомой, тети Оли. Та была актрисой и, посвященная в их семейные тайны, частенько заходила повидаться с подругой.

Вот и в тот раз Ника вошла в квартиру и сразу почувствовала знакомый запах тети-Олиных духов.

– Ну что ты, Оля, как же можно верить во все эти заклинания, гадания?.. Все это такие глупости! – произнес мамин голос.

– Вот-вот, и Таня тоже все это глупостями считала, пока сама не столкнулась. Таня Морозова, ты ее наверняка помнишь.

Речь явно шла о какой-то мистике, и Ника навострила уши.

– Морозова? Еще бы, ее все помнят. Успешная певица, солистка Большого театра… – сказала мама.

– Вот-вот, если помнишь, когда у нас только началась перестройка-гласность, она сразу же уехала в Лондон. Ее туда еще при Брежневе несколько раз приглашали, но окончательно она уехала при Горбачеве. Там тоже стала солисткой, только Королевской оперы. Замуж выскочила за дирижера из Ковент-гардена. Поговаривали, что он чуть ли не потомок самого Генделя.

Нике стало интересно. Не снимая куртки, она осторожно присела на корточки и затихла. Она, конечно, знала, что подслушивать нехорошо, но любопытство взяло свое.

– Короче, вся жизнь в шоколаде, – продолжала Ольга. – То выступает перед королевой-бабушкой, то перед королевой-матерью, то перед арабскими шейхами – весь мир открыт, живи да радуйся. И вот на одном из концертов получает она букет цветов – огромный, величиной чуть ли не в полсцены. «Ну, – думает, – от принца какого-то или от шаха. Наверное, после концерта зайдет с визитом». Но никто не появился. На следующем концерте то же самое – опять громадный букет цветов. И вновь никто не появился. Короче, на какие бы гастроли она ни отправлялась, неизменно получала огромный букет от поклонника, в которого она, можно сказать, заочно влюбилась. Татьяна так настроилась на незнакомца, что интуиция у нее начала безошибочно срабатывать: говорила, что всегда чувствует, в зале он или нет. И перед каждым выходом на сцену она внимательно вглядывалась в первые ряды, пытаясь угадать, как же выглядит тот, кто посылает ей такие роскошные цветы. И вот однажды, в Париже, в ее гримерку постучались. Это был он – собственной персоной, с неизменным букетом. Ну, все, что было дальше, понятно. Оказался он сербом. Нашим, православным. Щедрый был, не в пример западным ценителям, которые тремя цветочками, как правило, отделываются. Шикануть, впечатлить любил. То тебе ужин в «Георге V» – представь, там бутылка вина десять тысяч франков стоит! То тебе обед в ресторане «Фуке», где чуть ли не все иностранные знаменитости побывали. Короче, у нашей Тани от такой любви крышу сорвало. Бросила она своего «Генделя» и выскочила замуж за серба. Никаких у нее сомнений в своем счастье не было, разве что за оперную карьеру волновалась. Но тут Драган – так звали ее избранника – уверял, что этим займется лично, ведь перед ним все в долгу были: еще бы, один из самых известных и успешных в Европе адвокатов, выигрывал дела о миллиардных состояниях. Среди его клиентов и главы корпораций были, и саудовские шейхи, и члены королевских семей. Представляешь, у него вилла на море по соседству с Софи Лорен! Короче, Танечка наша, выйдя за Драгана, начала вести жизнь миллионерши, и карьерой жертвовать не пришлось. – Ольга сделала театральную паузу, чтобы оценить произведенный на подругу эффект.

Ника сидела как безмолвное привидение. Боялась даже дышать: не дай бог, заметят и прогонят в ее комнату.

– И вот, представь, распевается однажды Танюша за сценой, зрители зал заполняют… «Аида» – это же ее звездная партия. И вдруг она дает петуха, а через минуту голос вообще исчезает! Она – в обморок от ужаса, спектакль переносится. Привозят ее домой, и тут раздается телефонный звонок, и женский голос спрашивает:

«Ну что, страшно тебе, боишься? Так вот знай, русская сука, если ты не оставишь моего Драгана, я тебя до смерти доведу! Уезжай немедленно, откуда приехала! Он мой!»

Когда Татьяна мне эту историю пересказывала, то сделалась бледной как смерть и несколько раз повторила:

«Если бы все это было не со мной, никогда бы не поверила и назвала бы бабскими выдумками».

Когда Драган вернулся домой, она выложила всё: и о том, что случилось в театре, и о звонке, конечно.

«Я боюсь, что кто-то занимается колдовством против меня, кто-то, наверное, из твоих бывших возлюбленных», – укорила она мужа.

«Нет-нет, Танечка! Ты не должна бояться! Не верь во все эти бабские штучки. Ну, какое колдовство в наше время? – убеждал ее Драган. – Наши женщины, конечно, играют в подобные игрушки. У некоторых вместо поваренных книг на кухнях стоят книги по черной магии. Но ты же из России! Ты же русская! Вас черной магией не возьмешь!» – пытался он пошутить. Короче, он тогда сумел ее успокоить.

Однако это были только цветочки. К следующему спектаклю Таня была в голосе, на сцену вышла в приподнятом настроении – она была очень благодарна тем, кто не сдал билеты обратно в кассу, а терпеливо дождался ее выхода на сцену. Но… – Тут Ольга снова сделала многозначительную паузу. – За несколько минут до антракта у нее поднялась температура под сорок, упало давление, и ее зашатало так, что она не могла разглядеть, где край сцены, а где кулисы. Ей вызвали «скорую». В госпиталь приехал перепуганный муж. Поместили ее в реанимационное отделение, боялись, что от такой высокой температуры откажет сердце. И ты не поверишь: через час температура пришла в норму, а еще через полтора она почувствовала себя так, будто в больницу она просто заехала кого-то проведать. У нее, по настоянию Драгана, взяли анализы, провели полное обследование. И ничего не нашли, представляешь? Ни-че-го! Никто так и не понял, что стало причиной высокой температуры, отчего случился коллапс, как может подобная симптоматика исчезнуть бесследно за считаные минуты. Мистика! Когда Драган, поддерживая под руку, уводил жену из больницы, медсестра протянула ему конверт:

«Это выписка из истории болезни вашей жены. Для театра, чтобы неустойку не платить».

Но Татьяна взяла конверт сама:

«Давай мне, а то ты куда-нибудь в свои бумаги засунешь и увезешь».

В машине она открыла конверт. На листочке была всего одна фраза: «Со смертью играешь, русская сука!» У нее потемнело в глазах. В себя она пришла в собственной постели – подушка была мокрой от слез, а рядом на коленях стоял потрясенный Драган.

«Moje срце, Moja льубав! – от волнения он говорил на сербском. – Ты только ничего не бойся! Я найду того, кто это делает».

Но Татьяна не стала ждать. На следующий день со своей новой сербской подругой, которая верила «во все эти глупости», они направились в город Нови Сад под Белградом. Машина долго плутала по незнакомым улочкам пригорода, пока они не нашли нужную улицу, на которой проживала известная сербская гадалка. Их встретила пожилая женщина с черными как вороново крыло волосами. Глаза у нее были тоже черные – настолько, что белки казались голубыми. Таня рассказывала, что с первого взгляда поняла, эта ворожея действительно владеет темными тайнами, и не ошиблась. Тогда-то она и поверила в колдовство. Колдунья посмотрела на Татьяну и быстро заговорила по-сербски, обращаясь к Таниной подруге Зорьке. А та с каждым ее словом становилась все мрачнее и мрачнее. Татьяна, и без того встревоженная, немедленно потребовала перевода.

«Она знает о тебе. Говорит, ты русская певица, что на тебе смертельный заговор на кладбищенской земле, и сделала его твоя соперница».

«К ней что, приходили заколдовывать меня? Так пусть расколдует!»

«Нет, не к ней, она не занимается заговорами на смерть. И отменить этот заговор не в ее силах. Чтобы отменить его, надо искать ту, кто это сделал, так она говорит».

Они вернулись домой поздно вечером в полной прострации. Танечка не стала никого искать, собрала вещи и покинула Белград. Приехала к матери в Москву, устроилась в Большой театр педагогом и, представь себе, – тетя Оля перешла на шепот, и Ника еле-еле расслышала конец фразы, – через год умерла.

– Ну, знаешь, – сказала потрясенная мама, – я слышала о ее смерти, но здесь слухами какими-то попахивает, домыслами. У нее онкология запущенная была, насколько я в курсе. Совпадение.

– Совпадение, не совпадение – это все тонкие пласты. И опытная колдунья на кладбищенской земле много чего может сделать. Очень даже распространенный метод.

– Грех это большой, – вздохнула мама. – Говорят, что с теми, кто с гибельной ворожбой связывается, тоже смерть случиться может.

В ту ночь Ника долго не могла заснуть. В ее голове вызревал «взрослый» план – простой и эффективный, как она считала. В одной из газет она нашла объявление о гадалке, которая могла «засушить» любую любовь, навести «остуду».

Ника сама поехала по адресу. Гадалка оказалась пожилой неопрятной женщиной, но дело, похоже, знала. Спрятав полученные деньги, она сообщила Нике, что надо найти могилу с таким же именем, как у соперницы, взять в полнолуние кладбищенской земли и, прочитав заклинание, высыпать ночью на коврик перед входной дверью.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации