Текст книги "Через розовые очки. Летний детектив (сборник)"

Нина Соротокина
Через розовые очки. Летний детектив

Летний детектив

Глава 1

Представьте себе огородную грядку после дождя. Морковная ботва плотная, грязная, кучерявая. И в этой ботве шерудит огромный, короткошерстный кот. Наконец Ворсик устал и промок, вылез на белый свет, посмотрел ошалело окрест и прыгнул на пень. Комель от старого, погибшего от неведомой болезни вяза – его собственность. Ворсик замер, как египетское изваяние, обсох на солнышке и начал вылизываться. Без малого час он вылизывал лапы, бока, подхвостье, потом умылся лапкой, не забыв молодцевато пройтись по усам. Еще посидел, вздохнул глубоко и опять в морковь – надо!

За этой сценой из окна с умилением наблюдала чистенькая пенсионерка Марья Ивановна. Жила она в сельской местности и жила безбедно, потому что получала помощь от любимого племянника. Левушка был удачливым бизнесменом. Он, словно кипятильником, оттаивал ледяной поток бытия, и Марья Ивановна спокойно дрейфовала в этом Гольфстриме в неизвестном направлении. Впрочем, если задуматься – понятно куда, к черной дыре, но думать об этом не хотелось, да и рано.

Марья Ивановна была женщиной с большим достоинством и уважением к себе. Хвалиться ей было особенно нечем – обычная трудовая жизнь, но ума ей было не занимать. Сразу уточню, пенсионерке может быть и пятьдесят пять и семьдесят. Марья Ивановне было как раз посередине, то есть шестьдесят. Если волосы уложить и губы подкрасить – очень даже ничего… Но это так – к слову. Самоуважение к себе она подчеркивала тонкими рассуждениями. Человечество грубо делится на две части: собачников и кошатников. Если человек не держит ни собак, ни кошек, достаточно задать ему прямой вопрос – кого предпочитаешь? На этот вопрос люди обычно отвечают откровенно, не подозревая, что приоткрывают тайное тайных.

Кто такие собачники? Это, как правило, дисциплинированные, не злые, но безынициативные люди. На вид собачник может и крутой, но ему всегда в жизни нужен попутчик, необходимо, чтоб этот попутчик (собака или кто-то еще) все время выказывал ему свою любовь, преданность и постоянно поощрял, подчеркивал, что идешь ты в правильном направлении.

А хозяева кошек совсем другие люди. Волей-неволей, но они похожи на своих животных свободолюбием и независимостью. Хозяева кошек гуляют сами по себе, и как бы они ни любили своих питомцев, ни в коем случае не ждут от них навязчивого изъявления своих чувств. Никакого виляния хвостом, никакого восторженного визга, подпрыгивания и желания лизнуть в щеку. Потрешься вечером о ногу – я тебя поглажу, впрочем – у тебя своя жизнь, у меня своя. И радикулит по ночам греть Ворсика тоже никто не заставляет.

Марья Ивановна была одинока. Правильнее сказать, что она была вдовой, но пенсионерка не любила этого слова. Брак ее был столь короток и призрачен, что вспоминать о нем не хотелось. И детей Господь не послал. Поначалу жалела, а как стала старше да мудрее, так и порадовалась своей бобыльей судьбе. Посмотри внимательно вокруг и ужаснешься – сколько женщин мучаются с мужьями, бабниками и пьяницами. Взять хотя бы контору, в которой Марья Ивановна мирно проработала тридцать лет. Зав отделом Натан Григорьевич ушел от третьей жены к четвертой, главный инженер Ольга Петровна на репетитора для дочери садовый участок продала – и все зря, Наталье Эдуардовне из сантехнического внуков подсунули непутевые дети, Ираида Семеновна к знахаркам ходит, чтобы мужа от пьянства отлучить… Перечислять человеческие беды – пальцев на руках и на ногах не хватит. Ну их всех!

Марья Ивановна была кошатницей, и этим все сказано. Это сейчас у нее один Ворсик, а в былые дни и по четыре кошечки зараз держала. При ее чистоплотности это было иной раз и накладно. Но так уж получилось. В молодости одна мысль, что еще слепых котят можно утопить, приводила ее в ужас. А потом успокоилась. И специальная женщина сыскалась, которая стала за малые деньги регулировать поголовье в ее полосатом семействе. Жизнь кошачья короткая – иной сбежит, другой с крыши сиганет, а то и машина его, сердешного, переедет. Марья Ивановна не понимала людей, которые потеряв любимого кота, закатывали глаза к небу и говорили: «Ах, теперь я никогда не заведу себе ни кошки, ни собаки. Еще одной смерти я не перенесу!» Глупости это! Жизни без смерти не бывает. Марья Ивановна придерживалась твердого правила: погиб любимый кот или кошка, неделю скорби, а там езжай на птичий рынок и покупай нового. Когда любимый Мурзик умер от старости, Марья Ивановна как раз собиралась это сделать, но судьба сама ей подсунула нового кота.

Ворсика она нашла на улице. В жуткую осеннюю стужу котенок сидел на канализационном люке. Он уже не мяукал, потому что охрип и голос сорвал, он уже совершенно отчаялся и ни во что не верил. Марья Ивановна сделала из «Семи дней» кулек, посадила туда несчастного и понесла домой. Вошли в подъезд. От сквозняка что-то зашелестело в темном углу, видимо, брошенный пакет пришел в движение. В котенке проснулся охотничий азарт, а может, чувство благодарности подтолкнуло его к подвигу. Во всяком случае он выпрыгнул из кулька и пошел ловить, но после трех шагов упал бездыханным – силы его оставили.

В тепле квартиры он, бедный, два дня спал, потом очухался, полакал молочка. Вид у него был очень дохленький. Марья Ивановна отнесла котенка к ветеринару. При осмотре выяснилось, что у него грыжа, блохи и, кажется, стригущий лишай. Ветеринар уложил котенка на операционный стол, рядом поставил нашатырь.

– Держите его за ножки, – сказал он Марье Ивановне. – Приступим.

– А зачем котенку нашатырь?

– Это не котенку. Это вам.

– Глупости! – возмутилась Марья Ивановна. – Я-то выдержу. А грыжу вправлять больно? Он совсем дохлый. И голый. Ворса совсем нет.

– Подкормите, и ворс появится.

Так определилось имя котенка – Ворсик. После операции он принялся расти. По мере возмужания у кота менялся характер. Когда от былой дохлости не осталось и следа, Ворсик превратился в задиру, хулигана и отчаянного смельчака. Он не боялся даже доберманов. Соседи увещевали:

– Следите за вашим котом! Он вчера моему Гамлету чуть глаза не выцарапал!

Кончилось дело тем, что собаки обходили места прогулок Ворсика стороной. Но по-настоящему его характер развернулся в деревне. Правда, дворовые собаки не такие трусы, как породистые. Блохастый Уголек так ему поддал, что Ворсик полдня провалялся на диване. Но куры, утки, даже гуси-великаны при виде Ворсика спешили отойти на приличное расстояние. Местные коты тоже предпочитали не связываться. Федорову кошку, уродливую коротколапую Фросю, он так загонял, что она предпочитала днем отсиживаться в укромных местах на собственном дворе или в кроне старых деревьев. И главное – Ворсик все понимал! Скажешь ему:

– Ну что ты так безобразничаешь? Лева приедет, ему на тебя жаловаться будут. Стыдно ведь!

Кот на такие слова вздохнет, отвернется и станет смотреть на облака. Философ…

Я так подробно описываю незамысловатую и чистую жизнь Марьи Ивановны, чтобы пояснить, как сложно ей было пережить и осмыслить целую череду страшных и загадочных событий, свалившихся на ее голову. Она стала не только свидетельницей этих событий, но и непосредственной их участницей. С Марьи Ивановны все и началось.

Пятница, вторая половина дня. Настырный Федор уже три раза наведывался с вопросом – топить ли печи в банном доме или погодить? И все три раза Марья Ивановна неизменно отвечала:

– Как только Левушка или кто-нибудь из гостей приедет, тут же и топи.

– Так ведь не успеет истинный жар к сроку!

– А если они сегодня вообще не приедут?

– Лев Леонидович твердо сказали – будем. И чтоб все было в аккурате.

И так этот Федор надоел, что в шесть вечера Марья Ивановна не выдержала:

– Топи! Если не приедет Левушка, то устроим всему поселку банный день!

Федор и затопил. Левушкин джип подъехал к банному дому, когда было уже совсем темно. С любимым племянником прибыла, как всегда, его секретарша Инна, особа вздорная и прилипчивая, как банный лист, и какой-то незнакомый мужчина. В темноте Марья Ивановна его плохо рассмотрела. Запомнила только, что он был странно одет. Понятное дело – лето, жарко, но ты подбери себе такую одежду, чтобы она на исподнее не была похожа. Нельзя же перед людьми появляться в белых кальсонах! Хотя черт их сейчас разберет, если у дам белый бюстгальтер с панталонами называется вечерним костюмом. Право слово, замухрышку эту Инку именно в таком наряде и видела.

– Левушка, что ж ты так поздно? – запричитала Марья Ивановна, целуя племянника.

– Работа, теть Маш.

– Я уже спать нацелилась.

– А ты ложись. Еще Костик приедет с женой, а больше никого не будет.

– Какой Костик?

– Ты что – Константина Лифшица не помнишь? У него жена – Лидия. Ты с ней еще про Пикассо спорила.

Мария Ивановна помнила Левушкиного сотрудника – рыжего и ражего Константина по прозвищу Фальстаф. А Лидия запала ей в память вовсе не из-за Пикассо, а из-за текилы, до которой томная дама была большой охотницей.

– Кому где стелить?

– Если надо будет, мы сами на втором этаже постелим. Но думаю, мы тебя не потревожим. Останемся все в бане ночевать. Места хватит.

– Так мне запирать дверь?

– Как хочешь. По-моему, гроза начинается, – добавил Левушка, оглядывая небо.

На этом и расстались. Марья Ивановна со спокойной совестью улеглась в кровать. Это одно название – «баня», а на самом деле – моющий комбинат, каприз миллионера с сауной, парилкой, небольшим бассейном и двумя спальнями. Соседствующий с баней дом, в котором летом жила тетка то ли сторожихой, то ли домоправительницей, был куда скромнее.

Марья Ивановна уже не слышала, когда приехала Костикова машина. Пенсионерка спала и видела сны. Рядом, уютно выпростав морду из-под одеяла, почивал Ворсик. Марья Ивановна легла на первом этаже в спальне, которая формально принадлежала племяннику, но он почти никогда в ней не ночевал. Вообще Левушка редко наведывался в свое загородное жилье, всего третий раз за лето прикатил. И в отпуск сюда не приедет. Понесет его нечистая в какие-то Канары.

Широкая итальянская кровать была очень удобной. Отличная придумка человечества – противорадикулитный матрас, так тебя всю объемлет, словно на воде спишь. Спальня была нарядно обставлена, и шторы, и вазы, и трехстворчатое трюмо – все покупалось в дорогих магазинах. Импорт, одно слово, вот только была электропроводка своя, отечественная, а потому барахлила. Выключатель в спальне жил своей собственной жизнью. Щелкнешь кнопкой, а свет не зажжется. Потом подумает и спустя час вдруг и сработает, люстра вспыхнет, как иллюминация. Потом также по своему разумению без всякого чужого вмешательства свет погаснет. Давно починить пора, да все как-то не собрались.

Первый раз Марью Ивановну разбудила гроза. Молнии за окном так и полыхали, дождь лил ливмя. Она закрыла окно, задвинула шторы. Проделывая эти нехитрые действа, она с раздражением думала, что второй раз вряд ли так легко заснет. Помнится, она решила принять снотворное, которое лежало в ящике в трюмо. Вот тогда она машинально и щелкнула выключателем. Свет, естественно, не загорелся, Марья Ивановна выругалась в сердцах и без всякого снотворного легла в постель.

И как отрубило. Она и не слышала, как отгремел последний гром, гроза ушла за Калугу. А под монотонный сон дождя спится, как в детстве.

Глава 2

Второй раз в эту проклятую ночь она проснулась от яркого света. Все пять итальянских плафонов вспыхнули разом, саморегулирующий выключатель опять сработал в удобное для него время. Но не о выключателе подумала Марья Ивановна, открыв глаза. К своему ужасу она увидела склоненную над ней фигуру в плаще… а может, не в плаще, а в балахоне или в блестящем черном дождевике, рукава раструбом. На голове шляпа – черная, широкополая. Видение продолжалось миг, ну разве что чуть-чуть побольше – раз, два, три… и свет опять погас. Дождевик и шляпу Марья Ивановна заметила боковым зрением, а четко она успела рассмотреть только руку с зажатым в ней пистолетом. Рука выпросталась из дождевика, запястье было крепким, пистолет – блестящим, лакированным, как рояль.

И все… свет погас. Нет, не все. Свет не погас, она просто закрыла глаза. Марья Ивановна закрыла глаза и почувствовала, как Ворсик выпрыгнул из-под одеяла. После этого раздался истошный крик, потом стук каблуков – незадачливый убийца стремительно мчался к выходу. Наконец стукнула входная дверь, и все стихло. Когда она открыла глаза, в комнате было темно.

Матерь Божья, что это было? Первое, что сделала Марья Ивановна, вскочив с кровати, кинулась в прихожую и заперла входную дверь. Но что толку ее запирать? У негодяя был ключ! Или не был? Бедная женщина никак не могла вспомнить, закрыла она дверь перед сном или оставила незапертой в ожидании Левушкиных гостей.

После этих стремительных телодвижений надо было сразу принять валидол. Но на это у нее не хватило сил. Марья Ивановна опустилась на лавку в прихожей, отдышалась и сразу стала воспроизводить в памяти происшедшее. Это было так же сложно, как вспомнить последовательность сна. И столько же, сколько в сновидении, было смысла в этой истории. Естественно, убийца покушался на Левушку. Не на нее же! И ведь точно знал, мерзавец, где находится спальня хозяина. Вывод напрашивался сам собой – это был кто-то из своих. Из дачников или аборигенов.

Ну, вспоминай же, трусиха, что успела увидеть за эти три секунды? Лучше всего ей запомнилась рука с пистолетом, его рука в перчатке. Или без перчаток? Но почему именно – его рука? Может быть, это была женщина? Во всяком случае, шаги убийцы были легкими, поспешными… Мужики обычно так топают. И очень много волос на голове. Но пытайте ее, Марья Ивановна не могла вспомнить, были ли это выпростанные из-под шляпы лохмы или попросту борода. Если борода, то наверняка накладная. Когда убийца идет на дело, то лучшего маскарада, чем искусственная борода, не придумаешь. Но не исключено, что это никакая ни борода, а просто шарф. Правда, убийца мог надеть маску, но, говорят, маска мешает зрению. А он целился прямо в лоб. Если лоб на расстоянии полметра, здесь и в маске не промахнешься.

Теперь… шляпа. Она могла быть как мужской, так и женской. С широких полей ее капала вода. Почему она рассмотрела дождевые капли, но не запомнила лица, не удосужилась заглянуть убийце в глаза? Испугалась… да. Очень! Возникло подсознательное чувство, что если она взглянет ему в глаза, то он (или она) тут же выстрелит. Люди по-разному ведут себя при эмоциональном возбуждении. Это либо агрессия и крик, либо полное замирание, желание притвориться мертвым. Марья Ивановна пошла по второму пути, она как бы притворилась мертвой, потому и закрыла глаза.

Убийца испугался включенного света еще больше, чем Марья Ивановна. Разумеется, он решил, что кто-то вошел в комнату. Он же не мог предположить фокуса с выключателем. В ужасе он бросился бежать. Но почему он так истошно заорал?

У Марьи Ивановны мелькнула догадка. Она поспешила в спальную, зажгла настольную лампу. Так и есть. На кипенно-белом пододеяльнике виднелись бурые капли. Кровь! Верный Ворсик почувствовал опасность и в минуту эмоционального возбуждения пошел по первому пути. Он выбрал агрессию и бросился на защиту хозяйки. Мария Ивановна знала, как ведет себя ее кот, если в нем пробуждается боевой дух. Анне Васильевне – левый последний дом – он вцепился в ногу, и даже носок не помешал прочертить на икре две страшные кровавые борозды. А только и дел было, что Анна Васильевна замахнулась на Ворсика шваброй. Кот пугал ее кроликов, потому она и погнала его из сада. Ворсик не сразу стал отстаивать свои права на «гуляю, где хочу». Он выждал неделю, а потом и вцепился в беспечно вышагивающую ногу.

Скандал был страшный! Мария Ивановна потом наказала Левушке купить коробку хороших конфет. Анну Васильевну необходимо было задобрить, потому что именно у нее покупались молоко и сливки для этого полосатого поганца.

Мария Ивановна выглянула в окно. В бане шла своя жизнь, но свет в боковой спальне не горел. Видно, кто-то уже получил свою порцию пара и выпивки и теперь отправился на боковую. Часы показывали начало третьего.

Понимая, что не заснет, Мария Ивановна все равно легла в постель. Теперь ее мучила другая мысль. А ну как убийца-неудачник пробрался в баню и сделал свое черное дело. Правда, она не слышала выстрела, но его и невозможно было услышать в эту грозу. Утешать себя можно было только тем, что убийца не посмеет стрелять из пистолета на глазах Левушкиных друзей. И потом – кто же убивает в бане? Нет. Это совершенно невозможно!

Когда начало светать, Мария Ивановна готова было вскочить и мчаться в баню, чтобы проверить – не пострадал ли любимый племянник. Но на этот раз ее остановил уже не страх, а чувство неловкости. Люди молодые, парятся они всегда с большим количеством спиртного. Их теперь не добудишься. Но есть в компании и разумный человек. Инка, конечно, дрянь, но она никогда не оставит дверь нараспашку.

Глава 3

Предлагаемые читателю события развертывались жарким летом в небольшом поселении, раскинувшемся на высоком берегу чистой и полноводной реки. Я употребляю термин поселение, поскольку затрудняюсь назвать этот населенный пункт дачным поселком, равно как и деревней. Это именно поселение – симбиоз, естественное слияние города с деревней.

На высоком берегу реки Угры произошло то, о чем мечтали большевики. А произошло это потому, что деревня к описываемому времени совершенно умерла. Остались только развалины когда-то гордого собора, обширное кладбище, которое неуклонно пополнялось новыми могилами, покойников сюда везли со всей округи, и пять домов бывших колхозников. Вот к этим кривым, косым, щелявым домам и приткнулись горожане-москвичи.

Место это, называемое Верхним Станом, отличалось удивительной живописностью. Берег, который спускался к реке пологими уступами, зарос пахучими травами и удивительной крупности ромашками. Подножье угора с одной стороны окаймлялось ручьем. Вдоль ручья раскинулись совершеннейшие джунгли, а выше, там, где обнажились рыжие валуны известняка, в каменистую почву вцепились корнями вековые сосны. В бору и по сию пору не вытоптаны разноцветные мхи, а маслят по хорошей погоде столько, что ногу негде поставить, на вырубках тьма земляники. Рай, одним словом.

Обычно деревенские называют горожан, купивших у них жилье, дачниками, хоть те зачастую живут в крестьянских избах, держат кур и сажают огороды. В Стане горожан называли «художниками» – по профессиональной принадлежности двух домов.

Лет пятнадцать назад, сплавляясь по Угре на байдарке, Флор Журавский, сейчас известный в Москве художник, а тогда недавний выпускник «Суриковки», заприметил старый собор и окрестную красоту. Флор и вбил здесь первый кол будущего поселка. Но опять же – какой поселок? Всего пять домов дачного типа, из которого пятый и вовсе был баней.

Однако вернемся в ту сумасшедшую ночь, с которой мы начали наше повествование. Гроза не утратила силы, но отошла от Верхнего Стана, однако совершенно нельзя было понять – в какую сторону. Молнии вспыхивали и справа, и слева, и лишь южная часть неба (та, где по вечерам зависал над кладбищенской сиренью кровавый Марс) была глуха и темна. А север так и бесновался! Иной раз и яркого очерка молний не угадывалось, небо словно вспыхивало апельсиновым заревом – и сразу возникал злобный, басовитый грохот грома. Зарницы высвечивали пойму реки, густые заросли Черного ручья, сосновый бор на том берегу и развалины церкви, конечно. Церковь парила здесь над всей округой.

Двое мужчин стояли на останках паперти, а потом, не сговариваясь, вошли под своды разрушенного храма. Можно описать их со стороны, но только описать, потому речь их, злобная и выразительная, заглушалась раскатами грома. Они были примерно одного роста, но один был худым, масластым, и все сутулился, словно пытался принять боксерскую стойку, а второй – широкоплечий крепыш, по-бычьи наклонял голову. Круглая голова его была столь основательна, что вовсе не нуждалась в шее и держалась на могучем тулове исключительно под собственной тяжестью. Оба размахивали руками, били себя в грудь, что-то доказывая, словом, ругань шла на грани отчаяния. Мужчины уже вымокли до нитки, что, однако, никак не остужало их страстности.

Крича, круглоголовый наступал, а сутулый пятился в глубь церкви. Отдаленный гром заворчал и смолк, и тут же затеяли перекличку собаки. Оба скандалиста смолкли на минуту, озираясь и прислушиваясь, а потом с новым жаром возобновили спор. Речь сутулого выдавала в нем культурного человека, круглоголовый разнообразил свою речь ядреным матерком. Хотя не исключено, что диплом о высшем образовании у него тоже имелся. Как говорится, высшее без среднего, кто их теперь разберет?

– А я тебе говорю, что согласен, – твердил круглоголовый. – Нет у тебя всех денег, отдай те, которые есть.

– Да никаких у меня нет! Ты понимаешь человеческую речь? – отмахивался сутулый. – Я тебе внятно говорю, что все сделаю сам.

– Уговор был? Был!

– Не нашел я этих денег. Я тебе предлагал меньшую сумму, ты отказался.

– А теперь согласен. Только поторгуемся.

– Нет!

– Кусок!

– Пошел к черту! – возопил сутулый.

– Но, но!.. В храме не сквернословить.

– Ты себя послушай!

– Я ЕГО не поминаю. Давай так, девять сотен и по рукам.

– Нет у меня таких денег. Пустой я!

– Не ври. Я сам у тебя видел пачку зеленых.

– Истратил. Я покупку сделал. Важную.

– Что же это за покупка такая?

– Не твоего ума дело!

Пятясь назад, сутулый то и дело спотыкался. Когда-то мощеный церковный пол пришел в полную негодность. Да и вся начинка храма рождала в голове опасные мысли. Идеальное место для убийства! Оконные проемы напоминали пробитые снарядами дыры, кое-где сохранились косо висевшие решетки, и трудно было представить, какой мощностью обладал человек, выламывающий их и завязывающий прутья в узлы. В пределах сохранились фрагменты фресок, свет молний выхватывал из темноты лики святых. Роспись была поздней, для искусствоведов она не представляла ценности, и некому было защитить во времена оны несчастный храм. Удивительно, что сохранилась лестница, ведущая на хоры. Она была металлической. Деревянную лестницу окрестные пейзане давно бы растащили на дрова, а с металлической возни не оберешься. Несколько ступенек, правда, удалось вырвать из своих гнезд, зачем-то они понадобились в хозяйстве.

Ругаясь, мужчины успели протопать через весь храм, не миновали и алтарь, из которого сутулый, сделав зигзаг, благополучно вышел. Разговор зашел в тупик, и единственным желанием последнего было в этот момент допятиться до двери и дать стрекоча. Но в запальчивости он потерял бдительность и ступил на нижнюю металлическую ступеньку лестницы. Может быть, им двигало желание возвыситься над круглоголовым, кто знает. Во всяком случае, этот шаг был ошибочным, сутулый попался, как в капкан. Теперь у него был только один путь – карабкаться вверх, пытаясь поймать рукой несуществующие перила. Не нащупав ногой очередную ступеньку, сутулый сел и взвыл плаксиво:

– Что ты ко мне привязался? Мы же обо всем договорились. Не сошлись в цене, а потому разбегаемся. Так поступают деловые люди.

– Скажите, какой бизнесмен! Ты из себя Гагарина не строй. Я уже на месте! Понял? И при оружии! Не отдашь деньги, так я тебя самого здесь прибью, бесплатно, – круглоголовый схватил сутулого за грудки.

– Пусти, идиот. Пока ты еще никакого дела не сделал. А за обещание деньги не платят.

Сутулый неведомо как вырвался из крепких лап и довольно ловко побежал наверх. Круглоголовый загромыхал за ним.

– Дело сделать, что плюнуть, ты поклянись, что деньги сразу отдашь…

Их фигуры растворились в совершенной темноте второго этажа. Голосов тоже не было слышно, только скрипела, раскачиваемая ветром, висевшая на одном гвозде ржавая ставня.