Текст книги "В аду"

Нина А. Строгая
В аду

© Нина А. Строгая 2016

© Skleněný můstek s.r.o. 2016

© Иллюстрации – Марик Войцех

© Все права автора охраняются законом об авторском праве. Копирование, публикация и другое использование произведений и их частей без согласия автора преследуется по закону.

Часть 1

Гриффит

Кестер проснулся от того, что в лицо ему дышала и фыркала лошадь. Она нежно перебирала губами по его щеке, он слышал ее храп, чувствовал щекочущее прикосновение ворсинок мокрой морды и теплое дыхание. Кестер открыл глаза и увидел перед собою двух всадников. Один, по виду дворянин, примерно такого же, как он, Кестер, возраста, с надменным выражением лица, с черными, ниспадающими на плечи волосами, в отороченном мехом, сшитом из дорогой ткани гауне[1]1
  Гаун – (англ.) – в 15–16 вв. мужская и женская выходная одежда в Англии.


[Закрыть], казался знакомым. Второй, по всей вероятности, слуга, ничем особенным, как и полагается оному, не выделялся. Их лошади обступили Кестера с двух сторон, и то ли от того, что Кестер насквозь продрог, то ли от того, что всадники имели вид довольно неприветливый, он вжался в большой покрытый мхом валун, у которого… у которого не помнил, как оказался. Исподлобья, пытаясь унять дрожь, сотрясающую все тело, он вглядывался в лицо черноволосого господина и никак не мог вспомнить, где раньше встречался с ним.

– Кто такой? – спросил тот.

– Я Кестер, сын барона Харшли, – с трудом выговаривал слова Кестер.

– И откуда же ты взялся?

– Сбежал… сбежал из заключения…

Господин ухмыльнулся, помедлил мгновение, затем спрыгнул с лошади и подошел к Кестеру – чуть склонился и устремил взгляд прямо в его глаза. Не выдержав этого проникающего в само сознание взгляда, Кестер отвернулся, продолжая стучать зубами.

– Я бы попросил у тебя доказательств, но, верно, ты очень похож на барона, – заключил господин. – Думаю, теперь и мне необходимо представиться. Гриффит Да… – сказал он, протягивая руку в черной перчатке. Окончание фамилии Кестер не расслышал из-за налетевшего внезапно сильного порыва ветра, но переспрашивать не стал и, крепко сжав руку нового знакомого, неловко встал на ноги. Гриффит кивнул слуге, и тот, спешившись, подал Кестеру поводья и отступил, и исчез в застилавшем все вокруг тумане. С некоторой неуверенностью Кестер взобрался на лошадь, но как только оказался в седле, спина его выпрямилась, зубы перестали стучать, он ощутил прилив бодрости и легкий восторг.

– Я сам теперь гость твоего отца и был бы рад проводить тебя к нему, – улыбнулся Гриффит странной, немного пугающей хищной улыбкой.

– Нет, подожди… – прежде чем отправиться в отчий дом, Кестер хотел окончательно прийти в себя после долгой, тревожной ночи, проведенной в лесу. – Не знаешь ли ты, где здесь можно поесть и переночевать? Я бы хотел переодеться и… – Кестер осекся, ибо у него вдруг возникло еще одно желание, которое, однако, он, спустя мгновение, без особого труда подавил и посему не стал озвучивать Гриффиту.

– Есть неподалеку одно место, – ответил тот, и улыбка не сходила с его лица. – Оно не в ваших владениях, зато близко, и там, вероятно, нас уже ждет ужин…

Будучи еще несколько минут назад густым и плотным, похитивший и так и не вернувший слугу Гриффита туман совершенно рассеялся, и Кестер увидел дорогу, уходившую вглубь темного, дремучего леса, из которого он, измученный, выполз, упал затем и уснул, и когда Гриффит галопом направил коня в чащу, Кестер последовал за ним.

* * *

По дороге Гриффит поведал Кестеру о том, что старый барон Харшли, вернувшись в его – Гриффита – сопровождении с войны, страдает от серьезных ранений и вряд ли протянет до зимы. И о том, что за многочисленные заслуги перед герцогом отец Кестера пожалован новыми землями, что, впрочем, уже мало его заботит по причине плачевного состояния здоровья.

Несмотря на долгую разлуку с отцом, Кестер слушал Гриффита с интересом, относящимся более не к истории, а к самому рассказчику. Лицо Гриффита с этой неизменной хищною улыбкой, его жесткий пронизывающий взгляд, тихий, сдержанный, лишенный всякой доброжелательной интонации голос настораживали Кестера, но в то же время притягивали какой-то магической силой. С нескрываемым восхищением наблюдал он спокойствие, достоинство и силу в каждом жесте Гриффита. Он также ощущал присутствие чего-то родного и близкого в этом красивом, молодом человеке. Ему казалось, что он давно, давно знает Гриффита, и чувство глубокой симпатии, так внезапно возникшее, так стремительно укоренявшееся в нем, гнало прочь тревогу, и Кестер думал, что хотел бы такого друга, хотел бы такого брата…

Кестер думал еще и о том, что Гриффиту, вероятно, интересно будет узнать что-то и о нем самом, но вот с чего начать повествование, никак не мог решить. То ли с того момента, как он был отправлен на обучение к родственнику, – довольно приближенной Его Высочеству особе, – в самых лучших словах о самых лучших годах жизни, что проходили в постижении искусства воинского дела, на турнирах, соколиных охотах; о посвящении в рыцари, о первом поэтическом посвящении прекрасной даме. О первом своем сражении. То ли с того, как, будучи уже опытным, храбрым воином, он вместе с младшими братьями, которых на его глазах одного за другим пронзали стрелы неприятеля, пытался выбраться из окружения, но без сознания – тяжело раненным в неравном бою – был пленен вражеским войском. В какой-то момент Кестер услышал собственный охрипший голос и понял, что уже рассказывает Гриффиту свою печальную историю.

– И очнулся я уже в их логове. Поначалу ко мне хорошо относились – вылечили рану на плече… – Кестер дотронулся до места ранения, – хорошо кормили, я мог выходить… Они относились ко мне с подобающим моему происхождению уважением, пока… пока ждали выкупа. Но потом… – Кестер вдруг замолчал и задумался. Он вспоминал период заключения, и снова дрожь охватывала его целиком. Выкупа так и не последовало, как объяснили тогда Кестеру, из-за того, что отец отрекся от него. «Кестер никогда не сдался бы в плен, он погиб, как герой и похоронен вместе со своими братьями, со всеми причитающимися ему почестями. И я не собираюсь платить за самозванца, порочащего память моего любимого сына», – звучало в послании барона Харшли. После этой новости Кестер почувствовал себя так, словно в нем разверзлась пропасть и душа вот-вот покинет его – на мгновение он потерял способность слышать, видеть и говорить, и с трудом держался на ногах, но тут же, собрав остатки воли своей и уповая на волю божию, выпрямился и вскинул поникшую было голову, готовый немедленно принять смерть. Однако у графа, пленившего Кестера, были другие планы в отношении узника. И его – дворянина, гордого рыцаря – превратили в раба, дабы перед смертью он смог отработать оказанное его ложной персоне чрезмерное внимание и хлеб, которым его потчевали в ожидании выкупа. Кестера отправили на самые тяжелые и грязные работы, где постоянно унижали и где даже за самую малую провинность подвергали суровым наказаниям. Ах, если бы он мог тогда драться, если бы мог отстаивать свою честь благородно, как делал это в бою с равными себе! Но не было у него ни сил, ни оружия, ни власти!

Кестер вспоминал, как, не в состоянии более терпеть унижения, решил покончить с собой – другого способа прекратить мучительное существование у него не было. Однако это его решение положило начало новым, еще худшим испытаниям. Кестер почти уже осуществил задуманное, как вдруг в то самое стойло, где он затягивал на шее веревку, ворвался разъяренный конюх – огромных размеров, неимоверно грубый и жестокий человек. Он выбил из-под ног Кестера деревянную скамью, и тот какое-то время, хрипя и извиваясь, болтался в петле. Затем конюх освободил несчастного, но только лишь для того, чтобы избить до полусмерти – так, что Кестер несколько дней не имел возможности пошевелить ни рукой, ни ногой от дикой боли, которая распространилась по всему телу и пульсировала теперь в каждой косточке, в каждой мышце, в каждом нерве. Он лежал на холодном земляном полу, выплевывая сгустки крови и обломки зубов, ощущая, как под ним растекается теплая зловонная жижа. Нет, никогда в жизни Кестер не смог бы поделиться этим с Гриффитом, да и с кем-либо в целом мире.

После того, как Кестер все-таки встал на ноги, он был уже не тем Кестером, а был он жалким, волочащим ноги калекой. И то время виделось ему словно сквозь мутную пленку из бычьего пузыря, коей в деревенских домах затягивали окна. Он и сам тогда стал практически невидимым, и не только для других, но в первую очередь для себя самого. Боль его и стыд были настолько невыносимы, что едва-едва не уничтожили его рассудок – Кестер совсем перестал ощущать себя в реальном мире, и тот в свою очередь ответил ему взаимностью. Да, бедняга все так же чистил стойла, все так же смазывал маслом копыта лошадей, но никто уже не приставал к нему, не мучил его, поскольку он и так был доведен до состояния крайнего, пограничного, и нужно было просто подождать немного, пока бы он сам не отбросил концы.

Таким образом следить за ним перестали и уже больше не сажали на цепь, как раньше. И в один холодный, пасмурный день, когда в замке намечались празднования по случаю свадьбы хозяина, и челядь носилась взад и вперед, выполняя различные его поручения, Кестер покинул замок никем не замеченный. Он сделал это ненамеренно, по наитию, повинуясь странному чувству, как будто голосу или флейте, что поет волшебную песню. Кестер не помнил, как вышел за ворота замка и медленно двинулся туда, куда глядели его исполненные тоски и страдания глаза…

Проведя в пути много дней, спотыкаясь от усталости и голода, Кестер добрел до крестьянского дома, расположенного недалеко от глухого, дремучего леса. У ворот он заметил фермера и решил попросить кусок хлеба, ибо живот его будто пронзали кинжалом. Фермер, в сущности, не был человеком, лишенным сострадания, но, к несчастью для Кестера, в тот день у него случилась беда: от какой-то неизвестной напасти полегли все его овцы, посему им незамедлительно овладели и страх и трепет, ведь теперь он не знал, чем будет кормить свою семью и платить налоги. А тут еще этот жалкий оборванец требует от него помощи и смотрит, смотрит на него с такой мольбой. Фермер брезгливо отпихнул Кестера и отвернулся. Кестер не сдавался – и когда фермер увидел, что запястье его сжимают тощие, костлявые пальцы, пред мысленным взором его возникли такие жуткие картины, что он чуть было не закричал. И тогда он схватил Кестера за локоть и потащил в сторону леса. Там фермер что было мочи толкнул беднягу в густые заросли, и Кестер упал и даже не пытался встать, и только неотрывно, с безысходным отчаянием глядел на удаляющуюся фигуру. Внезапно Кестер почувствовал, как раскаленная игла вонзилась ему в бедро, а затем последовал еще один болезненный укол, и еще, и еще, казалось, сотня таких же…

Целый осиный рой мстил Кестеру за свое раздавленное гнездо, и Кестер не помнил, как выбрался из этого жужжащего адского облака, не помнил, как оказался у ручья и, жадно глотая ртом воздух, пытался зачерпнуть воды в ладонь, чтобы хоть немного охладить тот жар и зуд, коими объят был весь его организм. Жар сменялся ознобом, судорогами сводило конечности, а к горлу подкатывала тошнота. В какой-то момент Кестер подумал, что умирает. «Господи, – онемевшими губами прошептал он, – за что? За что же ты так мучаешь меня? И сколько еще будет продолжаться эта мука? Умоляю, избавь… убей меня, ибо я не могу больше так страдать», – и в ту же секунду потерял сознание…

* * *

Очнулся несчастный вечером, в сгущающихся сумерках, по-прежнему охваченный болью и дрожью. Внезапно он услышал шорох и легкий треск веток и подумал, что, должно быть, какое-то хищное животное подбирается к нему, ведомое охотничьим инстинктом. Кестер повернул голову и устремил свой взгляд в том направлении, откуда нечто неосязаемое вот-вот должно было облечься в медведя или волка, но вместо этого из темноты появился человек или кто-то похожий на оного. Как ни пытался, Кестер не мог разглядеть его лица. Он видел лишь высокий силуэт, фигуру, полностью скрытую плащом. Остановившись в нескольких метрах от Кестера, Темная Личность заговорила глухим мужским голосом.

– Зачем ты звал меня? – спросил она.

– Я не звал тебя, – прошептал Кестер, памятуя о том, что не обращался к кому-нибудь кроме Господа, на которого, по его представлениям, странная фигура совершенно не походила. И тут же подумал: «Быть может, в бреду?»

– Да, да, именно в бреду ты и звал меня, Кестер, – читая его мысли, ответствовала Темная Личность.

– Может быть, если ты поможешь мне избавиться от боли, если поможешь умереть быстро, кем бы ты ни был, я буду, я буду очень… и я…

– Да, это в моей власти, – перебила его Темная Личность. – Но, Кестер, – и сделала паузу, – подумай, действительно ли так страшна твоя боль? Настолько ли велико отчаяние? Уверяю тебя, случаются испытания и похуже. Быть может, ты хочешь оставить все как есть? Терпеть и ждать?

Кестер замотал головой.

– Нет, нет, я не вынесу, не вынесу… – прошептал он.

– Тогда могу ли я предложить тебе кое-что другое, кое-что вместо смерти? Новую жизнь, например? Еще одну, в которой ты снова обретешь здоровье, силу, красоту и имя. Ты снова станешь тем, кем был, когда взял в руки тяжелый меч и отправился на войну. Ты сможешь вернуться в свои владения, а также, если захочешь, получить новые. У тебя будет достаточно власти, чтобы, не оглядываясь на закон, творить то, что тебе заблагорассудится, и отомстить всем своим врагам. И не каждый человек, даже очень смелый, рискнет противостоять тебе. Твои подданные будут преданы и покорны, а женщины… женщины падут пред тобою влюбленные, и вряд ли встретится среди них хоть одна, что не станет твоею рабыней.

Кестер слушал эту речь и не мог поверить в то, что нарисованная Темной Личностью картина когда-либо сможет воплотиться в жизнь. Он думал, что это какая-то новая, изощренная пытка – пытка фантазией, пытка надеждой – или странная, с неизвестными ему правилами и, возможно, очень опасная игра, которая, однако, была интересна Кестеру и нравилась уже только тем, что отвлекала от страшной действительности.

– Чего же ты ждешь взамен? – прекрасно понимая, что за все нужно платить, спросил Кестер.

– Хм, – усмехнулась Темная Личность и на секунду задумалась, – я возьму ту, которой ты признаешься в любви, – неожиданно ласково ответила она.

«Снова о женщинах! Вот уж о ком сейчас я волнуюсь меньше всего», – с некоторым негодованием подумал Кестер, а вслух произнес:

– Полагаю, мне хватит тех, которые будут любить меня.

И тут Темная Личность разразилась громким хохотом.

– Ах, как же ты нравишься мне, Кестер! – воскликнула сквозь смех и тут же исчезла во мраке ночи, как будто ее и не было вовсе.

«Так я и знал – игра, бред», – с грустью подумал Кестер, и еще он подумал о том, что, несмотря на все выпавшие на его долю страдания, он совершенно не чувствует злости и вовсе не жаждет мести. Он не хочет подчинять кого бы то ни было, не хочет завоевывать и порабощать, он просто хочет покоя – крепкого и здорового сна. И только-только стоило ему об этом подумать, в ту же самую минуту медленно тяжелые веки его опустились и он погрузился в царство грез…

Однако сны Кестера были так же беспощадны к нему, как и реальная жизнь. Это были кошмары, в которых Кестера всевозможно истязали: вот его жгут каленым железом и он извивается и дергается, словно раздавленный червяк, а вот его дрожащее тело, распятое между четырьмя огромными, мощными кобылами, трещит и рвется на части, когда, подстегиваемые ударами хлыста, лошади тянут в разные стороны. И в этих ужасных видениях Кестер метался всю ночь. Но когда, наконец, забрезжил рассвет и первые лучи солнца коснулись его лица, как будто чья-то невидимая заботливая рука одним движением убрала всю боль и страшные воспоминания, Кестер узрел другие образы, и были они сказочно прекрасны – так знакомы ему, так ему близки. Он узнавал себя в маленьком мальчике, катающемся по траве и хохочущем от восторга, в красавце-рыцаре, гордо восседающем в седле в то самое мгновение, когда, опуская забрало блестящего на солнце стального шлема, готов был немедленно ринуться в бой. Он видел землю, на которой родился: в щедром, ярком солнечном свете – золотые колосящиеся поля, распростершиеся до горизонта; он слышал звонкое щебетанье птиц, журчание реки, тихий шелест листьев; он чувствовал дуновение теплого ветра, несущего ароматы пряных трав и звуки чудесной музыки – нежной девичьей песни, что дарила Кестеру ощущение безмятежного, довольного состоянья, такого, о котором он бесконечно долго мечтал, такого, каким представлял себе свой покой. «Да, я, наверное, еще пожил бы на свете… еще пожил бы, если бы так…» – и убаюканный, умиротворенный, забыв все страхи, горечь, боль, медленно плыл он в ласковом, сладком сне…

Кестер почувствовал, что кто-то трясет его за плечо.

– Эй, эй, ты что, потерял дар речи? – улыбался Гриффит, а Кестер смотрел на него и грустно и растерянно – нет, конечно же, он не мог, не умел рассказать всего этого своему новому приятелю.

– Они вылечили твои раны, а дальше что?

Но Кестер отрицательно мотнул головой и опустил глаза.

– Ладно, что бы там ни произошло с тобою – забудь! Пускай это будет ночным кошмаром, – ободрил его Гриффит. – Мы, кстати, почти приехали, – и указал на старую хижину на опушке леса.

Они въехали на двор, спешились и направились к хижине, дверь в которую отворилась при их приближении, и Кестер увидел высокую, седую женщину. Она пристально посмотрела на него и как будто узнала, и как будто испугалась чего-то в его лице. Потом опустила голову и, бормоча себе что-то под нос, быстрым, коротким шагом направилась в расположенную рядом пристройку, откуда доносилось овечье блеяние.

– Калиста… прислуживает усталым охотникам… таким, как мы с тобой, – сказал Гриффитт, придерживая для Кестера дверь.

Как только вслед за Гриффитом Кестер оказался внутри, его сразу же оглушили восхитительные ароматы еды – простой, но сытной и в большом количестве разложенной на столе. От аппетитного, призывного вида снеди рот Кестера тут же наполнился слюной, и он уж было двинулся к столу, но взгляд его привлекло маленькое, в оправе из слоновой кости зеркальце, лежащее при входе у окна. Осторожно взяв зеркальце в руки, Кестер поднес его к лицу. Последний раз Кестер видел свое отражение, когда жадно, но тщетно пытался напиться из ручья – тогда оно напоминало отвратительную, уродливую маску – распухшее, багровое, с заплывшими глазами-щелками чудовище. Однако сейчас на Кестера серьезными, немного усталыми глазами смотрел молодой, красивый мужчина, и на лице его за исключением двух небольших, полученных некогда в бою и давно затянувшихся, над бровью и подбородке шрамов, не было более никаких изъянов. Кестер дотронулся до губ и носа, как бы желая убедиться в том, что ему не мерещится этот прекрасный образ. Затем провел рукой по светлым, довольно длинным, прикрывающим шею волосам и даже подергал ровные, крепкие зубы, ранее почти все выбитые садистом-конюхом. Некоторое волнение охватило Кестера, когда на мгновение ему показалось, что пред ним снова возник силуэт странной Темной Личности, ведь он решил уже, что лесное происшествие было всего-навсего сном. Кестер отложил зеркало и внимательно оглядел себя всего. Вместо истощенного, израненного скелета, коим помнил себя Кестер, грязные обноски скрывали теперь, правда, довольно худое, но сильное и здоровое тело. И это было его тело. Его высокая, стройная фигура. Кестеру захотелось сорвать с себя старые лохмотья, и он уж было, начав с рукава, попытался сделать это, но тут Гриффит окликнул его с легким нетерпением:

– Ну, что ты там застрял? Не можешь налюбоваться собою? Правда, Кестер? – засмеялся он, наполняя кубок вином.

Немного смутившись, Кестер подошел к столу, опустился на грубую деревянную скамью и, придвинув к себе блюдо, на котором дымилась, истекая соком, баранья плоть, набросился на жаркое. Жадно разрывая мясо руками, Кестер быстро отправлял в рот огромные куски и, не пережевывая, глотал их, тут же запивая вином. И жир тек по его подбородку, а вино капало на шею и грудь. Кестер давно забыл про этикет, с тех самых пор, как вынужден был жить со скотом и питаться, как животное – это совершенно не заботило его сейчас, стремящегося немедля насытиться, даже когда он смотрел на Гриффита, который ел, не торопясь, двумя ножами, промакивая губы платком, и время от времени подшучивал над звериными повадками Кестера.

– Чей это лес? – спросил Кестер с набитым ртом, – Тот, что мы проезжали сегодня.

– Твоего соседа. Да только этот лес и немного земли вокруг – все, что у него осталось. Его старший сын воевал на стороне наших врагов и был убит. В последнем сражении твой доблестный отец раскроил ему череп. Еще двое его отпрысков – повешены. И сейчас барон – беспомощный старик – все еще оплакивает своих сыновей. За ним ухаживает невестка, он зовет ее дочерью, наследницей, и вместе они влачат довольно жалкое существование и не могут защитить даже эти небольшие владения. Думаю, постепенно их разорят окончательно. Все, кому не лень, пытаются оттяпать кусочек, – засмеялся Гриффит и подмигнул Кестеру.

– Да, хороший лес, – задумчиво произнес Кестер.

Он чувствовал, как тепло и хмель разливаются по венам, и, подперев голову руками, сквозь отяжелевшие, полуприкрытые веки наблюдал за тем, как, освещая и согревая так рано наступивший поздней осени вечер, весело скачет пламя свечей, которые одну за другой зажигал Гриффит. Кестеру не хватило бы сил, чтобы встать и дойти до постели, настолько он был сытым и пьяным, и если бы не Гриффит, он, наверное, заснул бы лицом в тарелке или, свалившись со скамьи, прямо на полу. Но тот помог Кестеру добраться до приготовленного для него бесшумной и незаметной Калистой ложа и по-отечески заботливо накрыл пушистыми, толстыми шкурами. В тот же миг Кестер заснул.

Однако удовольствие его длилось недолго – уже посреди ночи Кестер проснулся в холодном поту. Все тот же страшный сон, все те же видения, в которых огромные ломовые кони рвали его на части и смуглый, мрачный человек пронзал его тело железными прутьями. Кестер дрожал и, кутаясь в шкуры, пытался укрыться от страха и холода, которые вновь сковали все его существо. Он пытался звать Гриффита хриплым тихим голосом, почти шепотом – громче у него не получалось, но никто не отзывался. И комната плыла пред ним в зловещем сером сумраке, и там и тут раздавались шорохи и скрипы, и, казалось, все населявшие дом предметы и кухонная утварь ожили вдруг и грозно надвигались на Кестера, а за окнами громко и протяжно выла старая дворовая собака… Только под утро Кестеру удалось, наконец, задремать, и когда закричали петухи, он встал с постели – взъерошенный и злой.

Кестер поднял небрежно лежащий на скамье дорогой гаун Гриффита, накинул на плечи и вышел на двор. Густой туман застилал все вокруг. Тихо блеяли овцы, а где-то вдалеке слышался стук копыт – это возвращался Гриффит, и скоро несущая его лошадь выплыла из тумана, гарцуя и фыркая.

– Где ты был? – недовольно спросил Кестер, хватая лошадь под уздцы.

– Знаешь, живет тут неподалеку одна милая маленькая крестьянская девочка, – довольно ухмыляясь, отвечал Гриффит.

Кестер брезгливо поморщился – кто-кто, а крестьянки, пускай даже девочки, совершенно не казались ему милыми. Он считал их грязными, грубыми созданиями. Он хорошо помнил таких, как они, в свое время не упускавших возможности плюнуть в него поганою шелухой. И потом, как-то уж совсем не вязался образ простолюдинки с утонченным, воспитанным новым другом Кестера.

– Я шучу, Кестер, – улыбался Гриффит, слезая с лошади – одна монахиня… и прехорошенькая. Мы почти уже договорились. Жду не дождусь, когда, наконец, сорву с нее этот уродливый серый наряд, – простонал он в предвкушении. – Ты, кажется, просил одежду? Вижу, моя тебе в пору, так что, думаю, и это подойдет, – и Гриффит протянул Кестеру плотно набитый мешок.

Вернувшись в дом и ополоснувшись водою из стоявшего на столе большого медного таза, Кестер не спеша переоделся. Серый шерстяной дублет[2]2
  Дублет – (англ.) – в 15–16 вв. мужская одежда в Англии.


[Закрыть], подбитый рысьим мехом гаун сидели так, будто специально были пошиты на него, как и высокие кожаные сапоги и невероятно приятный на ощупь, инкрустированный драгоценными камнями металлический пояс, который Кестер застегнул, приспустив на бедрах. Одежда совершенно и необратимо завершила его преображение, и, вновь оглядев себя в зеркало, Кестер довольно улыбнулся, полностью готовый теперь ко встрече с отцом.