Текст книги "Жареный козлёнок бокора Вальдеса"

До доктора, наконец-то, что-то дошло.

– Ах, слы-шали! – потрясённо, полувопросительно протянул он. – Да-да-да-да-да…

Доктор сразу повеселел. Он энергично потёр себе лицо ладонями, потом то ли помассировал пальцами, то ли потрогал, наверное, чтобы убедиться в который раз, свои мешки под глазами.

– О, да!.. Это вы здорово придумали!.. – рассмеялся он от души.

Утро начиналось. Матросы стали готовить завтрак. К костру с каким-то небольшим холщовым мешочком подошёл маллам Ламин и сел, подобрав под себя худые ноги. Он стал что-то доставать из этого мешочка, сыпать себе в рот маленькими аккуратными горстками и жевать с очень довольным видом.

– Что вы такое едите, мастер Ламин? – с интересом спросил у него Платон.

– Уж какая это замечательная штука – поджаренный арахис, – сказал проводник, поднял вверх свою худую чёрную руку с длинными пальцами и довольно улыбнулся. – И чревоугодники, и даже те, кто ест исключительно только для того, чтобы не умереть с голоду, все сходятся во мнении, что вкуснее всего жаренный арахис в виде сладкой подливки к просяной каше… Ну, а я считаю, что лучше его посолить, поперчить и есть с варёной фасолью ньебе1010
  Ньебе – разновидность фасоли.


[Закрыть]… Но жареный арахис вкусен и сам по себе… Хотите попробовать, господин?..

У старого проводника был такой лукавый вид, что Платон рассмеялся и запустил руку к нему в мешок. Потом маллам Ламин протянул мешок мистеру Трелони, потом доктору Леггу, капитану и матросам. Скоро все, даже абиды Платона, попробовали жареного арахиса, и все сошлись на том, что жареный арахис – это вещь. Завтрак на английской стоянке прошёл весело. После завтрака караван тронулся в путь: один за другим лежащие на земле верблюды встали сначала на задние, потом на передние ноги, причём так резко и стремительно, словно хотели выбросить седоков из сёдел.

Солнце моментально поднялось в небо и затопило пустыню ярким светом, и скоро льющийся сверху поток жары пригнул караванщиков к их верблюдам. Караван шёл в напряжённой, словно готовой вот-вот взорваться тишине – песок мягко обволакивал ноги верблюдов и стекал вниз по откосу. Мистер Трелони посмотрел вдаль и прикрыл глаза от невыносимого света… Ничего нет ужаснее пейзажа, залитого всё уничтожающими лучами солнца, подумал он… Тишина звенит в ушах. Солнце иссушает кожу. Редкие кустики зелени жмутся к барханам, а воздух дрожит у земли раскалённой мглой. … И всё здесь было так же и сто, и двести, и тысячу лет назад…

Здесь в пустыне, только на первый взгляд однообразной, каждое изменение пейзажа отмечалось сквайром, чутким ко всяким проявлениям прекрасного, с трепетом: вот высохший корявый баобаб, на вершине которого сидит орёл, вот коричневая гладь озерка, вот группа веерных пальм, окружённая непроходимыми зарослями акаций, а дальше, дальше – деревья редеют, и тянется пустошь, пустошь и пустошь.

Откуда ни возьмись, появились белые птицы размером с курицу, только на длинных ногах и с длинными клювами: шарахаясь и вспархивая, они сосредоточенно ловили насекомых, привлечённых верблюдами, прямо из-под верблюжьих ног. На них смотрели отдыхающие на остовах деревьев стервятники с разинутыми от жары клювами. Белые птицы нисколько их не боялись, занятые своим делом.

Вечером солнце окрасило пески в розовый цвет. Потом отзвучал вечерний намаз, и сразу стало прохладно и темно.

Англичане сидели у костра. В отдалении бродили их стреноженные верблюды, потираясь затылками и животами о землю и кусты, чтобы оставить на них свой запах. Колокольчики их надтреснуто дребезжали в такт движению. Вдруг большой даже по верблюжьим меркам дромедар заревел невдалеке, зарокотал по-звериному, испуская вопли и выпучивая из горла пузырь, надутый воздухом. Он стал кусать и лягать других верблюдов, которые бросились от него врассыпную, а потом подбежал к кострам в страшном возбуждении и ярости. За ним испуганно, с растерянным лицом шёл абид Платона.

У джентльменского костра все замерли – верблюд перебирал могучими ногами, шарахаясь и взметая пыль, в двух шагах от людей. Капитан, быстро вскочив, бросился верблюду наперерез и встал перед ним, не поднимая рук. Он спокойно стоял и смотрел на верблюда, и тот, неожиданно опустив голову к земле, стал тихо и жалобно визжать и реветь, будто выплакивая свою обиду. Очень быстро он затих. Абид Платона увёл верблюда прочь.

Маллам Ламин сказал:

– Уж на что у всех верблюдов скверный нрав, а этот верблюд – просто шайтан какой-то… Как муаллим с ним только справляется…

Ему никто ничего не ответил. Немного помолчав, проводник стал рассказывать:

– Аллах сотворил сперва человека, а потом верблюда… Так говорят бедуины… Верблюд умён, терпелив, подвижен, а ещё он замечательно переносит жару… Ему не страшны горячие барханы и острые камни: его широко расставленные сросшиеся пальцы не дают ему проваливаться в песок… Ему не страшно даже улечься на раскалённый солнцем песок – его огромные мозоли на локтях, груди и коленях напоминают подушки… Верблюд покоится на них, мягкими частями тела не касаясь песка… Ноздри его, как вы знаете, имеют форму щели, и когда поднимается буря и ветер несёт песок, они плотно смыкаются…

Уши верблюда защищены от песка густым волосом, а глаза – двумя рядами длинных ресниц, а так же прозрачным веком… Если песок всё-таки засорит глаза, набежавшая слеза смоет сор… Молоко верблюда такое густое, что поставьте кувшин с ним на солнцепёк – оно простоит трое суток и не прокиснет… А неказистые, приземистые, с короткими и толстыми ногами вьючные верблюды способны переносить на себе невероятные грузы… А уж как долго верблюды могут обходиться без воды – вы сами знаете…

– А правда, что можно спастись от мучительной жажды, разрезав верблюду брюхо и выпив воду из его желудка? – спросил сквайр.

Тут доктор Легг неожиданно сказал:

– Я очень сомневаюсь в этом, мистер Трелони… Я знаю устройство желудка верблюда… Я участвовал в его вскрытии, и хочу вам сказать, что это – сказки… Основное и самое большое отделение четырёхкамерного желудка верблюда, так называемый рубец, набит полуразжёванной зелёной массой… Жидкости здесь мало… Даже если постараться и хорошо эту массу процедить, то воды можно добыть немного… И она зелёного цвета и так дурно пахнет, что запах не уходит даже после кипячения…

Маллам Ламин заулыбался.

– Я, конечно, не вскрывал верблюда, но резать мне их приходилось, – сказал он. – И я считаю, что вы правы, уважаемый табиб…

Время от времени мистер Трелони косился на барханы – из плотной, абсолютной тишины этого места до него доносились какие-то шорохи и непонятные звуки.

– Это бродят пески, – пояснил маллам Ламин, видя настороженность сквайра. – Мёртвый при дневном зное пейзаж ночью оживает… Песок в пустыне живёт своей жизнью, не подвластной никому – ни растениям, ни животным, ни людям. Пески вечно кочуют, но, что интересно, никогда не выходят за пределы Сахары…

Скоро капитан скомандовал «отбой», и все стали, кряхтя и морщась с непривычки, устраиваться на ночлег на жёсткой земле.

****

Незаметно и почти неуловимо характер местности изменился: пески уступили место ровной пустоши, и на пути каравана всё чаще и чаще стали встречаться баобабы. Сезон дождей задерживался, и баобабы стояли голые, без листьев. Огромные в обхвате, коренастые деревья с переплетёнными, корявыми и узловатыми ветвями, среди которых виднелись остатки чьих-то гнёзд из сучьев, стояли тут и там, и мистер Трелони подумал, что они похожи на обрубки-пеньки, поставленные корнями вверх.

Караван всё так же неспешно шёл своим путём, и каждый следующий день повторял предыдущий, но однажды случилось происшествие.

На караван надвигался смерч – одинокий столб коричневой пыли. Он был сам по себе, не исходил ни из какой тучи и был скручен в толстенный жгут, который, то вращаясь на одном месте, то срываясь в диком порыве, извивался змеёй, захватывал увесистые камни и крушил, ломал всё, что встречалось ему на пути.

Старший караванщик на первом верблюде встал. Караван постепенно остановился тоже. Глаза всех были устремлены на смерч – все старались угадать его путь, чтобы обмануть этот раскалённый столб смерти, ветра и пыли, перехитрить его, распознав его страшный танец. Наконец, старший караванщик резко рванул повод своего верблюда влево – весь караван, постепенно набирая скорость, ринулся за ним. Описав крутую дугу, караван скоро оставил смерч за спиной. Мистер Трелони оглянулся: смерч уплывал от них всё дальше и дальше, в том направлении, в котором только что двигался караван.

На вечерней стоянке, ещё до заката солнца, маллам Ламин куда-то отлучился. Потом он вернулся к костру, стал усаживаться на своё место, и по тому, как он улыбался, все поняли, что он принёс новости.

– Что-то случилось, мастер? – с ласковой усмешкой спросил капитан: ему явно нравился их теперешний проводник.

Очень охотно маллам Ламин стал рассказывать:

– У одного караванщика ещё утром разболелся зуб… Целый день сегодня он полоскал его верблюжьей мочой…

– Как?.. Просто мочой? – потрясённо переспросил сквайр.

– Нет, не просто… А с какими-то травами, – ответил проводник, лукаво улыбаясь.

– И помогло? – с интересом спросил доктор Легг со своего места.

– Нет… Не помогло, – ответил проводник, и его большие умные глаза превратились в щёлочками, которые светились едва сдерживаемым весельем. – Решено было больной зуб вырвать… Что сейчас ему один погонщик и сделал…

– И чем же он вырвал ему зуб? – продолжил свои расспросы явно заинтригованный доктор Легг.

– Ну, чем он мог его вырвать? – вопросом на вопрос ответил проводник и поднял свои тонкие чёрные руки светлыми ладонями вверх. – Конечно же, рукой… Вцепился пальцами – и… Voilà!1111
  Voilà! (франц. Вуаля) – Вот!


[Закрыть]…

– Этого не может быть, – запротестовал доктор. – Пальцами зуб удалить невозможно…

– Ну… Может, он у караванщика уже качался, – сказал маллам Ламин и насмешливо прищурился. – Но потом больной сам себе остановил кровь мазью из песка и какой-то таинственной жидкости, состав которой он сообщить мне пока отказался… Не до того ему сейчас, бедняге…

У костра потрясённо замолчали. Тишину нарушил ликующий голос доктора Легга.

– Я всегда говорил… Если пациент очень хочет жить, то любая медицина бессильна!.. – воскликнул он и попросил проводника. – Сообщите мне, как узнаете, состав этой жидкости, ладно?..

Маллам Ламин с удовольствием кивнул. Скоро он стал рассказывать про баобабы.

– Эти деревья вообще характерны для наших мест, – говорил проводник на удивительно правильном английском языке. – В сказках многих наших народов баобаб олицетворяет жизнь, плодородие и является хранителем нашей земли… И мы, здешние жители, нашли применение любой части баобаба… Из коры баобаба изготавливают грубое, прочное волокно, идущее на рыболовные сети, верёвки, циновки и ткани… Молодые побеги баобабов едят, как спаржу – я ел спаржу, когда был во Франции, и знаю, что это такое… В пищу идут и свежие, и варёные листья баобабов, потому что из них варят суп… Используют и сухие листья, как специи… Мякоть его больших плодов, так называемый «обезьяний хлеб», растирают в виде муки и пекут из них лепёшки… Из зёрен плодов выжимают масло. Эти зерна съедобны и в сыром виде, а из прожаренных и измельчённых зёрен варят напиток, похожий на кофе… Разные части баобаба используют и как лекарства, и как амулеты… А уж с дымом от сжигания сушёного плода вы уже все знакомы, господа, – он отгоняет комаров и других букашек…

Тут мистер Трелони довольно закивал головой и спросил, округлив глаза:

– А много у вас этих сушёных плодов, мастер Ламин?..

– Я взял достаточно, – ответил тот, хитро улыбаясь. – Должно хватить нам всем до деревни Н'Дакара… И мне ещё и на обратный путь…

– Сколько мы можем быть в пути? – вдруг спросил капитан.

– Кто знает… На всё воля Аллаха… Может быть, дней десять… Или даже две недели, – ответил маллам Ламин. – Караван большой, идёт медленно, ещё и баранов ведёт с собой… И всегда может что-то случиться…

Внимательно посмотрев на капитана и улыбнувшись ему, проводник опять стал рассказывать про баобабы:

– А из золы коры этого царственного дерева…

Но капитан уже не слушал его. Он почему-то поднялся и пошёл от костра за границу тьмы. Там он встал и замер, всматриваясь, но ещё ничего не видя с яркого света. А потом он вдруг попал в олибу…

Он шёл босиком по песку, на поверхности которого от ветра образовалась плотная корка. Идти было легко, пока капитан ставил ногу на всю ступню целиком, но потом он почему-то стал ставить ногу на пятку, и ноги его начали проваливаться в песок по щиколотку. Более того, иногда под засохшей сверху песчаной коркой оказывалась вода, и тогда он проваливался в песок по колено, уходя ногами на глубину, словно какая-то сила неотвратимо тянула его туда…

Потом кто-то принялся для него готовить дибитери1212
  Дибитери́ – название закусочных и блюда из мяса в Западной Африке.


[Закрыть]: чьи-то быстрые ловкие пальцы крутили, резали большой кусок сырой баранины на маленькие кусочки, заворачивали в толстую коричневую бумагу и бросали на раскалённые угли, а потом он увидел это горячее дымящееся мясо почти готовым и только кое-где красным, кровавым…

Потом невидимые птицы засвистели в ветвях невидимого баобаба, и новый, какой-то щемяще незнакомый запах защекотал ему ноздри, перебивая кислую вонь порохового дыма. Этот запах стоял в тёплом, влажном воздухе, неподвижно зависнув на одном месте, и был он неотделим от многих других знакомых ароматов: от смачного духа городских помоек, от резкого зловония гниющих на отмелях речных устриц, от миллиона оттенков аромата дождя, смешанного с вонью миллиона автомобильных карбюраторов, и от благоухания крошечных белых цветков чайной оливы – глубинной сущности этого города…

Капитан пришёл в себя: его горло, стиснутое воплем, силилось завизжать, кулаки были стиснуты. Он постоял так несколько минут, возвращая резким окриком своё сердце на место, а потом вернулся к костру. Маллам Ламин уже рассказывал про гекконов. Капитан вытер лоб от испарины, сел и прислушался.

– У ящериц-гекконов отсутствуют веки, поэтому в самое пекло им приходится время от времени смазывать глаза своим языком, – говорил маллам Ламин. – Но утром, когда на дюны опускается туман, который осаждается на глазах гекконов влагой, они слизывают эту влагу с глаз, чтобы утолить жажду… А верблюды по утрам лижут камни, на которых после ночной прохлады появляется роса… Так делают в пустыне и верблюды, и другие животные…

Глава 3. В караване по просторам Сахеля

На следующий день пути, ещё утром, в голове идущего каравана раздались гортанные крики, и караван постепенно встал. Скоро верблюды один за другим стали садиться. Погонщики спешивались и расползались окрест, выбирая удобные для себя места – караван явно вставал на дневную стоянку. Англичане тоже спешились. Матросы занялись устройством лагеря. Абиды Платона стали рассёдлывать верблюдов.

– Что-то сегодня рано остановились, господин, – сказал маллам Ламин Платону. – Видно, что-то случилось…

Платон посмотрел на небо. Солнце уже успело подняться высоко и стать раскалённым, белым, лохматым. Зной, несмотря на утренние часы, разливался по всему воздуху. Платон подошёл к ближайшему караванщику и что-то у него спросил. Караванщик ответил, сдержанно жестикулируя. Платон вернулся к своим людям.

– Мальчик-погонщик свалился с верблюда и что-то себе сломал, – сказал Платон, его чёрное лицо было бесстрастно.

– Сломал? – переспросил доктор Легг, он дёрнулся, словно порываясь встать, потом весь как-то осел телом и спросил, опустив глаза к земле. – А что он себе сломал?..

– Какая вам разница, доктор? – строго спросил мистер Трелони. – Вы же не собираетесь, надеюсь, доводить здесь до всеобщего сведения, что вы врач?.. Вспомните Тортугу…

Доктор Легг посмотрел на сквайра глазами, в которых читалось страдание, поморгал растерянно и промолчал, отвернувшись.

– Я сейчас узнаю, что с мальчиком, – успокоил доктора Платон, вставая.

Широким шагом Платон пошёл в голову каравана, придерживая бубу и неспешно раскланиваясь с караванщиками. Через какое-то время он вернулся и сказал:

– Мальчик сломал ключицу… Перелом со смещением… Врача в караване нет…

– А ты сам сможешь ему помочь? – спросил доктор с надеждой.

– Доктор Легг, перелом тяжёлый… Я посмотрел, – ответил Платон. – Я не справлюсь, вы должны понимать… У меня же почти нет опыта…

Доктор Легг засопел, как обиженный медведь, и нахмурился. Его славное, доброе лицо выражало неподдельные боль и отчаяние. Он осторожно, краем глаза, посмотрел на капитана. Капитан, сидевший по другую сторону уже горящего костра, ответил ему твёрдым, жёстким взглядом своих голубых пронизывающих глаз. Доктор Легг засопел ещё громче и потянулся под тагельмуст за своим рыжим бакенбардом, чтобы по старой привычке терзать его – бакенбард он не достал и в растерянности опустил руку. Какое-то время он молчал, потом вдруг сообщил всем:

– При выраженном смещении отломков ключицы возможно повреждение подключичной артерии и подключичной вены…

И тут же он резко спросил Платона:

– Ты посмотрел?.. Внутреннего кровотечения нет?..

– Мне показалось, что нет, – успокаивая его, ответил Платон. – Нет ни бледности кожи, ни слабости, ни холодного пота… На сколько я понял, конечно…

– А дыхание? – спросил доктор Легг требовательно. – Он мог повредить себе лёгкое или плевру…

– Дыхательных расстройств тоже нет, – ответил Платон и перекинул с пальца на палец чётки, которые он перебирал правой рукой.

В сонной дремотной тишине джентльмены молча пили чай в тени шатра и смотрели, как чей-то верблюд-дромедар, вытянув худую пыльную шею, ощипывает листочки с ветвей соседнего дерева. Верблюд какое-то время мерно чавкал, потом неспешно удалился. Колокольчик на его шее задребезжал надтреснуто, постепенно стихая.

Доктор Легг спросил, не поднимая глаз:

– А пальцы руки двигаются?..

– Двигаются, доктор, – безропотно ответил Платон и разморено смолк, только его руки чуть шевелились, перебирая чётки.

Переждав полуденный зной, караван опять поднялся и двинулся в путь за верблюдом старшего караванщика… Верблюды, ведомые им за собой в поводу, мерно шаркали ногами по иссохшей земле, и доктор Легг в который раз подумал, что от дремоты его удерживает только жара и страх свалиться с верблюда, логическим продолжением которого он являлся со своими ногами, раздвинутыми и спущенными по обе стороны седла.

Скоро ноги доктора затекли, и он стал искать возможность вытянуть их и положить верблюду на шею, которая постоянно, всю дорогу, назойливо торчала у доктора перед глазами. Наверное, верблюду это не понравилось, а может быть, он просто очень удивился, потому что, не останавливаясь, он покосился на доктора сквозь свои густые и длинные ресницы, чуть повернув голову с большим горбатым носом и этим напомнив доктору надменного и гордого араба. Доктор поспешил убрать ноги с шеи верблюда. Кончилось всё тем, что большую часть пути он проехал на своём верблюде по-женски, боком, свесив свои длинные ноги с одной стороны широкого верблюжьего бока.

Между тем утрамбованная ветром земля, невыразительно прорезанная кое-где сухими руслами-вади тёкших когда-то здесь рек, опять перешла в песок. Изредка в плывущем мареве перед караваном вставали редкие деревья с сидящими на них хищными птицами.

Пейзаж тянулся однообразный. Один раз им встретились какие-то зверьки, напоминающие белок с пушистыми хвостами и белыми полосками на серой шкурке. Они маленькими стайками скакали среди сухой травы и колючих кустарников, заметая хвостами по песку свои следы. При виде каравана они пришли в страшное возбуждение и принялись кричать, и кричали до тех пор, пока мимо них не прошёл последний верблюд.

К концу дня, на вечернем привале, когда джентльмены собрались у костра, маллам Ламин, не дожидаясь ничьей просьбы, начал что-то рассказывать на своём хорошем английском языке.

– В нашем народе говорят… – лукаво сказал он, потом остановился, загадочно посмотрел на мистера Трелони и повторил. – В нашем народе говорят: «Когда память идёт собирать сухие сучья, она приносит охапку по своему вкусу»…

Все приготовились его слушать, даже матросы насторожились и стали придвигаться поближе. Мистер Трелони, наоборот, встал и торопливо нырнул в шатёр за своей путевой тетрадью для записей. Скоро он вернулся, сел, подвернув гумбаз1313
  Гумбаз – распашное мужское платье с разрезами по бокам.


[Закрыть], и принялся что-то быстро записывать. Наблюдая всеобщее замешательство, Маллам Ламин довольно улыбался всем своим чёрным лицом и ждал, когда все рассядутся и затихнут. В этот момент вернулся Платон, ушедший к старшему караванщику за новостями, и сообщил, что мальчик-погонщик очень плох.

И тут доктор Легг не выдержал.

– Но это же ребёнок, в конце концов! – сердито воскликнул доктор, он покраснел, набычился и стал подниматься с колен. – Платон, веди меня к нему!..

Доктор Легг вбежал в шатёр, где лежали сумки отряда. Скоро оттуда раздался его гневный голос.

– Где моя сумка, мать твою?.. Чёрт знает, что здесь понавалено!.. И вообще!.. Какие-то долбанные пустыни!.. Какие-то грёбаные верблюды, с которых падают дети!.. Совершенно невозможно ничего найти!..

Капитан, который всё это время сидел и задумчиво кусал ноготь большого пальца руки, положенной на согнутую в колене ногу, стремительно встал, тяжело вздохнул и, закрыв лицо тагельмустом, прошёл в шатёр к доктору. Скоро он вышел оттуда с сумкой доктора в руках. Раскрасневшийся доктор Легг поспешно выскочил следом.

Капитан обречённо, исподлобья, посмотрел на Платона. Платон ответил ему понимающим взглядом. Мистер Трелони не спускал с капитана настороженных глаз. Матросы замерли по ту сторону уже совсем погасшего костра. Чернокожие абиды Платона стали вскакивать на ноги один за другим – Платон досадливо махнул на них рукой, чтобы сидели и не мешались, когда их не просят.

Доктор Легг потоптался на месте, неловко закрывая лицо тагельмустом, и решительно сказал:

– Платон, приготовься… Ты будешь мне ассистировать…

****

Они шли по лагерю: Платон и доктор Легг – впереди, капитан с сумкой доктора – сзади. Платон торопливо наставлял доктора:

– Ещё раз напоминаю вам, доктор Легг, что согласно Корану, мусульмане обязаны отвечать на приветствие, используя не меньше слов, чем тот, кто приветствовал первый…

– Тогда нам надо обязательно поздороваться первыми, – сказал доктор. – Я много слов на арабском не знаю…

– Первыми тоже может не получиться, – ответил Платон. – Первыми должны приветствовать: старший – младшего, всадник – пешего, стоящий – сидящего, хозяин – слугу, отец – сына, мать – свою дочь…

– Тудыт-растудыт, как всё сложно, – недовольно буркнул доктор, насупившись. – Хорошо, что мы с тобой не мать и не дочь…

Тут Платон быстро сказал:

– Всё, мы уже пришли…

И добавил со значением, оборачиваясь к капитану:

– Здесь рядом шатёр с невольницами… Видите?

Но доктор Легг уже ничего не видел – он смотрел на своего пациента.

Мальчик сидел, неудобно привалившись к верблюжьему седлу и наклонившись всем телом в сторону больной руки, которую он, прижимая к животу, придерживал другой рукой. Его отец, находившийся рядом с ним, при виде Мугаффаля Абу-л-Фараха, пришедшего к нему с какими-то людьми, встал. Между ним и Платоном последовал обмен приветствиями и пожеланиями, принятый в этих местах. Причём караванщик, пожав Платону руку, сделал, на взгляд доктора, красивый жест, быстро коснувшись своей груди у сердца кончиками пальцев правой руки. Платон ответил тем же. Капитан и доктор Легг поклонились и пробормотали неловко:

– Уа-алейкум ас-салям… И с вами мир…

Платон стал объяснять караванщику, зачем они пришли. Караванщик бросил короткий взгляд на сына, потом пристально посмотрел на доктора и вдруг стал цокать языком и отрицательно покачивать подбородком из стороны в сторону, как китайский болванчик.

Отказал, подумал доктор Легг, моментально вспыхнув и оглядываясь на капитана: кровь хлынула доктору в лицо, он набрал воздуха в грудь, приготовившись спорить и уговаривать. К его удивлению караванщик с поклонами в его сторону попятился к сыну и стал снимать с мальчика повязку. Когда повязка была снята, доктор обомлел и какое-то время стоял с потрясённым лицом, потеряв дар речи.

– Что это такое? – вскрикнул он, наконец. – Что это они ему сделали?..

– Кажется, доктор Легг, это компресс из верблюжьего навоза, – тихо сказал Платон. – Они тут так лечатся…

– Пусть снимут это немедленно! – опять закричал доктор, он обернулся к отцу мальчика и брезгливо затряс руками, показывая. – Немедленно, вы слышите?.. Немедленно!..

– Я сам сниму, доктор, не кричите, – ответил Платон и присел перед мальчиком.

Когда доктор Легг осмотрел своего пациента, он приказал посадить его повыше, хоть на два верблюжьих седла. Мальчика посадили. Доктор зашёл к нему за спину, поднял кверху кисти рук, пошевелил пальцами, внутренне собираясь, и отрешённо посмотрел на караванщика, напряжённо застывшего перед ним…

…каждый травматолог знает, что ключица – это небольшая парная трубчатая кость слегка изогнутой формы, которая соединяет лопатку с грудиной, укрепляя тем самым соединения плечевого пояса. Ключица, как известно, расположена прямо над верхним ребром и служит опорой для лопатки и плечевого пояса, оберегая, таким образом, крупные сосуды подмышки и нервы этой области. Своим грудинным концом она прикрепляется к грудине, а другим, акромиальным – соединяется с лопаткой. При переломе ключицы, этом довольно распространённом и опасном виде травм, восьмиобразная повязка является простым методом, дающим при тщательном выполнении прекрасные результаты.

Каждый травматолог знает, что накладывают восьмиобразную повязку, проходя впереди плечевых суставов, подмышкой и перекрещиваясь сзади между лопаток. Причём с каждым оборотом бинта плечи пациента подтягиваются вверх и назад, и тут самое главное, чтобы положение бинтов не было тугим…

Скоро доктор Легг с помощью короткой палочки наложил восьмиобразную повязку на плечи мальчика.

– Видишь?.. – сказал он Платону. – Натяжение повязки предупреждает смещение наружного отломка ключевой кости кпереди, а вес конечности действует, как рычаг, оттягивая наружный фрагмент от средней линии и исправляя нахождение одного отломка кости на другой… Понятно?.. Запоминай…

Доктор Легг ласково улыбнулся своему пациенту, потом его отцу и сказал:

– Сейчас я сварю отвар из коробочек мака… Пусть мальчик пьёт понемногу – ему будет не так больно… А завтра утром я приду посмотреть, как держится повязка… Всё будет хорошо…

Платон стал переводить слова доктора, от себя добавив:

– Если будет на то воля Аллаха…

Когда они чуть отошли от стоянки караванщика, Платон тихо сказал доктору Леггу:

– Всё прошло отлично, только не надо было так кричать, доктор…

– Вот тут я с тобой не согласен, принц, – с улыбкой ответил доктор и хитро покосился на Платона зелёным кошачьим глазом. – Ведь мы были очень близко от шатра с невольницами… Понимаешь?..

Чёрное лицо Платона застыло на мгновение, потом он немного удивлённо улыбнулся и со значением глянул на капитана, идущего с сумкой позади. Капитан понимающе прикрыл глаза. Они пошли дальше. Их провожали внимательные взгляды караванщиков, которые очень благожелательно им кланялись.

– В караване новости разносятся мгновенно, – пояснил Платон доктору Леггу.

Один дородный караванщик, бросив свои дела, вышел навстречу Платону и доктору, поклонился им, а потом застыл на месте, буквально, поедая доктора глазами. Доктор Легг тоже остановился.

– Что это вы меня так рассматриваете, сэр?.. – запальчиво воскликнул он. – Хотите меня потрогать?.. Или может, потыкать палочкой?..

– Доктор Легг, он всё равно вас не понимает, – остановил доктора Платон, потянув его за рукав. – Пойдёмте, сэр…

Платон улыбнулся караванщику приветливо и ещё раз поклонился. Он, капитан и доктор Легг пошли дальше. Караванщик, донельзя потрясённый властным напором таинственного табиба, ещё долго стоял и почтительно кланялся ему в спину.

****

На следующий день пути караван нагнал путник на белом верблюде, ведущий второго верблюда за собой в поводу. Скоро по каравану распространилась весть, что этот путник – гриот.

На дневной стоянке маллам Ламин стал рассказывать англичанам:

– Французы называют гриотами потомственных профессиональных, нередко бродячих, музыкантов, певцов и сказителей… А у нас, у волоф, их называют «гевель»… И я уверен, что все гевель являются замаскированными колдунами и магами, поэтому их у нас боятся… Умерших гриотов-гевель даже не принято хоронить на кладбищах, чтобы не испортить землю – их тела просто засовывают в дупло баобаба… Традиции гриотов передаются от отца к сыну, и так из века в век. Собственно, они не только музыканты… Если гриот живёт при дворе, он занимается воспитанием наследника престола, он может быть советником в сложных государственных вопросах и посланником в другую страну… Гриот участвует в судебных разбирательствах и различных праздничных церемониях, он сочиняет гимны во славу своего повелителя, а главное – он хранит историю его рода… Но я считаю, что все гриоты – заклинатели духов, джинов и прочей неприятной нечисти… А ещё они могут разговаривать с мёртвыми, уж я-то знаю…

Тут проводник увидел какого-то своего знакомого, проходящего мимо, замахал ему рукой, легко для своих лет поднялся и ушёл. Капитан повернулся к мистеру Трелони и доктору Леггу и быстро сказал:

– А между тем, мы ни на шаг не приблизились к решению нашей задачи… Мы всё ещё не знаем, есть ли наш юнга в шатре с невольницами или нет…

– Доктор Легг сегодня утром, осматривая повязку мальчика-погонщика, опять громко кричал на меня, – сказал Платон с тихой улыбкой. – Значит, если наш юнга там – он нас слышал…

– А если он не там? – испуганно спросил сквайр.

– Тогда это будет конец всему, – ответил капитан. – Будем надеяться, что он – там, но связан и не может подать голос…

– Что же нам делать? – спросил Платон.

– Я об этом думаю, – сказал капитан.

Дневной переход ничего нового не принёс. Жаркое солнце медленно двигалось к горизонту, делая тени, ползущие по земле вместе с верблюдами, длинными, вытянутыми и нереальными. Ближе к вечеру караван вышел к эргу1414
  Эрг – территория, покрытая песчаными горами.


[Закрыть] и встал лагерем невдалеке, потревожив звенящую тишину окрестностей. Караванщики принялись разводить костры, собираясь готовить нехитрый ужин. Соскучившись за день по общению, они перебрасывались шутками и смеялись, кто-то громко жаловался другому на жизнь. Под лучами низкого солнца барханы из бледно-жёлтых быстро превращались в золотистые.

– А эти дюны нас не засыпят ночью? – спросил у Платона доктор, покосившись на горы песка.

– Не должны, – ответил Платон. – Некоторые барханы, действительно, очень быстро передвигаются… А в других местах, в эргах, барханы совершенно неподвижны. Они намертво схвачены корнями растений… Между такими барханами даже проходят постоянные караванные пути… И так из года в год…