Текст книги "Рождественская сказка о любви"

Рождественская сказка о любви

Рассказ-трейлер к роману-серии «Достояние Англии».

В самом конце декабря 1738 года над всей Англией с нескончаемым упорством шёл снег. Хлопья были большие и липкие, порывами налетал холодный ветер, резавший лёгкие, и бедняки, у которых не осталось денег на дрова, утешали себя тем, что это на небе линяют святые ангелы. Природа словно хотела наверстать упущенное и усыпать всё королевство к празднику.

Город Бристоль получил свою порцию снега. Шквалистый ветер пронесся над Ирландским морем, от Ньюпорта до причальных стенок порта, завывая в оснастке стоящих на якоре кораблей и осыпая их палубы зимним покровом. В узких портовых переулках сырость по-прежнему пробирала до костей, но туман, обычный в это время года, постепенно рассеялся.

Высоко над землёй снег ложился на рельефы башен церкви Сент-Мэри-Редклифф, окутывая белыми шапками её ажурные каменные плетения и наглухо заваливая ниши – на резьбе оконных переплётов наросли сбившиеся на сторону снеговые подушки, и карнизы вмиг потеряли свою обычную прямолинейность. К Рождеству все дома в городе оказались благолепно укутаны на зиму, улицы стали белы и чисты, как новорожденные, а деревья застыли в торжественном и важном сияющем уборе.

С раннего утра кое-кто из горожан вышел разгребать снег перед своей дверью. Соседи перекликались друг с другом, и в голосах их чувствовалось предпраздничное нетерпение. Все, казалось, чего-то ждали, но непременно чего-то радостного, и такого, для чего бы стоило жить дальше…

****

После рождественской службы у миссис Трелони собрались гости, вместе с хозяевами их было девять человек.

Дамы принесли с собой в подарок свечи, празднично украшенные золотой фольгой, яркими лентами и цветной бумагой, и обсуждали их. Джентльмены, сидя на диванах и креслах, посматривали на дам и тихо улыбались. От зажжённых свечей всем стало светло и радостно.

Миссис Трелони обратилась к гостям:

– Мы отпустили слуг на сегодня. Но к столу всё уже готово. К тому же нас так много, женщин… Неужели мы не накроем на стол?

– Безусловно, дорогая, – сказал мистер Трелони, вставая. – Тем более что мы, кавалеры, вам поможем.

И они направились в столовую. Здесь оказалось холодно, хотя комната была освещена – на столе, убранном богатой белой скатертью, горели канделябры.

Миссис Трелони всплеснула руками и обратилась к мужу.

– И никто из слуг не растопил камин! Джордж, ты посмотри только! – в голосе её слышалась неподдельная досада.

– Ах, Труда, какие пустяки, не изволь беспокоиться… Сейчас мы всё устроим! – отозвался мистер Трелони.

Он подлетел к камину, заглянул в него и закрутился вокруг себя в поисках дров. Дров не было. Тогда он мило улыбнулся супруге и сказал:

– Вы, леди, идите на кухню, а мы займёмся дровами.

Миссис Трелони с миссис Уинлоу и юной Мэри, подхватив юбки, пошли из столовой. Сильвия двинулась следом за всеми, как вдруг мистер Трелони окликнул её в спину:

– Сильвия, дорогая, а где можно взять дрова? Покажи нам.

Девушка обернулась к нему – на капитана Линча она за всё это время не посмотрела ни разу, обращаясь только к Томасу и доктору Леггу.

– Да, конечно, пойдёмте, дядя, – ответила она и направилась из столовой.

– Капитан, помогите нам, – попросил мистер Трелони капитана. – А остальные пусть принесут и расставят стулья.

Когда за дровами ушли, доктор Легг сосчитал стулья – их оказалось ровно по количеству гостей и хозяев. Доктор недоумённо хмыкнул, пожал плечами и махнул рукой Платону и Томасу, останавливая их.

Спустя какое-то время в коридоре раздались шаги. Первым в столовую ввалился мистер Трелони, задом распахнув двери для капитана и Сильвии: капитан нёс корзину с дровами, а Сильвия шла рядом с ним, придерживая одно полено на самом верху. Это полено, положенное сквайром в последнюю минуту, почему-то никак не хотело держаться наверху и всё норовило вывалиться из корзины.

Когда капитан и Сильвия стали проходить в распахнутые двери, мистер Трелони всплеснул руками и вскричал:

– Ах, как интересно получилось! Вы несёте дрова и остановились как раз под гирляндой из омелы! А по старинному обычаю, паре, остановившейся на Рождество под омелой, надлежит целоваться – иначе счастье никогда не придёт в этот дом в новом году!

Все подняли головы и посмотрели на верх дверного проёма. Там, украшая наличник, висела гирлянда из веток вечнозелёной омелы, перевитая красными лентами, колокольчиками и сосновыми шишками. На ветках среди узких зелёных листиков виднелись россыпи голубовато-белых ягод, из-за своего цвета кажущихся прозрачными.

Между тем мистер Трелони продолжил с воодушевлением:

– Омелу друиды считали священным растением и символом вечной жизни! Ведь правда же, доктор Легг?

Доктор, который не понимал ещё ничего, моментально откликнулся с необычайным энтузиазмом.

– Совершеннейшая правда, Джордж! А древние римляне ценили омелу, как символ мира!.. Так что – целоваться обязательно!

Тут Сильвия покраснела до самых корней волос и выпустила несчастное полено, которое со страшным грохотом рухнуло на пол столовой. Побледневший капитан поставил корзину и повернулся к девушке. Томас, стоявший у окна с тихой своей улыбкой, захлопал в ладоши. Мистер Трелони и доктор Легг громко, наперебой заговорили о Благовещенье, о трёх мудрецах Востока, о рождественском бревне, о святом Георгии и кровожадном драконе – ни капитан, ни Сильвия их уже не слышали.

Капитан шагнул к девушке, взял её руки в свои, словно бы для того, чтобы удержать, и потянулся к ней губами. Сильвия закрыла глаза и слегка откинула голову в сторону. Сердце её замерло и перестало биться, зато в голове забились сладкие недавние воспоминания…

Поцелуй был долог. В столовой наступила такая тишина, что когда с ветки омелы упала оторвавшаяся ягода, это показалось всем раскатом грома, и тут, словно, оцепенение спало, все шумно зашевелились и стали поздравлять друг друга с Рождеством. Сильвия ахнула, вырвалась из объятий капитана и бросилась из столовой, в дверях столкнувшись с миссис Уинлоу, которая инстинктом, присущим исключительно всем женщинам, сразу же уловила всеобщее замешательство.

– Что здесь происходит? – спросила она, и глаза её стали вдруг чёрными и бездонными, а верхняя губка приподнялась, как от нетерпения.

– Ничего особенного, Сара, – ответил мистер Трелони, галантно целуя её руку. – Просто мы принесли дрова и сейчас затопим камин. С Рождеством тебя!

И все опять принялись шумно поздравлять друг друга. Капитан сидел у камина ко всем спиной и укладывал на решётку крест-накрест тонкие сосновые ветки и прутья для растопки. И только Томас, который не спускал с друга своих тёмных пристальных глаз, заметил, что у капитана дрожат руки.

Вскоре огонь в камине разгорелся, весело и уютно потрескивая, а гости и хозяева, вместе с вернувшейся в столовую Сильвией, сели за стол.

****

Некоторые источники сообщают, дорогой читатель, что раньше на Рождество в старинных домах Англии принято было подавать запечённую свиную или кабанью голову.

Лично я в этом сомневаюсь… Вы когда-нибудь свиную голову видели?.. И что там прикажете есть? Пятачок? Это сколько порций?.. Хотя кто-то и считает, что в свиной голове заключены сплошные деликатесы – язык, мозги, щековина, а для любителей хрящики пожевать – уши.

Бр-рр!.. Даже подумать страшно, если всей еды здесь – три-четыре сантиметра от жирной кожи до кости, причём еду эту, чтобы сразу не остыла, надо ещё постепенно срезать маленьким острым ножичком. Нет, скорее всего, в этом блюде главным считалась та каша, в которой эта голова запекалась. Её, покрытую остывающим свиным жиром, наверное, и ели древние англы… Фу!

Так что, давайте, я вам лучше опишу рождественского гуся – вот это птица, так птица, хотя современные англичане почему-то предпочитают к Рождеству запекать индейку.

Согласно одной красивой легенде на Рождество 1588 года английская королева Елизавета I как раз наслаждалась жареным гусем, когда ей сообщили о гибели Непобедимой Армады – самого мощного по тем временам флота короля Филиппа II Испанского. Окрылённая этим известием, королева сочла жареного гуся благоприятной приметой и повелела на Рождество подавать ей всегда жареного гуся – на счастье.

И совершенно не важно, что Гравелинское сражение английского и испанского флота в Ла-Манше произошло 8 августа по григорианскому календарю. А, может быть, легенда перепутала Рождество и день святого Михаила. Главное, что с тех пор на Рождество в английских семьях стало принято готовить гуся, а позднее эта традиция охватила всю Европу. А может, всё получилось совсем наоборот, и традиция из Европы перекочевала на острова.

В общем, это пустяки и совсем неважно!

Так вот, о гусе… Упитанный, но не жирный, зажаренный до румяной корочки, блестящей от мёда, которым он смазан для придания аппетитности, украшенный корнишонами, печёными яблоками и мочёными ягодами, под соусом из красной смородины рождественский гусь – это подлинное украшение стола, на которое все-все без исключения смотрят с чувством, по силе своей приближающимся к экстазу!

Ах, какие дивные краски! Какое звучное сочетание янтарно-золотистых, медово-карамельных и молочно-сливочных оттенков! Какая насыщенная гармония контраста с тёмно-синими сливами, коричневато-зелёными оливками и нежными листьями свежего салата, выложенными на блюдо! Боже мой!.. А если и дальше продолжить колористические изыски, то можно со всей определённостью сказать, что ко всему этому красочному пиршеству на художественное полотно под названием «Рождественский стол» просится красное бургундское вино в «старом стиле», высокотанинное и крепкое. И в заключение любой художник вам охотно пояснит, что для полного великолепия эта картина настоятельно требует звучных завершающих коньячных мазков!

В старину в Англии к гусю подавали отварной лук-порей с уксусно-масляной подливкой, маринованные артишоки, а после открытия Америки сюда добавился запечённый картофель. И испокон века в этот день пеклись пироги с гусиными потрохами, пироги из баранины с луком, пироги с телятиной и пироги с курицей. И, представьте себе, ещё и пироги с голубятиной: слоёная начинка из яблок, бекона, лука, баранины и, конечно же, рубленого мяса молодых голубей. И в центре этой румяной со всех боков роскоши – огромный золотистый гусь. Ах!.. Ах!.. Ах!

      Вот приблизительно такой гусь стоял сейчас на столе в столовой. Разрезать гуся полагалось хозяину дома, что мистер Трелони и проделал, причём с исключительным искусством. Сначала он отрезал крылья и ножки, ведя острым ножом вокруг них – кожица гуся захрустела, на блюдо потёк сок, а по столовой поплыл густой, насыщенный аромат. Потом он разрезал грудку по центру от одного конца к другому, прорезая до кости, затем отделил сочное мясо ножом от костей, проведя от центра вправо и влево, и нарезал его порционными кусками. Первый кусок он галантно положил на тарелку супруге.

И если у вас при чтении этих строк, дорогой читатель, не потекли слюнки, то, значит, я просто плохо рассказываю!

Все смотрели на разделку гуся, не отрываясь, поэтому никто не заметил робкого и нежного взгляда юной Мэри Уинлоу, которым та смотрела на капитана. В этом взгляде была грусть одиночества и терпеливое ожидание всепрощающего, глубоко запрятанного чувства…

Обед, безусловно, удался. А в завершении был подан ещё плам-пудинг – одно из самых излюбленных блюд английского рождественского стола. В столовой погасили почти все свечи, облили пудинг ромом и зажгли, и он горел синим пламенем, пока весь ром не выгорел, и пока у пудинга не появился своеобразный, неповторимый вкус и аромат. А потом пудинг разрезали.

И конечно, вам интересно знать, кому досталось кольцо из пудинга?

А попало оно, по чистой случайности, между двумя кусками, которые отдали двум молодым леди – Мэри и Сильвии. Монета досталась Томасу Чиппендейлу, чему он немало удивился, серебряная подковка – мистеру Трелони, и он галантно передал её жене. А пуговицу обнаружила миссис Уинлоу, и она звонко смеялась, закидывая назад голову с высоко взбитой причёской. При этом её короткая верхняя губка приоткрыла ряд мелких жемчужных зубок, и мистер Трелони, ненароком, заметил, как зачарованно смотрел на молодую женщину доктор Легг.

Капитан Линч, которому никогда ничего не доставалось в лотереях, сказал, что он и не рассчитывал, а Платон счастливо улыбался, как мальчишка, глядя на всех. А главный тост за праздничным столом был, конечно же, «Your good health!» – «За ваше здоровье!»

Потом гости стали расходиться.

– Как сегодня холодно, вы не находите? – сказал в прихожей доктор Легг, приближаясь к миссис Уинлоу с её плащом, подбитым пушистым мехом.

Миссис Уинлоу посмотрела на него расширенными зрачками, лицо её испуганно дрогнуло, она опустила глаза и ничего не ответила. Отвернувшись неловко к миссис Трелони и улыбаясь натянутой улыбкой, миссис Уинлоу стала торопливо закутываться в шаль.

– Позвольте мне проводить вас, – продолжал доктор тихо, стоя перед нею с жалко опущенными руками, на нём лица не было.

– Да-да, дорогая, – поддержала доктора хозяйка. – Пусть доктор Легг тебя с Мэри проводит!

– Ах, не стоит беспокоиться, сэр! – вскричала миссис Уинлоу. – Мы и сами дойдём прекрасно – все улицы сегодня хорошо освещены! До завтра!

И она, схватив дочь за руку, бросилась в двери.

Когда джентльмены вышли от Трелони, доктор сказал капитану с обречённой улыбкой:

– Женщины меня не любят.

– Перестаньте выдумывать, доктор, – ответил капитан.

Он натянул поглубже бобриковую шляпу с заломленным полем и обернулся из-за плеча на Платона и Томаса: идут ли они?

– Я уверен, что она это сказала, не подумав, просто от неожиданности, – продолжил капитан. – Так бывает, я по себе знаю… Ведь и мы, мужчины, тоже, впопыхах сказанём что-нибудь, а потом и сами удивляемся. Я уверен, что она уже сейчас раскаивается и сама не рада, что так вам ответила.

– Нет, не успокаивайте меня, капитан! – заспорил доктор с твёрдым убеждением в голосе. – Я чувствовал это всегда! Женщины меня не любят!

– Несусветная чушь, сэр! – вскричал капитан. – Просто мы, английские мужчины, не завзятые сердцееды, мы не велеречивы, и не больно-то обходительны. Для нас ухаживание за дамой, – словно хитрая игра, главная цель которой избежать оскорбления и неловкости для себя. Вот почему вы не настояли сейчас на своём?

– Ну! – Доктор заметно опешил. – Я подумал, что это не куртуазно по отношению к даме.

– Вздор! Вы должны были настоять на своём, причём сделать это куртуазно! – воскликнул капитан. – У вас бездна обаяния, Джеймс! Так что же вы им не пользуетесь?

Он внезапно остановился прямо посреди тёмной улицы и взял руку доктора в свои. При этом ничего не подозревающие Томас и Платон чуть не налетели на них сзади. Только капитан и доктор этого не заметили, потому что капитан прижал руку растерянного доктора к своей груди и сказал ему низким голосом, глядя на него из-под опущенных ресниц:

– Дорогая, зачем вы так говорите? Ведь если с вами что случится, я никогда себе не прощу, что не проводил вас… Вы хотите, чтобы я умер, мучаясь жестоким раскаянием?

И столько ласки было у него в глазах, причём ласки призывной и всё понимающей, что у доктора кольнуло сердце.

– Вот как вы должны были ей сказать, – продолжал капитан уже обычным своим голосом, отпуская руку доктора.

И они снова пошли по улице: двое – впереди, двое – сзади. Снег хрустел у них под ногами, ветер развевал полы одежд и скрипящие вывески мелких лавочек, встречающиеся по пути.

Какое-то время капитан и доктор шли молча.

– Она вам очень понравилась? Миссис Уинлоу? – вдруг спросил капитан, поводя плечами и кутаясь плотнее в плащ.

– Да… Очень, – глухо ответил нахохлившийся доктор в воротник своего плаща.

Он почему-то вдруг ужасно забеспокоился о том, как миссис Уинлоу с дочерью добралась до дома.

Тут капитан сказал:

– А холодно сегодня, однако, господа. Хорошо, что мы уже пришли.

И первым взбежал на крыльцо.

****

На утро следующего дня Сильвия написала письмо лорду Грею.

В нём она писала, что он прекрасный человек и достойная партия для любой женщины, но она просит её простить, если только это возможно, потому что ей никак нельзя выйти за него замуж – это просто не в её силах.

Письмо получилось не совсем гладким, сумбурным, но у неё уже не было сил его править. Не доверяя слугам, Сильвия сама отнесла письмо в почтовое отделение. А поскольку то было закрыто по случаю праздников, то она не пожалела времени и отнесла письмо, к немалому удивлению почтмейстера, к нему домой, только чтобы оно с первыми же днями нового года ушло по адресу.

В этот второй день Рождества по всей Англии справляли «Boxing Day» – буквально, «день коробки или ящика» – ящика не простого, а с подарками, конечно. По традиции в этот день, день святого Стефана, в церквях открывали копилки-коробки с пожертвованиями, и их содержимое священник раздавал бедным.

О пожертвованиях и начала говорить миссис Уинлоу, когда пришла к своей старой подруге Гертруде Трелони. И уже потом миссис Трелони спросила у неё, пытливо заглядывая в глаза:

– Скажи, Сара, почему ты вчера не приняла приглашение доктора Легга проводить тебя? Джордж отзывается о нём, как об очень достойном господине… Он тебе не понравился?

Миссис Уинлоу заметалась глазами, потом уставилась в одну точку и, наконец, пролепетала:

– Ах, Труда, совсем не в этом дело.

– Да в чём же, дорогая? Скажи! – не отставала та.

– Я не знаю… Я почему-то так испугалась! – прошептала миссис Уинлоу. – Наверное, я уже отвыкла от мужчин.

Проговорив это, она посмотрела на подругу огромными зрачками затравленной лани. Миссис Трелони заулыбалась и облегчённо сказала:

– Ну, если дело только в этом? А к мужчинам легко привыкаешь, поверь…

– Нет, дело не только в этом, – вдруг твёрдо произнесла оправившаяся от смущения Сара Уинлоу, и веер быстро забился в её руке. – Мужчины всегда пропадают… Вот ещё вчера он ходил возле тебя, вздыхал и делал тебе комплементы, а завтра… После того, как ты отдала ему самое дорогое, что в тебе есть – тело, а главное, душу… Глядь – а его уж нет! Исчез, испарился, оставив тебя страдать и надеяться, что он ещё появится… Я так устала от этих надежд и ожиданий! Лучше быть одной!

Миссис Трелони застыла, не зная, что на это ответить.

Тут доложили о приходе новых гостей, и она, нежно обняв подругу, ушла их встречать.

****

Новый год капитан Линч, доктор Легг, супруги Трелони с юной Сильвией и миссис Уинлоу с дочерью Мэри встречали в загородном поместье лорда Бриффилда,

Дом лорда Бриффилда был огромный, старинный, тёмный, средневековый. Один только камень его заметённого теперь снегом двора, истоптанный, затёртый ногами многих поколений людей, по нему ходивших, выглядел старым и мудрым, как философский фолиант. Так и представлялось, что круглые высокие башни по углам замка возводились ещё для астрологов, и что сейчас там непременно бродят привидения, а загадочные ниши, полускрытые в цоколе, казались замурованными пыточными камерами. Но штат слуг был большой и хорошо вышколенный, а весело трещавший огонь в каминах гостевых комнат удивительным образом поднимал упавшее, было, настроение.

Наступал 1739 год этого поистине галантного ХVIII века, проникнутого преклонением перед женщиной, в которой по тогдашней моде всё должно было быть миниатюрно и в то же время округло и румяно. Придворные кавалеры не отставали от дам, используя в своём арсенале яркую косметику, пудреные парики, банты, высокие каблуки и обилие кружев. Мускулы, загар, грубые черты лица – всё это считалось не приемлемым для мужчин того времени, потому что являлось признаками презираемого труженика.

Поэтому, когда гости лорда Бриффилда увидели обветренных и загорелых капитана Линча и доктора Легга, а ещё мистера Трелони с его свежим шрамом на щеке, они оказались несколько шокированы, особенно дамы. Но уже через какое-то время общения с нашими джентльменами, а больше, конечно, под действием обаяния капитана Линча мнение их изменилось. А когда того избрали «лордом беспорядка», тут уже веселье не прекращалось ни на минуту.

И целый день в доме раздавался смех – многоголосый, шумный, радостный, и беспрестанно кто-то из гостей хохотал, упав в объятия соседа или соседки, кто-то всплёскивал руками, округлив глаза и зажав себе рот, кто-то, отдуваясь, обмахивался кружевным платочком, оглядываясь в беснующемся море вееров, высоких дамских причёсок и мужских париков, а дети в восторге визжали и прыгали по комнатам, потому что когда же и не попрыгать ещё, как в то время, когда взрослые, сами уподобившись детям, на тебя внимания не обращают?

Ну, сущий Бедлам, да и только!

И среди этого Бедлама капитан беспрестанно находил лихорадочные чёрные глаза Сильвии Трелони, которые безмолвно твердили ему, ему одному: «Люблю! Люблю тебя!»

К вечеру в замок приехали музыканты, и все в доме тотчас же поняли, что будет бал. Джентльмены принялись загадочно улыбаться, а дамы бросились к своим горничным, чтобы пересмотреть с ними в который раз наряды.

Ровно в восемь часов вечера лорд и леди Бриффилд объявили начало бала.

Музыканты заиграли торжественный и величавый менуэт. Общество быстро разбилось на пары. Хозяин с хозяйкой раскланялись друг с другом, начиная танец. И вот уже дамы кружатся с высоко поднятыми головами, меняются местами, кавалеры галантно смотрят на них – руки согнуты в локтях, кисти рук изящно приподняты, размеренные маленькие шаги чередуются с приседаниями и чопорными реверансами.

Капитан первый менуэт танцевал с Сильвией. Он ласкал её глазами из-под их поднятых рук. Он и Сильвия плавно скользили, отступали и наступали друг на друга, уходили и опять встречались, и везде, в каждом жесте, в каждом повороте головы на капитана смотрели сияющие глаза девушки, которые безмолвно твердили ему: «Люблю! Люблю тебя!»

А потом последовала череда всевозможных танцевальных тем – французских, немецких, английских. И в радостной суматохе бала никто из гостей, занятых танцами или беседой не замечал мисс Мэри Уинлоу, безысходно сидящую у колонны. У неё были закрыты глаза, и только нервное трепетание веера говорило о том, что она не спит, а всё чувствует и понимает, и если бы кто-нибудь из высоколобых и важных мужчин заглянул сейчас в её головку, то поразился бы горечи мыслей маленькой Мэри.

«Эффекта Золушки не бывает», – думала девушка, а веер в её руке ходил всё сильнее и сильнее… Не бывает! Не бывает! Всё это выдумали сказочники, чтобы заморочить нам голову… Вот я стою на балу в красивом платье, с причёской, а на меня никто не смотрит! И он не смотрит… А потому, что новое платье – не главное, а главное то – что я осталась прежней, испуганной и робкой, и стою сейчас, замирая от ужаса, как будто платье на мне старое, и причёска старая, и ничего тут не поделаешь, меня не сделает новой ни одна фея в мире! Ни одна. Ни одна.

У Мэри были закрыты глаза, поэтому она не видела, как в перерыве между танцами к капитану подошла её мать, и тот оглянулся на Мэри и направился к ней, пробираясь среди гостей. И скоро она услышала самый прекрасный для неё голос на свете, голос капитана Дэниэла Линча, который произнёс:

– Разрешите пригласить вас на следующий танец, мисс Мэри.

И она открыла глаза, уже полные слёз, ахнула и протянула капитану руку.

Бал разгорался, и капитан Линч танцевал с другими дамами, как истинный моряк уверенно лавируя в волнах кружев, пене тюля, море бантов и лент. Из наших героев не танцевал один только доктор Легг. Он стоял в углу за колонной, не спускал глаз с миссис Уинлоу и твердил, что танцевать ему совсем не хочется.

Но вот заиграли гавот, и Сильвия, только потому, что не спускала с капитана глаз, увидела, как тот настойчиво стал подталкивать доктора Легга в сторону миссис Уинлоу. И когда, наконец-то, доктор с миссис Уинлоу заскользили в танце, капитан увлёк Сильвию за самую дальнюю колонну и там, всего на одно мгновение, притянул к себе и поцеловал.

Потом он сделал шаг назад и страшно побледнел, что стало заметно даже в неярком свете канделябров – казалось, что вся кровь внезапно отхлынула от его лица.

– Я прошу вашей руки, – начал говорить он и тут же запнулся, уже побагровев под загаром. – То есть, не прошу! Не могу просить! Ах, чёрт, что я говорю!

Он совсем смешался и прошептал умоляюще, обречённо, прижимая руки к груди:

– О, пощадите! Ради всего святого.

Сильвия стояла, вся помертвев, не зная, что и думать. Наконец, капитан опять собрался с силами и выговорил:

– Я люблю вас! Боже, как я вас люблю.

На его глазах заблестели слёзы. Сильвия бросилась к нему, капитан сжал её в объятиях и опять поцеловал. Никто из них не смотрел наверх. Там, украшая наличник двери, висела гирлянда из веток омелы, среди узких зелёных листиков которой виднелись россыпи голубовато-белых, кажущихся прозрачными, ягод.

– Ты будешь меня ждать? – спросил капитан у девушки, оторвавшись от неё на мгновение.

– Да, да, да! – прошептала она ему, открывая глаза: дыханье капитана обжигало её и пронзало всё тело томлением. – Я буду тебя ждать хоть всю свою жизнь!

И тут, словно сговорившись, все часы в доме зазвонили полночь, и это была только середина бала.

****

На следующее утро капитан и мистер Трелони пришли в комнату к доктору Леггу. Тот уже оделся и сидел на своей высокой кровати, безвольно свесив ноги.

– Итак, доктор… Вы с нею объяснились? С миссис Уинлоу? – спросил капитан, и голос его был строг.

– Ну-у… Вообще-то, нет, – протянул нахохлившийся доктор.

– Всё, доктор, приготовьтесь! Сегодня ночью вы штурмом будете брать прекрасную миссис Уинлоу, – сказал капитан, и голубые глаза его азартно засверкали.

– Но если она меня не любит? – пролепетал покрасневший доктор, он окончательно сконфузился и не поднимал глаз.

– Любит-любит… Ещё как любит, – не отставал капитан и обратился к сквайру за поддержкой: – Мистер Трелони, скажите!

– Что? О, да… Жена мне говорила – любит, страдает, – моментально поддакнул сквайр, он принялся тереть свой шрам на щеке и добавил успокаивающе: – Кучу снега под окна слуги уже навалили.

– Какую кучу снега? Под какие окна? Господа, что вы затеяли? – прошептал доктор отчаянно, на нём лица не было.

– Не мы затеяли, доктор, а вы. А кучу снега – под окна комнаты миссис Уинлоу, потому что вы сегодня ночью полезете к ней в окошко, – лихо произнёс капитан.

– Я? – вскричал потрясённый доктор.

– Да, вы, – отрезал капитан. – А мы вам поможем! Верёвочная лестница к ночи будет готова! Моряк вы, в конце концов, или не моряк?

– Я? – опять воскликнул доктор и приосанился. – Конечно, моряк!

– А если вы моряк, так берите перо, садитесь и пишите, – сказал капитан.

– Что писать? – пролепетал доктор, окончательно растерявшись.

– Письмо. Любовное. Миссис Уинлоу, – скомандовал капитан и пояснил: – Нельзя же заставать даму врасплох? Пишите.

Доктор неловко спустился с кровати, сел, запинаясь, за стол, взял перо и придвинул к себе лист бумаги.

– Пишите, – настойчиво повторил капитан, он задумался на мгновение, поднял выгоревшие брови и стал диктовать. – Влюблён отчаянно, не сплю, ревную… Так не должно быть… Нам надо объясниться… Сегодня в полночь я буду у вас или умру!

Доктор стал старательно писать, наморщив лоб и склонив голову набок. Славное, доброе лицо его выражало сосредоточенность.

– Написали? – спросил его капитан. – Ставьте подпись.

Мистер Трелони быстро подошёл к столу и протянул руку за письмом.

– Давайте письмо, Джеймс, – сказал он. – Я его подложу в комнату к миссис Уинлоу.

Доктор нетвёрдой рукой передал ему лист. Мистер Трелони глянул в текст и помахал бумагой в воздухе, чтобы чернила просохли. Затем он сложил листок в несколько раз и сунул его за обшлаг рукава жюстокора.

– Я пошёл, – сказал он и быстро вышел.

– Боже мой, – пробормотал доктор, хватаясь за голову.

– Не «боже мой», а, чёрт побери! – сказал капитан, хлопая доктора ладонью по спине. – А теперь пойдёмте, посмотрим нашу верёвочную лестницу.

И джентльмены вышли вон.

А мистер Трелони нашёл супругу, сидящую в гостиной с остальными гостями, и незаметно от всех передал ей письмо доктора, которое миссис Трелони, прикрывшись веером, спрятала за корсаж платья.

Интрига завертелась.

****

Днём гости лорда Бриффилда, сами хозяева с домочадцами и их общие многочисленные слуги и служанки весёлой гурьбою пошли к речке кататься с горки, и там был смех, игра в снежки и перевёрнутые нарочно санки, горячий портвейн и холодные закуски, многочисленные озорные и томные взоры, нарочитые капризы дам и ревнивое соперничество кавалеров.

       А по возвращении в дом они пели, свистели птицами, решали шарады и переодевались в старинную, оставшуюся от дедушки лорда Бриффилда, одежду, которую слуги принесли с чердака. Они играли в «А что это у покойника» и «Я садовником родился», они опять много шутили и смеялись, а капитан Линч, который был в этот вечер особенно в ударе, опять перетанцевал со всеми дамами подряд. Он пел, он свистел, он смеялся громче всех, но горящие глаза его при этом неотрывно следили за Сильвией Трелони, отмечая каждый её шаг, каждый её жест.

Под вечер разошедшийся капитан показал всем, что такое матросская жига – музыканты для этого взяли старинные скрипки, прозванные «жигой»-окороком за необычайно выпуклую форму. Доктор Легг не смог удержаться и составил ему пару, и они вдвоём очень лихо подпрыгивали, выбрасывали ноги в стороны, били ими друг о друга и стучали каблуками так, что столетние дубовые полы в зале гудели и ходили ходуном к особой радости детворы.

Ближе к полуночи все, утомлённые весельем, отправились спать. Все, кроме доктора и мистера Трелони, которых капитан пригласил к себе обсудить кое-какие вопросы. Но в комнате капитана наши джентльмены повели себя довольно странно.

Они подняли створку окна – снаружи пахнуло морозом. Холодный воздух, рванув со двора, быстро наполнял спальню. Капитан сбросил свободный конец верёвочной лестницы вниз и решительным жестом подтолкнул доктора к зияющему темнотой проёму.

– А если у неё окно не поднимется? – спросил побледневший доктор.

Он уже перекинул ногу и сидел на подоконнике верхом, морозный воздух клубами обтекал его ладную, длинноногую фигуру.

– Поднимется, – отрезал мистер Трелони и добавил: – Я уже всё проверил: окно в её комнате очень легко поднимается.

– Ну, Джеймс, вперёд! Время! – сказал капитан. – Мы вас держим!

Доктор перехватился руками с подоконника на выбленки верёвочной лестницы, лихо перекинул тело и, переставляя по-матросски ноги, стал спускаться в темноту.

Капитан перегнулся из окна наружу и глянул вниз: непокрытая голова доктора опускалась всё ниже и ниже. Наконец, тот остановился и, раскачиваясь, стал стучать в окно нижнего этажа, и звук этот оглушительно разнёсся по всему двору. Некоторое время капитан видел только доктора. Потом створка окна в комнате миссис Уинлоу, видимо, поднялась, потому что раздался испуганный женский вскрик, доктора обхватили, взметнув ворох кружевных манжет, две белые ручки, и тот весьма ловко, словно бы только тем и занимался, что лазил в окошки к понравившимся дамам, проник внутрь. Окно тут же закрылось.