Текст книги "Прямой эфир. В кадре и за кадром"

Новый год по-соседски

Честно говоря, детские впечатления от главного семейного праздника у меня слились в один поток чудесных эмоций – настоящая елка с игрушками, домашний кукольный театр, подарки, много гостей и друзей в хлебосольном и веселом родительском доме. Я не могу вспомнить какой-то особенный Новый год своего детства. Сегодня я понимаю, что из детской поры остро запоминается то, что ранит душу, а этого, видимо, не было, спасибо родителям!

Зато в моей жизни несколько лет подряд был взрослый Новый год, который забыть нельзя, да и не хочется забывать.

Мне было тридцать лет, когда наша молодая многодетная семья неожиданно получила четырехкомнатную квартиру на последнем, девятом этаже нового дома на улице Республиканской.

Это было чудо, и мы с мужем за первые три дня после переезда накрутили столько километров по новой (70 квадратных метров!) квартире, что заболели ноги и закружилась голова.

Кроме великого счастья в виде квартиры, мы получили дополнительный бонус в виде замечательных соседей по площадке. С одной семьей я была знакома несколько лет, так как ее глава Алексей Бакулев руководил стройотрядами области, а я «освещала» эту тему в эфире нижегородского ТВ. С двумя другими семьями мы познакомились после переезда.

В однокомнатной квартире жил глазной хирург Александр Николаевич, большой почитатель женского пола, несмотря на преклонный возраст (он был участником Великой Отечественной войны!). Что не мешало ему красноречиво поглядывать на нас с Таней Бакулевой, а мы нагло пользовались его расположением, чтобы иногда выпросить выпивку для наших любимых мужей (время было такое, водка продавалась за талоны, а талоны было некогда отоваривать).

В трехкомнатной квартире жил профессор Ростислав Сидорук, но для нас он был прежде всего охотником и грибником, потому что таких вкусных маринованных белых грибов я никогда больше не ела, а еще он кормил нас уткой и лосятиной, причем готовил всегда только сам. Бакулевы с двумя детьми жили в двухкомнатной квартире, а мы с тремя детьми – в самой большой квартире на площадке, но мой муж сразу построил около мусоропровода настоящий сарайчик с четырьмя секциями, и каждому из соседей досталась равная площадь для солений, варений и мешков с картошкой.

Я не знаю, смогу ли описать в короткой заметке то чудесное товарищество, которое образовалось на одной площадке тридцать лет тому назад. Например, когда нашу квартиру вдруг затопило горячей водой сверху, моя старшая дочь уверенно сказала:

– Нас спасут соседи!

А когда Александр Николаевич привел в дом молодую беременную подругу Валю, мой маленький Петя спросил:

– А что у Вали с животиком?

На что я, начитавшись доктора Спока, вполне серьезно ответила:

– Там ребеночек.

Мой мальчик испуганно поглядел на всю компанию и завопил:

– А зачем она его съела?

Двери всех четырех квартир, как вы понимаете, не запирались, тем более что наши дети ходили в одну школу и дружили между собой не меньше, чем взрослые. После эфира я старалась прошмыгнуть к соседям, так как чужая еда всегда самая вкусная, к тому же меня частенько поджидали «в засаде» около лифта, чтобы обсудить эфир, – и Сидоруки, и Бакулевы, и Александр Николаевич с бутылкой подаренного пациентами коньяка.

В такой ситуации отмечать Новый год раздельно было просто невозможно. Вот мы и предложили открыть все двери настежь, устроить у Александра Николаевича танцплощадку, у Сидоруков – мясной стол (Слава готовил гуся!), а у Бакулевых – сладкий стол с шампанским. А у нас был настоящий кукольный театр, причем пьесу в стихах я написала про всех соседей, а кукол мы делали вместе и смеялись до слез.

Представьте, как передвигались по лестничной клетке дамы в бальных платьях, а вслед за ними мужчины в черных костюмах и белых сорочках с бабочками, и как переходили мы из квартиры в квартиру с одиннадцати вечера до трех утра, и это было ничуть не хуже венского бала или царского застолья в прекрасном замке.

Наши дети сначала смотрели спектакль. Потом поджигали петарды на балконе, а потом ложились спать все вместе в одной из квартир, и мы бегали на них смотреть, и накрывали их одеялами, и радовались их дружбе и их непохожести друг на друга. И так было несколько лет подряд!

Но время идет, и мы над ним не властны. Уже нет на этой земле ни Леши Бакулева, ни Славы Сидорука. Потерялся след глазного хирурга, который первым получил новую квартиру в связи с рождением малыша.

Я не знаю имен соседей, с которыми живу в новом доме уже восьмой год. Но я счастлива, что наши дети говорят всегда именно о тех, давних, соседских празднованиях Нового года с восторгом и восхищением.

Открытые двери, открытые сердца – что может быть лучше?

Как мы с Немцовым агитировали

Борис Немцов – фигура яркая. Отношение к нему, мягко говоря, разное. Я давно привыкла к тому, что наши имена тесно связаны друг с другом, и к этому есть основания. Я была его доверенным лицом на самых первых выборах, затем в течение пяти лет пребывания Бориса Немцова на посту губернатора Нижегородской области мы многое обсуждали и делали вместе, к тому же он был, безусловно, одним из моих самых любимых телевизионных героев, что не удивительно.

Он был веселым, молодым, открытым и искренним, умел думать в кадре. Он свободно говорил по-английски и был хорош собой. Благодаря его обаянию и курсу на экономические реформы к нам в Нижний приезжали Маргарет Тэтчер и Михаил Горбачев, Джон Мейджор и Борис Ельцин, Егор Гайдар, Анатолий Чубайс и Виктор Черномырдин. Каждый такой визит был попыткой строительства новой России, той самой страницей истории, которая оказалась короткой, забытой и обруганной. Мы во многом разошлись с Немцовым еще до его отъезда в Москву, но кому интересны эти подробности?

Я по-прежнему отношусь к нему с симпатией и уважением, и есть у меня в связи с ним ряд замечательных историй, о которых не хочется забывать. Наоборот, я уверена, что эти живые картинки из жизни дореволюционной России конца 80-х напомнят нам о чем-то важном. Итак, представьте себе двух людей. С одной стороны – лохматый, веселый, хулиганистый и самоуверенный парень без комплексов, который в прямом эфире местного телевидения заявил про опасность строительства атомной станции в городе Горьком и сразу стал национальным героем. При этом все последующие его появления в эфире подвергались жесткой цензуре и строго контролировались.

С другой стороны – я, известный и популярный журналист в возрасте около сорока, достаточно смелая, однако, как говорится, вписанная в имеющиеся обстоятельства. Я только что дала согласие стать доверенным лицом Бориса Немцова и, конечно, была удивлена скоростью последовавших за этим санкций: за нами была установлена постоянная слежка, меня практически отстранили от эфира. Родные и знакомые пытались отговорить меня от участия в этой «политической авантюре», но мне надоело бояться, я чувствовала здоровый азарт. И еще почему-то очень верилось, что за такими, как Борис Немцов, и есть будущее нашего мощного государства, утонувшего в маразме, идиотизме и коррупции.

В то время я была секретарем партийной организации Горьковского телевидения, и в ответ на предложение выйти из эфира я вышла из партии. Вслед за мной также поступили более двадцати человек. И тут началось: нас с Немцовым не пускали на заводы, на предприятия и в институты. Вдруг оказывалось, что «неожиданно погас свет», «рабочая смена не закончилась» или нет нужного разрешения. Шла предвыборная кампания в Верховный Совет Российской Федерации, и Борис Немцов был официальным кандидатом, а я его официальным доверенным лицом. Было забавно видеть, как уважаемые директора заводов отводили в сторону глаза или вообще делали вид, что не знают меня, хотя еще несколько месяцев назад приходили ко мне в эфир и осыпали меня комплиментами.

И вот однажды после нескольких неудачных попыток прорваться к народу Немцов сообщил мне, что он договорился о встрече с рабочими в общежитии телевизионного завода им. Ленина. Мы поехали туда на городском рейсовом автобусе. Был мороз. На Боре была одета странная шуба (как потом выяснилось, он вывернул наизнанку старую дубленку и очень гордился этим ноу-хау). Мы не знали дороги и шли наугад. Странная пара: высокий парень в «женской» шубе, у которой швы наружу и кудрявый торчащий черный мех с белыми подпалинами, странная шапка, а рядом я в какой-то куртке цепляюсь за его рукав, и мы ищем дорогу среди темной заснеженной улицы без единого фонаря. Мы почти бежали, потому что опаздывали. От нас отскакивали прохожие.

Но вот мы пришли в общежитие. Нас встретили, и сразу стало тепло, уютно, и даже вернулся революционный энтузиазм. Я старалась напомнить Боре наши главные тезисы, но он, как ледокол, шел вперед в поисках «рабочего люда». А рядом с нами семенил испуганный комендант женского общежития, который, кажется, уже пожалел о своем демократическом поступке. Наконец нас привели в тесную комнату (тогда еще Красный уголок). Я ахнула. На стульях вдоль стен сидели тетеньки в халатах – кто-то в положении, кто-то с запашком водки, кто-то со спицами в руках. Их было не более двадцати, и ни одна из них не знала, кто такой Немцов и зачем их привели сюда.

А вот меня они узнали. И сразу оживились. Наверное, разговор про телевидение мог быть интересен. Хотя наверняка утверждать, конечно, не стану. Однако Борю это, казалось, не смутило. Он набрал в легкие воздуха и заговорил. Говорил понятно, доступно, общался легко и свободно, не боялся вопросов. И я была совсем ему не нужна.

Я успокоилась, стала вглядываться в лица и уже забыла про халаты, спицы и стойкий запах кислых щей на соседней кухне. Я почувствовала, что эти двадцать человек пойдут на выборы и проголосуют за Бориса Немцова, потому что они ему поверили!

Когда мы вышли на улицу, он вспомнил обо мне и обернулся в ожидании комплиментов, которые тут же и получил. Потом мы опять мучительно мерзли и искали дорогу к автобусной остановке. Тут он неожиданно сказал:

– А в Сочи сейчас тепло. Как ты думаешь: имеют смысл такие походы к беременным теткам или мы зря тратим время?

Я не помню свой ответ, зато помню этот вопрос…

Уже через месяц после этого похода Борис Немцов вновь оказался в прямом эфире Горьковского телевидения, так как по закону о выборах ему должны были предоставить право на бесплатную агитацию в размере двух минут эфирного времени. Я написала много вариантов текстов его выступления. Мы репетировали. Мы даже попросили одного из друзей Немцова отдать ему на вечер красивый джемпер, а в парикмахерской подстригли буйные кудри нашего кандидата, насколько это было возможно.

Помню, как я замерла у экрана в ожидании Бориной речи. Всего было тринадцать кандидатов, среди которых – уважаемые директора заводов и два ректора лучших нижегородских вузов. Немцов должен был выступать последним. Все предыдущие мужчины говорили о том, как много они сделают для народа в случае своего избрания. Когда очередь дошла до Немцова, казалось, что смысл любых слов был уже полностью утрачен от частого повторения одних и тех же обещаний. Он набычился, уставился в камеру, выдержал паузу и сказал:

– Я могу обещать только одно – я не буду врать.

И замолчал.

– Это все? – спросил ведущий.

– Да. Это все, – ответил Немцов – А что еще надо?

Мне совсем не было жаль времени, потраченного на написание текста и все наши репетиции. Никто из нас не удивился, когда его, несмотря на все запреты, избрали народным депутатом России. Шел 1990 год. А все, что было потом, – это уже совсем другая история.

Михаил Сладков

Телевизионные операторы на каждой студии телевидения (а их было в советское время ровно столько, сколько было областных центров) всегда считались особой кастой. Это были красивые, подтянутые, спортивные мужчины, которые трепетно относились к каждому кадру, и во многом именно они создавали атмосферу творчества и сотрудничества, особенно во время прямых эфиров.

Так случилось, что на Горьковском телевидении работало несколько бывших военных летчиков. Они определяли поведение и стиль особенного мужского братства. Наши операторы имели военную выправку и практически поголовно были прекрасными пловцами и спортсменами. За старшим поколением следовало следующее, послевоенное. Уже не летчики, но все как один спортсмены и фотографы. Работали они дружно, весело. Я бы сказала – красиво. Во время трансляции концертов наши телеоператоры стояли на сцене за огромными камерами в красивых костюмах, а во время выезда ПТС в Большое Болдино месили грязь в немецких ботинках «Саламандра». Забавно, что кинооператоры одевались и вели себя совсем по-другому. Казалось, эти два типа профессионалов не имеют между собой ничего общего. Позднее, когда появились видеокамеры, все смешалось, и, согласно общему расписанию, кинооператоры встали за камеры в студии и начали снимать «говорящие головы», а телеоператоры забегали с камерой на плече по колхозам и совхозам. И что-то сломалось, потому что профессии – разные.

Михаил Сладков пришел на Горьковское телевидение, когда ему было всего семнадцать. До этого он успел поработать кочегаром во Дворце пионеров, в бассейне которого он поставил свои первые рекорды по плаванию. Затем работал на заводе слесарем, поступил в престижный вуз, но страсть к театру и фотографии пересилила (его папа был знаменитым театральным гримером, а мама солисткой балета). Он, как говорится, вырос за кулисами и с детства знал, что такое гастроли, и как приятна радость от удачного спектакля, и как велика горечь оттого, что зал пуст и чуда не случилось.

Он устроился осветителем и монтировщиком, и уже много позже освоил камеру и дорос до оператора высшей категории. Начинать с работы со светом – видимо, правильно. Он не только изучил основы световой композиции и партитуры, ракурсов и прочих премудростей, но, как мне кажется, стал настоящим мастером по свету. И остается им до сих пор. Свет – это первое, о чем говорит и думает Сладков во время своих занятий с операторами и во время просмотров разных фильмов.

Я помню, что режиссеры старались привлечь на свой проект именно Михаила Сладкова в качестве оператора-постановщика. И каждый журналист радовался, если за главной камерой в студии стоял именно он – элегантный, спокойный, уверенный. Но у меня как-то редко случались такие удачи. Позднее Михаил Анатольевич честно признался, что с трудом переносил комсомольский азарт, пионерский задор и прочие качества активистов.

Кинооператоры, кстати, относились ко мне иначе и с удовольствием соглашались ездить со мной в командировки. Хвалили за выдумку и умение задавать интересные вопросы.

Наши дорожки со Сладковым тесно пересеклись в 1987 году, когда главный режиссер Дмитрий Кормаков (глубокий ему поклон, хоть и нет его уже в живых!) придумал специальный проект, который мы назвали «Командировка с севера на юг». Идея была простая: проехать с передвижной телевизионной станцией (которая в ту пору размещалась в автобусе Павловского автобусного завода и уже могла преодолевать бездорожье) с крайней точки севера области до крайней южной, передавая каждый вечер прямые репортажи в эфир. Мы получили дорогую заветную технику, техническую группу в составе 25 (!) человек, обслуживающих эту технику, и отправились в путь-дорогу. Художественный совет утвердил, что автором репортажей будет Нина Зверева, а оператором Михаил Сладков. Так наши фамилии впервые оказались рядом на престижном проекте.

А теперь представьте: автобус начинен телевизионной техникой, еще один автобус полон разными инженерами, звукооператорами и ассистентами. Все они сидят в большом напряжении и смотрят на экран монитора. Провод позволял оператору отойти от автобуса всего на 150–200 метров. Правильную точку для съемок выбирали всей командой, и это было не так просто. Но вот звучит: «Мотор! Камера! Поехали!» – и мы с оператором остаемся только вдвоем. Я стою – то в парке, то на дороге, то в детском садике, то в магазине. А передо мной, чуть присев, стоит Сладков с камерой на плече (кстати, камера весила 14 кг, держать ее тяжело, и многие телеоператоры имели серьезные повреждения позвоночника из-за огромного напряжения и неудобной позы). Но из автобуса кричат: «Мотор!», он мне кивает, я начинаю говорить или задавать вопросы собеседнику. Затем мы слышим: «Снято!» – и идем в автобус получать похвалу или критику.

Это был потрясающий проект, потому что мы сами узнавали много нового о родном крае. Люди на севере говорили быстро и нараспев, строили огромные дома из толстых бревен и кутались в шали, а люди на юге той же самой области говорили совсем иначе, копались в черноземе и больше увлекались садами и цветами. Редко кто на юге имел ватник и никто не слышал о валенках – в ходу были резиновые сапоги.

С открытыми глазами и замирающим от счастья сердцем я бросилась в эту кочевую жизнь и предлагала за один день снять двадцать, а то и тридцать эпизодов. Кормаков меня успокаивал, а Сладков, как ни странно, часто поддерживал и убеждал группу «делать то, что она говорит». Постепенно я поняла, что мне очень важно услышать его краткую рецензию после съемок. Почти всегда он меня хвалил, а иногда подначивал: «Все хорошо, но вы можете лучше, давайте еще разок».

Мне нравилось наблюдать за его усами. Когда он улыбался и был доволен – его усы ползли вверх – туда, где объектив. А когда что-то было не так, усы опускались вниз. И это был плохой признак.

В финале проекта после нескольких стопок водки веселый оператор Сладков подмигнул синим глазом и сказал совершенно трезвым голосом:

– А вот представляете, Нина Витальевна, появятся скоро хорошие камеры, и никого нам с вами не надо будет уговаривать дать время и технику для съемок. Вы будете говорить слова, а я буду снимать кино. А? Как идея?

Это была почти шутка, настолько казалась далекой перспектива получить такую возможность. Но прошло всего три года, и мы с Михаилом Сладковым начали работать бригадой из двух человек и делали на камере S-VHS фильмы для разных заказчиков, часто бесплатно. Учились снимать и монтировать, делать вовремя «отъезд» или «наезд». При этом мы оба были целыми днями заняты на телевидении, и я уже была шеф-редактором ежедневной информационной программы. Мы снимали наши «лабораторные фильмы» вечером или ранним утром, часто по выходным. Это была трудная, но необходимая практика.

Когда Анатолий Григорьевич Лысенко пригласил меня в штат РТР, я в тот же вечер позвонила Сладкову и сказала, что делаю ему предложение, от которого он не имеет права отказаться. Он согласился, но как только мы покинули «родное гнездо», он сильно заскучал. Ему не хватало общества парней-операторов, мужских вечерних посиделок в операторской комнате, компании множества красивых женщин, а главное – ему не хватало студии, которую он так любил. Позднее мы пытались несколько раз строить телевизионные студии: на телецентре, в университете, и даже в офисе. И каждый раз что-то было не так. Ему хотелось размаха и, главное, хорошего света и оптики, чтобы создать картинку своей мечты.

И все же справедливость восторжествовала – теперь он имеет возможность работать в самых разных студиях, где много хорошего света и высокие потолки.

Руководители различных региональных телекомпаний кладут к его ногам фактически все возможности, которые имеют. Он входит в новые помещения в окружении влюбленных в него операторов и инженеров, и уже через час картинка становится совсем другой. Исчезают ненужные детали, появляются крупные планы, переставляется мебель, и возникает ощущение настоящего телевизионного чуда, когда нет ничего лишнего.

Я не могу сказать, что с ним легко. Я могу сказать, что с ним интересно и надежно. Мы ссорились, когда работали в одной связке. Мы достаточно часто имели разное представление о том, как должен выглядеть наш телевизионный сюжет. Но быстро сходились на том, что можно сделать несколько вариантов и затем в монтажной выбрать лучший. Мы уважали мнение друг друга и не боялись лишней работы. И это прекрасный вариант сотрудничества двух равных профессионалов.

Помню, как я позвонила Сладкову в тот день, когда его избрали членом Академии Российского телевидения. Он изо всех сил делал вид, что ему на самом деле все равно. Но его шикарный бас дал слабину, и голос звучал непривычно глухо. Не верьте операторам, когда они говорят, что у них нет амбиций. Просто у них иные амбиции. Мы ищем слово, а они ищут картинку и всегда готовы биться за возможность показать мир именно таким, каким они его видят.

Мне повезло с напарником. Он настоящий мастер и хороший друг. И я до сих пор после нового тренинга, после новой книги жду его рецензии и волнуюсь точно так же, как тогда, более 25 лет назад, когда мы выходили из шумного автобуса и оставались вдвоем.