Текст книги "Коллекционер жизней. Джорджо Вазари и изобретение искусства"

4. Из Ареццо во Флоренцию

В основе тосканской изобразительной традиции, возможно, и лежал disegno, но такой сильный акцент на рисунке нельзя назвать характерным для Европы или даже Италии. Это было отличительной чертой, присущей Тоскане, Риму и в меньшей степени Венеции. Для иностранца, вроде Гийома де Марсия, работать в Италии означало принять принципиально новый подход к художественной технике. Когда в год рождения Джорджо (1511) он приехал в Рим, то обнаружил, что его коллеги, Рафаэль и Микеланджело, берутся за краски лишь после тщательных зарисовок. Художники начинали с быстрых набросков фигур, затем делали более подробные промежуточные эскизы в среднем масштабе и, наконец, полноразмерные бумажные шаблоны для будущей фрески. На этих огромных подготовительных этюдах, «картонах», художник намечал очертания фигур булавочными дырочками, затем вдувал в эти дырочки золу, и рисунок переходил непосредственно на стену. Такое тщательное внимание к рисунку, благодаря которому миру явились «комнаты» Рафаэля в Ватикане и расписанный потолок Сикстинской капеллы, вдохновил де Марсия на то, чтобы наладить собственный метод, и это снова привело к поразительным результатам.

Как позже писал Вазари,

«Когда Гульельмо впервые приехал в Рим, он, будучи опытным в других вещах, рисунком (disegno) хорошо не владел. Но, почувствовав в нем необходимость, он, хоть и был уже в летах, начал учиться рисовать и постепенно делал в этом успехи ‹…› работы эти (поздние) сильно отличаются от первых и гораздо их лучше»[51]51
  Вазари. Жизнеописание Гульельмо да Марчилла.


[Закрыть].

Микеланджело был горячо уверен в важности disegno: на полях одного из своих рисунков он оставил указания ученику: «Рисуй, Антонио, рисуй, Антонио, рисуй, не трать время зря»[52]52
  «Disegnia Antonio, disegnia Antonio, disegnia e non perder tempo», – на рисунке, который сейчас находится в Британском музее, в отделе печати и графики, 1859,0514.818; Wilde Johannes. Michelangelo and His Studio. London: Britism Museum Press, 1953. Р. 31; Turner Nicholas. Florentine Drawings of the Sixteenth Century. London: British Museum Press, 1986. Р. 75.


[Закрыть]. Среди общих замечаний во вступительном слове «Жизнеописаний» Вазари подчеркнул, что рисунок – это не просто практический навык, это философия.

«…Для рисунка необходимо, чтобы, когда он извлекает из суждения замысел какой-либо вещи, чтобы рука благодаря многолетнему труду и упражнению обладала легкостью и способностью правильно рисовать и выражать любую созданную природой вещь пером, стилем, углем, карандашом или чем-либо другим»[53]53
  Vasari. Che cosa sia disegno, 1:111.


[Закрыть].

Считалось, что усердные тренировки с раннего возраста сделают навык искусного рисования автоматическим, подобно тому как рука хирурга-кардиолога после десятилетий практики естественно и непринужденно совершает сложнейшие движения во время операций. Если художник долго упражняется в эскизах, изображение начинает выплывать из-под пера, как только образ или идея просто приходит в голову. Вазари продолжает:

«…ибо, когда понятия выходят из рассудка очищенными и проверенными суждением, то руки, много лет упражнявшиеся в рисунке, и обнаруживают одновременно как совершенство и превосходство искусств, так и знания самого художника»[54]54
  Vasari. Che cosa sia disegno, 1:111.


[Закрыть].

Как сообщает нам сам Вазари, де Марсия инициировал его формальное обучение искусству художника: «…после того как я уже с ранних лет зарисовал все хорошие картины в церквах Ареццо, первоосновы рисунка мне были более или менее последовательно преподаны лишь французом Гульельмо да Марчилла…»[55]55
  Вазари. Описание творений Джорджо Вазари.


[Закрыть]

«Первоосновы» и «последовательность» (order) в XVI веке были терминами с точным смыслом. «Первоосновы» – основополагающие принципы рисунка и композиции (линия, изображение, тень и перспектива). «Последовательность» означает, что эти первоосновы выстроены в некую смысловую линию, формируя свод инструкций или подход к чему-либо. В данном случае «более или менее последовательно» означает, что де Марсия давал наставления о том, как воспринимать искусство и думать о нем. И эти наставления были достаточно важными и ясными для десятилетнего мальчика. Гийом де Марсия учил его disegno в прямом смысле этого слова: учил рисовать пером или углем на бумаге и не тратить ни бумагу (которая была дорогой), ни время зря. Только хорошо обученным подмастерьям позволялось работать с цветом. Вот как Джорджо Вазари видел идеальное обучение рисунку:

«Итак, тому, кто желает хорошо научиться выражать в рисунке понятия, возникшие в душе, или же что-либо другое, надлежит, после того как он уже немного набил себе руку и дабы приобрести большее понимание в искусстве, упражняться в срисовывании рельефных фигур из мрамора или из камня, или же из гипса, отлитых с натуры или с какой-нибудь прекрасной древней статуи, а также рельефных моделей фигур, либо обнаженных, или же одетых пропитанными глиной тканями. Ибо все эти предметы неподвижны и бесчувственны и потому, не двигаясь, очень удобны для рисующего, чего не бывает с живыми и подвижными. Когда затем, рисуя подобные вещи, он приобретет опыт, а рука станет увереннее, пусть он начнет рисовать с натуры и, прилагая к этому возможно больше труда и прилежания, добивается хороших и твердых навыков, ибо вещи, исполненные с натуры, поистине приносят честь тому, кто над ними потрудился, обладая, кроме особой прелести и живости, той простотой, легкостью и нежностью, которым можно научиться в совершенстве по ее творениям, но которым в полной мере никогда нельзя научиться по произведениям искусства. И следует крепко запомнить, что опыт, приобретаемый многолетними упражнениями в рисовании, и есть… истинный светоч рисунка и именно то, что служит залогом высшего превосходства»[56]56
  Вазари. Che cosa sia disegno, 1:112.


[Закрыть].

В 1524 году одаренный ученик де Марсия Джорджо ди Антонио Вазари переехал из Ареццо в мастерскую во Флоренции. Очевидный шаг для мальчика, который демонстрировал необычайный художественный талант, но этот шаг не дался легко. Пришлось задействовать все связи, которые сложились у семьи Вазари с Медичи с того достопамятного момента, когда в 1474 году Ладзаро Вазари подарил Лоренцо Великолепному четыре аретинских сосуда. Все эти связи сослужили Вазари добрую службу – от его многочисленных родственников в Кортоне до учителя Джорджо, Полластры, который долгое время служил дому Медичи. Но, как бы то ни было, юный Джорджо высоко держал голову, когда его призвали выступить перед посетившим Ареццо кардиналом:

«Когда в 1523 году кортонский кардинал Сильвио Пассерини находился проездом в Ареццо в качестве легата папы Климента VII, его родственник Антонио Вазари привел своего старшего сына Джорджо на поклон к кардиналу. Увидев, что мальчик, которому в то время еще не исполнилось девяти лет, настолько благодаря заботам мессера Антонио Сакконе и превосходного аретинского поэта мессера Джованни Полластры овладел началами словесности, что знал на память большую часть “Энеиды” Вергилия, кардинал пожелал послушать его чтение, а услыхав, что он научился рисовать у французского живописца Гульельмо да Марчилла, он приказал Антонио самому привезти мальчика во Флоренцию»[57]57
  Вазари. Жизнеописание Франческо по прозванию деи Сальвиати.


[Закрыть].

Приказ кардинала нельзя было не принять всерьез. Занимая должность папского легата во Флоренции, он считался одним из самых могущественных людей в Италии. Кроме того, он обучал двух наиболее вероятных наследников семьи Медичи: Ипполито и Алессандро Медичи. Оба мальчика были примерно возраста Джорджо Вазари (Алессандро родился в 1510-м, а Ипполито – в 1511 году), оба – потомки Лоренцо Великолепного, хотя и внебрачные сыновья, что делало их социальное положение весьма шатким. Они имели право жить в большом палаццо Медичи на виа Ларга вместе с третьим, законным, ребенком – Екатериной, которая родилась в 1519 году. В этом роскошном дворце, построенном для бессмертной династии, они и жили как стражники величия Медичи: три ребенка, от которых зависела судьба семьи, фактические сироты со славной родословной и весьма неопределенными перспективами.

Не представлялось возможным даже понять, в каком родстве они состоят. Дедушка Екатерины Пьеро был старшим сыном Лоренцо Великолепного и отцом Лоренцино, герцога Урбинского. У Лоренцино и его французской жены Мадлен де ла Тур, графини Овернской, и родилась в 1519 году Екатерина. В том же году Лоренцино умер от сифилиса[58]58
  Согласно сиенскому историографу Сигизмондо Тицио, зачатие Екатерины было почти чудом. В 1517 году он записывает слух о том, что интимные части Лоренцино «почти съедены французской болезнью». См.: Biblioteca Apostolica Vaticana, MS Chigi G.II.38, II2v.


[Закрыть]. Впоследствии она станет королевой Франции и принесет итальянское Возрождение французам, которые до тех пор всё еще находились под влиянием родного готического искусства.

В теории Алессандро точно был сводным братом Екатерины – внебрачным сыном ее отца, Лоренцино[59]59
  Fletcher Catherine. The Black Prince of Florence: The Spectacular Life and Treacherous World of Alessandro de’ Medici. Oxford: Oxford University Press, 2016. Его мать, Симонетта да Коллевеккьо, была служанкой в римском доме Медичи. После того как она родила Алессандро, ее выдали замуж за конюха в том же доме, от мужа у нее было еще двое детей. В 1529 году она писала своему старшему сыну и просила у него финансовой поддержки в силу ее «крайней нищеты». Они не видели друг друга с момента его рождения.


[Закрыть]. Темный цвет волос Алессандро давал основания предполагать, что, возможно, его мать происходила из Африки. Он был назван Мавром, что по-итальянски означало и мавританца, и просто человека с темными волосами[60]60
  Revealing the African Presence in Renaissance Europe: exhibition catalog / Joaneath Spicer, ed. Baltimore: Walters Art Museum, 2012.


[Закрыть]. Но черные волосы Алессандро вполне могли достаться ему и от отца. Ходили упорные слухи о том, что Алессандро на самом деле – сын темноволосого красавца кардинала Джулио Медичи, будущего папы Климента VII, и что «мавром» его называют только из-за оттенка шевелюры.

Ипполито Медичи, который был на год младше своего брата Алессандро, родился у младшего сына Лоренцо Медичи, Джулиано, герцога Немурского, который не состоял в браке и умер в 1516 году[61]61
  Rebecchini Guido. Un’ altro Lorenzo: Ippolito de’ Medici fra Firenze e Roma (1511–1535). Venice: Marsilio, 2010.


[Закрыть]. Любовницу его отца выдали замуж за кого-то другого сразу после рождения Ипполито, так что ребенка быстро забрала себе семья Медичи. Кардинал Джулио Медичи (возможно, настоящий отец Алессандро) между 1521 и 1524 годами, как раз перед тем, как его выбрали папой, заказал Микеланджело увековечить в мраморе двух его недавно скончавшихся родственников, Лоренцино и Джулиано. Там, в новой ризнице флорентийской церкви Сан-Лоренцо, в военных доспехах и в сопровождении персонификаций Рассвета, Заката, Дня и Ночи, запечатленные скульптором, они выглядт внушительней, чем когда-либо в жизни. Алессандро и Ипполито, должно быть, часто приводили сюда полюбоваться статуями.

Средний сын Лоренцо Медичи, Джованни Медичи, стал священником, что было обычным выбором для второго сына в ренессансной Италии. Но не всех вторых сыновей делали кардиналами в четырнадцать лет! В 1513 году Джованни избрали папой, тоже в довольно юном возрасте тридцати семи лет. И он стал папой Львом Х. В этом же году под прикрытием нового папы Джулиано, отец Ипполито, вернул Флоренцию семье Медичи после короткого республиканского правления. Эти события выковали еще одно связующее звено между тосканским городом и Римом. Их также связывали финансовые отношения между папской курией и банком Медичи – источником невероятного богатства и власти этой семьи; кроме того, в 1517 году папа Лев назначил целый ряд кардиналов, среди которых был Сильвио Пассерини из Кортоны и его собственный кузен Джулио Медичи (сын брата Лоренцо Великолепного, Джулиано Медичи, молодого красавца, который стал жертвой наемного убийцы в 1478 году, а мог бы быть дядей папы Льва Х)[62]62
  Martines Lauro. April Blood: Florence and the Plot against the Medici. London: Cape, 2003.


[Закрыть]. Кардинал Джулио унаследовал темные волосы и красоту своего отца (но, к сожалению, не его могучую фигуру, потому что фигура кардинала определенно напоминала грушу), а также его вкус к искусству и литературе. В 1523 году, через два года после смерти папы Льва и после недолгого правления мрачного голландца Адриана VI, кардинал Джулио взошел на папский престол под именем Климента VII и стал вторым папой из представителей семьи Медичи (всего их будет четверо). Поэтому, когда Вазари прибыл ко двору Медичи, между Римом и Флоренцией установились связи, тесные, как никогда ранее. И семья Медичи прочно закрепилась в обоих городах, не говоря уже об остальной Тоскане. Эти запутанные политические махинации и были фоном истории Вазари, шахматной доской, на которой он разыграл свою жизнь и свою карьеру. Он стал влиятельным человеком и приблизился к тем, кому принадлежала власть, хотя сам не обладал ею никогда.

Вплоть до своего избрания папой кардинал Джулио де факто правил Флоренцией. Но теперь, с появлением новых забот (среди которых было восстание немецких католиков против папской власти под предводительством Мартина Лютера), ему пришлось передать власть другому. Чтобы обеспечить влияние семьи во Флоренции, Климент наделил высшей властью над городом своего двенадцатилетнего (предположительного) сына Алессандро и одиннадцатилетнего племянника Ипполито под отеческим руководством их учителя, кардинала Сильвио Пассерини, и другого отдаленного родственника средних лет, одаренного и толкового Оттавиано Медичи, который жил чуть выше по улице от палаццо Медичи, в палаццо на площади Сан-Марко. Таким образом, то, что кардинал Пассерини по пути во Флоренцию заехал в Ареццо, оказалось очень полезным как ему самому, так и юному Джорджо Вазари. Этой поездкой он провозгласил установление своей власти над большей частью Тосканы. А учитывая возраст его подопечных, одиннадцать и двенадцать лет, становится ясно, что данный Антонио Вазари приказ отправить сына во Флоренцию подразумевал возможность для этого талантливого мальчика и в конце концов его родственника составить компанию двум подрастающим Медичи и не дать им сойти с пути трудолюбия и служения народу. К сожалению, Алессандро в этом смысле не оправдал ожиданий.

Если Флоренция в начале XVI века была главным оплотом Медичи, то при жизни Вазари в сферу их интересов входила вся Тоскана. Как только один из Медичи садился на папский престол, все остальные члены клана могли рассчитывать на богатство и благосклонность. Но они не были настолько опрометчивы, чтобы целиком и полностью полагаться на судьбу. В XV и XVI веках Италия фактически представляла собой скопление враждующих городов-государств. Объединиться в одно национальное государство они смогли только в 1861 году. Феодальные династии, возглавляемые полководцами, продолжали править городами и территориями и в XVII веке: семья Гонзаго в Мантуе, семья д’Эсте в Ферраре, Сфорца и Висконти в Милане, Малатеста в Римини, Монтефельтро в Урбине, Дориа в Генуе, Медичи во Флоренции, Петруччи в Сиене, Вителли в Читта-ди-Кастелло, Мондалески и Фарнезе в Орвието. Все эти династические фамилии воевали друг с другом, заключали браки, создавали союзы между собой, с великими монархиями Франции и Испании и с императором Священной Римской империи. Поскольку служба в армии, il mestiere delle armi, считалась высшим призванием аристократа, Италия эпохи Возрождения страдала от переизбытка полководцев, которые часто заказывали себе прекрасные произведения искусства, но чье влияние на общество было почти полностью разрушительным.

В XV веке Медичи начали перевоплощаться из банкиров в полководцы, но за свое высокомерие были в конце концов изгнаны из Флоренции на период с 1504 по 1513 год. Однако благодаря папам Льву Х и Клименту VII Флоренция и Медичи снова оказались неразделимы. В этот раз они осознали, насколько близко их династия связана с церковью и Римом, городом, который Лев и Климент сделали столицей мирового христианства – и в публичных мессах, и в искусстве, и в музыке, и в литературе.

К этому времени, то есть в начале XVI века, Флоренция под управлением Медичи уже более столетия оставалась могущественным и влиятельным центром культуры. Но город, в котором было невероятно много талантливых творцов, художников, писателей, мыслителей, по-прежнему ютился на окруженной стеной территории размером не больше деревни. В 1500 году население Флоренции насчитывало около шестидесяти тысяч человек, что само по себе о многом говорит. Сегодня территория города составляет 103 кв. км, но в те дни он был намного более компактным. Именно благодаря богатству и хорошему вкусу покровителей города – семьи Медичи – Флоренция стала точкой притяжения для большинства талантливых художников Италии и даже Европы. Но и сегодня, блуждая по улицам города, население которого выросло до трехсот тысяч постоянных жителей (и миллиона туристов каждый год), вы можете почувствовать, как он на самом деле мал. Небольшая территория тоже была предметом патриотической гордости Медичи и символизировала любимого библейского персонажа этой династии – Давида, многочисленные статуи которого (от Донателло, Верроккьо и, конечно же, Микеланджело) предупреждали знатных гостей о том, что маленький город, как Давид, готов принять вызов от любого соседа-Голиафа, который слишком много о себе возомнил. Как и Давид, Медичи были тонкими политиками. Получив благодаря двум идущим друг за другом папам власть над казной и мощное покровительство, они искренне считали себя не просто властителями Тосканы, а игроками на общеевропейской сцене.

Таким образом, Медичи и их советники стали смотреть на свои земли иначе, чем в XV веке. Теперь это больше походило на взгляд властителей национального государства, которые видят его с точки зрения всей истории человечества. Похожие политические идеи приходили в голову и еще одному человеку, которого герцог Джулиано Медичи выгнал в 1513 году из Флоренции, – Никколо Макиавелли, бывшему члену городского правительства, который жил теперь в изгнании, за пределами Флоренции, на своей вилле в Сан-Кашано, и проводил время за чтением и написанием книг. Таким был мир, в который в 1524 году вошел Джорджо Вазари, невероятно везучий юноша, готовый тяжело трудиться, чтобы пробиться наверх.

Поскольку он не был ни пажом, ни аристократом и поэтому не мог жить в палаццо Медичи на виа Ларга, юного Вазари поместили в дом состоятельного флорентийского семейства, близко связанного с Медичи, – Веспуччи (в этой семье родился и Америго Веспуччи, человек, в честь которого была названа Америка).

«Так Джорджо и поселили в доме родосского рыцаря мессера Никколо Веспуччи, проживавшего у входа на мост Понте-Веккьо, как раз над церковью Гроба Господня, и пристроили к Микеланджело Буонарроти… Между тем Вазари не бросал своих литературных занятий, ежедневно по два часа по распоряжению кардинала пребывая в обществе Ипполито и Алессандро деи Медичи под наблюдением Пьерио Валериано, их учителя и знатока своего дела»[63]63
  Вазари. Жизнеописание Франческо по прозванию деи Сальвиати.


[Закрыть].

Больница при церкви Гроба Господня, где жил мальчик Вазари, представляла собой внушительную постройку XIV века, стоявшую у входа в Понте-Веккьо, на другой стороне реки Арно[64]64
  Сейчас это здание находится по адресу Borgo San Iacopo 2r–16r.


[Закрыть]. Орден рыцарей-госпитальеров святого Иоанна Иерусалимского и Родосского был основан во времена крестовых походов и позже превратился в Мальтийский орден[65]65
  Рыцарей только что выгнали из Родоса в 1522 году, и они временно жили в Витербо. В 1530 году они захватят Мальту.


[Закрыть]. Никколо Веспуччи и его соратники, подобно рыцарям ордена, приняли монашеские обеты и хранили целибат. В результате Джорджо жил в дормитории (общежитии) высшего класса, а остальную часть дня проводил либо в мастерской Микеланджело, либо в классной комнате вместе с Ипполито и Алессандро деи Медичи. И хотя Микеланджело и сам владел домами на виа Моцца, там, где сегодня находится дом Микеланджело в районе Санта-Кроче, большую часть времени он проводил на другом конце Флоренции, в палаццо Медичи и церкви Святого Лаврентия. Уроки с Ипполито и Алессандро проходили в палаццо Медичи на виа Ларга. Так что Джорджо ежедневно бодро шагал по живописному центру Флоренции от квартала Ольтрарно до виа Ларга, и похоже, что эта прогулка никогда его не утомляла.

Невозможно представить себе более вдохновляющих учителей, чем те двое, что учили Джорджо живописи и литературе. Сегодня Пьерио Валериано не так знаменит, как Микеланджело. Но в свое время он был исключительно популярным писателем, известным своим остроумием и эрудицией[66]66
  Gaisser Julia Haig. Pierio Valeriano on the Ill Fortune of Learned Men: A Renaissance Humanist and His World. Ann Arbor: University of Michigan Press, 1999.


[Закрыть]. Вероятно, он нежно относился к молодому человеку из Ареццо, потому что тоже имел скромное происхождение. Урожденный Джампьетро Валериано Больцани из альпийского города Беллуно, он выучился читать только в возрасте пятнадцати лет. Но он быстро наверстал упущенное, получил степень в Падуанском университете и в 1509 году отправился на юг, в Рим. Там он стал служить при доме кардинала Джованни Медичи, будущего папы Льва Х. Пьерио Валериано – это псевдоним, который он взял себе в Риме. Он изменил свое имя Пьетро, чтобы оно напоминало Пиерию, греческую родину муз (район на севере Афин, где находится гора Геликон и прославленная в мифах Темпейская долина).

Лучшей работой Валериано стал тысячестраничный трактат о египетских иероглифах «Иероглифика, или Заметки о тайных буквах египтян». Это был первый справочник такого рода, полный, содержащий словарь и список современных иероглифов[67]67
  Curran Brian. The Egyptian Renaissance: The Afterlife of Egypt in Early Modern Italy. Chicago: University of Chicago Press, 2007. Р. 227–234; Brisson Luc. How Philosophers Saved Myths: Allegorical Interpretation and Classical Mythology. Chicago University of Chicago Press, 2004. Р. 142, 193.


[Закрыть]. Формы, символы и слова завораживали Валериано, что удивительно для человека, который так поздно «расшифровал» знаки родного алфавита. Он взялся за хитроумную позднеантичную форму стихосложения – «затвердевшие», или «фигурные стихи», в которых слова на листе складываются в рисунок, отражающий содержание текста. К примеру, в 1549 году он написал стих «Пиерус» в форме груши, обыграв свое имя Пьетро, псевдоним Пиерио и латинское название груши pirus, а также воздав должное позднеантичному поэту Оптатиану, который специализировался на этих игривых комбинациях стиха и геометрии[68]68
  Higgins Dick. Pattern Poetry: Guide to an Unknown Literature. Albany: State Collector Of Lives University of New York Press, 1987. Р. 98.


[Закрыть].

Кроме того, Валериано написал целую серию биографий под заглавием «О несчастной судьбе интеллектуалов» (De Literatorum Infelicitate)[69]69
  Пьеро прекрасно перевел Гайссер.


[Закрыть]. Но в 1523 году, когда он осел во Флоренции и стал учить детей Медичи и их юного друга из Ареццо тонкостям латинского и тосканского языков, все эти достижения были еще впереди. Как и его современников, Валериано чрезвычайно занимал так называемый языковой вопрос (la questione della lingua): может ли разговорное наречие достичь таких же вершин изящества, торжественности и выразительности, как классическая латынь? Во Флоренции ответ всегда был «да». Потому что флорентийцы эпохи Возрождения (и их потомки, которые и по сей день убеждены, что говорят на самом чистом и прекрасном итальянском) считали, что их родная речь и их отчетливое произношение происходят напрямую от языка этрусков, а не латинян. (Чтобы ещё раз похвастаться мифом о более древнем происхождении.) А также потому, что Данте, великий флорентийский поэт, написал свою «Божественную комедию» на тосканском наречии[70]70
  Cipriani. Il mito etrusco nel rinascimento fiorentino.


[Закрыть].

В пользу того, что Вазари был тут же «пристроен к Микеланджело», говорит его художественное мастерство. Во всей Флоренции не существовало более требовательного и более знаменитого учителя. Никакие рекомендации не заменили бы реальные умения Вазари. И никакой любящий отец или кардинал в его семье не смог бы заставить Микеланджело взять Вазари в свою мастерскую, если бы тот был бездарен. В свой пятьдесят один год Микеланджело всё еще мог разрубить мрамор быстрее, чем любой другой скульптор. Но, по истинно флорентийской традиции, любой проект он начинал с рисунка («Рисуй, Антонио, рисуй, Антонио, рисуй»).

Во времена Микеланджело процесс создания картины и скульптуры был разделен на две стадии: invenzione и disegno, два термина, часто используемые Вазари. Invenzione относится к той работе, которая происходит у художника в голове, прежде чем он начинает создавать физический объект. Это задумка, размышления о том, как бы сделать что-нибудь новое, интригующее, провокативное и привлекательное. Disegno буквально означает «рисунок» или «дизайн», и тут уже всё зависит от способности художника воплотить задумку invenzione. К примеру, Паоло Уччелло был совершенен в invenzione и в перспективе, но имел проблемы с disegno, «исполнением», отчего его работы выходили скорее интересными, нежели прекрасными. Вазари в своей обычной манере рассказывает, что Паоло любил птиц и ненавидел сыр, а ведь «уччелло» – это «птица» по-итальянски.

Свое обучение у Микеланджело Вазари описывает коротко. Оно и в самом деле длилось всего несколько месяцев, а затем папа Климент призвал Микеланджело в Рим. И всё же этого времени хватило, чтобы Вазари заслужил благосклонность своего учителя. И Микеланджело лично договорился о том, что Вазари продолжит обучение в мастерской Андреа дель Сарто в 1525 году[71]71
  Вазари сам не уверен, когда это было: в 1524 или 1525 году.


[Закрыть].

Андреа дель Сарто руководил одной из самых больших мастерских во Флоренции с тех пор, как вернулся из Франции в 1520 году. Он владел внушительным домом на углу современной виа Джино Каппони и виа Джузеппе Джусти (он всё еще там стоит). Множество художников селилось в районе базилики Сантиссима-Аннунциата, в которой официально квартировал цех художников (в те времена он был частью цеха врачей и фармацевтов). Мастера и подмастерья постоянно обменивались идеями (а также пересказывали друг другу последние сплетни). Перейдя в мастерскую Андреа, Вазари хорошо усвоил основы того, что станет впоследствии его первой профессией, – живописи.

В мастерской художника, такой как мастерская Андреа дель Сарто, посетителя уже в дверях встречал запах льняного масла, пота и опилок. В идеале большие окна должны были смотреть на юг, чтобы обеспечивать наилучшее освещение. Мастерской надлежало быть большой, с высокими потолками, чтобы в нее поместилась алтарная картина любого размера. Разбросанные на полу опилки впитывали в себя брызги краски и облегчали уборку. Ученики вроде Вазари возрастом от восьми до восемнадцати лет бок о бок с более старшими подмастерьями на ставке суетились по всей мастерской, обильно потели под засаленными кожаными спецовками, смеялись, ругались, убирали, растирали пигменты и создавали на удивление живую и дружескую атмосферу. Романтический образ одинокого художника, который рисует у себя в мансарде, не имеет никакого отношения к Италии XVI века. Да и к любому другому месту в Европе: Лукас Кранах, современник Андреа дель Сарто, у себя в Виттенберге руководил настоящей фабрикой.

Дорогостоящие деревянные панели, тщательно изготовленные специальными плотниками из старой выдержанной груши или похожей древесины, которая не искривляется со временем и которую не ест жучок, складывались в углу. Тщательно обработанные доски зачастую стоили очень дорого, особенно если соединялись в широкую панель. Чтобы на них можно было писать, панели грунтовались смесью, напоминающей левкас, вязкой и липкой, состоящей из мела и вытопленной соединительной ткани животного (чаще всего шкуры кролика), проваренной при температуре около шестидесяти градусов. Холсты еще больше нуждались в грунтовке, потому что связующее вещество из льняного семени для масляных красок слегка кислое и со временем разъедает холст.

Вдобавок к готовому набору панелей в другом углу мастерской наверняка торчали рулоны конопляных холстов, которые подмастерья туго натягивали на деревянные рамы под названием подрамники и прибивали. После грунтовки основы – так называли и панели, и холсты – были готовы к нанесению первого слоя краски, чего-то вроде подмалевка, который накладывал еще один подмастерье. Для пейзажей предпочитали коричневый цвет, для моря – синий, для портретов – оливково-зеленый, по крайней мере в Италии, чтобы придать коже едва уловимый оливковый оттенок, характерный для жителей Средиземноморья. Тициан, наоборот, предпочитал красный подмалевок, придавая лицам и пухлым херувимам на своих картинах яркий веселый оттенок. Только после того, как все эти слои высыхали, основа была готова для живописи.

В другом углу младшие ученики, заставленные горшками с дорогими самоцветными пигментами, вручную делали краски согласно тому рецепту, который предпочитал мастер. Тюбики с приготовленной краской изобрели только в XIX веке. До этого каждый художник сам покупал пигменты, которые часто были очень дорогими, смешивал и растирал их у себя в мастерской, получая полностью уникальную палитру цветов. Черную краску делали из угля, но добыть другие цвета было не так просто. Красновато-коричневые получались из минеральных пигментов. Краски, которые мы знаем под названием сырая или жженая сиена и сырая или жженая умбра, произошли из районов Сиены и Умбры (и были хорошо знакомы тосканским живописцам). Дороже всего стоил синий кобальт, его делали из ляпис-лазури, лазурита, который добывали в Афганистане и везли в Европу по долгому и опасному Шелковому пути. В Средние века лазурит стоил дороже шафрана или золота. Именно поэтому его приберегали для одеяний Девы Марии. В отличие от более дешевого сульфата меди, который превращался в ярко-зеленый, синий ультрамарин, добытый из лазурита, никогда не менял свой цвет. Это был настоящий синий, который стоил своих денег.

Андреа дель Сарто часто писал одежду ярко-красной, используя пигмент вермильон. Для подмастерьев это означало, что надо толочь токсичный ртутный минерал – киноварь. Другим вариантом красного пигмента был карминный лак, который экстрагировали из карминной кислоты, порошка кошенильных червецов. Этот рецепт красителя из растертых насекомых, который годился и для живописи, и для еды, известен со времен Древнего Египта и по сей день.

Большую часть пространства мастерской XVI века занимали сохнущие картины. Если художник писал темперой, краской на основе яиц (яйцо разбивалось, и желток использовали как связующее вещество, чтобы пигменты ложились на основу), то его картина сохла довольно быстро. Такая краска была непрозрачной. Каждый слой полностью закрывал предыдущий. В масляной краске использовались те же пигменты, что и в темпере, но связующим веществом служило льняное или ореховое масло, а не яичный желток. От этого картины сохли долго, но цвета получались светящимися. Краску можно было наносить очень тонким слоем, лессировкой, что позволяло художникам изображать мельчайшие подробности и слой за слоем создавать эффект свечения. Художники Центральной Италии в Cредние века работали в основном с темперой, краской на основе яиц. Ею расписывались деревянные панели, а также стены и потолки, для которых использовалась техника фрески: пигмент разбавляли водой и наносили на мокрую штукатурку. Художники Венеции и Северной Европы, наоборот, рисовали блестящими, медленно сохнущими масляными красками на деревянных панелях или на холсте. К началу XVI века художники Европы в основном стали предпочитать масло.

В большой мастерской Андреа дель Сарто, пахнущей масляной краской и опилками, работа всегда шла сразу над несколькими живописными проектами, которые находились на разных стадиях завершения. Каждый слой масляной краски должен был высохнуть прежде, чем накладывался следующий. Этот процесс мог занимать месяцы. Каждый день над несколькими панелями работали, а еще какое-то количество их сохло, дожидаясь следующего слоя краски. С момента заказа до момента, когда картина вручалась заказчику, могли пройти годы. При этом собственно живописная работа совокупно занимала несколько недель.

В зависимости от правил местной гильдии, которая была чем-то вроде профсоюза (обычно она носила имя святого Луки, покровителя художников), мастер мог иметь не больше какого-то числа подмастерьев и помощников. Их избыток плохо сказывался на качестве картин, потому что мастер не мог физически контролировать слишком большую мастерскую. Но художники часто обходили подобные правила. В какой-то момент у Рубенса было целых тридцать подмастерьев, в то время как по правилам Антверпенской гильдии следовало иметь не больше четырнадцати. Но Вазари писал только о мастерах, а команда, которая тоже работала над шедеврами, не попадала в его поле зрения. Художники и писатели периода романтизма додумывали истории Вазари, воображая себе одиноких, всеми покинутых меланхоличных гениев. Эти выдумки основывались на образах вроде мрачного Гераклита на переднем плане картины «Афинская школа» (в виде которого Рафаэль изобразил Микеланджело)[72]72
  Микеланджело являет собой совершенно нетипичный пример для эпохи Возрождения. Его «Жизнеописание», созданное Вазари, в значительной степени повлияло на наше представление о том, что художники работали в одиночку. Хотя Микеланджело и нанимал подмастерьев, самый известный из которых Даниэле да Вольтерра, он предпочитал работать один. Из его переписки становится ясно, что фрески Сикстинской капеллы почти полностью созданы им самим, при том, что ему приходилось работать стоя. Тем не менее у Микеланджело всегда рядом были подмастерья, которые смешивали пигменты и приносили всё необходимое, от кистей до обеда.


[Закрыть].