Текст книги "Заметенные снегом"

Глава 4. Серебряное кольцо

Если хочешь ничего не бояться, помни, что бояться можно всего.

Сенека

Салима закрыла глаза. Её и саму подмывало поддаться общей атмосфере страха и запаниковать. Только какой смысл? Сзади уже вовсю плакали дети и кричали женщины, кто-то из пассажиров в страхе начал метаться по всему салону экономкласса, так что бедным стюардессам пришлось силой восстанавливать порядок. По долгу службы им приходилось сохранять спокойствие. Вряд ли они сами часто встречались с такой нештатной ситуацией.

Внезапно со своего места поднялась Карина и направилась в сторону Салимы. Женщина обладала природной красотой, да и сейчас выглядела несмотря на возраст молодо, чему способствовали наверняка и йога, и какие-то особые диеты, в которых напрочь отсутствовали животные продукты. Рядом со своим долговязым сынком она казалась не более чем старшей сестрой.

С удивлением Салима наблюдала, как та нерешительным шагом, хватаясь за спинки кресел кренящегося судна, подошла к ней, и, робко взглянув, присела на соседнее место, благо Айым и других стюардесс поблизости не было. Да, даже если и так, на излёте третьего круга, когда самолёт в очередной раз не попал на посадочную полосу, тем, похоже, уже было не до таких мелочей.

Можно только представить, что сейчас творится в кабине пилота. Седых волос у командира корабля добавится столько, что жена, если увидит его сегодня, только ахнет. Вариантов у него два: возвратиться назад или же попробовать сесть. Все прониклись страхами и переживаниями пилота: хватит ли топлива, сумеет ли вернуться, дадут ли разрешение. Бог знает, какие там процедуры в подобном чрезвычайном случае.

– Это всё из-за меня, – донеслись до Салимы слова Карины.

– О чём вы? – не поняла девушка.

Загорелое лицо женщины с выразительными зелёными глазами исказила гримаса.

– Мы сейчас погибнем, и это из-за меня.

Она с каким-то ожесточением рванула ворот дорогой блузки с фирменным знаком модной фирмы и взъерошила копну каштановых волос, перехваченных золотистой ленточкой. Этот жест выглядел бы совершенно неуместно и вульгарно на приёме посла Индии, куда, как узнала от тёти Куралай Салима, ту иногда приглашали, но сейчас в общей суматохе и панике любые несуразные движения и поступки почему-то казались естественными, и никто не придавал им абсолютно никакого значения.

Салима чуть приподнялась с сиденья и взглянула на Алтая, но тот не замечал странного поведения жены. Он отрешённо глядел в монитор с указанием параметров полёта, а его сын Максат пребывал в состоянии оцепенения, тупо глядя на бурю, разыгравшуюся за толстым и, казалось бы, таким надёжным стеклом иллюминатора.

Девушка уже подумала, что Карина сейчас выпалит:

– Это я убила Ахмета Омарова!

Тогда странное дело закончится, не успев начаться. Но толку от этого в виду сложившихся обстоятельств немного. Сейчас перенервничавший пилот допустит какую-нибудь смертельную ошибку, и через некоторое время в чёрном ящике члены комиссии, разбирающей причину аварии, услышат сакраментальный мат, уже не спасший никого из пассажиров.

Салима помотала головой. Придёт же в голову всякая ерунда. Во-первых, они ещё держатся в воздухе, а во-вторых, она не выслушала до конца женщину.

Карина повернула к ней свою очаровательную голову и посмотрела тяжёлым, словно свинцовым, взглядом. Девушка смутилась, но виду не подала, а тоже пристально взглянула на неё, – не последует ли дальнейших признаний? Карина не выдержала, отвела глаза, но продолжать не торопилась. Хотя, если ей жизненно важно успеть признаться до рокового промаха пилота, следовало сделать это именно сейчас, пока пилот тоже принимал решение: если он сожжёт керосина больше, чем нужно, то ему уже не вернуться назад.

С чего эта удивительная женщина решила, что именно из-за неё злосчастный рейс попал в такую передрягу? Пусть даже она и убила Омарова, что с того? Неужели Аллах из-за одной преступницы покарает всех пассажиров, включая стариков и детей? Какая нелепая мысль!

Никто из несчастных пассажиров не знал, что точно происходит, но ясно было одно: погода внесла свои коррективы в обычный, казалось бы, рейс.

– Зачем нас вообще выпустили из аэропорт? – возмущался Ричард. Вообще-то по-русски он изъяснялся более, чем уверенно, однако в минуты волнения не заморачивался над окончаниями, довольствуясь тем, что его понимают.

Он обращался большей частью к Айым, как законопослушный гражданин, видящий в ней представителя власти.

Девушка волновалась и почему-то отвечала ему исключительно по-английски, с ходу по лёгкому акценту вычислив в клиенте англоязычного господина,

Удовлетворенный ответом, Ричард умолкал и приходил в равновесное состояние духа.

Жан и Гульнара, если и нервничали, то вовсе не подавали вида, благо вино в бокалах ещё не закончилось, и можно было смаковать его и дальше. Видимо, как творческий человек, художник являлся фаталистом, и чувство оптимистической безысходности передалось и спутнице жизни.

Карина наконец-то решилась, и, словно пловец, медлящий на высоком утёсе, несколько минут переминавшийся с ноги на ногу, решительно бросилась в воду, то есть начала говорить.

Она открыла рот с алыми выпуклыми губками, обнажив два ряда превосходных белых зубов.

Те сильно контрастировали цветом с темным ободком серебряного кольца, который она печально продемонстрировала Салиме.

– Когда-то оно было чистым, как слеза младенца. А теперь, только посмотри, каким оно стало чёрным! Это всё я виновата.

Карина только-только хотела произнести роковые для неё слова, как пилот злополучного рейса тоже вдруг решился и начал пикировать вниз, на взлётно-посадочную полосу аэропорта города Оскемен.

В салоне тут же воцарилась звенящая тишина. Слова, готовые сорваться с губ женщины, так и остались непроизнесёнными. А впрочем, каких ещё надо доказательств? Вот оно, чистосердечное признание в явном и незамутнённом виде. Осталось только узнать детали, мотивы и… И ещё рассказать обо всём заказчику, так сказать, расследования, законной супруге убитого, то есть, тёте Куралай…

Тут и Алтай стал с тревогой оглядываться: куда запропастилась супруга? А та в виду того, что лайнер ещё больше накренился, вытянув вверх серебристое крыло, замолчала и, ухватив за руку Салиму, прижалась к ней всем телом. Да, подобные маневры самолётов и в спокойную погоду всегда приводят в замешательство пассажиров, а в такой обстановке, когда за бортом ураган, снежные хлопья, с бешеной скоростью налетающие на стёкла иллюминаторов, и вовсе могут повергнуть в панику. Особенно человека, считающего себя за что-то проклятым и готовым понести за своё преступление наказание.

В обоих салонах повисла напряжённая тишина, в которой было слышно лишь спасительное урчание двигателей. Всем казалось, что самолёт падает в пропасть, и даже плач ребёнка, всё время доносящийся из глубины экономкласса, внезапно смолк. Справится ли железная птица с высотой, сумеет ли сесть, сохранив в безопасности жизни своих беззащитных птенцов, – каждый задавался таким вопросом.

Салима слышала, что перед смертью вся жизнь человека проносится в мгновение ока, или қас қағым сәтте, или, как сказал бы Ричард, in the blink of an eye.

К своему удивлению, Салима внезапно поймала себя на мысли, что и впрямь перебирает в памяти воспоминания о прошлом. Казалось бы, за двадцать лет должно было набраться порядочно и воспоминаний, и событий, но нет, удивительным образом всё оказывается спрессованным в пару-тройку мгновений, которые и выдаёт на прощание человеческий мозг.

Карина нервным движением еще тесней затянула ремень на своей тонкой талии, они уже успели переглянуться с Алтаем, и тот ей велел оставаться на месте.

Максат, словно получивший в своё время уроки медитации от матери, отрешённо лежал в кресле, закрыв глаза.

Англичанин Ричард что-то бормотал, – похоже, слова молитвы.

Художник Жан с Гульнарой, обнявшись, застыли в ожидании то ли падения, то ли приземления. Впрочем, приземление случится в любом случае, не было такого, чтобы самолёт не приземлился, по невесёлой шутке лётчиков.

Донёсся глухой стук выпущенных шасси.

Ну всё, длительные раздумья командира экипажа и диспетчерской аэропорта остались позади. Количество сожжённого керосина, или что там заливают в эту модель самолёта, вычислить чрезвычайно просто. А вот сколько нервных клеток погибло у паникующих пассажиров ни один искусственный интеллект никогда не подсчитает.

Карина заплаканными глазами уставилась на почерневшее кольцо. Она уже не сжимала руку своей соседки. В её взгляде читалось: «Будь что будет!» Женщина смирилась с любой участью, но Салима видела: та уверена – сейчас произойдёт падение.

Её взгляд стал умиротворённым. Что ж, она призналась в своих грехах, хоть и не до конца, каким-то образом очистила душу. В этом смысле для неё пройден некий этап, в отличие от других пассажиров. Те ни сном, ни духом и не подозревают, кто явился виной злосчастного инцидента, и кому они обязаны тем, что будут валяться разбросанными трупами на взлётно-посадочной полосе местного аэропорта. И это ещё в лучшем случае.

Салима взглянула в сторону буровика Кайсара и его экстравагантной спутницы. От них она могла ожидать всего, что угодно, вплоть до того, что те могли заняться любовью на глазах у остальных невольных зрителей, и никто бы их не остановил. Пропадать, так с музыкой! Но нет, слишком плохо она о них думает. Кайсар извлёк из сумки две бутылочки пива, приобретённые в duty free, и теперь они, звонко чокнувшись тёмно-коричневыми бутылками, потягивали пенистую жидкость и о чем-то переговаривались. При этом Роберта распустила роскошные волосы, до этого перехваченные заколкой, и теперь стала на вид ещё более раскрепощённой и красивой. Да, кто-кто, а Кайсар проводит последние минуты в прекрасном обществе. Вся его жизнь, похоже, вот такое растянутое сладкое мгновение.

Между тем пилот лайнера имел свои планы на дальнейшую жизнь и расставаться с ней вовсе не торопился. Всегда хорошо, когда лётчик – жизнерадостный человек, подумалось Салиме. Тот выровнял наконец воздушное судно и в кромешной снежной мгле устремился в одно ему ведомое и видимое место. Из слов Кайсара все знали, что так он мог рисковать лишь в одном случае: если на дорогу к другому аэропорту не оставалось топлива, или если и там бушевала такая же непогода.

Ричард теперь начал очень громко молиться на английском языке. До Салимы донеслись слова:

– Forgive us our trespasses as we forgive those who trespass against us66
  Прости нам наши долги, как и мы прощаем нашим должникам. (англ.)


[Закрыть]…

Внезапно, абсолютно неожиданно для всех, колёса лайнера встретились с заснеженной землёй, раздался стук, и самолёт помчался навстречу ветру, выпустив закрылки, чтобы унять бешеную скорость, с которой только что приземлился.

Ещё несколько мгновений он продолжал движение, постепенно снижая скорость, пока не остановился вовсе.

В салоне стало ещё тише. И только когда нарочито спокойный голос стюардессы начал своё коронное: «…совершил посадку в аэропорте города Оскемен», начало твориться нечто невообразимое. Все пассажиры одновременно хлопали, обнимались, что-то радостно кричали. Ещё бы, сегодняшний день стал для них вторым днём рождения. Эмоции захлёстывали всех. Кайсар и Роберта слились в долгом продолжительном поцелуе, покидав недопитые бутылки прямо на пол. Но, похоже, строгая Айым не сделает им за это замечание. Вот она сама, радостная, идёт по проходам, требуя не вставать до полной остановки самолёта. К её воздушным приключениям и неординарным случаям, которые наверняка имелись в биографии, добавилась самая колоритная и впечатляющая. Да, будет о чём рассказать коллегам. Что там чувствует сейчас пилот, оставалось загадкой для счастливых пассажиров, но он, наверное, впервые в жизни слушал аплодисменты с таким особенным удовольствием.

Карина как будто пребывала в шоке. Она абсолютно искренне верила, что они все сейчас разобьются. И вот на тебе, – такой неожиданный подарок небес. Живи да радуйся. От такого подарка ей было не по себе, она как будто не могла его принять. Уж слишком сильно поверила в то, что сейчас самолёт потерпит крушение, сделала роковое признание и, возможно, страшно жалела об этом.

Салима знала, что переживает сейчас эта загадочная, даже в некотором роде мистическая женщина. Теперь спроси её о тех нечаянных словах, она сделает вид, что даже и не произносила их. В чем дело, гражданин начальник? Какое преступление? Какое кольцо? Вы меня с кем-то путаете!

Глава 5. Как Жанболат стал художником Жаном

Когда я пишу картины, я чувствую себя сумасшедшим. Единственное различие между мною и сумасшедшим в том, что я не сумасшедший.

Сальвадор Дали

Карина ждала удобного момента, чтобы встать и устремиться к своему супругу. Теперь, когда треволнения страшного по напряжению рейса остались позади, можно расслабиться и подумать о весёлом путешествии на лыжах. Тут Салима напряглась и вспомнила, что Алтай употребил какой-то другой термин. Точно, он назвал это фрирайдом, freeride, типа, свободной ездой. Для этого используются особые лыжи. Когда Салима заявила, что у неё нет не то что фрирайдовских лыж, но и простых, то Алтай попросил на этот счёт не заморачиваться. Всё будет окей, ноу проблема, мол.

В багаже, стало быть, имеется один комплект и для неё самой. Щепетильный Алтай по просьбе Куралай создал для неё идеальные условия. Обещал, что та не будет иметь проблем, она и не имела. Даже лыжи её понёс сам.

Салима не ведала о новых веяниях в горнолыжном спорте, имея о нём самое отдалённое представление. На лыжах стоять она умела, даже хорошо бегала классическим способом.

Ну ладно, посмотрим на эти лыжи после.

Ещё пара минут, и все пассажиры вели себя так, как будто ничего не произошло. Разве что более возбуждённые голоса при разговорах по телефонам, да рассказы о том, как несколько раз пилот не мог приземлить свой воздушный корабль. Причём, количество у всех варьировалось: от трёх до семи. Ну, как говорится, у страха глаза велики. Да и преувеличить опасность момента после того, как он уже завершился, – святое дело.

Конечно, с лыжами-то разобраться будет несложно, и скатиться с горы тоже можно попробовать. Но вот что делать с полупризнанием Карины – это вопрос уже не простой. Йогиня может невинно похлопать глазами и сказать, что просто испугалась возможного крушения и наговорила в состояние эксцесса, то есть аффекта, вам, конечно, это виднее, разных глупостей. А кольцо? Что кольцо? Неужели вы верите во всякую мистику? Вот и я не верю. Это просто химия, кожа у меня такая. Какое такое проклятье? Вы меня с кем-то путаете!

Салима задумалась. С серебряными кольцами и их почернением ей доводилось иметь дело. У её однокурсницы Маржан она однажды приметила такое вот колечко. Тогда сказала ещё ей, ведь ты обычно носишь золото. Маржан отвечала: подружка попросила поносить. Оказывается, та гадала у одной старушки, а потом проснулась утром, и что ты думаешь? Та сторона кольца, которая соприкасалась с простыней, осталась светлой, а вот внешняя – почернела. И никак подружка не могла его отчистить. А ты ведь сама знаешь, Салима, что на мне все кольца очищаются, а почему, и сама не знаю, но факт есть факт, и все знакомые об этом хорошо осведомлены, поэтому и несут свои украшения после очередного наложения порчи или проклятия. При этих словах Маржан улыбнулась. Это самое кольцо Салима видела после, – стало светлым, и однокурсница вернула его непутёвой подруге. Тогда ещё зашёл разговор о том, что в Америке больше принято носить белое золото, а к серебру они равнодушны. Тут уже в ход идут разные традиции и каноны. Что же получается, – серебро более подвержено людскому психологическому воздействию? Недолго и самой в мистику скатиться, а это не дело, хватило уже сумасшедших признаний Карины.

В волосах Ричарда явно сегодня прибавилось седины, но всё равно выглядел англичанин эффектно и победительно. Личную жизнь его покрывала завеса тумана. Ещё в начале Салима планировала побеседовать с каждым участником поездки, но в виду сложившихся обстоятельств, возможно, такая надобность отпадёт. Однако Ричард был интересен сам по себе. Наверняка такой импозантный мужчина может рассказать много чего интересного. Одежду его отличал явный демократизм, что свойственно западным людям. Человек, одетый в простую джинсовую пару и видавшие виды кроссовки, зачастую имеет в банке сумму с шестью нулями, а то и больше. Нашим нуворишам к этому ещё идти и идти. Кроме того, такого понятия, как понты, ещё никто не отменял. Салима вздохнула: в сравнении с Ричардом наши богатеи явно проигрывали.

Англичанин поймал взгляд Салимы и широко улыбнулся. Ширину улыбки, несомненно, увеличивал факт чудесного спасения, но и в обычной жизни наверняка он всегда так вот и улыбается, всеми тридцатью двумя зубами, белыми, как тот же снег, только что выпавший на восточно-казахстанскую землю. Он уже доставал с полки свою внушительную сумку со своими заморскими вещами и причиндалами. Интересно было бы взглянуть на её содержимое.

Айым ласково прощалась со всеми. В который раз Салима посочувствовала нелёгкому труду стюардесс. Каждый полёт для них – суровое испытание. Хорошо, когда оно заканчивается удачно, как сегодня. Некоторые участники рейса, наверное, зареклись летать на самолётах.

Ну что ж, за время полёта она уже изучила состав своей группы, а самое главное, неожиданный сюрприз стихии обернулся для неё огромной удачей: у неё появился подозреваемый, точнее подозреваемая. Жаль, что чистосердечное признание оказалось не совсем полным, но ничего, она никуда не торопится. Кроме того, не хотелось бы травмировать психику любимой тёти сырыми, ничем не подкреплёнными обвинениями. Но они должны появиться. В этом девушка нисколько не сомневалась.

Стихия бушевала не только в воздухе, но и на земле. Люди поспешно забегали в терминал прибытия. Алтай, как и все, довольный благополучным приземлением, благодушествовал. Вся одежда на нём выглядела добротной и новенькой. Что интересно, в ней отсутствовал чёрный цвет. Светло-коричневые крепкие ботинки, тёмно-синие джинсы, яркая красная куртка, спортивная шапочка в кремово-жёлтых тонах. Можно не сомневаться, что и под джинсами взгляд какого-нибудь назойливого досмотрщика наткнулся бы на фривольные боксеры небесно-лазурного цвета.

– Хорошеет город, видали, какой терминал отстроили? – радовался Алтай – Само здание аэропорта, построенное в прошлом веке, несколько раз реставрировали. Оно такое небольшое, но уютное. На первом этаже магазинчики разные, туалеты чистенькие с сушкой для ног. Там в одном углу даже автомат с газированной водой стоит, красная такая будка, как будто из советских времён вынули, прикольный.

Вся их группа стояла вместе и смотрела на бессмысленно крутящуюся чёрную транспортерную ленту. Багаж новоприбывших пассажиров ещё выгружался из грузового отсека, за окнами терминала «Б» бушевал настоящий буран. Людям даже страшно было подумать, из какого ада они только что спустились на грешную землю. Но – всё в прошлом.

Наконец на ленте показались разномастные чемоданы, большие и маленькие рюкзаки, разновеликие коробки, перевязанные верёвками и ленточками, а среди прочего и продолговатые свёртки, в которых покоились лыжи и палки для фрирайда.

Карина предоставила возню с багажом мужчинам, а сама отошла к окну и молча вглядывалась в снежную пелену. Никто лучше Салимы не понимал в эту минуту женщину. Её красивое волевое лицо с упрямым подбородком казалось отрешённым. Она словно медитировала на снежинки, хаотически кружащиеся над аэропортом, и не обращала ни малейшего внимания ни на Салиму, ни на других людей.

Кайсар же с Робертой словно сошли с ума. Ещё в салоне зависшего по непредвиденной причине самолёта они обнимались как в последний раз, а теперь, когда всё страшное оказалось позади, они и вовсе не размыкали крепких объятий. Рослый буровик время от времени приподнимал знойную итальянку, и та громко визжала. Не будь инцидента в небесах, люди вокруг укоризненно поглядели бы на излишне пылкое проявление любви, но теперь всё стало иначе. Наоборот, во взглядах пассажиров, сроднившихся во время смертельно опасного рейса, читалось явное одобрение. Не говоря о том, что мужчины бешено завидовали Кайсару, сумевшему подцепить такую горячую девку.

А та и впрямь выглядела красоткой из глянцевого журнала мод. Распущенные волосы золотистого цвета, чуть припухлые чувственные губы, обворожительные светло-карие глаза, красиво подведённые брови, щёчки с приятными ямочками. Она была в тёплой куртке с откинутым капюшоном, через которую виднелась упругая грудь в мягкой шерстяной кофте. Мужчины рядом невидимо и неслышно скрежетали зубами, распаляя себя мыслями о том, какова на ощупь эта дивная плоть, которой владеет высокий грубый мужлан с короткой причёской и длинным шрамом через левую щеку. Тот же горделиво вздымал мужественный подбородок и, как будто издеваясь над окружающими его самцами, что-то всё время жарко нашёптывал на ушко своей итальянской подружке.

Юный Максат теребил шевелюру и молча, как загипнотизированный, смотрел на змейку транспортёра, приготовившись, словно тигр из засады, наброситься на свою добычу и утащить её в укромное место. Часть добычи в виде огромного чемодана уже покоилась возле его правой ноги, но предстояло ещё несколько подобных бросков по извлечению искомых вещей. Бледное лицо сильно контрастировало с чёрными волосами. Салима знала, что парень – чрезвычайно способный. Вид имел флегматичный, но при этом думал быстро и лучше всех в школе решал математические задачи. Вплоть до того, что начал выезжать и на международные олимпиады, борясь за первое место с россиянами, американцами и китайцами.

Впрочем, удивляться не приходилось. Алтай и сам в своё время увлекался точными науками и хорошо знал и физику, и математику. Затем устроил сына в престижную алматинскую школу, которая добавила парню и знаний, и умений. Так что Максат быстрее отца решал заковыристые задачки с изюминкой, что стало вечным поводом для шуток со стороны Карины, подначивавшей мужа.

Кроме того, сам сын удивил асфальтного казаха Алтая тем, что самостоятельно выучил родной язык. У родителей же с этим имелись большие проблемы. Конечно, они умели переброситься парой-тройкой словечек, но не более того. Так что Алтай по-своему уважал даровитого сына.

Художник Жан, так его привыкла называть про себя Салима, снял меховую канадскую куртку и держал её в руках, хотя, не сказать, что в здании Терминала стояла несусветная жара. А может, пребывал в состоянии мистического транса, кто его знает. Ещё пять лет назад он даже не знал, как разводить краски или подойти к мольберту, не слышал ни об одном направлении не только современной, но и классической живописи. И он, и его жена работали простыми бухгалтерами, Жан – на фирме полный рабочий день, а Гульнара закончила экстерном соответствующие курсы, получила сертификаты и брала на дом разные заказы.

Как-то удалось устроиться на постоянную работу в строительную компанию, но шеф оказался пронырливым скупердяем и действовал по хитрой схеме: брал людей на испытательный срок, выжимал из них соки, а затем избавлялся, стараясь при этом не заплатить обещанных денег за выполненную работу. Гульнара плюнула на все эти махинации и брала заказы только от проверенных людей. Денег поменьше, зато и от хлопот подальше. Вклад в беби-бум страны внесли они скромный, заведя лишь одну дочь Динару, учившуюся в Satbayev University, как ни странно, на нефтяника.

Жан и Гульнара по-своему убеждали её лучше подумать о выборе. Разве не видишь, как мы с мамой в 1С работаем? Нынче время айтишников, научись какому-нибудь Питону или С-шарпу и в ус себе не дуй. Какой ещё ус, обижалась Динара, нет у меня никаких усов. Да это я так, фигурально, кипятился Жан, сейчас же время искусственного интеллекта, Илона Маска и прочих технологических прибамбасов! Но дочка в карман за словом не лезла, апеллируя к родительским генам, в которых, как назло, нет ни одного научного или технического, кроме бухгалтерского, и что у неё по этой причине нет ни малейшей тяги к алгоритмам и языкам программирования. Между тем в нефтянке можно неплохо где-нибудь устроиться, желательно в иностранной компании, потому что там отсутствует гендерный шовинизм как класс, и появится возможность безбедно жить.

На этом меркантильном моменте родители теряли аргументы, поскольку возразить дочке не могли. Да, люди вокруг, конечно, не все, но как-то могли устраиваться. К девяносто первому, последнему году существования советской власти выстроилась своя иерархия, а теперь образовалась новая. Жан застал то время совсем молодым человеком, но хорошо помнил, что на верху пищевой цепочки тогда царили партийные бонзы. У них имелись комфортные дачи, четырёхкомнатные квартиры в лучшем районе города, продуктовые заказы с дефицитными товарами и прочие разные льготы. Но и спрос с них тоже был суровый. Чуть что, клади партбилет на стол со всеми вытекающими. Во времена Сталина так и вообще могли расстрелять к такой-то матери. А вот Брежнев относился к людям мягче, расслабленней как-то, ну, соответственно, и застой случился.

В то время потолком являлась зарплата в пятьсот рублей. Конечно, шахтёрам платили побольше, да разные подпольные мафиози тоже зря время не тратили. Писатели, писавшие в духе соцреализма, на жизнь не жаловались, Кто ещё? Певцы разные, музыканты, композиторы, а ещё художники. Простой шофёр при любой власти будет вставать в пять, глотать чёрный чай или кофе, зажёвывать бутерброд и вперёд на смену, но есть и богема, для которой обычный закон не писан.

Жан не думал-не гадал, что попадёт в эти высокие сферы. А получилось и сложно, и просто. Как-то случилось ему захворать: то ли простудился, то ли подхватил какой-нибудь ещё неизвестный науке коронавирус, короче, произошло это ещё до времён великой пандемии. Целый месяц провалялся, голова болела, жар, потом лёгкие чуть не выхаркал. Вроде утром проснётся, всё нормально, – наконец-то выздоровел! Затем встаёт, и вдруг откуда ни возьмись возвращается кашель, поднимается к обеду температура, и всё по новой. Неужели навсегда это со мной, задумался Жан. Тьфу-тьфу, оказалось не навсегда. Во время болезни сны разные начал видеть. И один сон всё не отставал от него. А снилось Жану, что держит он в руке ни много ни мало, а кисточку, и работает при этом не простым маляром, а самым что ни на есть художником, – картины красивые пишет. Да что ты будешь делать! Даже в школе он не отличался особой тягой к выпиливанью по дереву лобзиком да художественной живописи. Но сон не отставал, словно требовал чего-то от несчастного больного.

И тогда Жан наконец решился. Дал дочке денег, вернее, перевёл на телефон и велел купить в магазине краски, кисточку, мольберт. Динара недоумённо взглянула на него, но ничего не сказала, решив, что болезнь слегка повредила умственные способности отца. Тот же только взъерошил лохматую голову. Волосы его росли быстро, а в парикмахерскую он за время болезни, естественно, не наведывался. Кстати, потом он туда вовсе перестал ходить и специально отращивал свою шевелюру. «Там ещё спроси, что понадобится начинающему художнику, скажи, в школе требуют», – добавил он, всё-таки стесняясь своего неожиданного порыва. Как будто обществу есть какое-то дело до его скромных покупок.

Через некоторое время из магазина перезвонила дочка и потребовала дослать ей на карточку денег. Оказалось, что путь к искусству не такой уж дешёвый: понадобились разные разбавители, грунты, маслёнки, холсты, а кроме того, какой-то неведомый и загадочный мастихин. Мастихин? Это что ещё за зверь, переспросил Жан, послушай, дочка, не обманывает ли тебя продавец? Сама знаешь, что в погоне за наживой они готовы сплавить всё, что под руку подвернётся. Нет, папа, отвечала неугомонная дочка, продавец говорит, это такая лопаточка для нанесения грунта и смешивания красок на палитре. И что, без этого мастихина художник не может обойтись? Нет, твердила дочка, ты знаешь, папа, говорят, что она может даже кисть заменить! Короче говоря, обошёлся набор юного художника в кругленькую сумму. Но что делать? Лучше пожертвовать десяткой-другой тысяч тенге, чем каждую ночь мучаться кошмарами. Динара сказала, что это ещё самый минимальный набор, а потом стала с интересом наблюдать за действиями отца.

Жан, в то время, кстати, он не называл себя Жаном, а являлся полновесным Жанболатом, задумчиво начал перебирать вещи, затем собрал мольберт, водрузил на него холст (папочка, это самый дешёвый, а лучшие холсты – во-первых, льняные, а во-вторых, бельгийские. Нет ничего лучше, чем хороший льняной холст!), повертел в руках кисточки и уставился на тюбики с масляными красками как баран на новые ворота. На помощь опять пришла любимая дочурка. Но перед этим завернула неправдоподобно чистенькую палитру пищевой плёнкой, пояснив хлопающему глазами отцу, что так её легче будет потом отмыть. Вот эти кисточки из щетины мне порекомендовал продавец, говорит, хуже впитывают в себя краску, от щетины больше текстурности и пастозности, что бы это не значило. Ещё масло ведь очень густое, а щетина с этим хорошо справляется. Синтетические кисточки тоже нужны, но они быстро портятся. Папа, живопись – это очень дорогое удовольствие, между прочим. Я взяла всё по минимуму, и то дороговастенько получилось!

– Что тебе еще там продавец наплёл? – хмуро спросил Жан, которому затея заняться живописью уже не казалась такой плодотворной и радостной.

– Сказал, что масло прощает ошибки, можно соскрести, перекрасить, вернуться заново.

– Прощает оно, – проворчал Жан, но продолжал внимательно наблюдать за манипуляциями дочки с красками.

– Продавец ещё сказал, что юный художник только со временем поймёт, какая гамма цветов ему больше по душе и выберет себе самого лучшего производителя. Сначала ограничимся наборов из шести цветов. Представляешь, есть такие фирмы, один тюбик которых может стоить несколько десятков тысяч тенге!

«Юный художник», забыв про болезнь, с напряжённым видом выслушивал сентенции дочки, поднабравшейся знаний у всеведущего продавца.

Дочка взяла в руки тюбик с золотистой охрой и выдавила немного краски прямо на палитру. То же самое проделала и с остальными тюбиками. «Во-первых, папочка, – сказала она уверенным голосом, – белила для тёмных и для белых цветов надо располагать в разных концах палитры. А потом уже, как душа подскажет. Представляешь, бывают художники, которые какой-нибудь цвет, например, оранжевый, вообще никогда не используют! На палитре профессионала можно найти такие оттенки, которые и в жизни-то редко встретишь! Главное, запомни, что тень и свет – это разные цвета, остальное – техника… Вот эти маслёнки тебе тоже понадобятся. В них будешь макать кисточку. Две – потому что есть тёмные цвета, а есть светлые, или холодные и тёплые».