Текст книги "Жена путешественника во времени"

14 декабря 1991 года, суббота / 9 мая 2000 года, вторник
(Генри 36)

ГЕНРИ: Я выбиваю дерьмо из здорового пижонистого алкаша, который имел наглость назвать меня гомиком, а затем полез в драку, чтобы доказать свою точку зрения. Мы в проулке рядом с театром «Вик». Через боковой выход из здания до меня доносится уханье басовых The Smoking Popes, а я тем временем методично луплю этого идиота по морде, а потом перехожу к ребрам. У меня ужасный вечер, и на долю этого дурака пришелся пик моего раздражения.

– Эй, книжный мальчик!

Я отворачиваюсь от стонущего яппи-гомофоба и вижу Гомеса, он облокотился на мусорный бак. Выглядит мрачно.

– Товарищ. – Я отступаю от парня, которого избивал, и он благодарно соскальзывает на тротуар, согнувшись пополам. – Как жизнь?

Я очень рад видеть Гомеса, да я просто в восторге. Но, кажется, он не разделяет моей радости.

– Эй, не хочу отвлекать тебя, не думай, но парень, которого ты колошматишь, мой друг.

Экая незадача.

– Знаешь, он сам напросился. Просто подошел ко мне и сказал: «Сэр, меня срочно нужно привести в форму».

– А-а. Ну, тогда хорошая работа. Ужасно артистично, правда.

– Спасибо.

– Не возражаешь, если я аккуратненько соскребу бедолагу Ника и отвезу в больницу?

– Да ради бога. – Черт! Я собирался взять у Ника одежду, особенно ботинки, новые фирменные «Док Мартенс», темно-красные, почти новые. – Гомес…

– Да? – Он перестает поднимать друга, который выплевывает зуб.

– Какое сегодня число?

– Четырнадцатое декабря.

– Какой год?

Он смотрит на меня с видом человека, у которого есть дела поважнее, чем шутить шутки с психами, и, крякнув, взваливает Ника на плечи, а тот тяжеленный. Ник начинает хныкать.

– Девяносто первый. Наверное, ты не такой трезвый, как кажешься.

Тяжело ступая, он исчезает в направлении входа в театр. Я быстро провожу в уме расчет. Выходит, что мы с Клэр только недавно начали встречаться, поэтому мы с Гомесом едва друг друга знаем. Неудивительно, что он глядит на меня косо.

Возвращается он один.

– Я отдал его Тренту, пусть возится. Ник – его брат. Он не был особенно счастлив. – Мы идем на восток по проулку. – Извини, что спрашиваю, милый книжный мальчик, но почему, черт тебя побери, ты так одет?

На мне голубые джинсы, детский голубой свитер с желтыми утятами, неоново-красная жилетка и розовые теннисные туфли. Если честно, неудивительно, что у кого-то могло появиться острое желание мне врезать.

– Ничего лучше я не смог раздобыть. – Надеюсь, что парень, с которого я это снял, живет неподалеку: на улице минус двадцать. – Зачем ты валандаешься с этой швалью?

– А, мы вместе учились на юрфаке.

Мы проходим мимо задворков магазина армейских неликвидов, и я испытываю острое желание нарядиться в нормальную одежду. Рискну-ка шокировать Гомеса; я знаю, что он это переживет.

Я останавливаюсь:

– Товарищ, подожди минутку. Мне нужно кое-что сделать. Ты не можешь постоять тут на стреме?

– Что ты задумал?

– Ничего особенного. Кража со взломом. Не обращай внимания на тень за занавесками.

– Не возражаешь, если я с тобой пойду?

– Возражаю. – (Он выглядит убитым.) – Хорошо. Давай так.

Захожу в нишу, скрывающую заднюю дверь. Я вламываюсь сюда уже третий раз, хотя две другие попытки – в будущем. В этом деле я достиг абсолютного мастерства. Сначала подбираю простой кодовый замок, на который заперта решетка, сдвигаю ее, открываю американский автоматический замок стержнем старой ручки и английской булавкой, которую нашел на Белмонт-авеню, а куском алюминия поднимаю защелку на двойных дверях. Voilà. Всего ушло не больше трех минут. Гомес смотрит на меня почти с религиозным ошеломлением.

– Где ты этому научился?

– Просто сноровка, – скромно отвечаю я.

Мы заходим внутрь. Видим панель с мигающими красными огоньками, которая притворяется сигнализацией, но я-то умнее. Внутри очень темно. Мысленно представляю себе расположение комнат и полок с товарами.

– Ничего не трогай, Гомес.

Я хочу, чтобы мне было тепло и наряд не вызывал подозрений. Осторожно иду между полок, глаза привыкают к темноте. Начинаю со штанов: черные «левисы». Выбираю темно-синюю фланелевую рубашку, тяжелое шерстяное пальто с двойной подкладкой, шерстяные носки, трусы, тяжелые перчатки для скалолазания и шапку с ушами. В обувном отделе с огромным удовлетворением нахожу «Док Мартенс», точно такие же, какие были у моего дружка Ника. Я готов к действию.

В это время Гомес шарит за прилавком.

– Расслабься, – говорю я ему. – Здесь на ночь наличные не оставляют. Пойдем.

Мы уходим тем же путем, каким пришли. Аккуратно закрываю дверь и защелкиваю щеколду. В пакете лежит моя бывшая одежда. Позднее я попытаюсь найти ящик для сбора Армии спасения. Гомес выжидательно смотрит на меня, как большая собака, надеющаяся, что у меня еще есть кусочек мяса.

Тут я вспоминаю.

– Я жутко голодный. Пойдем в «Энн Сазер».

– «Энн Сазер»? Я думал, ты предложишь банк ограбить или убить кого-нибудь, по крайней мере. Тебе везет, парень, не останавливайся!

– Мне нужно взять паузу, чтобы заполнить баки. Пойдем.

Мы сворачиваем из проулка к парковке шведского ресторана «Энн Сазер». Швейцар молча кивает, когда мы переступаем порог его царства. Идем к Белмонт. Всего девять часов, и улица кишит привычной смесью беглецов, бездомных придурков, завсегдатаев ночных клубов и пригородных искателей приключений. «Энн Сазер» стоит особняком, как памятник разуму посреди тату-салонов и секс-шопов. Мы заходим и ждем, когда нас пригласят сесть. У меня желудок сжимается. Шведский интерьер успокаивает, все эти деревянные панели и крапчатая красная фактура под камень. Нас приглашают в зал для курящих, прямо напротив камина. Кажется, жизнь налаживается. Снимаем пальто, усаживаемся, читаем меню, хотя, будучи коренными чикагцами, мы могли бы продекламировать все меню наизусть дуэтом. Гомес выкладывает свои курительные принадлежности рядом со столовыми приборами.

– Не возражаешь?

– Возражаю. Но – кури.

Цена радости от компании Гомеса – постоянно коптиться в облаке сигаретного дыма, который он выпускает из ноздрей. Пальцы у него темно-желтого цвета; они нежно порхают над тонкими листками бумаги, когда он заворачивает табак «Драм» в толстенький цилиндр, облизывает уголок, скручивает его, засовывает между зубами и поджигает:

– Во-от.

Для Гомеса полчаса без сигареты – это аномалия. Мне всегда нравится наблюдать за тем, как люди утоляют свои страсти, даже если я таких страстей не разделяю.

– Ты не куришь? Ничего?

– Я бегаю.

– А-а. Да, черт, ты в отличной форме. Я думал, ты собираешься прикончить Ника, а ты даже не запыхался.

– Он был слишком пьян, чтобы драться. Просто рыхлая боксерская груша.

– За что ты его так?

– Просто глупость.

Появляется официант, говорит, что его зовут Лэнс и что сегодняшнее специальное блюдо – лосось с фасолью под белым соусом. Он принимает заказ на напитки и уносится прочь. Я играюсь с соусником.

– Он видел, как я был одет, решил, что я – легкая добыча, полез задираться, никак не понимал, что значит «нет», и был неприятно удивлен. Я просто шел своей дорогой, ни к кому не лез.

Гомес выглядит задумчивым.

– И что за дорога такая?

– В смысле?

– Генри, может, я выгляжу идиотом, но на самом деле твой старый дядюшка Гомес не совсем идиот. Я уже давненько за тобой приглядываю: на самом деле, еще до того, как наша малышка Клэр привела тебя в гости. В смысле, не знаю, отдаешь ли ты в этом отчет, но в определенных кругах о тебе идет умеренно громкая дурная слава. Я знаю многих людей, которые знают тебя. Людей, в смысле, женщин. Женщин, которые тебя знают. – Он пристально смотрит на меня через дымовую завесу. – Они говорят очень странные вещи.

Лэнс приносит мой кофе и молоко для Гомеса. Мы заказываем: чизбургер и фри для Гомеса, гороховый суп-пюре, лосося, сладкий картофель и сбитые фрукты для меня. Мне кажется, что если я немедленно не получу как можно больше калорий, то просто рухну замертво. Лэнс быстро исчезает. Мне трудно слишком вдумчиво осмысливать свои прошлые грешки, а уж тем более оправдываться за них перед Гомесом. В любом случае, это не его дело. Но он ждет ответа. Я вливаю сливки в кофе, наблюдая, как растворяется в водовороте тончайшая пенка. Отбрасываю всю осторожность. В конце концов это не важно.

– Что ты хочешь узнать, товарищ?

– Все. Я хочу знать, почему на вид скромный библиотекарь забивает парня до состояния комы просто так и при этом прикинут воспитателем детского сада. Я хочу знать, почему восемь дней назад Ингрид Кармайкл пыталась покончить с собой. Я хочу знать, почему сейчас ты выглядишь на десять лет старше, чем в предыдущий раз, когда я тебя видел. У тебя седина появляется. Я хочу знать, как ты взламываешь американские автоматические замки. Я хочу знать, почему у Клэр есть твоя фотография с тех времен, когда вы еще не встречались.

У Клэр есть моя фотография до 1991 года? Упс.

– Что за фотография?

Гомес размышляет.

– На ней ты такой же, как сейчас, а не как пару недель назад, когда ты пришел на обед. – («Это было две недели назад? Боже, получается, что мы с Гомесом встречаемся всего второй раз».) – Снято на улице. Ты улыбаешься. Дата – июнь одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года.

Приносят еду, и мы замолкаем, пока расставляем тарелки. Я набрасываюсь на еду, как будто в последний раз.

Гомес сидит, смотрит, как я ем, а сам не притрагивается к обеду. Я видел, как Гомес делает то же самое в суде, по отношению к свидетелям другой стороны. Он просто хочет, чтобы они рассказали все. Я не возражаю против полной правды, но сначала еда. На самом деле мне нужно, чтобы Гомес все знал, потому что в последующие годы он не раз будет спасать мою задницу.

Я уже почти покончил с лососем, а он так и сидит.

– Ешь, ешь, – говорю я, подражая миссис Ким; он окунает ломтик картошки в кетчуп и медленно пережевывает. – Не волнуйся, я сознаюсь. Просто дай мне спокойно насладиться последней едой приговоренного.

Он капитулирует и принимается за свой бургер. Ни один не произносит ни слова, пока я не приканчиваю фрукты. Лэнс приносит мне еще кофе. Я добавляю сливок, размешиваю. Гомес смотрит на меня так, будто схватит сейчас за плечи и начнет трясти. Ладно, товарищ, ты сам напросился.

– Ну хорошо. Получай: путешествия во времени.

Гомес закатывает глаза и корчит рожу, но ничего не говорит.

– Я – путешественник во времени. В настоящий момент мне тридцать шесть лет. Сегодня утром было девятое мая двухтысячного года. Вторник. Я был на работе и только что закончил экскурсию для группы из Кэкстон-клуба. Я ушел к стеллажам переставлять книги дальше, когда внезапно очутился на Скул-стрит, в девяносто первом году. Типичная проблема – где раздобыть одежду. Какое-то время я прятался под чьим-то крыльцом. Было холодно, никто не проходил мимо, и потом наконец я увидел паренька, одетого… ну, ты видел, что на мне было. Я на него напал, забрал деньги и все, во что он был одет, кроме трусов. Напугал до смерти; наверное, он подумал, что я его изнасиловать собираюсь или еще что. В любом случае, одежду я добыл. Хорошо. Но в этом районе нельзя ходить в таком прикиде и ожидать, что все отнесутся к этому с пониманием. Поэтому я весь вечер терпел всякое дерьмо от прохожих, и твой друг оказался последней каплей. Извини, если сильно его покалечил. Мне очень была нужна его одежда, особенно обувь. – Гомес смотрит под стол на мои ноги. – Я постоянно оказываюсь в подобных ситуациях. Со мной что-то не так. Я теряюсь во времени и не знаю почему. Я не могу это контролировать, не знаю, когда это случится или где и когда я окажусь. Поэтому для того, чтобы выжить, я взламываю замки, ворую в магазинах, шарю по чужим карманам, нападаю на людей, попрошайничаю, вламываюсь в дома, ворую машины, вру, хожу по газонам и перебегаю пути перед поездом. В общем, я делаю все.

– Убиваешь?

– Ну, насколько я знаю, нет. И никогда никого не насиловал. – Я смотрю на него, говоря это. У него абсолютно бесстрастное лицо. – Ингрид. Ты и вправду ее знаешь?

– Я знаю Селию Аттли.

– Господи. Ну и компания у тебя. Как Ингрид пыталась покончить с собой?

– Передозировка валиума.

– Девяносто первый год? Ну да. Это будет ее четвертая попытка самоубийства.

– Что?

– А, ты не знаешь? Селия знает далеко не все. Ингрид удастся уйти из жизни второго января девяносто четвертого. Она выстрелит себе в грудь.

– Генри…

– Знаешь, это случилось шесть лет назад, и я все еще зол на нее. Вот же идиотка. Но она была в жуткой депрессии, и довольно давно, и ее это просто затянуло. Я ничего не мог сделать для нее. Из-за этого мы вечно ссорились.

– Это совсем не смешная шутка, книжный мальчик.

– Хочешь доказательств?

Улыбается.

– Как насчет фотографии? Той, которую ты видел у Клэр?

Улыбка исчезает.

– Хорошо. Я признаю, что это довольно-таки необъяснимо.

– Я встретил Клэр впервые в октябре девяносто первого. Она видела меня первый раз в сентябре семьдесят седьмого. Ей было шесть, а мне тогда будет тридцать восемь. Она знает меня всю жизнь. Сейчас, в девяносто первом году, я только начинаю ее узнавать. Кстати, можешь об этом спросить саму Клэр. Она тебе расскажет.

– Уже спросил. И она рассказала.

– Ну, Гомес, черт побери, зачем ты отнимаешь драгоценное время, заставляя меня рассказывать все снова! Ты ей не поверил?

– Нет. А ты бы поверил?

– Конечно. Клэр очень правдива. Вот что делает с людьми католическое воспитание. – (Подходит Лэнс, приносит еще кофе. Кофеина во мне уже достаточно, но еще немного не повредит.) – Итак? Какие тебе еще нужны доказательства?

– Клэр сказала, ты можешь исчезать.

– Да, это один из моих самых ярких светских талантов. Не отходи от меня ни на шаг, и рано или поздно я растворюсь. Может, понадобится минута, час или день, но в этом отношении я очень последователен.

– В двухтысячном году мы знакомы?

– Да. – Я ухмыляюсь ему. – Мы дружим.

– Расскажи мне о моем будущем.

Черт. Это плохая мысль.

– Нет.

– Почему?

– Гомес, чему быть, того не миновать. Если знать заранее, все становится… очень странно. В любом случае, изменить ничего нельзя.

– Почему?

– Причинно-следственная связь работает только в одну сторону – вперед. Все случается один раз, только один. Если знаешь заранее… Я почти всегда чувствую себя в ловушке. Если ты во времени, ты не знаешь, и ты… свободен. Поверь мне. – Он выглядит расстроенным. – Ты будешь свидетелем на нашей свадьбе. А я – на твоей. У тебя классная жизнь, Гомес. Но деталей ты от меня не дождешься.

– Биржевые наводки?

Да, почему бы и нет. В 2000 году биржа – это безумие, но можно на этом сколотить огромное состояние, и Гомес окажется одним из счастливчиков.

– Когда-нибудь об интернете слышал?

– Нет.

– Это компьютерная программа. Огромная всемирная сеть, в нее входит каждый, кто пожелает, и общается с другими по телефонным линиям через компьютер. Ты покупаешь акции. «Netscape», «America Online», «Sun Microsystems», «Yahoo!», «Microsoft», «Amazon.com».

Он лихорадочно строчит.

– Точка com?

– Не волнуйся. Просто хватай акции на первой же публичной эмиссии. – Я улыбаюсь. – Хлопни в ладоши, если веришь в фей.

– Я думал, ты зарежешь любого, кто хоть заикнется сегодня насчет фей.

– Это из «Питера Пэна», темнота.

Внезапно меня начинает мутить. Сегодня вечером мне не хочется устраивать шоу. Я подпрыгиваю.

– За мной! – говорю я и несусь в мужской туалет.

Гомес топочет по пятам. Я врываюсь в чудом оказавшуюся свободной кабинку. По лицу течет пот. Меня тошнит в унитаз.

– Господь мой милосердный, – говорит Гомес. – Черт, книжный…

Я не слышу окончания фразы, потому что лежу на боку, голый, на холодном линолеуме, в кромешной темноте. Кружится голова, поэтому какое-то время я просто лежу. Вытягиваю руку и натыкаюсь на корешки книг. Я в хранилище, в Ньюберри. Поднимаюсь и, пошатываясь, иду между стеллажей, включаю свет, который заливает все вокруг, и ничего не вижу. Моя одежда и тележка, с которой я вынимал книги, находятся в следующем проходе. Одеваюсь, расставляю книги и осторожно открываю дверь в хранилище. Я не знаю, который час. Может, уже включена сигнализация. Но ничего, все как и было. Изабель объясняет новичку правила работы в читальном зале; Мэтт проходит мимо и машет рукой. Солнце льется в окна, стрелки на часах в читальном зале показывают четверть пятого. Я отсутствовал меньше пятнадцати минут. Амелия замечает меня и указывает на дверь:

– Я собираюсь в «Старбакс». Кофе тебе принести?

– Ну нет, не надо. Но спасибо.

У меня ужасно болит голова. Просовываю голову в кабинет Роберто и говорю, что плохо себя чувствую. Он сочувственно кивает и показывает на телефон, в трубке кто-то очень быстро тараторит по-испански. Я собираю вещи и ухожу.

Самый рядовой будний день книжного мальчика.

15 декабря 1991 года, воскресенье
(Клэр 20)

КЛЭР: Прекрасное солнечное воскресное утро, я еду домой из квартиры Генри. Улицы в инее, за ночь нападало несколько сантиметров снега. Все ослепительно-белое и чистое. Я подпеваю Арете Франклин: «RESPECT!» – сворачивая с Эдисон на Хойн, и надо же, вот счастье, прямо перед собой вижу место на стоянке. Сегодня мне везет. Паркую машину, осторожно иду по скользкому тротуару, захожу в вестибюль, по-прежнему напевая. У меня по спине пробегают замечательные мурашки, это ощущение я начинаю ассоциировать с сексом, с тем, как просыпаюсь в постели Генри, с тем, как добираюсь до своего дома по утрам. Я взлетаю по ступенькам. Кларисса, должно быть, в церкви. Жду не дождусь отлежаться в ванне и почитать «Нью-Йорк таймс». Открываю дверь и понимаю, что я не одна. Гомес сидит в гостиной в облаке дыма, жалюзи закрыты. В окружении красных обоев, обитой красным плюшем мебели, в дыму, он выглядит как светловолосый польский дьявол. Он просто сидит, поэтому я молча иду в свою комнату. Я по-прежнему дико зла на него.

– Клэр.

– Что? – поворачиваюсь я.

– Прости. Я был не прав.

Никогда не слышала, чтобы Гомес признавал что-нибудь, кроме, может, папской непогрешимости. У него очень хриплый голос.

Прохожу в гостиную и распахиваю жалюзи. Солнечный свет с трудом продирается через дымовую завесу, поэтому я открываю окно.

– Не понимаю, как ты можешь столько курить, а индикатор дыма так и не срабатывает.

Гомес показывает мне девятивольтную батарейку:

– Буду уходить, вставлю обратно.

Я сажусь на диван. Жду, когда Гомес объяснит, почему он передумал. Он сворачивает еще одну сигарету. Наконец раскуривает ее и смотрит на меня.

– Я провел вчерашний вечер с твоим другом Генри.

– Я тоже.

– Ясно. Что вы делали?

– Ходили в «Фэсетс», смотрели фильм Питера Гринуэя, обедали, поехали к нему.

– И ты только что оттуда.

– Точно.

– Ну, у меня вечер прошел менее культурно, но более насыщенно. Я столкнулся с твоим великолепным другом в проулке у «Вика», он лупил Ника почем зря. Трент сказал мне сегодня утром, что у Ника нос сломанный, три ребра сломаны, пять костей в руке перебиты, множество повреждений мягких тканей и сорок шесть швов. И еще ему понадобится новый передний зуб. – (Я равнодушно пожимаю плечами. Ник – задира и бугай, сам напросился.) – Это нужно было видеть, Клэр. Твой парень работал над Ником, как над неодушевленным предметом. Как будто Ник – это скульптура, и он его ваял. Очень научно. Просто размышлял, что еще принесет максимальный результат, и – бац. Я был бы в полном восторге, если бы это был не Ник.

– Почему Генри бил Ника?

Гомес замялся.

– Вообще-то, похоже, что Ник сам виноват. Он любит поддевать… голубых, а Генри был одет как «малютка мисс Бумби»[50]50
  Персонаж детского стишка из «Стихов Матушки Гусыни»: Малютка мисс Бумби Сидела на тумбе, Хлебала свою простоквашку. Но выглянул вдруг Свирепый паук И спугнул нашу Бумби, бедняжку. (Перевод О. Седаковой)


[Закрыть].

Представляю. Бедный Генри.

– А потом?

– Потом мы ограбили магазин армейских неликвидов.

Пока все сравнительно мирно.

– И?

– И пошли в «Энн Сазер» поужинать.

Я начинаю хохотать. Гомес улыбается.

– И он мне рассказал ту самую дикую историю, которую я слышал от тебя.

– Почему ты ему поверил?

– Ну, он такой жутко безразличный. Я понял, что он знает меня вдоль и поперек. Я видел, что он сделал, и ему было плевать. И потом он просто исчез, а я остался там стоять и… должен был… поверить.

Я сочувственно киваю:

– Исчезновения ужасно впечатляют. Помню, я увидела это в нашу самую первую встречу, когда была маленькой. Он пожал мне руку, и – бах! Он исчез. Эй, откуда он пришел?

– Из двухтысячного. Он выглядел намного старше.

– Ему там трудно.

Это так здорово – сидеть здесь и болтать о Генри с кем-то, кто знает. Я чувствую прилив благодарности к Гомесу, которая, впрочем, испаряется, когда он наклоняется ко мне и говорит:

– Не выходи за него, Клэр.

– Знаешь, он еще даже не предложил этого.

– Ты знаешь, о чем я.

Я сижу очень тихо, смотрю на свои руки, аккуратно сложенные на коленях. Я холодна и зла. Поднимаю глаза. Гомес взволнованно смотрит на меня.

– Я его люблю. Он – моя жизнь. Я жду его всю свою жизнь, и вот он здесь. – Не знаю, как это объяснить. – С Генри я вижу все горизонты, читаю жизнь как карту, прошлое и будущее, все сразу, как ангел… – Качаю головой. Не в силах это выразить. – Я могу дотронуться до него и ощутить время… Он меня любит. Мы женаты, потому что… мы – часть друг друга… – Я сбиваюсь. – Это уже случилось. Все сразу.

Я смотрю на Гомеса, пытаясь понять, слышит ли он меня.

– Клэр, мне он нравится, очень. Он потрясающий. Но он опасен. Все женщины, с которыми он был, ужасно страдают. Я просто не хочу, чтобы ты весело вальсировала в руках этого очаровательного психопата…

– Разве ты не видишь, что уже слишком поздно? Ты говоришь о человеке, которого я знаю с шестилетнего возраста. Я знаю его. Вы встречались дважды, и ты пытаешься убедить меня соскочить. Я не могу. Я видела свое будущее; я ничего не могу изменить и, даже если бы могла, не стала бы этого делать.

Гомес выглядит задумчивым.

– Он ничего мне не рассказал о моем будущем.

– Генри заботится о тебе; он с тобой так не поступит.

– Но с тобой поступил.

– С этим ничего нельзя было поделать; наши жизни связаны воедино. Все мое детство прошло не так из-за него, и он ничего не мог с этим поделать. Он сделал все, что мог.

Я слышу, как поворачивается в двери ключ Клариссы.

– Клэр, не злись, я просто хочу тебе помочь.

Я улыбаюсь.

– Ты можешь помочь нам. Вот увидишь.

Появляется Кларисса, она кашляет.

– О дорогой! Ты так долго ждешь.

– Мы болтали с Клэр. Насчет Генри.

– Уверена, ты рассказывал ей, насколько ты его обожаешь, – говорит Кларисса с ноткой предостережения в голосе.

– Я советовал ей убегать как можно быстрее в противоположном от него направлении.

– Господи, Гомес. Клэр, не слушай его. Он ничего не понимает в мужчинах.

Кларисса садится в футе от Гомеса, он протягивает руку и сажает ее себе на колени. Она смотрит на него.

– Вечно она после церкви такая.

– Я хочу завтракать.

– Конечно хочешь, мой голубок.

Они встают и бегут по коридору в кухню. Вскоре раздается высокий смех Клариссы, и Гомес пытается ее отшлепать номером «Таймс мэгэзин». Вздыхаю и иду в свою комнату. Солнце по-прежнему сияет. В ванной я пускаю горячую воду и снимаю вечернюю одежду. Залезая в ванну, кидаю взгляд на свое отражение в зеркале. Я, можно сказать, пухлая. Это меня радует, и я опускаюсь в воду, чувствуя себя энгровской одалиской. «Генри меня любит. Генри здесь, наконец-то он здесь. И я его люблю». Провожу руками по грудям, тонкая пленка слюны отделяется под воздействием воды и исчезает. «Почему все должно быть так сложно? Разве все самое сложное у нас не позади?» Окунаю в воду волосы, смотрю, как они плавают вокруг меня, темные, как сети. «Я никогда не выбирала Генри, и он не выбирал меня. Поэтому разве здесь может быть ошибка?» Снова прихожу к мысли, что проверить этого нельзя. Лежу в ванне, рассматривая кафель, пока вода не становится холодной. Кларисса стучит в дверь, спрашивает, не умерла ли я там и можно ли ей почистить зубы. Заматывая волосы полотенцем, смотрю на свое нечеткое из-за пара отражение в зеркале, и кажется, что время сворачивается, завиток за завитком, и я вижу себя во всех завитках, все прошедшие дни и годы и все время, которое предстоит, и внезапно я чувствую, как будто становлюсь невидимой. Но затем ощущение проходит так же быстро, как появилось, и я с минуту стою неподвижно, потом надеваю халат, открываю дверь и выхожу.