Текст книги "Жена путешественника во времени"

8 апреля 1989 года, суббота
(Клэр 17, Генри 40)

КЛЭР: Я сижу в комнате бабушки Миагрэм, мы вместе разгадываем кроссворд из «Нью-Йорк таймс». Яркое прохладное апрельское утро, я вижу, как в саду на ветру колышутся красные тюльпаны. Мама что-то сажает, маленькое и белое, около форзиции. У нее шляпу почти сдуло, и она постоянно придерживает ее рукой, наконец снимает ее и прижимает корзиной.

Я не видела Генри два месяца, и до следующей встречи из списка почти три недели. Мы приближаемся ко времени, когда я не увижусь с ним более двух лет. Маленькой я воспринимала Генри так несерьезно, мне казалось таким естественным, что я его вижу. Но теперь каждое его появление означает, что стало еще на одну нашу встречу меньше. И все теперь по-другому. Я хочу чего-то… пусть Генри что-то скажет, что-то сделает, чтобы я убедилась: все это было не просто замысловатой шуткой. Я хочу. Вот и все. Я продолжаю хотеть.

Бабушка Миагрэм сидит в голубом кресле-качалке у окна. Я сижу на подоконнике, на коленях у меня газета. Мы уже перевалили за половину кроссворда. Мои мысли уходят в сторону.

– Детка, прочитай еще раз, – просит бабушка.

– Двадцать по вертикали. «Обезьянничающий монах». Семь букв, вторая «а», последняя «н».

– Капуцин. – Она улыбается, невидящие глаза обращены в мою сторону. Бабушке я кажусь темной тенью на чуть более светлом фоне. – Неплохо, а?

– Да, здорово. А ну-ка, попробуй вот это. Восемнадцать по горизонтали: «В окно не высовывай локоть – уедет твой локоть далёко». Девять букв, вторая «и».

– «Бирма-шейв». Ты тогда еще и не родилась[46]46
  Речь о придорожных рекламных плакатах крема для бритья «Бирма-шейв» (1927–1963) – рифмованных и часто содержавших призывы к аккуратному вождению.


[Закрыть].

– Ну нет… Я никогда так не сумею.

Я встаю и потягиваюсь. Безумно хочется прогуляться. Комната у бабушки милая, но вызывает клаустрофобию. Потолок низкий, обои в изысканных голубых цветах, покрывало на кровати голубое ситцевое, ковер белый, пахнет пудрой, зубным протезом и старой кожей. Бабушка Миагрэм сидит нарядная, с прямой спиной. У нее красивые волосы, белые, но по-прежнему немного с рыжиной, унаследованной мною; они великолепно вьются и заколоты шиньоном. Глаза у бабушки похожи на голубые облака. Она ослепла девять лет назад и уже хорошо адаптировалась; прекрасно ориентируется в доме. Она все время пытается научить меня искусству разгадывать кроссворды, но одна я не могу заставить себя засесть за них. Бабушка всегда вписывала ответы ручкой. Генри любит разные головоломки.

– Сегодня чудесный день, не так ли? – спрашивает бабушка, откидываясь на спинку стула и потирая костяшки пальцев.

Я киваю, потом говорю:

– Да, но довольно свежо. Мама возится в саду, и ветер рвет все у нее из рук.

– Очень похоже на Люсиль, – говорит бабушка. – Знаешь, внучка, я бы хотела погулять.

– Я как раз об этом думала, – отвечаю я.

Она улыбается, протягивает руки, и я осторожно поднимаю ее из кресла. Достаю наши пальто, завязываю шарф вокруг ее головы, чтобы ветер не растрепал волосы. Потом мы медленно спускаемся по лестнице и выходим через главную дверь. Останавливаемся на дорожке, я поворачиваюсь к бабушке и спрашиваю:

– Куда пойдем?

– Пойдем в сад, – говорит она.

– Довольно далеко. О, вон мама рукой машет; помаши в ответ.

Мы машем маме, она там, далеко, у самого фонтана. Питер, наш садовник, стоит рядом с ней. Он перестает что-то говорить маме, поворачивается и смотрит на нас, ждет, когда мы пойдем дальше, чтобы он мог закончить спор, может быть, о нарциссах или о пионах. Питер любит спорить с мамой, но она в результате всегда все делает по-своему.

– До сада почти миля, бабушка.

– С ногами, Клэр, у меня все в порядке.

– Хорошо, тогда пойдем.

Я беру ее за руку, и мы отправляемся в путь. Добираемся до конца долины, я спрашиваю:

– По солнцу или по тени?

– Конечно по солнцу, – отвечает она, и мы направляемся к тропинке, которая проходит по середине долины и ведет к поляне.

Пока мы идем, я все описываю.

– Мы проходим мимо кострища. Здесь птицы – вон, полетели!

– Вороны. Скворцы. И голуби, – говорит бабушка.

– Да… И вот мы у ворот. Осторожно, на тропинке грязь. Я вижу собачьи следы, довольно крупные. Может, это аллингамсовский Джои? Все зеленеет. А вот и дикая роза.

– Трава в долине высокая? – спрашивает бабушка.

– Фут, не больше. Светло-светло-зеленая. А вот маленькие дубы.

Она поворачивается ко мне лицом, улыбается.

– Подойдем поздороваемся.

Я веду ее к дубам, растущим в нескольких футах от тропинки. Дедушка посадил три дуба в сороковые годы в честь Тедди, бабушкиного брата, погибшего на Второй мировой. Дубы по-прежнему не очень высокие, около пятнадцати футов в высоту. Бабушка прикладывает ладошку к среднему дубу и говорит:

– Здравствуй.

Не знаю, к кому она обращается – к дубу или к своему брату.

Мы идем дальше, поднимаемся на пригорок. Перед нами расстилается долина, и я вижу на поляне Генри. Я останавливаюсь.

– Что такое? – спрашивает бабушка.

– Ничего, – отвечаю я и веду ее дальше по тропинке.

– Кого ты увидела? – спрашивает она.

– Над лесом кружится ястреб.

– Сколько сейчас времени?

Я смотрю на часы.

– Почти полдень.

Мы вступаем на поляну. Генри стоит неподвижно и улыбается мне. Он выглядит усталым. Волосы с сединой. На нем черное пальто, он стоит весь темный на фоне яркой долины.

– Где камень? – спрашивает бабушка. – Я хочу присесть.

Я веду ее к камню, помогаю сесть. Она поворачивается в сторону Генри и замирает.

– Кто здесь? – властно спрашивает она.

– Никого, – вру я.

– Там стоит мужчина, – говорит она, кивая в сторону Генри.

Он смотрит на меня, как будто хочет сказать: «Ну же, скажи ей». В лесу лает собака. Я сомневаюсь.

– Клэр, – зовет бабушка. Голос испуганный.

– Представь нас, – тихо говорит Генри.

Бабушка замирает и ждет. Я обнимаю ее за плечи.

– Все в порядке, бабушка. Это мой друг Генри. Я тебе о нем рассказывала.

Генри подходит к нам и протягивает руку. Я вкладываю ладонь бабушки в его руку.

– Элизабет Миагрэм, – представляю я бабушку.

– Значит, это ты, – говорит бабушка.

– Да, – отвечает Генри, и это «да» проливается как бальзам на мою душу. Да.

– Можно? – Она протягивает руку в сторону Генри.

– Мне сесть рядом?

Генри присаживается на камень.

Я подвожу ладонь бабушки к его лицу. Она смотрит на меня, проводя по его лицу.

– Жестко, – говорит Генри бабушке.

– Наждачная бумага. – Она проводит кончиками пальцев по его небритому подбородку. – Ты не юноша.

– Нет.

– Сколько тебе?

– Я на восемь лет старше Клэр.

Она выглядит озадаченной.

– Двадцать пять?

Я смотрю на седые волосы Генри, на морщины вокруг глаз. Ему около сорока, может, больше.

– Двадцать пять, – твердо говорит он.

Где-то далеко это правда.

– Клэр рассказывала, что вы собираетесь пожениться, – говорит бабушка Генри.

– Да, – улыбается мне Генри, – мы собираемся пожениться. Через несколько лет, когда Клэр закончит учебу.

– В мое время джентльмены приходили к обеду и знакомились с семьей.

– У нас ситуация… необычная. Шанса не выпадало.

– Интересно почему. Если ты можешь прыгать с моей внучкой по лугам, то, конечно, можешь и в дом прийти, чтобы ее родители на тебя посмотрели.

– Я был бы счастлив, – говорит Генри, вставая, – но, боюсь, сейчас мне некогда, на поезд опаздываю.

– Минутку, молодой человек, – начинает бабушка, но Генри говорит:

– До свидания, миссис Миагрэм. Был очень рад наконец-то с вами познакомиться. Клэр, извини, мне пора…

Я протягиваю к нему руку, но тут раздается свист, Генри как будто затягивает в вакуум, и он исчезает. Я поворачиваюсь к бабушке. Она сидит на камне, руки вытянуты вперед, на лице выражение полнейшего недоумения.

– Что произошло? – спрашивает она.

Я начинаю объяснять. Когда я заканчиваю, она сидит, опустив голову, сжимая и разжимая сведенные артритом пальцы. Наконец поднимает голову и поворачивается ко мне.

– Но, Клэр, наверное, он демон.

Она произносит это абсолютно спокойно, таким голосом, словно сообщает, что у меня пальто криво застегнуто или что пора обедать.

Что ответить?

– Я думала об этом, – отвечаю я. Беру ее руки в свои, чтобы она перестала растирать их докрасна. – Но Генри хороший. Я чувствую, что он не демон.

– Ты говоришь так, как будто встречала десяток демонов, – смеется бабушка.

– Ты разве не думаешь, что настоящий демон был бы… ну, такой демонический?

– Я думаю, что, если бы он захотел, был бы славный, как ягненок.

Я тщательно подбираю слова.

– Однажды Генри сказал, что, по мнению его врача, он – новый тип человека. Знаешь, вроде следующего шага в эволюции.

– Это так же плохо, как и быть демоном, – качает головой бабушка. – Боже, Клэр, ну почему ты решила выйти замуж за такого? Подумай о детях, которые родятся у тебя! Прыгать в следующую неделю и возвращаться до завтрака!

– Но это будет так интересно, – смеюсь я. – Как Мэри Поппинс или Питер Пэн.

Она немного сжимает мои пальцы.

– Задумайся на минутку, дорогая: в сказках только дети наслаждаются приключениями. А их матери сидят дома и ждут, когда дети вернутся домой.

Я смотрю на смятую груду одежды на земле, там, где был Генри. Поднимаю и аккуратно сворачиваю.

– Я сейчас, – говорю бабушке, нахожу коробку и кладу в нее одежду Генри. – Пойдем домой. Уже скоро обед.

Я помогаю ей подняться с камня. Ветер воет в траве, и мы сгибаемся под ним, когда идем к дому. На вершине пригорка я поворачиваюсь и оглядываю поляну. Пусто.

Через несколько дней сижу с бабушкой и читаю ей «Миссис Дэллоуэй»[47]47
  Выпущенный в 1923 г. роман Вирджинии Вулф (1882–1941).


[Закрыть]. Вечер. Я поднимаю взгляд: кажется, бабушка спит. Перестаю читать и закрываю книгу. Бабушка открывает глаза.

– Привет, – говорю я.

– Ты по нему скучаешь? – спрашивает она.

– Каждый день. Каждую минуту.

– Каждую минуту, – повторяет она. – Да. Вот так вот, да? – Она отворачивается и зарывается лицом в подушку.

– Спокойной ночи, – говорю я, выключая свет.

Стою в темноте, глядя на лежащую в постели бабушку, и меня заполняет что-то вроде жалости к себе, словно меня обидели. Вот так вот, да? Да.

Съешь сам, или съедят тебя

30 ноября 1991 года, суббота
(Генри 28, Клэр 20)

ГЕНРИ: Клэр пригласила меня на ужин к себе. Еще ожидаются Кларисса, соседка Клэр по комнате, и Гомес, друг Клариссы. Без минуты семь по центральному поясному времени я стою в своем лучшем костюме в вестибюле дома Клэр, палец жмет на звонок, в другой руке нежные желтые фрезии и австралийское «Каберне», сердце выпрыгивает из груди. Раньше я у Клэр не был и с ее друзьями тоже не встречался. Я понятия не имею, чего ожидать.

Звонок разрешает тишину жутким хрипом, и я открываю дверь.

– Сюда, наверх! – раздается глубокий мужской голос.

Я иду четыре пролета вверх. Владелец голоса – высокий блондин с безукоризненной прической, с сигаретой и в футболке с надписью «Солидарность». Лицо знакомое, но я не припоминаю. Для человека по имени Гомес он выглядит слишком… по-польски. Позже я узнаю, что настоящее его имя – Ян Гомолинский.

– Привет, книжный мальчик! – орет Гомес.

– Привет, товарищ, – отвечаю я и вручаю ему цветы и вино.

Мы смотрит друг другу в глаза, доходим до détente[48]48
  Разрядки (фр.).


[Закрыть], и изящным жестом Гомес приглашает меня в квартиру.

Это одна из чудесных, бесконечно длинных, как вагон, квартир из двадцатых годов – узкий коридор с комнатами, которые лепятся к нему как запоздалые мысли. Тут сталкиваются две эстетики – выпендрежная и викторианская: старинное вышитое кресло с тяжелыми выгнутыми ножками стоит под «бархатным Элвисом». Я слышу, как в конце коридора играет «I Got It Bad and That Ain’t Good» Дюка Эллингтона. Гомес ведет меня в том направлении.

Клэр и Кларисса в кухне.

– Мои котята, я принес вам новую игрушку, – тянет Гомес. – Он откликается на имя Генри, но вы можете называть его книжным мальчиком.

Я взглядом встречаюсь с Клэр. Она пожимает плечами и тянется ко мне поцеловаться. Я быстро целую ее и поворачиваюсь пожать руку Клариссе, невысокой и приятно округлой в нужных местах, с длинными черными волосами. У нее такое лицо, что мне сразу хочется что-то ей рассказать, просто чтобы увидеть ее реакцию. Этакая маленькая филиппинская Мадонна. Сладким голоском невинной девочки она говорит:

– Боже, Гомес, заткнись, сделай милость. Привет, Генри. Я Кларисса Бонавант. Пожалуйста, не обращай внимания на Гомеса, я просто держу его здесь вместо грузчика.

– И для секса. Не забывай о сексе, – напоминает ей Гомес. Он смотрит на меня: – Пива?

– Конечно.

Он ныряет в холодильник и вручает мне бутылку «Блац». Я откручиваю крышку и делаю большой глоток. Кухня выглядит так, будто здесь взорвалась кастрюля с тестом. Клэр видит мое удивление. Я внезапно вспоминаю, что она не умеет готовить.

– Это промежуточная стадия, – говорит Клэр.

– Это инсталляция, – говорит Кларисса.

– Мы будем это есть? – спрашивает Гомес.

Я перевожу взгляд с одного на другого, и мы все начинаем смеяться.

– Кто-нибудь из вас умеет готовить?

– Нет.

– Гомес может сварить рис.

– Только тот, который нужно залить кипятком.

– Клэр знает, как заказать пиццу.

– И еду из тайского ресторана – тоже заказать.

– Кларисса знает, как есть.

– Заткнись, Гомес! – в один голос говорят Кларисса и Клэр.

– Да уж… Ну, что это должно означать? – интересуюсь я, указывая на кошмар на столе.

Клэр вручает мне вырезку из журнала. Это рецепт курицы и рисотто с грибами шитаки, тыквой и соусом из кедровых орешков. Вырезка из «Гурмана», и ингредиентов штук двадцать.

– У вас это все есть?

– В магазин сходить я могу. – Клэр кивает. – Вот приготовить – это сложнее.

– Я что-нибудь из этого смог бы сделать, – говорю я, присматриваясь к кошмару поближе.

– Ты умеешь готовить?

– Да.

– Он умеет готовить! Ужин спасен! Возьми еще пива! – восклицает Гомес.

Кларисса смотрит с облегчением и тепло мне улыбается. Клэр, которая смотрела на меня почти испуганно, тихонько подходит и шепчет:

– Ты сильно злишься?

Я целую ее чуть дольше, чем полагается в присутствии посторонних. Выпрямляюсь, снимаю пиджак и закатываю рукава рубашки.

– Дай мне фартук, – командую я. – Гомес, открой вино. Клэр, вытри эту лужу, она сейчас окаменеет. Кларисса, накроешь на стол?

Через час сорок три минуты мы сидим за обеденным столом и едим блюдо из тушеного рисотто и цитрусов. Все блюда щедро заправлены сливочным маслом. Мы пьяные как суслики.

КЛЭР: Все время, пока Генри готовит обед, Гомес слоняется по кухне, отпускает шутки, курит и пьет пиво и, когда никто не смотрит, корчит мне жуткие рожи. Наконец Кларисса замечает это, угрожающе чиркает пальцем по своей шее, и он прекращает. Мы разговариваем в основном о банальных вещах: работа, учеба, детство и тому подобное, о чем говорят люди, встретившись впервые. Гомес рассказывает Генри, что он юрист, представляет интересы угнетенных и брошенных детей, находящихся под опекой государства. Кларисса потчует нас своими подвигами на ниве «Люсус Натуре», крошечной компании по разработке компьютерных программ, они там пытаются заставить компьютеры понимать, что им говорят люди, и историями о своем искусстве: она делает картинки, которые смотришь на компьютере. Генри рассказывал о библиотеке Ньюберри и странных людях, которые приходят читать книги.

– А в Ньюберри правда есть книга в переплете из человеческой кожи? – спрашивает Гомес у Генри.

– Ага. «Хроники Навата Вузера Хайдерабадского». Ее нашли во дворце великих моголов в Дели в тысяча восемьсот пятьдесят седьмом году. Приходи как-нибудь, и я тебе ее покажу.

Клариссу передергивает, и она корчит рожицу. Генри помешивает еду. Когда он говорит, что пора есть, мы все торопимся к столу. Все это время Гомес и Генри пили пиво, мы с Клариссой потягивали вино, и Гомес не уставал подливать нам, а еще мы ничего не ели, но я не осознаю, насколько все пьяные, пока чуть не промахиваюсь мимо стула, а Гомес едва не подпаливает себе волосы, зажигая свечи.

– За революцию! – Гомес поднимает стакан.

Мы с Клариссой поднимаем бокалы.

– За революцию! – присоединяется Генри.

Мы с энтузиазмом начинаем есть. Рисотто скользкое и пресное, цитрусы сладкие, курица плавает в масле. Мне хочется плакать, до того все вкусно.

Генри откусывает и указывает вилкой на Гомеса:

– За какую революцию?

– Что?

– За какую революцию мы пили?

Кларисса и я смотрим друг на дружку в тревоге, но слишком поздно.

– За следующую, – улыбается Гомес, и у меня падает сердце.

– За ту, где поднимется пролетариат, богатых съедят и капитализм уступит место бесклассовому обществу?

– Именно за эту.

– Думаю, Клэр придется нелегко, – невозмутимо смотрит на меня Генри. – А что вы собираетесь делать с интеллигенцией?

– Ну, – отвечает Гомес, – ее мы, наверное, тоже съедим. Но тебя оставим как повара. Жратва вышла потрясающе.

– На самом деле, – Кларисса доверительно дотрагивается до руки Генри, – есть мы никого не будем. Просто перераспределим активы.

– Рад слышать, – отвечает Генри. – Мне бы не хотелось готовить Клэр.

– Зря ты так, – отвечает Гомес. – Я уверен, что Клэр будет очень вкусной.

– Интересно, какая кухня у каннибалов? – спрашиваю я. – А кулинарная книга у них есть?

– «Сырое и вареное», – говорит Кларисса.

– Это не руководство, – возражает Генри. – Не думаю, что у Леви-Стросса есть рецепты[49]49
  Имеется в виду исследование французского этнографа и антрополога, основателя структурной антропологии Клода Леви-Стросса «Mythologiques. Vol. 1. Le cru et le luit» (русский перевод «Сырое и приготовленное». М., 1990).


[Закрыть].

– Мы могли бы придумать рецепты, – говорит Гомес и накладывает себе еще цыпленка. – Например, Клэр с грибами и соусом маринаро. Или грудка Клэр à la Orange. Или…

– Эй, – вмешиваюсь я. – А что, если я не хочу, чтобы меня съели?

– Извини, Клэр, – мрачно говорит Гомес. – Боюсь, тебя придется съесть во имя высшего блага.

– Не волнуйся, Клэр, – улыбается Генри, поймав мой взгляд, – придет революция, и я тебя спрячу в Ньюберри. Ты можешь жить в хранилище, я буду кормить тебя шоколадом и печеньем из библиотечной столовой. Там тебя никто не найдет.

– А как насчет такого: «Давайте сначала мы убьем всех юристов?» – спрашиваю я.

– Нет, – отвечает Гомес. – Без юристов никуда. Вся революция провалится через десять минут, если не будет юристов, чтобы это все упорядочить.

– Но у меня отец юрист, – говорю ему я. – Поэтому съесть нас все же не удастся.

– Он неправильный юрист, – отвечает Гомес. – Он сколачивает собственность богачам. Я же, напротив, представляю интересы угнетенных бедных детей…

– Ой, Гомес, заткнись, – говорит Кларисса. – Ты обижаешь Клэр.

– Неправда! Клэр хочет, чтобы ее съели во имя революции, не так ли?

– Нет.

– Да?

– А как насчет категорического императива? – спрашивает Генри.

– О чем ты?

– О золотом правиле. Не ешь других людей, если сам не хочешь быть съеден.

– А ты не думаешь, – спрашивает Гомес, чистя под ногтем зубцом вилки, – что миром руководит другое правило: «Съешь или будешь съеден»?

– В основном да. Но ты сам разве не альтруист? – спрашивает Генри.

– Конечно, но все знают, что я буйный и не лечусь, – говорит Гомес с притворным безразличием, а я замечаю, что Генри его озадачил. – Клэр, – говорит он, – как у нас насчет десерта?

– Боже, чуть не забыла, – говорю я, вставая слишком резко, и хватаюсь за стол, чтобы не упасть. – Сейчас принесу.

– Я тебе помогу, – говорит Гомес, следуя за мною на кухню.

Я на каблуках и, входя в кухню, цепляюсь за порог и начинаю падать вперед; Гомес меня ловит. На секунду мы замираем, прижавшись друг к другу, я чувствую его руки у меня на талии, наконец он их убирает.

– Ты пьяна, Клэр, – говорит мне Гомес.

– Знаю. И ты тоже.

Я нажимаю кнопку на кофеварке, и кофе начинает капать в сосуд. Я облокачиваюсь на стол и аккуратно снимаю целлофан с тарелки с шоколадными пирожными. Гомес стоит у меня за спиной и очень тихо говорит, наклоняясь так, что дыхание щекочет мне ухо:

– Это он.

– О чем ты?

– Это о нем я тебя предупреждал. Это Генри, он…

Появляется Кларисса, и Гомес отскакивает от меня, открывая холодильник.

– Привет, – говорит Кларисса. – Помощь не нужна?

– Да, возьми кофейные чашки…

Мы жонглируем чашками, блюдцами, тарелками и пирожными и аккуратно расставляем все это на столе. Генри ждет, будто он у зубного, взгляд как у перепуганного пациента. Мне становится смешно: он точно так же смотрел, когда я приносила ему еду в долину. Но он этого не помнит, для него это в будущем.

– Расслабься, – говорю я. – Это всего лишь шоколадные пирожные. Даже я их могу приготовить.

Все смеются и садятся за стол. Обнаруживается, что пирожные немного недопеченные.

– Сырые шоколадные пирожные, – говорит Кларисса.

– Пирог с сальмонеллой, – говорит Гомес.

– Мне всегда нравилось тесто, – говорит Генри и облизывает пальцы.

Гомес сворачивает сигарету, прикуривает и делает длинную затяжку.

ГЕНРИ: Гомес прикуривает и откидывается на спинку стула. Что-то такое есть в этом парне, что не дает мне покоя. Может, на меня действует это вальяжно-собственническое отношение к Клэр или его одомашненная разновидность марксизма? Я уверен, что видел его раньше. В прошлом или будущем? Решаю выяснить.

– У тебя такое лицо знакомое, – говорю я ему.

– Да? Вообще-то, думаю, мы могли где-то сталкиваться.

Вспомнил!

– Игги Поп в «Ривьере»?

– Да-а, – удивленно протягивает он. – Ты был с той блондинкой, Ингрид Кармайкл, я всегда тебя с ней встречал.

Мы с Гомесом одновременно смотрим на Клэр. Она твердо смотрит на Гомеса, он в ответ улыбается. Она отводит взгляд, но на меня не глядит.

– Ты ходил на Игги без меня? – приходит мне на выручку Кларисса.

– Так тебя в городе не было, – отвечает Гомес.

– Вечно я все пропускаю, – надувает губы Кларисса. – Я пропустила Патти Смит, а теперь она больше не выступает. И последнее турне Talking Heads прошло мимо меня.

– Патти Смит еще вернется.

– Правда? А ты откуда знаешь? – спрашивает Кларисса.

Мы с Клэр обмениваемся взглядами.

– Просто ощущение такое, – отвечаю я.

Мы начинаем выяснять, какие у кого музыкальные пристрастия, и обнаруживаем, что все глубоко преданы панку. Гомес рассказывает о том, как видел New York Dolls во Флориде незадолго до того, как Джонни Тандерс ушел из группы. Я описываю концерт Лин Лович, на который умудрился попасть в одно из своих путешествий во времени. Кларисса и Клэр очень рады, потому что Violent Femmes играют в «Арагоне» через несколько недель и Кларисса добыла бесплатные билеты. Вечер течет плавно, не встречая на пути препятствий. Клэр провожает меня. Мы стоим в холле между внутренней и внешней дверями.

– Извини, – говорит она.

– Ладно тебе. Было весело, и еда не так уж плоха.

– Нет, – говорит Клэр, глядя в пол, – я про Гомеса.

Холодно. Я обнимаю Клэр, она прислоняется ко мне.

– А что про Гомеса?

Она о чем-то задумывается. Но потом просто пожимает плечами.

– Все будет в порядке, – говорит она, и я ей верю.

Мы целуемся. Я открываю дверь на улицу, а Клэр – дверь на лестницу; я иду по дорожке и оглядываюсь. Клэр еще стоит перед полуоткрытой дверью и смотрит на меня. Я останавливаюсь, мне очень хочется вернуться и обнять ее, вернуться с ней наверх. Она поворачивается и начинает подниматься по лестнице, и я смотрю ей в спину, пока она не исчезает.