Текст книги "Женщина Антарктида"

Подобно сотням фейерверков

украсит небо Ким Чен Ын.

Мы по пути заглянем в церковь,

подав просящему алтын.

Поставим свечи, словно ружья,

и скажем пламени: гори

за всякий храм, где бог снаружи,

а антипод его внутри.

* * *

Суббота, девятнадцатое мая.

Почти что ничего не понимая,

я еду на трамвае на Сенной.

Венера и Юпитер надо мной,

божественно и дьявольски пылая.

Мы движемся, как по полю Селайя.

За нами остается акведук.

В Мали израильтянин Ким Ки Дук

снимает От заката до рассвета,

где Бутч садится на ракету Зеда

и мчится в Вашингтон или Нью-Йорк.

В моей душе отрада и восторг.

Я слушаю невыключенный плеер,

а женщина, вытаскивая веер,

спасает свое тело от жары.

Летают пчелы, мухи, комары.

Последних недостаточно и мало.

Пока в театре имени Камала

играют пьесу Горького На дне,

американцы пишут о войне,

которая является последней.

Согласно их газетам, ставшим Этной,

когда спускался с Арарата Ной,

внезапно оборвался фильм Связной:

с тех пор в горах Кавказа каждый год

лавина гибнет, а Бодров живет.

* * *

В немом кино снимается Бальзак,

играя человека и машину.

Узрев над переносицей морщину,

он скручивает пальцами косяк,

предав его величие огню,

вдыхая ганджубас неторопливо.

– Здесь ранее склонялась долу ива, -

он говорит ее остатку – пню

и едет в Брюгге, а точнее в Гент,

читая по пути Роберто Зукко.

– Ты горе, наказание, разлука, -

он городу бросает комплимент,

а также улыбается ментам,

ступая понарошку на планету

и сообщая местному поэту,

что рифма к слову Сталин – Мандельштам.

* * *

Азербайджанцы едут в Садахло,

в далекое и близкое село,

навстречу деревенскому концерту.

Один из них в ладони держит верту,

другой из носа выпускает дым.

Я тоже был когда-то молодым,

крутя в другую сторону планету.

Писал, подобно Тютчеву и Фету,

пропитанные юностью стихи.

– Мне хочется попробовать ухи,

с которою я выпил бы киршвассер, -

бросает выходя из тачки азер,

похожий на Корею и Китай.

В Россию устремляется Батай,

спасаясь от невыдуманной стужи.

Сидит в кафе и потирает уши,

читая про попа и попадью.

Вчера к нему заглядывал Бадью,

просил занять до воскресенья шекель.

А мне приснились Фейербах и Гегель,

танцующие танго и фокстрот.

Напрасно умирает только тот,

кто не был зря рожден на этом свете.

Я радостен, печален, темен, светел.

В моей душе в любые времена

зима и лето, осень и весна.

* * *

За окнами который месяц март.

Плохая и хорошая погода.

В стакане соль и десять капель йода.

Работу под названием Свобода

выкладывает в интернете Барт.

Ее читают тысячи людей,

а также их компьютерные мыши.

Любой горы и здания превыше,

сознание, он пишет, это Ницше,

целующий одну из лошадей.

И далее: покинув забытье,

смерть покупает самый лучший гаджет,

которому она споет и скажет,

что человек, чье будущее пляшет,

чем ближе к ней, тем дальше от нее.

* * *

На улице сегодня хорошо.

Его превосходительство Мишо

пылает и сияет в центре неба.

Пошатывается боксер от джеба,

бросаясь по инерции вперед.

Не зря писал в своем рассказе Брод,

что дружба с человеком – это ссора.

Согласно режиссеру Кикбоксера,

герой любого фильма – Эдгар По.

По облаку трамвай идет в депо,

известное любому гражданину.

Вон некий мальчик скорчил дяде мину,

которая чуть позже взорвалась.

Смотрите, по реке плывет карась,

похожий на искусство и науку.

О девочка, возьми меня за руку

и посети со мною декаданс.

Поужинал в кафе с друзьями Барнс,

где выпил за победу Фрэнка Дюкса,

купив билет в купе до Бенилюкса

и про меня сказав в романе Рим:

он умер мертвым, чтобы жить живым.

* * *

Город представляет собой ящик.

День и ночь ведет работу Гашек,

будущее Чехии круша.

Говоря: могила есть душа,

он рисует на картине Швейка,

чей участок поливает лейка,

движимая старческой рукой.

Находясь в гостинице Джанкой,

думает о государстве Чапек

и бросает в таракана тапок,

чтоб затих за окнами сугроб.

Плачет и смеется Робокоп,

прочитав главу Экклезиаста

и придя в кафе "У Артавазда",

где глухого слышит лишь глухой.

На дуэли погибает Хой,

лидер государства Сектор Газа.

Вот такую истину и фразу

произнес однажды Вовенарг:

"Обожаю группу Зоопарк,

то есть ананас, банан и манго".

Прошлое предсказывает Ванга,

а другое ей до фонаря.

У меня в сознании заря,

равная Батыю и Мамаю.

Но я все равно не понимаю,

почему покинуты места

и за что Христос распял Христа.

* * *

Как Гитлер убивал евреев,

так я пишу тебе стихи,

пока планета Ерофеев

танцует в ритме мизрахи,

давая волю абрикосам,

каштанам, яблокам, цветам.

Не зря под действием кокоса

остепенившийся Бентам

вообразил себя поэтом,

влюбленным в творчество тайги.

Я прихожу к тебе с рассветом

и призываю: помоги.

Освободи меня от чуда,

пройдясь по полу босиком,

чтоб по ночам товарищ Будда

смотрел по ящику ситком.

Помешивал в бокале смузи,

не опуская жалюзи.

Ты станешь мне женой и музой

на территории Руси,

которую затмили Хаммер,

Макдоналдс, Сникерс и Плейбой.

Когда под вспышки фотокамер

я под венец пойду с тобой,

то суну меч обратно в ножны

и начертаю на столпе,

что правда противоположна

не только лжи, но и себе.

* * *

Где солнце садится верхом на планету,

там льются на землю железо и сталь.

Любому прозаику или поэту

советует жить в Анкаре Гофмансталь,

иначе никто за добычею неба

поймать не сумеет ребят из Бозкурт.

– Война есть подобие такта и степа, -

считает один политолог и курд,

кому улыбнулись тюрьма и свобода,

ведущие в битву бойцов Пешмерга.

Болезням, невзгодам и голоду ода

поется афганцами в фильме Нога,

который был снят по заданию Кришны

и стал воплощением жизни в борьбе,

когда человек, а тем паче всевышний,

обратно пропорционален себе.

* * *

Музыка ночи становится ночью

музыкой дня.

Ежели ты обязательно хочешь

помнить меня,

то посади помидоры и тыквы

и поливай.

Ты закачала пятнадцать реликвий

через wi-fi,

чтобы весь мир возлежал оголенным

возле Христа.

Ты постигаешь вселенную лоном,

ты – высота,

а под тобою планета кукушек

и остальных.

Я заказал себе роллы и суши,

но вместо них

мне привезли без парада и помпы

пару блядей.

Падают цены, как падают бомбы.

Так Фарадей

вывел закон, по которому в Мекке

пять – это шесть.

Бог отличается от человека

тем, что он есть.

* * *

Это юность поет в груди.

И Джакарта любви полна.

За окном целый день дожди.

Ты воинственна и грозна,

окружая со всех сторон

и блокируя Ленинград.

Вновь выигрывает Буффон

итальянский чемпионат

и танцует при свете фар,

рекламируя Тайд и Миф.

Над тобою кружит комар,

из груди твоей кровь испив

и пища, что кругом вода,

государство и Гераклит.

Вспоминай обо мне всегда,

представляя собою Крит,

где гуляли Верлен, Рембо,

Малларме, Прюдом и Бодлер.

Мне тебя покорить слабо,

приготовить тебе эклер,

натереть на тарелку сыр,

положив на него укроп.

Я настолько люблю сей мир,

что ему уступлю свой гроб.

* * *

Я отправлю в нокаут мир,

закипев, озверев, восстав.

В Таганрог или Армавир

отправляется в ночь состав.

В нем уносится время прочь,

а пространство давно уж там,

где бросают друг другу what

и читают стихи кротам.

Ну а здесь все жуют табак,

не скончаться от рака чтоб.

Я пишу свои строки так,

как с ноги пробивал Крокоп.

* * *

Никого не проси о боге.

Не дадут и не подадут.

Как прекрасны во тьме отроги.

Но пора поменять маршрут.

Перейти на хребты и пики,

где посажен во тьму пион

и Тигран говорит Великий:

армянин – это чемпион.

* * *

От пуль Муртало гибнет Кукарача,

чтоб дождь над ним веками моросил.

Налив в стакан и выпив залпом чачи,

я превратился в Маз, Камаз и Зил;

включил кино Война на ноутбуке

и взял из холодильника паштет.

Подумал об искусстве и науке,

о разнице меж ними, коей нет,

поскольку приближаются масштабы,

ведущие из склепа в тронный зал.

Можаев в книге Мужики и бабы

пустое место миру показал,

куда придет из матери мессия -

в одном лице господь и сатана.

Приятно сознавать, что у России

есть антипод. И он – это она.

* * *

Согрей в ладонях теплоту

и остуди глазами холод.

Мне в детстве сделали манту,

чтоб заблестел на солнце молот,

устами Ницше говоря

про маленького человека.

В работе Реки и моря

он доказал полезность снека,

окрошки, солода, вина

и пахнущих носками рыбок.

Поочередно Кантона

надел кроссовки фирмы Reebok,

пройдясь по гравию пешком

и выпивая Багиатти.

За доширак и анаком

горбатился на ринге Гатти.

Он повторял судьбы изгиб

и угощал корову сеном.

Затем от старости погиб,

как Маяковский и Есенин,

которым было нелегко

освобождать от зла планету.

Они глотали молоко

и изучали Кастанеду,

пока зашедший в гости Мень

беседовал с их общей тенью.

Кто хочет поразить мишень,

тот сам становится мишенью.

* * *

Хотел побриться – не было воды,

поэтому я скушал ломтик стейка.

На улице – торговые ряды,

в наушниках – мелодия ремейка,

текущая, как горная река,

достаточно напористо и резко.

Так истину Дубровский изрекал,

похожую лицом на арабеску

из города и правила Зеро.

Картину Я работаю в субботу

за триста евро продал Писсарро

довольно состоятельному боту,

купившему для дочери ее.

От излучений гамма или бетта

стреляет в человечество ружье.

Поэзия первичнее поэта,

которому положена печаль.

Осталось, постелив на землю саван,

сказать о матче Федерер и Сафин,

что в нем победу одержал Надаль.

* * *

Ненависть, даруемая богу,

суть Вампилов, Розов и Шатров.

Выстрел в сердце, в голову и в ногу

сам себе доказывает кровь.

Та течет и радуется в небе,

образуя солнце и восход.

Как сказал Раскольникову Вебер,

вот и ваш настал, товарищ, ход.

Прячьте от меня свою фигуру

загнанного в угол короля.

Так, не дописав Макулатуру,

умер от волнения Золя.

Стал угрюм, таинственен, печален,

нежен, ласков, призрачен и груб.

Целый день тоскует на причале

человек по имени Ютуб.

Говорит себе по телефону,

что Россия в мире – это гейм.

Кланяется Одеру и Дону

и целует истину Дюркгейм.

Рядом с ним проходят пароходы,

место встречи крыльев и колес.

Очень скоро станут все народы

погибать от горя и от слез.

Двигаться окрестностями дыма

и не добираться до костра.

Будет человечество судимо

даже за убийство комара.

А иначе было бы нечестно

наказать ворону и клеста.

Очень жаль того, что повсеместно

бог есть антиномия Христа.

* * *

С вами познакомившись случайно,

я вам написал, что человек -

это посетитель некой чайной,

где его лишают глаз и век

и дают балетки и пуанты.

А религиозные псалмы

там играют ночью музыканты,

переформатировав умы,

ждущие рассказов о серванте,

полном сновидений и стрекоз.

Так по миру странствовал Сервантес,

в туалетах нюхая кокос,

говоря везде про Дульсинею,

жившую когда-то в Малибу.

Он мечтал побаловаться с нею

и сходить на вольную борьбу,

посмотреть на сломанные уши,

на Иран, Чечню и Дагестан.

Чичиков, купив живые души,

не случайно пил в дороге Тан,

отходя от будущей попойки

в доме и усадьбе Петуха.

Он летел по городу на тройке,

за четыре мили до греха

срезав мужика на Пикадилли,

чтоб посторонился этот смерд

и вошел в историю Яшвили,

пулей перечеркивая смерть.

* * *

Памяти Аркадия Бабченко, который оказался живым

Аркадий Бабченко застрелен.

Отвержен жизнью кочевой.

Летят отравленные стрелы

над непокрытой головой.

Они становятся все ниже,

как под рукой кавказца – ваз.

Кому мерещились в Париже

Чечня, Осетия, Донбасс?

Кто не хотел въезжать в Россию,

помимо танка, ни на чем?

Мы все болеем гипоксией -

щебенкой, камнем, кирпичом.

Нам сообщает их создатель,

что нет свободы без тюрьмы.

Ну что сказать? Убит писатель.

Его убийца – это мы.

* * *

Сергей Богданович Семак

возглавил озеро Байкал.

Теперь игра пойдет в кабак

и выпьет вечности бокал.

Закурит важно за столом

и процитирует Руссо.

А за окном опять облом -

спустило парню колесо.

Попался гвоздь или стекло

вошло в сознание его.

– Купи мне перцев полкило

и упаковку ничего.

Возьми мороженого нам

и захвати с собой арбуз.

Китай, Корея и Вьетнам

щекочут кисточками Русь.

Смеются, плачут и поют.

По телефону говорят,

что пряник бьет больней, чем кнут,

и что велик Исламабад.

Искусен, правилен, горяч,

руководя людьми тех мест,

где жертвой сделался палач

и на Христе распяли крест.

* * *

Между Ван Гогом и Гогеном

лежат земля, трагедия и боль.

Дома взрывает гексогеном

и царствует де Голль.

По городу на фаэтоне

проносятся гашиш и анаша.

Страдает в фильме Аккатоне

звериная душа.

С одной планеты на другую

летит пчела, покрытая пыльцой.

На каждой улице торгует

печалью Виктор Цой.

Читает Чехова Макдонах,

нарезав финкой яблоко апорт.

В умах и в видеосалонах

идет Кровавый спорт.

У человечества под боком

кусает цепь собака точка ком.

Я должен стать звездой и богом,

как умный дураком.

* * *

Ту пьесу, где герой играл актера,

я в Екатеринбурге не смотрел.

В гостинице я брел по коридору

и слушал то ли песню, то ли дрель.

Вокруг меня располагалось лето,

не находя в мои пенаты вход.

Я повторял безумно: сигареты

сажают сердце, словно самолет.

* * *

Снаряд угодил в снаряд.

На ярмарке спел Кобейн.

Так в фильме одном Борат

до дна осушил бассейн.

Прошелся по кромке пня,

пиная то ночь, то день.

К закату себя клоня,

я вышел в открытый дзэн.

Вдохнул кислород рукой,

похожей на саксофон.

Зашел в магазин рекой

по имени Тихий Дон.

Купил полкило Мали,

в котором пылал пожар,

и выпустил ком земли

в издательстве Галлимар.

Включил кинофильм Луна.

Взглянул из окна на глушь.

Ну, здравствуй, сказал, жена

того, кто тебе не муж.

* * *

Взгляни на сон -

он полон снега.

На небе дрон

из человека.

Из тишины

опавших листьев.

То сын войны,

покойный Листьев.

Он был убит

из пистолета.

На остров Крит

уехал Летов.

Чтоб за цветок

сто первой ночи

пустить в висок

Ростов и Сочи.

Отвергнуть высь,

достигнув низа.

– Все заебись, -

поет Алиса.

И курит план

в прямом эфире.

Наинголлан,

ты лучший в мире.

Похожий на

головореза

и на скина,

ты из железа.

Тебе легко

дается небо.

Ты – молоко

и ломтик хлеба.

Вино и сыр,

коньяк и плитка.

В горах Памир

проходит читка.

Читают текст

поочередно.

На майке – Next

и город Гродно.

Ее ношу

я постоянно.

Жую лапшу

из Индостана.

Сижу в кино

перед экраном.

Финтит Жано

на поле бранном.

Горит земля

огнем осенним.

Где жизнь – петля,

там смерть – Есенин.

* * *

Когда позвоночник – трасса,

то два поворота – плечи.

Твои поцелуи красят

прохладу в осенний вечер.

Я чувствую их глазами,

двумя тупиками в теле.

Ты весишь четыре грамма.

Всегда и во всем при деле.

Тебя я нашел в том месте,

где Гатчина, Павловск, Стрельна.

До свадьбы надо жить вместе,

а после нее – раздельно.

* * *

Арахис жарен и солен

и весит мало.

Играет в прятки почтальон

среди Ямала.

Его разыскивает По,

купив газету.

Идет по городу в депо

кусок планеты.

Испытывает торжество

лишенный денег.

Бомжом становится Нуво,

жуя вареник.

Пятнадцать тысяч обезьян

поют со сцены.

Живут в Армении Виан

и Авиценна.

Герои движутся в кровать

в романе Джойса.

Я скоро стану побеждать,

но ты не бойся.

Пиши, звони и говори

слова и смыслы.

Спокойно сели глухари

на берег Вислы.

К нему причалил теплоход

из Арканзаса.

Все так же требует народ

тоски и мяса.

Выходит солнце из ворот,

встречая месяц.

Вот этот юноша умрет

до счета десять.

Отправит каждый свой кулак

в тюрьму и ссылку.

Летит монета Пастернак

в мою копилку.

Располагается на дне,

одна такая.

Поэты пишут о войне,

ее лакая.

Так голова слетает с плеч

и пахнет горем.

Пора из господа извлечь

квадратный корень.

Отдать Офелию ему

за Аргентину.

А персик, грушу и хурму

вернуть Плотину.

Изобразить его таким,

каким он не был,

считая землю выходным,

а буднем – небо.

* * *

О как прекрасен Жан Маре

верхом на пуле.

Но я родился в январе,

а не в июле.

Я самый признанный поэт

и самый лучший.

Послушав бит-квартет Секрет,

меня послушай:

мои стихи читают все

живые люди.

Строчит Астуриас эссе

на ундервуде.

Кует кольчугу Пересвет

из незабудок.

Я превзойду вас, Магомет,

Христос и Будда.

Расстанусь с горем и бедой,

с их безлимитом.

И стану молнией, звездой

и динамитом.

Тогда воскреснут мертвецы,

чтоб утром рано

увидеть свет во все концы

Мартиросяна.

Почувствовать и осознать

его размеры.

Меня явила миру мать

до нашей эры.

Как трепет, ужас и кошмар,

так я известен.

Горит и движется пожар

на ровном месте.

Летают полчища стрекоз,

когда не дремлют.

Мой позвоночник, словно ось,

пронзает землю.

На ней огнем пылает крест,

сжигая реки.

Планета – диск, где я the best

всегда, навеки.

* * *

Серрано умер в тридцать лет

в Тбилиси, Киеве, Ташкенте.

В любом вопросе есть ответ.

В корзину кинув белый свет,

я целый час блуждаю в Ленте.

Беру побольше голубцов,

желая их сварить на завтрак,

и говорю в конце концов:

от пули женщины Рубцов

погиб вчера, сегодня, завтра.

Устал и сделал поворот,

чтоб Мвд предстало Мидом.

Рот – это лодка или плот.

Я Рыжий, но наоборот.

Так Геродот был Фукидидом.

Писал от имени его,

заваливая стол листами.

Сейчас я ваше ничего,

а завтра там, где торжество,

мы поменяемся местами.

* * *

Практически в мае созрела черешня.

Раскинулась ель,

похабно, разлаписто, сумрачно, грешно.

Работает дрель

в соседней квартире, где нет человека,

а лишь его тень.

В дурдоме играют в буру или в секу.

Безрогий олень

бежит по траве, убегая от лета

и от ничего.

На завтрак спагетти, томат и котлета.

Почти рождество:

Куприн покупает столичную водку,

пол-литра ее.

Девчонка дырявит о грабли колготки.

Вот тело ничье

ломает ребро, позвоночник и ногу

и ест барбекю.

– Купите сезам, эби маки, тэйшоку.

Измерив IQ,

громит своего супротивника Вердер.

Летит кенгуру,

пока на прилавке лежит Поло Верде.

В столице Перу

за тысячу долларов сломанный Верту

берет Чилаверт.

Один только я так играю со смертью,

как с прочими смерть.

* * *

Ты сердце человечества, Кристина.

В твоих руках

две половины псевдомандарина,

а в облаках

в тигровой шкуре бродит Руставели

и говорит,

что дети Дон Кихота повзрослели.

Полны обид

на зрителей актеры и их роли

из Мимино.

Ты в ресторане заказала роллы,

чтоб в кимоно

их принесла девчонка из Дзержинска,

сказав тебе

про травму и ранение мениска.

В твоей судьбе

премного орхидей и абрикосов,

чья желтизна

пугает капитанов и матросов.

Допей до дна

грузинское вино из Алазани,

доешь суфле.

Верхом на пони и блестя глазами,

мчись по земле,

рождая сновидения и ветер,

в которых цель.

Но ты за бургер, полный тьмы и света,

и вермишель,

покрытую сознанием измены

своей муке.

Не зря и не случайно твои вены

равны реке,

застывшей на холсте Арчила Горки

в сто двадцать ом.

Вот так и жизнь, беря начало в морге,

ведет в роддом.

* * *

Набита небом у тебя подушка.

В твоей руке

дымится с африканским чаем кружка.

Ведет Пике

к победе и к закату Барселону,

громя врага.

У женщины пятиконечно лоно.

Когда Дега

нарисовал тебя не на картине,

а на стене,

то стало больше моря в Палестине.

– Конец войне, -

сказала ты и надкусила сливу,

присев на стул.

Описывал надгробиями иву

седой Катулл,

который от веревки и от мыла

погиб в Крыму.

Такое имя у тебя, Камила,

что по нему

гадают о планетах и о звездах,

шагая к ним.

Печален на твоих ладонях воздух.

Так поздний Рим

в свои пределы дикую Европу

затем впустил,

чтоб Одиссей потратил Пенелопу

и чтоб на штиль

при помощи очков и окуляров

глядел Орест.

Бог человеку перпендикулярен.

Отсюда крест,

точней София, Габрово и Шипка,

где рай и ад.

А что есть человек, как не ошибка

150?

* * *

Ван Гог художник, потому что умер.

А был бы жив, являлся бы врачом.

Он всюду демонстрировал свой юмор,

толкая Македонию плечом,

надавливая на страну нарциссов,

цветущих в нарисованной душе.

Ему благоволил в то время Иса.

Согласно заверениям Гаше,

вернуться можно лишь туда, где не был.

Так Винсент, приезжая из тайги,

бросал на холст дома, поля и небо,

а после в заведении Танги

с двумя людьми – Тулузом и Лотреком -

глотал дистиллированный абсент.

Был больше богом, а не человеком.

Врубая на мобильном 50 Cent,

он баловался травкою с Гогеном,

ему не понарошку говоря:

"У солнца замечательные гены.

Поэтому не старится заря,

целующая девок в ягодицы,

похожие на олово и медь.

Но надо миллионы раз родиться,

чтоб только один раз не умереть".

* * *

Этот город похож на тоску и кошмар.

Над проспектом летит прошлогодний комар,

походя на науку, искусство и миф.

Ветер носит по небу газету Аиф,

на странице которой написано fuck.

Августин надевает жабо и пиджак

и ведет на прогулку вечернюю мозг.

Покупает для стирки в Пятерочке Лоск,

набирает в карманы песка и воды.

Недалек от ушедшей за хлебом звезды,

выпрямляющей свет плоскогубцами тьмы.

Пахнут елью, сосной и осиной умы,

представляя собой то закат, то рассвет.

Иисуса творит из любви Поликлет,

несмотря на имеющий место быть риск.

Засыпают пластинка, кассета и диск,

чтобы к ним пробрались из реальности в сон

ананас, апельсин, баклажан, патиссон,

говоря про общину армянскую Крунк.

На дороге кричит по-израильски Мунк,

что стрелял не в себя, а в картину Ван Гог.

Человек – это мясо по имени Бог.

* * *

Ты тихо на кухню из зала вошла.

В душе у тебя воцарилась игла

из фильма, рожденного от перестройки.

– Зачем вы шагаете к господу в тройке?

Для этого есть одеяние ноль.

Как сладко поет перед окнами боль.

Какой пролетает над ней истребитель.

На полке лежат Скотный двор и Обитель,

а прочие книги сгорели в костре.

Тебе по душе Барушель и Андре,

кино, где герои безумны от спирта.

Вот женщина, полная страсти и сквирта,

садится на поезд, идущий в Вудсток.

По жилам течет переменчивый ток.

По небу плывут постоянные тучи.

В кино не снимается Flower Tucci,

не ходит по комнате полупустой.

Ты вспомни тот год девяносто шестой,

когда исполнял свою песню Киркоров.

Мы бегали кросс, демонстрируя норов,

и лагерь спортивный был полон весны.

А ныне глаза, словно мясо, красны,

занижены и преисполнены плоти.

Тогда человечество было в полете.

Теперь его чувства мелки и скупы.

Рождение – грех, что нельзя искупить.

Поэтому, помня искусство Квебека,

в раю ни единого нет человека.

* * *

Ни у кого таких стихотворений,

как у меня, вовеки не найти.

Они встают над миром и с коленей

и приближают царствие Махди,

ведя туда, где каждый будет годен

к войне и к миру в городе Ани.

Не зря писал в поэме ночи Оден:

о господи, спаси и сохрани,

не дай уму застыть во льдах и в гипсе,

позволь унять увесистую боль.

По воскресеньям пил в трактире Ибсен

с девчонками, похожими на моль,

на бабочек, на гусениц, хотя бы

на женщин в кацавейках и манто.

Из лука поражал аль-Мутанабби

героев кинофильма с Бельмондо,

скакал домой, валялся на кровати,

листал одну из сотен тысяч книг.

Любил ходить пешком на автопати

из монолита высеченный Григ,

которому не надо было браться

за пьяницу, очко, буру и вист

и говорить: представьте себе, братцы,

всевышний сам себе антагонист.

* * *

В руке – зажигалка, во рту – сигарета.

Сегодня начнется и кончится лето,

придет и уйдет золотая пора.

Играет в футбол во дворе детвора,

мечтая во сне посетить Апеннины.

– Внимание, здесь нарисованы мины,

любая из них исповедует взрыв.

Шагают к рассвету Снусмумрик и Снифф,

другого обоим вовеки не надо.

В кино завершается Сибириада,

которую сняли среда и четверг.

Вползают в историю Гашек и Швейк,

ее покидая посредством полета.

Мужчины и женщины режутся в доту,

при помощи сабель друг друга рубя.

Поэтому мне не хватает тебя,

твоих рукавиц, ягодиц, фотовспышек.

Так хлеб не сдают и съедают излишек

крестьяне губернии Рай или Ад.

Об этом друзьям говорил Митридат,

когда его беды вконец доконали.

А я на две тысячи пятом канале

смотрю на столицу России – Бангкок,

где Тайсон лишил тебя уха, Ван Гог.

* * *

Есенин и Бродский – один человек,

похожий на лето.

Пора уже юности сделать камбэк,

в котором Кай Метов

вернется на сцену и песню споет

про алые розы.

Усталой тропой возвращается скот.

Сгущаются слезы,

готовые хлынуть из вынутых глаз

стального Дамаска.

– Наденьте на голову противогаз

и выкиньте каску, -

кричит офицеру спецслужб саудит,

не пряча улыбки.

Все время молчит и зубами скрипит

Бойцовая рыбка,

в кафе выпивая оранжевый фреш

и двигаясь к лофту.

Отдал Маяковский народу весь кэш

за желтую кофту,

а прочие деньги направил в офшор -

в Белиз и Бермуды.

На телеэкране идет Собибор.

Танцует Иуда

канкан и мазурку с красавицей Бланш,

рожденной в Канаде.

За подвиг в бою с берегами Ла-Манш

представлен к награде,

чтоб разом отведали здесь-бытия

Онопко и Смертин.

Но как же печально и грустно, что я

всего лишь бессмертен.

* * *

Играют с нигерийцами хорваты

в печальный и трагический футбол.

По улицам скользят обрывки ваты,

а ты идешь по парку в Happy Молл,

срываешь по дороге незабудки,

похожие на драку и борьбу.

Глядишь на пса, рыдающего в будке.

Закусывая нижнюю губу,

заходишь в магазин Три поросенка,

берешь Киндзмараули и хурму.

Взираешь на автобусы и конки.

Звонишь подруге детства, посему

на время умираешь для иного.

Увидимся ли мы когда-нибудь,

пройдемся ли по берегу Азова,

срезая в никуда ведущий путь

и думая про Змейку и Бештау,

дающих человечеству лайфхак.

Ты произносишь с грустью: "Я летаю

во сне и наяву, точней никак,

касаясь ветра, будущего, солнца,

где встреча расставанию равна".

Тебе близки китайцы и японцы,

изделия из воска и сукна,

пустые и забытые квартиры,

которые напоминают квест.

Приятно сознавать, что в этом мире

нет ниже ничего, чем Эверест.

* * *

Аркадий Северный – поэт,

но не великий.

– Подай четырнадцать монет

посредством клика.

Верни мне молодость мою

не только втуне.

Над городами я пою

гимн Багратуни.

Желаю тех побед и сил,

что перекрыты.

В игре на вылет дал Озил

пас Чичарито.

Послал ему зеленый мяч,

точней китайца.

На площади казнил палач

лису и зайца.

Взмахнул над ними топором,

лишая сути.

Стоит река, течет паром,

приходит Сутин.

Рисует маслом потолок,

в котором двери.

Ведут автобус и каток

Анри и Вьери.

Читает Гамлета и Мать

Кун Агуэро.

Пора любому осознать:

я – это эра.

Во мне звучат ее края

и Сингарелла.

Вися на ветке бытия,

земля созрела.

Она кружится, голова,

вокруг Корана,

ведя отсчет от рождества

Мартиросяна.

От дураков и от дорог,

где вяз и ясень.

А я в искусстве, видит бог,

как в боксе Тайсон.

* * *

А что есть йогурт? Это тишина

на территории вокзала.

В продаже хлеб, вино и сало

бегущего по лесу кабана.

Жующей одиночество свиньи,

пока цела от дырок шкура.

Взирает в камеру-обскура

и на свою картину Добиньи.

Находит в ней дыхание, каприз,

немного мазды и субару.

Везет затмение Неймару

по трассе Рига-Сочи Озбилиз.

На полную выдавливает газ,

жуя кусок халвы и сыра.

По радио поет Шакира

про недостаток в человеке глаз.

Рассказывает прошлое свое

при помощи денье и сольдо.

Я выстрелил в Усэйна Болта,

убив тем самым пулю и ружье.

Нарушив равновесие его,

живущего всегда в полете.

А вы тогда меня поймете,

когда я стану более всего.

* * *

Сжимаю ночь, сжимаю день

в своих объятиях суровых.

Из капилляров или вен

сочится на планету кровь их,

убитых, раненых, живых,

заваривающих какао.

Без будней и без выходных

работает с мячом Фалькао,

финтит, мечтает о голах,

шагая, бегая и стоя.

Ему сочувствует Салах,

пока его снимает Стоя,

транслируя на MTV,

где девочки танцуют топлес.

Рассказывает о любви

воскресшая из мертвых Лопез,

целуя гречку и фасоль

под песни рокеров и бардов.

Вот так меня сегодня – ноль,

а завтра – восемь миллиардов.

* * *

Будет ли поэзия еще.

Есть ли что поведать мне живому.

Я тебя, любимая, лишен,

будто с головой бросаясь в омут.

Уходя на илистое дно,

где танцуют тарантеллу рыбы.

Я с ума сошедшее вино,

плачущая над березой глыба.

Мне сейчас предельно тяжело.

Я живу в той степени, что умер.

Дребезжит оконное стекло.

Воздух разрывает в клочья зуммер.

Движутся настенные часы.

Льет закат на земь печаль коровью.

Вот и я однажды на Руси

захлебнусь тобою и любовью.

Стану суммой нищих и калек,

и моя душа набухнет почкой.

И тогда же русский человек

зарыдает над армянской строчкой.

Поднесет к глазам своим ладонь,

утирая хлынувшие слезы.

Посмотри, как входит ведогонь

из романа Селы в пьесу Льосы.

Вырубает солнце или ток,

чтобы я во тьме с тобою плавал.

Пусть уйдет земля, точнее бог,

и наступит небо, то есть дьявол.

* * *

Владимир Путин – это Дональд Трамп.

Так на ногу корове ставят штамп,

мечтая о редисе и укропе.

В отрыв уходит Пауло Ванчопе,

вколачивая немцам пятый гол.

Нигерия вытаскивает ствол

и машет им перед лицом Ливана.

Россия есть империя Ивана,

горящего на кончике свечи.

Поговори со мною, не молчи,

пятидесятиструнная гитара.

С высоких гор спускается отара,

покачивая жирные бока.

Где пол в два раза выше потолка,

там верует в Иран и Мальту Мери.

Играют в регби и пристенок звери,

пока над ними властвует инкуб.

Девчонка в двадцать лет приходит в клуб

и покидает оный в сороковник.

С любовницей знакомится любовник,

женясь на ней через четыре дня.

Не трогайте бегущего коня,

а то дождем сойдет на землю небо.

Сдавайте государству больше хлеба,

чтоб знали люди мира и войны,

что солнце – отражение луны.

* * *

Во время состязания Цу Чу

у Дунса Скота,

когда деваться некуда мячу,

а лишь в ворота,

выиграл у Динамо Алавес

одним ударом.

Дотлел табак и завершился весь.

Звучал ситаром

написанный на остановке текст

про черножопых.

Пожарил Пушкин на плите бифштекс,

сказав о копах

не самое приятное для них,

но два-три слова.

Есенин одевался у портных

из Бирюлево,

даря жене то Африку, то шаль,

то нож в повидле.

Не потому ль евреев воскрешал

из мертвых Гитлер?

* * *

Я не был в мире никогда,

не бегал по траве.

Меня тревожили года,

живущие в Москве.

Берущие за шкирку плоть,

которая в судьбе.

Я превзойду тебя, господь,

лишь проиграв тебе.

* * *

Когда лучи от солнца упадут

на мое имя,

то надо мной устроят божий суд

Перу и Лима.

Пройдутся по судьбе моей катком,

как баобабы.

Моя душа взирает на ситком,

вкусив кольраби.

Глядит на государство Сенегал

вблизи Марокко.

Пора поставить во дворе мангал,

а с ним морока.

Он распадается на острова

и ждет награды.

Растут в саду деревья и трава

у Куадрадо.

Снимает проституток Виндельбанд

на Третьей дачной.

На голове девчонки красный бант

сидит удачно.

Пускает в небо облако и дым

кавказец пленный.

Мои стихотворения – Dream Team

во всей вселенной.

* * *

Вы солнце окунаете в траву.

Живете свои собственные фильмы.

Вдыхаете прохладу наяву,

читаете Железницу и Ильму.

Приходите на съемки и на ум,

куда не христианам путь заказан.

Вам пишет философский опус Юм

про новые миланские показы.

Для вас он предлагает алгоритм

решения вопросов макияжа.

Вам нравятся мелодия и ритм

воды, загара, золота и пляжа.

Вы любите смотреть на автокар,

когда он поднимает к небу грузы.

У вас японским виски полон бар,

на столике дыхание арбуза.

Под окнами отряды голубей,

живущих от разборки до разборки.

Для вас бесценны пирсинг на губе

и шопинг в Амстердаме и Нью-Йорке.

Не зря в лесу вы строите коттедж,

повесив два скворечника на пихте.

Над вами и под вами Стоунхендж.

Вас учит фехтовать с мужчиной Фихте.

Последнего вы чтите потому,

что он напоминает вам индийца.

Ведь если верить богу самому,