Текст книги "Монолог последнего чучуны (сборник)"

– Очень хорошо! Но, скажите, пожалуйста; вы ИХ в глаза видели, общались с НИМИ? Или это было чисто телепатическое общение, то есть, мысленное?

Все партии вместе, кроме Сайры:

– Во-во, правильно сказали – телепатическое было общение: мы их не видели ни разу, да и, слава богу, что не показывались! До сих пор снились бы… Вот, Сайра говорит, что видел!

Сайра:

– Я видел одного из них. Было это тогда, когда ОНИ должны были исчезнуть. В тот день, как обычно, я опять вышел на дежурство – сел на нарту и поплыл над снежным настом к оленям. И вот, когда отгонял оленей на новое пастбище, с правой стороны десяток отстали, и я заспешил туда. Вижу уже не надо: один человек, ну, торчат две руки: вперед протянул и голова – кочкой, на плечах. Он махнул рукой, и олени сами к впереди идущим побежали. А человек подплыл ко мне, сел на нарту. Что?.. Не-ет, это был обыкновенный человек, старались, наверно. Сел на нарту, протянул мне вкусные сигареты и говорит:

– Мне, очень жаль всех вас!

– Почему? – спросил я, спрятав сигареты (в поселке покажу!).

Он сморкнулся и говорит:

– Мы думали, что облегчение тяжелого труда принесет вам радость познания жизни, интерес к окружающему вас миру. Но вы, ни разу не удивились тому, что мы вам предоставили.

– А чему удивляться! – говорю ему. – Нас всю жизнь удивляли и от этого наработали устойчивый рефлекс на всякие новшества. К тому же, у нас, есть кому удивляться за нас – партком называется.

– Это очень странно, но ничего поделать не можем! – сказал ОН. – Сознание определят бытие!

Сказал так и … исчез. Прямо на моих глазах – испарился! Вот почему мы их никогда не видели. Хорошо, что нарта не потеряла способности летать, пока я не вернулся назад к нимэ. Наверно, пожалели меня!

Корреспондент:

– Значит, сейчас вы живете как тысячу лет назад? Без обогрева, электричества, без чудо-печки и прочего?

Бригадир:

– Без всякого этого… Вообще-то, уже привыкаем. Нам ли не привыкать. Жаль, что они сравнили нас, стойбище наше, со своим космическим кораблем, если такой у них есть. У нас каталогов с библиотекой нет, да и уже все позабыли школьные знания… Но благодаря ИМ районные власти обещают помочь с ровдугой из Канады и хорошим электродвижком из Японии. Может, и помогут.

P. S. Записки корреспондента на этом листке обрываются. Рукопись почему-то была спрятана под линолеумом в кабинете редактора газеты. Записки обнаружены во время перестройки кабинета.

Остальные листки до сих пор не обнаружены.

Точка зрения корреспондента и публикатора могут не совпадать с точкой зрения ИХ, парткома и читателей.

ПУБЛИКАТОР.

Перевод автора

Четыре желания

К унэну[4]4
  Унэн – яранга


[Закрыть], что приютился в устье маленькой речки, впадающей в Ледовитый океан, подплывала моторная лодка.

Бабушка, впервые увидевшая моторную лодку, быстро несущуюся со стороны океана, удивилась, и в то же время – испугалась. Хоть и прожившая восемьдесят лет на свете, набожная, она также была охвачена поголовной болезнью всех – боялась врагов, о которых много говорили и которыми пугали даже грудных детей. Но возраст и вера в силу праведной жизни, которую всегда вела, взяли свое. Она боялась лишь за внука Эдилвея.

Моторка пристала к видимому из унэна причалу, представлявшему собой лодку-ветку да вешалу для сетей и юкол, и гости ступили на берег. Испуг испугом, а гость – святой человек!

Бабушка, на всякий случай, спрятала внука за бугорком, что был позади унэна и наказала сидеть тихо.

Обед для сына с невесткой, которые уехали ставить сети на озере, уже сварился. Бабушке только и осталось, что вытащить из котла рыбину, налить в кружки бульон, нарезать юколы.

Когда она вышла к гостям, те уже подходили к унэну и на своем языке, перебивая друг друга, шумно спорили. «Вот и конец… – подумала Бабушка. – Не по-якутски и не по-русски, да и совсем не по-северному говорят… Пронеси, Господи, Сус Киристос!»

– День добрый, бабушка-хозяюшка! – вдруг по-русски заговорил Чернобородый, протягивая правую ладонь для рукопожатия.

– Ґтүө күнүнэн, эбээ![5]5
  Ґтүө күнүнэн, эбээ! (якут.) – С добрым днем, бабушка!


[Закрыть] – как бы переводя Чернобородого, сказал по-якутски Усатый, тоже протянув руку.

– Дыраастуйте! – обрадовалась бабушка, поочередно пожимая руки гостей. Услышав знакомые слова, она облегченно вздохнула: «Наши!»

– Хайа омук буолаҕыт?[6]6
  Хайа омук буолаҕыт? (якут.) – Какой народ представляете?


[Закрыть] – спросил Усатый, больше похожий на северянина, – Эвенил бисэл?[7]7
  Эвенил бисэл? (эвенск.) – Вы эвены?


[Закрыть]

– Э-этни, юкагирал бисэл![8]8
  Э-этни, юкагирал бисэл! (эвенск.) – Нет, мы юкагиры!


[Закрыть] – ответила бабушка бойким и радостным голосом, услышав вообще знакомую речь. Она показала в сторону океана. – Суу олдыкан туурдук бисэл?[9]9
  Суу олдыкан туурдук бисэл? (эвенск.) – Вы рыбачите там?


[Закрыть]

– Элэ-эн, самурчинуй… хэ-хэ, йуорпуран эурэй экспедиция чии нодьэли?[10]10
  Элэ-эн, самурчинуй… йуорпуран эурэй экспедиция чии ҥодьэли (юка– гир.) – Нет, мы заблудились… По тундре ездим, в экспедицию.


[Закрыть] – вдруг, окончательно ошеломив Бабушку хорошей юкагирской речью, сказал Чернобородый.

– Эт-тоо![11]11
  Эт-тоо! (юкагир.) – возглас удивления.


[Закрыть] – удивленно воскликнула Бабушка. – Наш язык знаете!.. Амуҕалэдэ![12]12
  Амуҕалэдэ! (юкагир.) – возглас поощрения. Дальше разговор идет в пе-реводе с юкагирского.


[Закрыть]

Приглашая гостей, незаметно перекрестилась: «Киристос благословление, хороших людей нам послал!»

– О-о, вкусный чай, настоянный на травах, багульнике! Землей пахнет… – сказал Чернобородый, пригубливая из стакана чай.

– Вы прямо как настоящие тундровики! – обрадовалась Бабушка. – Это и вправду: воду я беру среди кочек.

– Да-а, такой чай грех сахаром портить! – ответил Усатый, откусывая кусок жирной юколы. – Мы много ездим. Приходится и в тундре ночевать, потому все замечаем, Бабушка!

Эдилвэй, как и подобает ребенку, не стал долго залеживаться в укрытии. Услышав звон посуды и мирные разговоры, он вошел в унэн.

– Это мой внук Эдилвэй! – с некоторой торжественностью сообщила Бабушка гостям. – А отец его – мой сын – с невесткой уехали на озера ставить сети и скоро должны быть здесь.

– Абуче, а они хорошие люди? – тихо спросил по-юкагирски Эдилвэй у Бабушки. – Тебя не обижают?

Бабушка рассмеялась и посадила внука там, где сидит хозяин унэна.

– Ты тоже чай пей, кушай!

Эдилвэй пожевал юколу.

– А вы – хорошие люди? – спросил он сидящего рядом Чернобородого.

Гости переглянулись и вдруг залились смехом.

– Ух, рассмешил же ты нас, Эдилвэй! – сказал, посмеявшись вволю Усатый, – Мы такого вопроса никогда не слышали!

– Молодец, Эдилвэй! И во взрослой жизни будь таким же прямым! – Чернобородый погладил мальчика по голове. – А что касается твоего вопроса, то прямо скажу – мы вреда никому не делаем, мы – хорошие люди!

– Мы, Бабушка и Эдилвэй, второй день путешествуем по вашей тундре, – сказал Усатый, ставя чашку донышком вверх: в знак того, что чай пить закончил. – Правда, появляемся перед людьми редко, лишь чтобы узнать: кто, как живет или когда ищем что-нибудь интересное. Иногда останавливаемся, когда нужно оказать кому-нибудь помощь.

– Пасии-вэ! – Бабушка подала гостям “салфетку”, которой на Севере служит мягкая сухая трава. – У нас, слава Богу, все есть: сын работает, невестка – работящая, а внук – отрада!.. Поели, теперь – отдохните, поспите.

Усатый, уже застегнувший серебристого цвета куртку, поднялся и через хонаан[13]13
  Хонаан (эвенск.) – дымовое отверстие.


[Закрыть] стал всматриваться в небо.

– Бабушка и Эдилвэй! – сказал он, присев у очага. – Мы за едой отдохнули, а дорога у нас дальняя. Путешественника же ноги кормят, правда?

– И то правда! – согласилась с ним Бабушка.

– Вот вы сказали, что когда-то у вас были олени. Значит, их у вас сейчас нет? – спросил Чернобородый, вытирая руки травяной салфеткой.

– Были, добрые люди, были у нас олени, свое кочевье… Да вот теперь мы – безоленные. Сын работал… – Она растопырила натруженные пальцы. – Сын двадцать лет работал оленеводом и заимел было десять оленей, да и те пали… – Она погладила внука: – А он трактористом хочет быть!

– Нет, я хочу быть летчиком-оленеводом, абуче! – возмущенно воскликнул Эдилвэй.

– Э-э-э, теперь дети и внуки мудрыми стали, потому, что рано обучились. А мы, старые люди, наоборот, ничего в этой жизни не понимаем, – Бабушка рассмеялась, поглядывая на внука. – Раньше мы знали, для чего живем: чтобы детей сытно кормить и в тепле растить, родителям долг свой вернуть, с соседом бедой и радостью делиться, гостя честно встретить. Этому родители учили, к такой же жизни готовили, какая была у них… А новая жизнь наступила – мы и растерялись!.. Что я буду делать? Разве что с Эдилвэем, вот заниматься – родному языку учу. Правда, как в школу пойдет, сразу половину слов забывает… Сейчас-то, вижу: теперь толком человеческой жизнью-то и не живут…

Чернобородый погладил бороду и обменялся взглядом с Усатым.

– Что сказать, Бабушка: Вы, пожалуй, правы – люди толком не знают, для чего им дана жизнь! – Чернобородый тяжело вздохнул. – Нам приходится сталкиваться, – продолжал он, – не только с сердечными, добрыми людьми, но и с другими. К счастью, в тундре последние очень редки. Может быть, этому помогает учение дедов, о котором только что Вы сказали, Бабушка…

Бабушка поправила платок на голове.

– У каждого поколения, наверное, должно быть что-то свое. Даже нам, воспитанным по старинке, и то чего-то нового хотелось… чего-то необычного… Ждешь этого, а, смотришь, пришло время со всеми прощаться…

– Встречаясь с тундровиками, почему-то все чаще стали замечать, что они стали отходить от обычаев, традиций, взглядов дедов и отцов. К сожалению! – Усатый грустно покачал головой. – Раньше, а это было лет… ну это не важно, люди тундры были сдержанны, держались с достоинством. А теперь, когда мы сообщаем о себе и своих способностях, они сразу же становятся жалкими попрошайками!

– Жизнь такими их сделала, и упрекать их – значит, и власть задеть! – Бабушка рассмеялась от своих слов. – Так говорит наш Совет. А так, в этих словах, есть правда, но горькая… Что-то вы стали говорить загадками, и это меня удивляет…

– Вы правы, Бабушка, – Усатый присел на корточки у очага и подкинул в огонь хворосту. – Сейчас нам приходится говорить только так. Что называется, обожглись. Но вы не обижайтесь, Бабушка. Думаю, потом поймете.

Чернобородый, одевшись, тоже стал всматриваться через хонаан в небо.

– Что ж, добрая хозяюшка, спасибо за гостеприимство. Напоследок хотелось бы и о нас что-то доброе осталось в памяти. И Вы, Бабушка, и Эдилвэй, скажите нам, ну, чего бы Вы желали иметь.

– Да-да, представьте, что Вы живете в волшебной стране и вдруг чего-то захотелось! – обрадованно поддержал друга Усатый.

Эдилвэй, словно этого и ожидавший, сразу прильнул к уху Бабушки:

– Абуче, мне хочется иметь олененка с матерью, потом – самолет, настоящий, и конфет!

– Хаалага[14]14
  Хаалага! (юкагир.) – возглас удивления.


[Закрыть] – шепнула, в свою очередь, в ухо внука Бабушка. – Люди шутят, а ты всерьез, что ли, подумал!

– Хэ-хэ! – рассмеялся Чернобородый, поглаживая бороду. – Вы, Бабушка, должны поверить нам – мы хорошие люди! Но желаний должно быть только два. Уважая Вашу седину, приложив руку к сердцу, говорю – верьте нам!

Бабушка часто заморгала глазами, потом стала поглаживать свои натруженные руки с крупными прожилками вен, которые смотрелись со стороны как-то неправдоподобно.

– Не знаю, как и отнестись к вашим словам. Но последним, думаю, можно верить…

– Абуче, а ты скажи, что папе нужен новый снегоход «Буран», – прервав бабушку, сказал Эдилвэй. – Потом, маме надо новую швейную машинку…

– Что ты, Эдилвэй! – зашикала на него Бабушка. – Отец новый «Буран» получит, да и маму не обидят… Я бы хотела, если вы серьезно говорили тут, чтобы руки мои перестали болеть. Всю жизнь, как только помню себя, трудилась в тундре. Вот и ноют, болят сейчас. Не старая я, все еще могу по дому работать. Ну и другое желание: очень хочется, чтобы мой внук наш язык не забыл. Ведь в школу идет – все забывает, возвращается – заново начинаем учить. Кто же после нас останется оберегать нашу тундру, озера наши и наш язык?.. А сейчас даже вы лучше знаете наш язык, чем все наши дети и внуки. Честь вам и хвала за это!

– Хорошие желания, Бабушка! – Чернобородый улыбнулся. – Ну, а ты, Эдилвэй, хочешь олененка с мамой, да?..

– А можно хотя бы немножко конфет? – Эдилвэй протянул чашку из двух ладоней. – Я давно… не ел…

Гости рассмеялись, покопались в своих карманах и стали сыпать на стол разные конфеты, жевательные резинки, даже печенье!

Увидев все это богатство, Эдилвэй звонко рассмеялся:

– Прямо, как фокусники!

– Спасибо за теплый очаг, за вкусную еду, за хорошие разговоры, за хорошие пожелания! – Чернобородый поклонился очагу, и гости двинулись к выходу.

– Благословение Вам! – прошептала Бабушка, догнав гостей у причала и вручая им сверточек с едой. – Это – вам, на дорогу!

…Когда Бабушка только поставила на очаг второй обед, появились родители Эдилвэя.

Узнав о странных гостях от Эдилвэя, встречавшего их, Суобуль с порога обратился к матери:

– Хорошо, что ты ласково, без испуга встретила, эне¹²! Надо будет вечером сообщить по рации о неизвестных!

– Гостей по-другому нельзя встречать, а что они хорошие или плохие, пусть Сус Киристос рассудит.

Суобуль собрал чашки гостей, положил в целлофановый мешок.

– Милиция появится, начнет улики требовать…

– Господи! Ну и жизнь пошла – никто никому не верит, даже ты, сынок!

– Были бы хорошие, не стали бы издеваться над людьми всякими своими волшебствами! – Суобуль спрятал «улики» в чемодан.

Вдруг резко распахнулась дверь и в унэн влетел Эдилвэй:

– Там… мама… там олень!

– Что-о! – Суобуль было бросился с ружьем на улицу, но Эдилвэй удержал отца:

– Ама[15]15
  Ама (юкагир.) – отец.


[Закрыть], абуче! Там олененок с мамой стоят!!!

Все трое, приоткрыв дверь, стали смотреть во двор: возле дома стояли олениха с олененком!

– Может быть, от стада отбились? – засомневался Суобуль. – Но до ближайшего стада далеко, да и мы бы заметили их…

– Э-эй, чего там, в дверях застряли, выходите! – крикнула появившаяся мама Эдилвея. – Тут сладости лежат, смотрите!

– Это мои конфеты, ур-раа! – И Эдилвей исчез.

Обед в этот день был как никогда вкусным.

– Ну, вот и стал ты, внучек, оленеводом! – сказала Бабушка, понюхав затылок внука. – Да и разговариваешь со мной, что твой дед! На хорошем родном языке!

– А как у тебя с руками, абуче?

– Совсем про них забыла! Да и как не забуду: работать стало легче и суставы подвижны. Кажется, действительно у нас были в гостях добрые люди.

Перевод с юкагирского И. Иннокентьева

ЭТО

В последнее время по части промысла мне не везло: за месяц целый добыл только десять песцов, а до начала апреля, когда заканчивается охотничий сезон, срок остался с гулькин нос. Что значит десять песцов? Тьфу – и все!.. А забот у меня – ну, сами понимаете: технику обновить, продуктами запастись, одежду купить, семью накормить… Короче говоря, этих «то да се» наберется не один десяток.

Ведь даже у городского жителя с его жалкой квадратурой, расшатанными антресолями да балконами та-ко-е бывает хозяйство!.. А я ведь в тундре живу, квадратура-то не ограничена. Имей, если душа желает, хоть тысячу кладовок.

Ну, еду, значит, на «Буране» проверять капканы. Бодро урчит мотор снегохода, что выдан мне, как кадровому промысловику, совхозным начальством. Хотя мотор у него от мопеда, рама от детской коляски, стекло – оконное, сидение – моя подушка, гусеницы – склеенные обувные щетки. Так что с запчастями у меня проблемы нет: все перечисленное продается пока в нашем сельском магазине.

Урчит мотор моего «Бурана». И у меня вроде бы как урчит в голове от шальных мыслей: вдруг на всех моих двадцати капканах по песцу лежит?!. В общем, не поверите – вернулся с двадцатью песцами! Ну, прямо, бред какой-то… Я даже стал на небо поглядывать: не Бог ли, услышал мои слова да грешные мысли прочитал?..

В избушке содрал я шкурки с песцов, высушить повесил и все думаю о завтрашнем дне, о капканах своих: «Эх, хорошо бы завтра еще десять зверушек добыть! Тогда бы о плане беспокоиться не стал!»

Подумал так и даже перекрестился: кто его знает, может, Бог и в самом деле видит меня и дальше пособлять намерен?

Пришло время спать. Залезаю в кукуль[16]16
  Кукуль – меховой спальный мешок.


[Закрыть]. «Дай Бог!» – говорю на сон грядущий.

А ночью – и впрямь Бог снится… Безбородый, молодой. «Я молодею и старею», – объясняет Он, – и так всю жизнь. Надоело до чертиков, тьфу-тьфу… Вот, ищу человека, который мог бы согласиться посидеть заместо меня, да все какие-то, такие (тут Бог красноречиво покрутил свой нимб), попадаются. «Деньги, – кричат, – дай! Талоны на мясо и на водку!» Я им кто: горсовет, поссовет или сельсовет?! Вот и ты, только подлетаю к твоей упряжке, слышу: «Дай Бог» говоришь. Подумал было мимо проехать, да остановился. Вижу, все же рисковая у тебя работа в сложно-снежно-климатических условиях. Так что жди, завтра тоже подброшу. И ровно столько, сколько ты просил. Но все это пока так – презент. Или, может быть, даже взятка. Отказаться хочешь – пожалуйста, сразу все исчезнет. Мне ведь не трудно накатать шаричек из снега и сказать: «Пшел, песец, в капкан!» А исчезнет еще проще: стоит лишь мне молвить – «ФУ».

– Хорошо, деваться мне некуда, – говорю я Господу, – а сколько мне сидеть-замещать Вас?

Услышав мои слова, Господь обрадовался, даже золотые коронки зубов показались.

– Да, недельку! Всего-то, навсего – семь дней!

– Семь дней?..

Я стал размышлять. Конечно, ну, кто заметит мое временное исчезновение! Ведь кроме белого медведя никто ко мне не захаживает, да и тот не особо интересуется моей персоной. Другое дело – съедобные припасы. Кроме того, если…

– Сто-ой! Кончай башку себе морочить, – мягко так прерывает мои размышления Господь. – Я ведь мысли твои читаю. Слушай, посиди, а? Я же потружусь – песцов ловить буду!

– Не-ет! – Тут я заартачился. – Вы, Боже, если раскатаете снег вокруг моей избушки и «наловите» глупых зверушек, мне потом в бухгалтерии…

Дальше ни звука не смог произнести, потому что Господь показал это… это… блестящую модель этой…

Короче, полез я наверх. Сижу на каком-то облаке. Кресло большое. Вместо ангелов пастухи ходят, оленей ловят. Вначале я еще подумал, что Господь меня обмишурил: вместо рая в соседнюю со мной бригаду оленеводов отправил, на помощь. У них, помню, как раз пастухов не хватает…

Тут я проснулся. Выпил холодной водицы. А на улице темным-темно! Не рай, само собой, тундра…

Осветил потолок – висят шкурки! Уф, легко так, стало. Полез опять в кукуль, не забыв сказать «Бог в помощь!»

Лето. Холмы цветами расцвели. На озерах – видимо-невидимо птиц. На равнине олени пасутся, ягельничают. А над ними, гляжу, человек идет. Сразу понял – Бог. Кто, кроме него мог пользоваться таким способом передвижения?.. Олени его не боятся. Наверное, для них глупых, он не видим.

Подошел Господь и говорит:

– Ну, ты, даешь, парень! Обещал замещать, а сам слинял! Вот уже лето наступило…

Надо сказать, Господь нисколечко не изменился.

– Не убегал никуда, – говорю, а сам, честно говоря, испугался. – Просто сходил домой и воды попил. Жарко в раю!

– Ну, так что? – спрашивает Господь. – Я попастушу, а ты, давай, поднимайся!

– Как? – удивился я. – Куда подниматься? Я – охотник, а не голодный пастух! Не пойду наверх, нет, не пойду…

– А чего на кочку расселся-то? – допрашивает Господь. – Пастух и есть! И олени, вон, жвачные, рядом!

– Не знаю, – признался честно, – воды попил, а потом гляжу – уже лето и вся эта декорация.

Крутанулся на месте – показываю окрестности.

– Ну, конечно! – Обрадовался Господь, даже хлопнул меня по плечу. – У нас же встреча зимой была! Сейчас сделаю декорацию.

Вытащил Господь откуда-то рулон бумаги, разворачивает как стенку вокруг меня и кнопит. Вся-то работа, а мы – опять среди снегов.

Чувствую, ноги мерзнуть начали. Вспомнил, лето было, а я босиком гулял. Чтоб согреть пятки, нагнулся. А там бумага лежит, с печатью. Большой шрифт. Написано «аренда», а внизу от руки приписка: «Захочу-отниму!» и подпись: «Директор!». Какой-такой «директор», прочитать не успел: потому что сразу очутился на своей наре, в избушке. Пот градом идет. Обтерся. Водицы испил. Спичкой часы осветил – всего-то минут десять вздремнул.

Не могу уже спать. Ведь как раз подумывал об аренде. Думал, что хозяином буду своего участка и вдруг такой сон.

«Ох, не к добру!» – подумал и поднялся печку топить.

Чуть рассвело, помчался к капканам. Как загадывал, так и получилось. Точь-в-точь десять песцов домой принес! Разделываю шкурки песцов и стыд меня одолевает: иждивенцом ведь, вроде стал. И у кого?.. «Ладно, – думаю, – приснится Господь, посижу, потерплю вместо него».

Приготовился к праведному сну. «Приснись, Господь!» – говорю. С тем и заснул.

Долго Господь не являлся. Я даже несколько раз порывался проснуться, чтобы еще раз позвать его…

Но потом стало проясняться и увидел я себя опять среди пастухов. «Транзитом отправил!» – подумал.

Сижу в кресле. Поесть мне приносят. А в миске совсем крохотный кусочек мяса.

– Ой, – говорю, – что вы так гостя-то не по – аборигенскому встречаете?

А они пожевали всухомятку свои ремни и отвечают:

– Ты, давай, лопай – а не то отнимем. На жратву-то, нам выделяют одного оленя на месяц, вот и делим…

Понял я их. Да чего не понять-то: сколько лет рядом с ними живу. Жалко стало их, помочь решил. Рукава закатал, две мозолистые руки вперед вытянул и, глядя на большой котел, с полной уверенностью в успехе крикнул:

– Да будет мясо-о!

Котел качнулся, а мяса – нет! А пастухи уже ножи приготовили…

Тут, опять, слава мне, проснулся. Сердце брыкается в груди как испуганный олененок…

Полежал. О своей жизни поразмышлял: никому не нужной она оказалась. А ведь, сколько же таких, как я? Наверное, миллиарды! Вкалываешь всю жизнь, а придет смертный час – ни оленя, ни сетей, ни даже своего дома нет, чтобы потомкам оставить… Бомж, иначе не скажешь. Но – трудящийся!

Лежал так: поразмышлял, повздыхал. Подушку поправил.

…Еду на «Буране». Вижу, Господь стоит. Руку поднял, голосует. Остановился. А Он сел на «Буран» и ухватился за меня.

– Куда? – говорю: – Это не такси!

– Ишь, сердитый какой? – удивленно рокочет Господь в затылок. – Как что – сразу «Дай Бог», а не нужен – слазь?

– Сердит я, Боже – говорю, – чего это Вы отправили меня транзитом на свое место, не посоветовавшись со мной? Я ведь не смог голодающим помочь!

Рассмеялся тут Господь, ну, прямо трактор завелся:

– Да будет тебе сила и великие способности мои! – так торжественно говорит Он и протягивает мне перстень. – Носи и пусть тебе поможет! – говорит.

Взял я перстень: черный такой, иссиня-черный, усеян звездочками. А в середине – Земля. Крутится сама по себе. СССР увидел, Германии видны. Нажал одну кнопку, вижу: увеличивает. Во-он Буш из Белого Дома выбегает к машине. Потом (по разговору понял) чукчей показывали. Потом тундра моя появилась. Гляжу, парень с девушкой – пастухи, земную радость испытывают.

– Вы, Господь, и такое наблюдаете? – спрашиваю, повернувшись к нему.

Гляжу, пунцовый стал лицом, глазками заморгал.

– Не стыдно, а? – спрашиваю еще раз. – Так можно ведь любого шантажировать! Не-ет, бери, Господь, перстень. Мне без него проще жить будет!

Слезает Он с «Бурана» и показывает это… это… лакированную, с разноцветными этикетками, модель этой…

Короче, проснулся я, «включил» свое электричество – свечу: шкурки висят, из окошка выглянул – мой «Буран» стоит…

Лег опять. Признаюсь, что эти странные сны вперемежку с недосыпаниями порядком мне надоели и вконец расшатали нервную систему. «Ладно, – думаю, – умертвлю-ка парочку-другую нейронов в мозгу, особо возбудимых. Зато спать буду без эксцессов. Проверено уже».

Решено – сделано. Выпил стакан НЗ водки и лежу. Жду.

Увы, сон улетел. Наверное, нейроны умирать не хотят. О жизни в масштабах Земного шара стал думать, об устройстве мира, о несправедливостях и, понятное дело, о номенклатуре. И о Господе тоже не забыл. Оказывается, и он – в номенклатуре!

– Ээ, так вот почему Он от жира бесится! – сказал я вслух. – Так и я бы не отказался от дел божеских, периодически отдыхая на Земле!..

…Гляжу, у озера стою. Русалки купаются. Вместо одежды на красотках – разнокалиберные сети с грузилами. Увидели меня русалочки и замахали, и замахали! Интересно стало, начал штаны спускать, гляжу – а русалочки врассыпную кинулись к озеру и исчезли под водой. Застегнулся, оправился. Думаю: опять их увижу, как есть, так и прыгну в воду. Давно ведь женского тела не видел, пусть даже хвостатого.

Гляжу, забурлила вода на том месте, где русалки резвились, и появилась… зеленая рожа. Вместо носа бутылка, вместо глаз – пробки. Запах от гниющих рыб по ноздрям как ударит! И выходит из воды красавец сей, и опять же сети разнокалиберные с грузилами висят на нем вместо одежды. Рога торчат… Водяной черт!

Вышел из воды и прямо на меня наступает, орет:

– Ты – рыбзавод?!.. Ты – рыбзавод?!

Пятюсь я назад. И от смрадного запаха, и от страшилы самого отступаю. И тоже кричу:

– Ты – чокнутый, где тут увидел рыбзавод?!

И на всякий случай зарядил два капкана. Жду.

Увидел водяной черт мои захваты и успокоился:

– Значит, ты не рыбзавод? – спрашивает и садится на кочку. Да как схватится за голову, да как заплачет!

Опешил, я – черт и… плачет.

– А что случилось? – спрашиваю, хотя сам уже начинаю догадываться, что бравые рыбзаводовские рыбаки-кочевники этого славного озера не миновали.

– Прикидываешься! – визгливо прерывает меня черт и запускает в меня посохом.

Кажется, попал в меня, потому что проснулся я мгновенно: от дикой боли на лбу. То ли это был сон, то ли явь – понять не могу, но лоб-то горит. Даже и шишка, вроде, наметилась. «Ой, дурак! – ругаю черта. – Нет, чтобы просто поговорить, а сразу за дубинку берется, за посох.

А о Боженьке не стараюсь думать. Как только мысль про него начинает проявляться в моих темных мозговых извилинах, сразу – стоп! Начинаю думать о другом. На часы смотреть не стал, знаю, до утра еще как рано!.. Лежу в кукуле, о партии жизненной размышляю: если сюда этого поставлю… А может быть… Нет, так тоже не получится.

«Включил» свечку, вытащил из-под подушки журнал «Наука и жизнь». Там хороший шахматный уголок есть. Повертел немножко журнал, бросил на пол, свечку «выключил».

Лучше про жену думать, про детей. Их у меня целых восемь, начинаю со старшего сына, который в пятом классе, и кончая пятимесячной доченькой. Эх, думаю, надо, наверное, еще одного заказать. Слава бо… бо… нет, только не про Него упоминать! Скажу – слава Солнцу, осталось полтора месяца до встречи с родными. Подумал о родных и решил, что пора спать.

Закрыл глаза и стал считать: «Один олень прошел совхозный… девятьсот девяносто девятый олень прошел совхозный… тысяча первый олень прошел – тут я пожалел пастухов и сказал – оленевода!.. Тысяча второй олень прошел совхозный… совхозный… совхозный… совхоз… сова… со-с-с…»

Снежная тундра. Вокруг оленьего стада кружусь на «Буране» и попутно проверяю капканы. Ничего удивительного: песцы по двое лежат.

Замечаю, Господь стоит. Посмеивается.

– Богатый ты становишься! – говорит Он. – А ведь не сослужил мне доброй службы!

– Не виноват, я! – отвечаю. – Сны дурацкие замучили. Один другого страннее.

– Закусывать надо! – С ехидцей говорит Господь и показывает это… это… с красивым прицепом для «этого», пять резервуаров с топливом…

– Это, э-э, – мямлю я при виде «этого», – это серьезно можно такое?

– Учти, – говорит Господь, – последний раз являюсь к тебе с просьбой: посиди – Я Прошу! Исполнишь, и будет у тебя такой же!

Сдунул тут Он со своей ладони игрушечную машину и превратилась она в настоящий японский снегоход с пятилетней гарантией работы, с тягой до пятисот килограмм и с бесшумным ходом.

– У японцев позаимствовал! И горючее для него, и масло тоже… – Господь похваливает машину. – Ну, согласен посидеть? – спрашивает.

– Да-а-а! – кричу я и от своего же крика просыпаюсь.

Шкурки песцов Господь оставил, и на том Ему спасибо.

План свой я выполнил, только вот в бухгалтерии сказали, что у тебя, мол, слишком много денег к оплате получается. Больше, чем у самих бухгалтеров.

Я и ушел с охотничьего промысла: пусть теперь бухгалтера охотятся да план по пушной добыче выполняют для совхоза.

Если кому приснится Господь, сообщите мне.

Мой адрес:

Не дом и не улица, Советский Союз, тундра.

205-й поворот-излучина реки Алазеи.

Перевод с юкагирского И. Иннокентьева

МОНОЛОГ ПОСЛЕДНЕГО ЧУЧУНЫ

– Ух, ты-ы!.. Ну и приземлились!..[17]17
  Все многоточия обозначают не только паузу, но и действия, присущиечеловеку, выпившему без закуски стакан водки.


[Закрыть]

Ну, а ты себя как чувствуешь, браток?..

Молчишь… Эх, красота-то какая, правда?..

Успел я, понял, успел!.. На доли импульса!..

Эх, хорошо-то как – успел и, гляди, на кого стал походить?..

Сейчас, правда, толком понять тебя не смогу…

Случилось что-то странное, у меня проявились новые способности. Я умею… выражать свои мысли вслух…

Слышишь?..

Молчишь…

Я все же верю, что мы снова будем вместе, потому что мое превращение еще не означает конца того удивительного, что с нами происходит. Я верю, что и ты ждешь своего превращения…

Бра-ат?

Молчишь…

Когда ты дернулся, я подумал, что ты слышишь меня и хочешь встать…

Не знаю, понимаешь или нет меня сейчас, но все-таки ты обретешь такой же дар, что и я. Только не молчи, ладно?..

Ты вот зыркаешь своими буркалами, а уловить их смысла не могу. Ведь я смотрю на мир примитивнейшим человеческим глазом…

Брат, посмотри вокруг себя – это что-то фантастическое! Это ведь не одно и то же – видеть в мониторе или наяву…

Слышишь?.. О, какие тонкие мелодии выводит этот крылатый комочек пуха!..

Ха-ха!.. У нас нечто похожее на такие звуки издает гигантский ящер. Впрочем, у него я больше люблю детенышей: симпатичных и ласковых…

Такое ощущение, словно я дома. Но все вижу в уменьшительное стекло…

Слышь-ка… это сосед нашего пушонка теперь поет…

Ха-ха!.. Может, это у них разговор такой?..

Брато-ок, ты ведь еще не до конца превратился и потому должен их понимать! Что они сообщают друг другу?..

Что-о?..

Не-ет, увы, я перестал понимать не только тебя, но и этих – пушистых…

Увы, браток, увы! Да и глазами говорить отучился…

Проклятие – это, по отношению к нашей, какая-то перевернутая планета. Там молчим – понимаем, тут разговариваем – ничего не разобрать…

Что?..

Как!..

Ничего не пойму, попытайся еще раз…

По-пы-та-ай-ся-я!!!

Что-что?..

Хрипишь, глаза меняют цвет, а понять не могу – забыл…

Как-как?..

Ну, понять друг друга нам тут не удастся, а ведь, как-никак, вместе лет сто летали.

Закрой глаза!!! Ч-черт этакий…

Ба! Смотри, странный белый лоскут, так похожий на выхлопной дым, летит над нами… вот – еще… Может быть, это живые существа. Двигаются, значит – живые существа!..

Эх, браток, браток…

Подвела тебя твоя самоуверенность!.. Как пить дать…

Ох, подвела, проклятая… Ну, почему, почему ты должен был именно на этой планетке настоять?! Ведь за сто лет всякое бывало, но не такое… Думаю, в этом я и сам виноват…

О-о!.. Глянь-ка, а браток-то начинает превращаться!..

Ну, ЛОЙХ – Всевышний наш, значит, ты сжалился над ним и мы с братом снова будем вместе!..

О-о, Лойх – спаситель и утешитель наш в долгом пути, благодарю тебя за то, что мы будем радоваться общению, вместе будем удивляться причудам этой зеленой планеты!..

Хвала тебе – ЛОЙХ, спутник наш в длинном нашем пути, Бог наш всевидящий! За то, что мы будем бродить по этой зеленой планете, выделяющей живительный газ для своих обитателей, будем дышать, нюхать и трогать все, что есть на нем, без скафандра.