Текст книги "Столичная романтика: ищу парня попроще"

Глава 9
Измени себя, не изменяя себе

Работа официанта мне знакома – все же я не раз посещала рестораны. Кроме того, я посмотрела несколько роликов в интернете, чтобы не ударить в грязь лицом. Выяснила основные правила: улыбаться всегда, даже если крыша падает на голову, быть вежливой со всеми, даже если клиенты никогда не пребывали в человеческом облике, и записывать заказы на листке – чтобы в беготне не упустить какую-нибудь мелочь.

Мне выдали фартук – я бы задала пару вопросов его дизайнеру – и сразу же забросили в омут первого в жизни трудоустройства. Вот только в зал меня не выпустили, в кафе были свои официанты, и они держались за эти места, как за самые доходные. Юра принимал с грузовика ящики и переносил их в складское помещение, а меня зашвырнули на кухню «мыть посуду» и «не путаться под ногами». Я наблюдала за работой сорокалетней женщины, которая в огромных резиновых перчатках до самых локтей орудовала какой-то намыленной мочалкой над большой раковиной. Через некоторое время она обернулась и прикрикнула:

– Ну, чего встала? Вторая раковина свободна – приступай! – она вдруг нахмурилась и сделала шаг ко мне. – Эй, ты чего? Плачешь?

– Не пла́чу, – выдавила я со всхлипом. – Просто… накатило что-то.

У нее голос изменился, она меня даже этой самой мокрой перчаткой за плечо ухватила, чтобы было удобнее заглядывать в глаза:

– Ну-ну, не расклеивайся. Дома проблемы? Да о чем это я – сюда и не устраиваются студенты, если конкретно не прижмет. Всё образуется. Слышишь меня? А за работой и проблемы не кажутся такими уж большими… Так что ты давай, приступай, приступай – сама не заметишь, как все твои проблемы сведутся к грязным тарелкам.

Про посудомоечные машины я спрашивать не стала – вероятно, в этом злачном месте и не знают, что прогресс последние два столетия на месте не стоял. Тарелки с прилипшими остатками еды выглядели противно, но я – уже в который раз за последние дни – стиснула зубы и жмурилась только на полуразмытых остатках котлет. В перчатках руки сильно потели, и создавалось ощущение, что ногти там уже растворяются, как под действием кислоты.

– Меня теть Машей зови, – все еще подбадривала меня женщина. – По любому поводу обращайся – всегда помогу, если только не денег занять. Эй! – она вдруг заорала так, что я на месте подскочила. – Куда кости-то? Вон, в мусорное ведро остатки скидывай! Совсем безрукая? – и снова приветливым тоном: – Ничего-ничего, Марта, приспособишься. Чувствуешь, как уже проблемы отступают?

Не знаю, что я чувствовала, я не могла обозначить свои ощущения. Потому просто сосредоточилась на работе. Теть Маша не уставала покрикивать, когда я что-то делала не так. Себе она забирала стаканы и рюмки, а мне подсовывала в основном тарелки и блюдца. Через одну гору чистой посуды тошнота отступила, и даже становилось как-то весело – вот он, завал грязи, постепенно превращающийся в стопки блестящего фарфора и стекла. В этом есть некий философский смысл, который неочевиден со стороны, но открывающийся изнутри процесса неясным чувством выполненного долга. Задачу полного переосмысления бытия усложнял только тот факт, что долг никогда не выполнялся – стоило разгрести одну стопку, как официанты приносили подносы с новыми. И так до бесконечности.

Выдавались у нас и перерывы – тогда теть Маша тяжело усаживалась на табурет и вытягивала распухшие ноги. Зачем-то рассказывала мне о семье, о детях, о неудачном замужестве. Изредка я чувствовала себя в поликлинике. На новой порции посуды она прерывала историю, скоблила очередную сковородку, а потом возвращалась к рассказу, будто ее просто ставили на паузу и запускали с точного момента. В этом тоже был философский смысл – я вынуждена была слушать, а когда слушаешь, то и время незаметнее летит, и мысли чем-то заняты. В итоге я даже начала проявлять интерес:

– Я не поняла, он бил вас, что ли? Ну, муж…

– Ты меня совсем не слушала, Марта?

– Но как же, теть Маш? Вы ведь сами рассказывали, что он пьяный откуда-то пришел и с кулаками кинулся, а дочка младшая плакала. Это разве не «бил»?

– Ударил, – признала она легко. – Ровно один раз. Но у меня, Марточка, рука тяжелая – после этого я его била, всеми подручными средствами. Потом в травмпункт сама увезла. Не то чтобы я состраданием прониклась, но я же мать – пример для детей. А детей надо учить добру и милосердию! С тех пор Жорика через порог и не пускала. Если любит водку, то пусть ее и любит. А мне вот с тех пор приходится за любую подработку хвататься, чтобы детей на ноги поднять.

– Пример для детей? – я не понимала сути.

– Конечно. Пусть знают, что на их глазах мать никто трогать не смеет – прилетит скалкой так, что на всю жизнь охотку отобьет. Дети должны расти в любви и согласии, а для тех, кто это правило не понимает, всегда найдется тяжелая рука и правосудие. Не смотрела бы на меня младшая, то и воли бы не хватило. Но я ж знала, что смотрит, потому и обязана была показывать, как справедливость торжествует.

Теперь я на теть Машу поглядывала как на супергероиню со сдвинутыми, категоричными, но в каком-то смысле очень верными приоритетами. Мой отец, разумеется, на маму никогда руку не поднимал, они даже не скандалят, но в нашей семье подобное было бы сильно чревато: у мамы армия юристов, у папы армия юристов. Попробовал бы кто-нибудь хоть резкое словцо вставить, и получилась бы битва стенка на стенку. В суде и без скалок, конечно, но мало бы никому не показалось. А как, интересно, защищаются женщины, которые даже брачный договор до свадьбы не додумались подписать? Вот так и выживают… и хорошо, если им воли на то хватает. И я очень расстроилась, когда теть Маша к концу смены заявила:

– Еще в четверг я с тобой, чтобы в курс дела ввести и усердие оценить. Но потом мы с тобой уже в разные дни работать будем – тут дела-то на двоих нет. А ты, я вижу, плакса и неумеха, но с характером, а с характером человек никогда не пропадет.

Целью вообще всей этой аферы было общение с Юрой. Но до двух часов ночи, когда кафе закрывается, я его видела ровно два раза – когда мы вместе пришли и когда мы вместе уходили. Он выглядел веселым, сообщая радостно:

– Платят сразу, как и обещали. Это хорошо, согласись! Пока нам три смены в неделю назначили – и уже с голоду не помрем. Ох, мне завтра еще курсовую сдать надо.

– А у меня пары, – вспомнила я. – С самого утра!

– После пар отоспишься. Слушай, Марта, давай я тебя провожу – опасно посреди ночи одной.

Но мне уже было не до общения. Я с Юрой в какой-нибудь другой раз погуляю, когда руки так трястись не будут:

– Нет, не надо. Сейчас за мной одногруппница приедет. Она из клуба как раз возвращается на такси, за мной завернет.

– Ого! – Юра явно почувствовал облегчение. – И как же она с самого утра на пары после клуба?

Вообще-то, после клуба-то как раз проще. Я смотрела на свои раскрасневшиеся и распаренные руки и думала, что до самого рассвета буду делать для них масочки и приводить в исходное состояние. Или все-таки спать лечь? Юре-то хорошо – он заочник! Сдаст свои последние экзамены-курсовые и сможет отсыпаться до обеда, статейки свои пописывать, а я как же? Три раза в неделю!

Никто за мной не заехал. Конечно, я могла действительно попросить Камиллу подхватить меня после клуба или вызвать водителя, но с такими руками пришлось бы объясняться. Потому я позвонила в такси и жалась на заднем сиденье всю поездку, боясь уснуть.

Таксист меня не донимал, он только к концу пути пришел в изумление:

– Э, дамочка, а вам точно сюда? – он указал на фонари перед нашим домом.

– Точно-точно. Работаю я здесь, горничной.

– А-а-а, понятно, – он сразу успокоился. – Хорошо платят?

– Уверена, это не ваше дело, – я начала поддаваться раздражению от усталости.

– Тогда пятьсот, – он остановился перед коваными воротами.

Я, за секунду скинув оцепенение, подалась вперед и ткнула пальцем в сторону счетчика:

– Четыреста двадцать!

– Так ночь же, – он пожал плечами. – Повышенный тариф.

– Никакого повышенного тарифа! Четыреста двадцать и ни копейкой больше!

– Эй, ты чего так взъелась? Я ж не настаиваю…

Но я стала почти как теть Маша – была б в руках скалка, быстро бы объяснила этому мерзавцу, в чем конкретно он не прав. А пока приходилось ограничиваться словами:

– Ты на руки мои глянь, мошенник! Мало? Так и на ноги глянь – они как два заплывших столба! Мне двадцать, а ноги болят так, как будто мне девяносто стукнуло!

Я расходилась, не в силах остановиться. Запас денег у меня был, но прощаться именно с этим заработком было очень больно. Скинула тапок и начала закатывать штанину, чтобы и шофер проникся. Кстати, заочно поблагодарила Настю, которая вынудила купить меня эту жуткую обувь: если бы я была на своих шпильках, то после смены меня можно было бы разве что госпитализировать. И сама удивилась красной полосе от мягкой резинки носка, обвивающей лодыжку как шрам.

– Смотри! – кричала я, тыча ему ногой в плечо, чтобы тоже разглядел. – Смотри, до чего меня довели!

– Э-э… – таксист даже ладонью глаза зачем-то закрыл. – Ты чего надумала? Я натурой не беру. У меня кредит! Не выплачу, так с меня потом натурой коллекторы возьмут… Психованная истеричка! Давай четыреста и выметайся!

Я его услышала и вмиг остыла. Поинтересовалась деловито:

– С тысячи сдача найдется?

У него нашлось. Хороший таксист, понимающий человек.

Охране я только махнула. А в холле устало присела на кушетку, чтобы собраться с силами и все же доплестись до своей комнаты. И зачем я хотела спальню на третьем этаже?

– Марта? – голос отца раздался с лестницы. – Ты где была, почему на звонки не отвечаешь? Мы до Камиллы дозвонились, но тебя с ними не было!

Я не могла уже ни спорить, ни притворяться, потому просто говорила правду в надежде, что так получится быстрее:

– Пап, я на работу устроилась. Семь часов подряд мыла посуду. И за это мне заплатили две тысячи. Еще и сказали, что это очень хороший заработок, во многих местах платят меньше.

Он не потребовал никаких доказательств – или разглядел их в моем внешнем виде. Замер ненадолго и позвал жалобно:

– Дорога-ая… Дорогая!

Отец явно обращался не ко мне, через пару секунд прилетела мама из своей комнаты, запахивая шелковый пеньюар на ходу. Всю последнюю информацию она получила от мужа. Но, вопреки моим ожиданиям, не упала в обморок и не начала ругаться. Они долго переглядывались, а потом папа сказал:

– Доченька, ты как? Может, врач нужен?

– Сон мне нужен, – я все-таки встала и поплелась мимо них по лестнице, каждая ступенька которой теперь казалась лишней.

Родители меня не останавливали, но зашептались между собой. Поскольку быстро идти я не могла, а эхо хорошо отражается от мраморных стен, их фразы я отчетливо расслышала:

– Ну вот, дорогой, а ты говорил, что испортили мы с тобой Марту. Посмотри, как она хочет твое дело в свои руки взять – даже к народу спустилась!

– Я сам удивлен, дорогая. Но сомневаюсь, что ее хватит хотя бы на неделю…

– Даже если и не хватит – ты усердие оцени. Лично я никогда бы не смогла пойти на подобное!

– Поглядим, дорогая, поглядим. Слушай, а ведь я когда-то барменом по ночам работал… и грузчиком… и посылки разносил…

– Думаешь, наследственность сказалась? Не перебарщивай с чувствительностью, дорогой, вот это выражение лица тебе вообще не идет. Я выходила замуж за успешного бизнесмена, а не за грузчика!

– Вот в том-то и дело, дорогая…

К счастью, спор они продолжать не стали, и просто разошлись по своим спальням.

Глава 10
Уличное воспитание

Подруги почему-то раздражали – вероятно, таким образом сказывалось недосыпание.

– Там новый фейс-контроль! – щебетала Юлиана в одно ухо. – Представляешь, этот неандерталец меня не узнал! Я как нищая стояла в очереди – просто ужас!

Отвечала я равнодушно:

– Я бы тебе рассказала про ужасы, но ты не поймешь.

– Так расскажи, – обиделась она.

Почему-то посуда отодвинулась на второй план – не хотелось этим фактом своей биографии пока делиться. А про какие ужасы можно рассказать? Как на ужин целым трем поколениям семьи, живущим в одной квартире, чистят почти ведро картошки, а для гостей готовят вкусные оладьи из жира? Или как сильной женщине приходится за любую работу браться, потому что муж у нее – умственный инвалид? Или как отличать одно растительное масло от другого по ценникам? Так не поймут же. Чем им такое понимать?

К счастью, ответить я ничего не успела, поскольку в другое ухо зажужжала Камилла:

– Что с твоим маникюром, Марта? Это какой-то протест против цивилизации?

– Маникюр не самое главное в жизни, Камилла.

– Как это? – она очень искренне удивилась.

И за это время я выбрала верный путь:

– Это протест цивилизации. Нет ничего мрачнее, чем всегда следовать моде – такой путь для серой биомассы, а не для меня. Есть овцы, а есть пастухи. Я, по-твоему, кто, Камилла?

– О-о! – отозвалась она уважительно. – Теперь понимаю! Сама собиралась что-нибудь эдакое учудить, но у меня родители строгие. Девочки, кстати, вы уже просмотрели последние выпуски глянца?

Боже, как с ними скучно. Хотя ясно: чтобы вовлечься в это обсуждение, надо просто больше поспать. А с кем может быть весело в таком состоянии? С Настей – полезно, но не весело. С Юрой? Он разве что о законах про бездомных животных умеет рассуждать. Что я вообще в нем нашла? Ну да, умница и красавчик, но сколько таких теперь в моем распоряжении? Еще через три смены возле раковины и четыре поездки на метро я познаю самые глубины ада. А человек, познавший ад, получает немыслимую мощь – он становится практически неуязвимым! Так и понадобится ли мне после этого какой-то журналистик, если я смогу брать любого: хоть дворника, хоть уборщика, хоть – не приведи судьба к такому падению – менеджера торгового зала?

Настроение мое было боевым, но не приподнятым. Общаться больше ни с кем не хотелось, однако инерция делает свое черное дело. Из-за нее я остановилась, когда Юра окликнул меня на выходе, и невольно улыбнулась.

– Марта! – он догнал меня быстро, на ходу засовывая общие тетради в сумку. – Привет! А где Настя?

Надеюсь, мои глаза не полыхнули демоническим огнем, а голос прозвучал карамельным сиропчиком:

– Настя? А зачем тебе Настя?

– Ну как же! – он развел руками, знакомо и как-то неэмоционально улыбаясь. – Вы, девчонки, столько для меня сделали – считаю себя обязанным хотя бы кофе вас угостить! Как раз и зарплату же получил.

– Да какая там зарплата, – вздохнула я, припоминая те жалкие крохи, за которые была готова вгрызаться в глотку таксисту. – А Настя дома, за племянником присматривает.

Настю я видела четыре минуты назад в читальном зале. Но инерция оказалась беспощадной, она несла меня по заранее намеченной траектории и спонтанно отметала все помехи.

– Жаль, – Юра, очевидно, не расстроился. – Может, тогда вдвоем?

– Можно, – протянула я, наблюдая, как Камилла и Юлиана застыли на крыльце. Они явно оценивали мое победоносное шествие по Юриному сердцу.

И так мы пошли, как если бы я еще недавно не собиралась вернуться домой, выспаться и снова ринуться в бой – но уже не ради этого парня, а всех парней во Вселенной. Инерция!

Еще не было слишком поздно, но вечерело и давило на веки. Я спрашивала Юру о его родных местах и не слушала ответы – не могла на них сосредоточиться. И как раз когда мы собирались переходить улицу, рассмотрев на другой стороне кафе, разом остановились от скрипа тормозов. Красивая, как конфета в фантике, машина промчалась чуть вперед, а потом начала сдавать назад, вызывая возмущенные сигналы других машин. Я уже знала, чье лицо увижу высунутым в окошко – на такой аварийный идиотизм способны только счастливые дети моего окружения, которые в случае чего и штрафы заплатят, и новые права купят – точно такие же, как в первый раз.

– Марта? – завопил Яков. – Ты куда с радаров пропала? Слыхала, в нашем клубе теперь новый фейс-контроль, прикинь?

Что-то слыхала, но сейчас придумывала, как отделаться от назойливого внимания. Младшего из Лабовских я, конечно же, знала, как и всю его семью. Братья меня на дух не переносили – взаимно, но никогда вслух не озвучено. Я их терпеть не могла за желание втесаться в круг моих близких друзей – это отличный способ поцеловать Мирона Акимова в нужное место, коим не пользовался только ленивый. Они меня недолюбливали за легкое высокомерие и тонкие, вежливые намеки на их место. Но общались мы постоянно – попробуй-ка не общаться, если нам на всех банкетах по долгу положено искренне улыбаться и изображать примерных чад своих отцов. В общем, многолетние закадычные приятели.

Яков за секунду разглядел детали и заорал еще громче, перекрывая все клаксоны, слившиеся в единый вой:

– А ты чего так вырядилась? Смотреть страшно! А ногами почему идешь? Садись, так и быть, подвезу!

Вот и понеслись доказательства моей вины. С Якова станется и на тротуар выскочить, чтобы вытрясти из меня всю правду. Приятель с детства же, такие никогда тактичностью не отличаются.

Я чуть опустила голову и направила на него взгляд исподлобья – хорошо знакомы ведь, то есть жертва в курсе моего характера. И процедила так, чтобы каждую интонацию расслышал:

– Отстань, Яш. Я гуляю. Воздухом дышу. До свидания.

– Гуляешь? – он явно не понял смысла этого слова, а потом и вовсе задрал голову к серому от выхлопных газов ветру. – Воздухом?

Больше я ничего ответить не успела – Юра, вероятно, ощутил мое напряжение и шагнул ко мне, будто невзначай задвигая за плечо. Уточнил тихо:

– Друг твой?

Я заскрипела зубами и ответила честно:

– Не друг, но знакомый. Пойдем уже, Юр.

– Преследует тебя? – он почему-то остался на месте.

– Вот тут не поспоришь, – я охарактеризовала текущую ситуацию, а не наши отношения с Лабовскими вообще.

Однако его клетчатая рубашка добила картину, и Яков все же вылетел из машины, меняясь в лице:

– А это что еще за быдло? – он смотрел сквозь Невского прямо на меня, как будто его рядом и не было. – В машину садись, Марта! У тебя если крыша поехала, то специалистам тебя покажем. Мирон Анатольевич только спасибо скажет.

Но Юра шагнул еще чуть в сторону, не позволив Яше ухватить меня за рукав. После чего наконец-то и был замечен:

– Ты чё, быдло? – заорал Яшка громко, а потом чуть тише добавил: – Бить будешь?

А я от страха дар речи потеряла. То есть я же не совсем от жизни оторвана – в курсе, как бедняки противоречия решают. Яшка – пусть и наглый, но в мордобитиях вряд ли участвовал. У нас в гимназии с этим было строго. Ему против настоящей улицы не устоять – особенно когда за его спиной вся улица загудела, а самые нервные водители уже не жали на гудки, а открывали двери. Затопчут Яшку, а Юру потом посадят или сотрут с лица земли, будто его никогда не было. И как так получилось, что я как бы в этом будущем смертоубийстве сразу двух людей поучаствовала?

– Бить? – Юра как будто удивился, но даже я в его голосе расслышала всю угрозу дворового воспитания.

Но Яшка не услышал – он пытался вернуть себя на привычный уровень самооценки криком:

– Ты чё ваще? Да ты знаешь, кто мой отец?!

– Понятия не имею, – признался Юра и перевел взгляд на машину. – Но если в раритетах хоть немного разбираюсь, то Мазде твоей уже лет десять, и для тех времен не самая престижная модель линейки. Так что или твой отец не так крут, как ты тут верещишь, либо на тебя, дебила, денег жалеет. И что ты хотел о нем рассказать?

– Чё-о-о, – совсем уж жалобно протянул Яшка и зачем-то стал разглядывать свою машину, как будто впервые ее видел. Заодно и разглядел ближайшего из затора водителя. Допер, что папа не успеет сюда приехать, пока его уже два «быдла» по асфальту будут раскатывать, потому принял единственно верное решение: путаясь в угрозах, матах и нелепых извинениях непонятно в чей адрес, бухнулся за руль и сорвался с места под красный.

Юра меня, одеревеневшую, подтолкнул под локоть в сторону перехода и напомнил:

– Мы ведь кофе хотели. Не обращай внимания на таких людей, Марта, не позволяй им портить себе настроение. Они на самом деле безобидны как мыши – чем громче кричат, тем меньше могут.

Я говорила с трудом, не в силах сформулировать правильно мысли обо всем произошедшем:

– Ты так хорошо разбираешься в машинах?

– Да не то чтобы… Но для таких – это как пинок под зад. Они зациклены на вещах, машинах, телефонах, побрякушках. Ему легче плевок в рожу пережить, чем наезд на престижность.

Я почти дословно повторила вопрос, пока неспособная переварить предыдущий ответ:

– Ты так хорошо разбираешься в людях?

– Не преувеличивай, Марта. Тут много ума не надо, чтобы разобраться. Сильнее всех пытаются выпятиться те, кто в своем кругу на уровне середнячка. То есть этот твой знакомый из мажорчиков, но постоянно вынужден доказывать свое положение. Но есть такие, которые в том кругу на вершине, – вот они меньше кричат, но по-настоящему опасны и злобны, если им дорогу перейти. Вторые иногда по жизни прут как танки, даже не замечая, сколько людей осталось под гусеницами. А этот… просто петух в дорогих джинсах. Да брось, ты же не боишься его всерьез?

Еще несколько секунд я думала, а потом пришла к выводу:

– Вот теперь я понимаю ценность журналистского образования! Ты же сейчас буквально всю столичную золотую молодежь короткой статьей описал, хотя их даже не знаешь.

– И не хотел бы узнать, – Юра улыбался, открывая передо мной стеклянную дверь.