Текст книги "О Нём"

Ирина очень любила мужчин и очень не любила сидеть дома одна. Как-то она рассказала мне, что в восьмилетнем возрасте её изнасиловали. Это было во время летних каникул в деревне. Какой-то мужик затащил её к себе домой, привязал к столу на веранде и насиловал до ночи. Она приходила в себя и снова теряла сознание. Ночью её нашли. Деревенские мужики «проучили» хорошенько проказника. В милицию, конечно, никто не пошёл – стыдно…

Матери тоже не сразу сказали. С тех пор Ирину все хотели. Об этом она заявила с гордостью. Потом рассказала про учителя физкультуры, который имел её на батутах, потом про одноклассников, одноклубников.… И вообще, по её словам, стоит ей выйти ночью на улицу, как она сразу оказывается в чьей-то машине.

– А зачем выходить ночью на улицу? – недоумённо спрашивала я.

Ирина восклицала возмущённо:

– Я свободная женщина!

Эта история меня потрясла. Сначала мне было жаль девушку, потом я стала ею восхищаться. В любой ситуации она отвечала: «А мне пофиг!». Как бы я хотела тоже быть свободной и чтобы мне тоже было пофиг. Чтобы мне было всё равно. Чтобы я перестала рыдать, запершись в своей комнате и уткнувшись лицом в стену, за которой какие-то очередные алкаши, принесшие водку, трахают мою мать. Чтобы я перестала чувствовать эти боль и стыд. Потому что основное, что я чувствовала в этот период – нестерпимый, непрекращающийся, разъедающий СТЫД. Мне было стыдно за всё – за мать, за отца, за то, как я живу, за то, что со мной происходит, за то, что я вообще родилась. Именно в это время мне стали сниться сны. Не просто яркие картинки, что приходят во время глубокой фазы сна, а чёткие, запоминающиеся видения из тех, что я помню до сих пор. Я не понимала их тогда, но все они, кроме одного, сбылись. И тот сон не сбылся, cлава Богу, потому что я вняла предупреждению и хранила его в своём сердце. Ещё не зная, что Господь со мной пытается говорить таким образом и не понимая языка своих образов, чувствовала, что это не от меня и не моим разумом порождено.

Помню сон, в котором я видела гигантского мохнатого паука, плетущего вокруг меня такую же огромную паутину…

Видела большую черную и очень тощую грязную собаку, которая копалась в большой помойной куче…

С Ириной нас связывали всё более крепкие отношения. Было уже лето, и мы ходили купаться, гуляли по городу днём. А ночью она уходила на свои приключения.

Сейчас я понимаю, что враг через неё совращал меня. Я была очень наивна и инфантильна. Об отношениях я знала только из дешёвых романчиков в мягкой обложке. Я никогда не дружила ни с одним мальчиком, а видела от них только травлю и насмешки. Совершенно не умела общаться, и если со мной кто-то пытался заговорить, впадала в ступор. У меня не было юности и плавного взросления. Прямиком из детства меня окунули во взрослую жизнь.

Итак, я старалась как можно реже появляться дома: ночевала то у Ирины, то у бабушки по отцу, которая, хоть и не хотела оставить у себя, но иногда подкармливала. Несколько раз оставалась у одной одноклассницы, пока и её мама не запретила меня приводить. В основном, я просто запиралась в своей комнате, с открытой настежь форточкой, чтобы не задыхаться от выкуренных за стенкой сигарет и перегара. Иногда мама приходила в себя.

Ещё молодой организм отказывался принимать алкоголь и исторгал из себя всё выпитое. Её трясло. Она блевала и поносила и, наконец, могла выйти из запоя. Потом она плакала и просила прощения. Я радовалась и прощала.

Варила ей остатки манки на воде, потому что больше ничего не было. Она много спала, мылась и убиралась в квартире. И вот, свежая и накрашенная, она шла искать работу. Чаще находила. Маляр, штукатур, кондуктор, кладовщик, и даже бухгалтер и преподаватель.… Работать она умела. Не умела только жить. Первая зарплата. Наконец что-то появлялось на столе.

Можно и побаловать себя, немного расслабиться, «обмыть»… И всё начиналось по новой. Запой. Снова «попросили» с работы по собственному. Снова колесо закрутилось. Опять какие-то женщины и мужчины кричат матом на кухне, и пьют, и скрипит диван.… А я снова боюсь выйти из комнаты. Я словно в плену. И нет выхода… Я звоню отцу, плачу. Он уже забрал брата к себе. Но для меня там нет места… Его голос, злой и раздраженный: « … Я же предлагал разменять квартиру!» Молчу, потому что знаю – если сейчас он разменяет нашу квартиру, маму поселят в коммунальную комнату. Отец переедет со своей новой семьёй в однокомнатную. А мы с братом?! Что будет с нами? Я поняла – теперь каждый сам за себя. Каждый выживает по отдельности… Больше мы не одна семья. Это было горькое осознание. Я не помню, что я ела. Я вообще не понимаю, как я тогда выживала.

Иов Гл.6 Ст. 2 « …о, если бы верно взвешены были вопли мои, и вместе с ними положили на весы страдание мое! Оно, верно, перетянуло бы песок морей!»

Иов Гл. 23 Ст. 2 «ещё и ныне горька речь моя: страдания мои тяжелее стонов моих».

Псалтырь Гл.11 Ст.6 «Ради страдания нищих и воздыхания бедных ныне восстану, говорит Господь, поставлю в безопасности того, кого уловить хотят».

______

Последний класс. Осень. Мне не в чем идти в школу. Нет ни туфлей, ни сапог, ни колготок. Одни трусы. Мамин старый, вручную ушитый лифчик. Остались только домашние тапочки.… В них я гуляю возле подъезда.

Третьего сентября я бросила школу. Просто перестала туда ходить, потому что пошли дожди. Мать иногда пропадала из дома. Иногда на неделю, другую. Один раз её не было больше месяца. Она возвращалась страшная, синяя, неузнаваемая. Однажды она проснулась и, шатаясь, пошла в кухню. Вдруг остановилась, посмотрела на меня. Я сидела в кресле, поджав ноги, и осваивала первые уроки макияжа. Нашла сухую мамину тушь-плевательницу и, стараясь не обляпаться, мазала пластмассовой кисточкой свои ресницы. Пошатываясь, она смотрела на меня внимательно, будто впервые меня увидела. И я подумала, возможно, она действительно видит меня впервые за последние годы… Я смотрела на неё, а она на меня. Её лицо вдруг исказилось от злости и слёз.

– Ты!!! – закричала она мне. – Ты такая красивая стала! Взрослая совсем… Скоро тебя кто-то полюбит… Ты будешь счастлива! А я?! Как же я? Я старею. Я никому не нужна! Почему ты должна быть счастливой, а я нет? Это несправедливо!

И вдруг она закричала:

– Пусть у тебя никогда не будет счастья! Пусть у тебя никогда не будет семьи! Пусть ты узнаешь, что такое одиночество! Пусть тебе будет так же плохо, как мне!

Она кричала и кричала. А я заплакала от обиды.

– За что?.. За что ты так со мной, мама?!

Но она меня уже не слышала. Держась за стену, она шла искать очередную бутылку. Так вместо материнского благословения я получила материнское проклятие. Проклятие несчастной, завистливой женщины, которую в детстве бросила мать. Которая не знала материнской любви и посчитала это уважительной причиной, чтобы лишить этой любви свою собственную дочь.

Иногда захаживает отец – для того, чтобы что-нибудь забрать. У него совсем чужие глаза. Он смотрит сквозь меня. Забрал швейную машинку, обещал вернуть, но так и не вернул. Для меня это трагедия, ведь я сшила на ней две юбки. Перешивала из старых вещей. Я много сплю. У меня кружится голова от недоедания.

Ирина по вечерам зовет с собой.

– Там тебя хотя бы накормят, – говорит она.

Мне это не нравится. Мне страшно. Страшно идти с ней куда-то в ночь. Ещё страшней – оставаться дома с людьми, которые звенят стаканами в руках, покрытых наколками. Но я остаюсь.

Однажды ночью мне приснился один из ярчайших снов. Ирина и я. Будто бы мы живем в средневековом прошлом. Холмы, леса, замки, повозки, лошади.… Всё это я видела с необыкновенной реалистичностью. Я запомнила нашу одежду – длинные рваные юбки из грубого сукна. Мы – две бродяжки, которые бегут от чумы из города в город и постоянно находятся в поисках пропитания. Помню золотые пшеничные поля, по обочинам разбитой дороги кое-как, утопая в грязи, едут телеги. Мы приткнулись к этой процессии. Надеемся, что нас накормят… А тем временем по пшеничному полю скачут всадники. Я останавливаюсь и смотрю, как заворожённая. Впереди на чёрном коне и в чёрном развевающемся плаще скачет рыцарь. Чёрные волосы, чёрный камзол, пронзительный взгляд, на удивление, добрых глаз… От него чуть отстают слуги. Он был так красив, этот рыцарь, что я, залюбовавшись им, не заметила, как он поскакал прямо к нам. Кто-то шепнул мне на ухо, что это хозяин здешних земель. И чтобы я сейчас же опустила глаза. Тут я, наконец, услышала голос разума и, натянув поглубже капюшон, склонилась. Но внутри почувствовала – поздно. Он нас заметил. Он увидел меня! Далее сон напоминает калейдоскоп картинок – как мы с Ириной бежим, задрав повыше грязные юбки. Льёт дождь как из ведра, а мы, насквозь мокрые, пытаемся прорваться к лесу. Падаем, встаём, скользим в мокрой жиже.… И слышим позади нас лай собак. На нас охота!

Нас загоняют, загоняют, как дичь! Мы, две несчастные испуганные нищенки, мечемся по лесу. Я вижу, что нас догоняют. Вижу всадников позади и собак, которые нас окружают. Обессиленные, мы снова выскочили в поле и упали в пшеницу. Смеясь, нас окружили всадники – люди чёрного рыцаря. Заливаются лаем собаки, еле сдерживаемые слугами. Нас поймали! Мы плачем от ужаса.… Подъехал рыцарь. Очень высокий. Но я почему-то его не боюсь. Он молча смотрит на меня и на Ирину… Долго смотрит. Его лошадь гарцует. И тут раздаётся его голос:

– Эту – в каменоломню! – машет он в сторону Иры.

У меня в груди замирает сердце.

– А ты поедешь со мной, – говорит он мне.

Я теряю дар речи.

– Куда?.. – спрашиваю я.

– В мой замок, – скупо отвечает рыцарь. – Станешь моей женой.

Он разворачивается и уезжает. Я вижу, как слуги тащат Ирину в сторону и надевают ей железные цепи – кандалы. Слышу, как она кричит, что это несправедливо. Почему только её в каменоломню… Она кричит в мою сторону, но слуга уже учтиво, но твёрдо уводит меня в сторону. И я просыпаюсь.

Рассказала этот сон Ирине. Она смеялась и так же, как и во сне, стала возмущаться, почему это её в каменоломню, а меня в замок? А ещё удивлялась моей фантазии. Но моя фантазия здесь не причём. Это был пророческий сон. В этом я смогла убедиться спустя время.

А пока в разгаре моё время потерь.

Исаия Гл.29 Ст. 11 «И всякое пророчество для вас то же, что слова в запечатанной книге, которую подают умеющему читать книгу, и говорят: «прочитай ее»; и тот отвечает: «не могу, потому что она запечатана».

Амос Гл.3 Ст. 8 «Лев начал рыкать – кто не содрогнется? Господь Бог сказал – кто не будет пророчествовать?»

______

Я стала замечать, что парнишка из соседней квартиры обращает на меня внимание. Он пригласил меня в кино. Меня трясло от восторга и ужаса. Мне совершенно нечего было надеть, но спасли девчонки – соседки с пятого и третьего подъезда. Кто дал модную леопардовую юбку, кто туфли. Сейчас мне смешно – я выглядела как Джулия Робертс из фильма «Красотка». Я еле шла на высоченных каблуках и в короткой юбке, но была совершенно счастлива, потому что держалась за крепкую руку «своего» парня.

Совершенно не помню, какой мы смотрели фильм. Но навсегда в памяти осталась лавочка, на которой мы сидели и болтали. Даже не целовались! Тот мальчик крепко сжимал мою руку и серьезно размышлял о том, когда мы поженимся. Он приехал на побывку в семью из суворовского училища и скоро его заканчивал. Охваченные мечтами и общим восторгом, мы не могли расстаться, и сидели там почти до утра. А мой жених вдруг вскочил и убежал куда-то, попросив закрыть глаза. Я, конечно, закрыла, но подглядывала.

Суженый обрывал соседнюю клумбу с цветами. Вернувшись, он вывалил мне на коленки букет оранжевых цинний. Это были самые первые в моей жизни цветы.… И я их запомнила навсегда.

Мой мальчик уехал. А мне было передано устное послание через его младшего брата. Что их отец очень не в восторге от наших отношений и никогда не допустит, чтобы его мальчик женился на такой, как я, так как алкоголизм передаётся по наследству. А всем известно, кто такая моя мать…

Я не помню, чтобы я плакала. Но помню, как внутри всё сжалось. И я точно знала, что не буду ни с кем бороться и никому навязываться. Мальчик мой больше не появлялся, впрочем, и я ему не писала. А дома произошли перемены. У мамы появился постоянный мужчина. Будем называть его Войцехович. Разведённый бывший охранник зеков, на пенсии. Теперь они пили меньше и вместе. Мама объявила, что выходит замуж, а он стал ходить по квартире в трусах. Мне показалось, что это к лучшему. В доме появились продукты. Но оказалось, что новая семья не стремится делиться ими с детьми от прошлых браков. Мама готовила только для своего мужа, и они даже перенесли холодильник в отдельную комнату, которую закрывали на ключ. Мой брат в очередной раз ушёл жить к отцу, а я снова осталась там одна. Я помню, что в этот момент Бог располагал сердца людей вокруг меня: несколько девочек из нашего дома тайно приносили мне кто кусок хлеба, кто котлету, кто бутерброд. Меня подкармливали, как дворового щенка, всем миром. Помню, как ходила по подъездам и пыталась продать книги из домашней библиотеки. Были те, кто покупал что-то. Находились люди, которые просто давали мне вещи. А соседка с третьего подъезда отдала мне старые сапоги. Хоть они безбожно промокали, но я была счастлива.

Мама, вопреки моим надеждам, снова стала прикладываться к бутылке, пуще прежнего. Зато сам Войцехович ходил почти трезвый. Только успевал бегать за водкой для матери. По ночам я слышала, как она плакала, стонала… Я не знаю и не хочу знать, что он с ней там делал. Но мне становилось так плохо, когда я это слышала… Я стала замечать, что он и на меня смотрит нехорошо.

Вскоре он перешёл к действиям: хватал меня за руки и прижимал к стене. Когда у матери случались минуты просветления, я пыталась с ней поговорить. Но она смотрела на меня с ненавистью и говорила, что я сама к нему лезу. Что я проститутка и мокрощёлка… И ещё много чего говорила, о чём предпочитает и сейчас не помнить.

Как бы я хотела не рассказывать всего этого… И один Бог знает, как это тяжко – изливать на бумаге то, чего никогда не сможешь забыть. Хорошо помню тот момент, когда согласилась пойти с Ириной. Сидели весёлой компанией в какой-то квартире, с закуской и выпивкой. А ещё помню, как собиралась и, стоя у зеркала, услышала очень четко: «Не ходи!» Голос звучал не в ушах, не в голове, а где-то изнутри, из сердца. Но он был настолько явственный и различимый, что невозможно было его отрицать. Это был первый раз, когда я его услышала, но не последний. Тогда я его не послушалась. Я сознательно приняла решение и пошла на эту вечеринку. Я сознательно отдалась совершенно незнакомому парню, которого видела в первый раз. Сейчас я могу точно сказать, что сделала это от страха. От страха перед отчимом. Я очень боялась, что он меня изнасилует, и не хотела отдавать свою невинность ему. Конечно, враг внушил мне этот ужас, и сейчас я уверена, что Господь бы уберег меня от этого. На следующий день я пошла в церковь и попросила у священника исповедаться. Я чувствовала, что лечу в бездну и пытаюсь зацепиться за стены. Бабульки в церкви накричали на меня за то, что я пришла в короткой юбке (другой у меня не было). Священник терпеливо объяснил, что нужно делать: сколько раз и какие молитвы нужно читать, прийти ко всем заутренним и вечерним служениям, поститься.… Все это показалось мне такой ерундой и лицемерием. Я вышла из церкви настолько раздосадованная, что сняла свой крестильный крестик (крестили меня в православной церкви в тринадцать лет, ещё до развода родителей) и выбросила его в лужу. Пожалуй, в тот момент мне был нужнее психолог, чем священник. А разницы я не видела и не понимала. Казалось бы, этим актом я отказалась от религии, не увидев в ней практической помощи, но Господь – не религия. И Он не отказывается от нас с такой лёгкостью.

Иов Гл.10 Ст. 12 «…жизнь и милость даровал мне, и попечение Твое хранило дух мой?»

Псалтырь Гл.30 Ст. 17 «Яви светлое лице Твоё рабу Твоему, спаси меня милостью Твоей».

______

Дома тем временем сгущались тучи. Отчим откровенно спаивал мою мать и даже не скрывал своих планов. Мать на кладбище, меня в психушку, а с Пашкой.… С братом он разберётся потом. Так он сказал. Я сказала, что он никогда не получит нашу квартиру. А он ответил – увидим. Я старалась как можно реже появляться дома. Каждый день уходила на разные вечеринки. У меня появилось много знакомых и даже якобы «друзей». Став женщиной, я успокоилась, убедив себя, что мне больше ничего не грозит. Если кто-то пытался завязать со мной серьёзные отношения, я страшно пугалась и твёрдо отвечала – нет. Некоторые из моих знакомых девчонок намекали, что замужество было бы самым лучшим выходом в моей ситуации. Но я почему-то гнала даже саму мысль об этом. От одной мысли, что мне придётся засыпать с кем-то в одной кровати, меня начинало тошнить. Мечтала я об одном – о свободе и независимости. Свободе от матери и отчима. Я мечтала о том дне, когда смогла бы сама себе купить одежду и еду. Но я была ещё несовершеннолетняя и не могла даже устроиться на работу. На вечеринках, под звуки музыки Милен Фармер и «Модерн Токинг», мы ночи напролёт играли в карты. Я часто выигрывала. «Друзья» шутили, что со мной на раздевание играть неинтересно. Все сидят раздетыми, кроме меня. Я полюбила карты, и они отвечали мне взаимностью. Не помню, на какие деньги я купила в ларьке книжку «Гадание на картах» и свою собственную колоду карт. Очень быстро её освоив, я стала гадать всем знакомым. Почему этот факт примечателен? Потому что все поражались, насколько точным было это гадание. Я называла им факты из прошлого, настоящего и будущего и попадала абсолютно в точку. Желающим погадать я рассказывала подробности такого характера, что никто не мог понять, как можно это увидеть по картам. Я и сама не понимала, как это делаю. С картами у меня была почти ощутимая связь. Я разговаривала с ними и спала, держа их под подушкой.

В этот период случился ещё один яркий сон. Я увидела, что сижу в клетке, как зверь, совершенно голая, на деревянном полу. Вокруг меня только железные прутья. Возле моей клетки ходит кто-то… Я не вижу его лица, но заведомо боюсь. Эта тень предлагает мне много денег. Очень много денег! Взамен я должна согласиться отдать себя полностью.

– Как это? – спрашиваю я.

– А вот так! – отвечает страшная тень и нажимает какой-то рычаг. Моя клетка медленно, как на лифте, опускается вниз. Дальше я смотрю на всё происходящее со стороны. Я вижу, что клетка с девушкой исчезла внизу в каком-то подвале и оттуда раздаются душераздирающие крики и стоны. Мне ужасно страшно за эту девушку. Кто-то шепотом мне на ухо рассказывает, что с ней там делают. Я не хочу это слушать, но не могу не слышать… Мне описывают самые отвратительные извращения и дикие оргии. Вдруг клетка медленно начинает подниматься обратно. Перед моими глазами предстаёт лежащее на грязном, заблёванном и кровавом полу, дрожащее мелкой дрожью существо. Человеком «это» назвать было трудно. Лысое и с длинными страшными ногтями, ни одного живого места, голое мясо. Совершенно истерзанное создание… Зрелище было так ужасно, что я закричала и тут же проснулась. Этот сон ввел меня в состояние настоящего шока. Я точно знала, что девушка в клетке – это я. И очень испугалась.

Очень! Уже тогда я стала понимать, что это предупреждение. Серьёзное предупреждение. И я это вполне начала осознавать. Но как изменить свою жизнь? Как изменить то, что вокруг, если я действительно в клетке и мне некуда пойти?

Ирина пригласила меня пожить к себе. Тётя Роза была не против, тем более, что после маминой свадьбы ей пришлось пить дальше в одиночестве. Я уже настолько привыкла к попойкам у себя дома, что тихие посиделки тёти Розы на кухне в обнимку с бутылкой меня совсем не напрягали. К тому времени у меня образовалась моя собственная компания, и с Ириной я больше не гуляла. Она очень обижалась, но я уже понимала, что мы с ней разные. Она бежала в ночь, чтобы отдаться кому-нибудь. Чтобы заглушить завывание чёрной пропасти своего сердца. Внутренний демон каждый вечер гнал её из дома. Я же шла куда-то от отчаянья, потому что где-то там было всё равно безопасней, чем дома. А ещё я пыталась хоть как-нибудь заработать. Один раз я примкнула к компании девчонок, которые снимали норковые шапки у подвыпивших людей. Держа в зажатой ладони лезвие ножа, спрятанного в рукаве, я впервые увидела в глазах мужчины панический страх… У меня появилась своя кожаная куртка. И я так благодарна Господу, что мы тогда не загремели в тюрьму…

Бывало, мне даже давали какую-нибудь мелочь за гадание. Одним вечером Ирина, как обычно, собиралась на свой ночной променад. В этот раз она особенно уговаривала меня с ней пойти. Но я хорошо запомнила тот момент, когда услышала «голос» и теперь осознанно или нет, но прислушивалась к себе. В тот раз я снова почувствовала отчётливое «нет!». И, несмотря на нытьё и уговоры, осталась дома – у неё дома, на кухне с тётей Розой, в попытках раскурить «Приму». Ирина не вернулась домой ни ночью, ни на следующий день. Тётя Роза, привыкшая ко всякому, не верила в плохое. «Загуляла…» – повторяла она растерянно, пока рано утром второго дня к подъезду не прикатила машина. Проснувшиеся соседи с первого этажа потом рассказали, как из неё выбросили почти раздетую девушку в бессознательном состоянии. Ирина пролежала в реанимации три дня и на четвёртый скончалась, не приходя в сознание. Это были первые похороны в моей жизни. Маме моей подруги с работы пригнали большой «Икарус», в котором ехала одна я. На похоронах было шесть человек. Тётя Роза подарила мне несколько Иринкиных вещей и попросила съехать. Я снова вернулась в нашу квартиру. Лёжа на кровати, смотрела в потолок. Мне казалось, что меня засасывает огромная воронка… Я вспоминала свой сон про неё и каменоломню. Внутри было чёткое понимание, что Ирина и вправду сейчас не в самом лучшем месте. Что ей очень плохо. Я заревела. Я совсем не плакала на похоронах, а теперь ревела навзрыд. Думаю, не об Иринке я плакала тогда, а о себе. Мне казалось, что и я так же закончу…

Дверь в мою комнату Войцехович выбил с третьего раза. Я хорошо запомнила его ухмылочку. Но сдаваться без боя я не собиралась. Будучи довольно крепкой девушкой, оттолкнула его несколько раз. Я металась по квартире. Войцехович матерился. Мать спала на диване в алкогольном дурмане. Я бросилась на кухню и успела схватить кухонный нож. Увидев его в моей руке, отчим развернулся и побежал от меня. Я за ним. Я реально хотела его убить! И с большим удовольствием ткнула бы ему в живот, но Войцехович развернулся и перехватил мою руку. Нож оказался у него. Он замахнулся. Я увидела блеск перед самым лицом и инстинктивно схватила за лезвие. Войцехович вытащил нож из моей ладони. Кровь брызнула во все стороны, а отчим сразу испугался и закрылся в комнате. Я лежала на полу коридора и выла. Не от боли, а от отчаянья. Я взывала к тому, чего не знала. Просила о помощи, не надеясь быть услышанной. Выла с таким же отчаяньем, как волк воет на луну. И не сразу услышала, что в дверь давно стучат. Ко мне пришла знакомая с соседом, парнишкой с четвёртого подъезда, позвать на посиделки с картишками. Увидев меня всю в крови, потащили через дорогу в больницу. И уже через два часа я с зашитой рукой снова сидела в своей комнате. Была уже глубокая ночь. Мать очнулась и под звон рюмок ворковала с Войцеховичем на кухне.

А я решила умереть. На этот раз по-настоящему. С пронзительной ясностью поняла одно: «Я не хочу больше так жить. Я не хочу больше так жить! И если я не могу ничего изменить, то лучше умереть!» Сформировав эту мысль, сразу успокоилась. Теперь я знала, что нужно делать. Пока они пили на кухне, я тихонечко зашла в их комнату и вытащила из серванта большую коробку с лекарствами – нашу домашнюю аптечку. Я слышала много историй, как люди, наглотавшись таблеток, тихо умирают, засыпая навсегда. Такая смерть меня вполне устраивала. Дверь с вырванным замком я оставила открытой настежь. Наверное, хотела, чтобы они увидели, что я делаю. И в глубине души надеялась, что меня остановят. Я налила в стакан воды из крана, села на табуретку и стала наугад распечатывать упаковки.

Я видела, что отчим ходит по коридору и внимательно следит за моими действиями. А так как на кухне вместо сломанной розетки была сквозная дыра в мою комнату, я слышала каждое их слово. И каждое их слово отпечаталось в моей памяти навсегда. Войцехович подскочил к матери и сказал:

– Слышишь? Она там таблетки пить собирается…

– Какие еще таблетки?..

– Большую аптечку взяла, говорю! Покончить с собой, что ли, надумала?

Следующие слова моей мамы меня потрясли. Видит Бог, как я хотела их забыть.

– Да пусть пьет. Сдохнет. Комната быстрей освободится…

Хочу сразу сказать, что я простила её. Она мало изменилась с тех пор, но я простила её и за то, что было, и за то, что есть, и за то, что будет. Она не помнит этого момента или говорит, что не помнит. Может быть, её психика включила защитную реакцию и стёрла из памяти этот эпизод. Да. Я верю, что это возможно. Потому что, если бы она действительно помнила то, что она делала – с этим невозможно было бы жить…

Когда я услышала, что сказала моя мама.… Как мне описать свои чувства? Внутри меня что-то оборвалось. Что-то сломалось. Впоследствии мне было очень трудно это починить. В этот момент я по-настоящему осиротела. Я поняла, что всё делаю правильно. И мне действительно лучше уйти. Я не хочу жить в таком мире. И я принялась их пить. Теперь я хотела умереть совершенно по-настоящему. Я глотала их по одной, запивая водой. Сначала белые, потом голубенькие. Потом были какие-то желтые капсулы, потом снова белые…

Я плакала, вспоминала об этой дуре Иринке и шептала:

– Ирка, забери меня отсюда! Забери…

Выпив несколько десятков, я стала злиться. Никакого эффекта я не

чувствовала. Совершенно ничего. Голова была ясная, спать не хотелось совсем. Но так же я чувствовала, что не могу проглотить больше ни одной таблетки. Я сидела за своим старым исцарапанным столом, за которым столько лет делала уроки. Смотрела на пустой аквариум, в котором давно сдохли все рыбки, и ждала. Ждала до тех пор, пока не открыла глаза, и поняла, что лежу на полу. Обнаружила, что давно упала с табуретки, и рядом со мной мама, которая трясет меня и требует, чтобы я взяла трубку телефона.

Войцехович  поставил мне на пол телефон, и они пошли курить.

Я чувствовала, что нахожусь внутри какого-то желе и вот-вот потеряю сознание. Нащупала трубку телефона и услышала в ней голос отца. Он показался таким родным, что у меня снова полились слёзы. Собрав все свои силы, я, наконец, просипела ему в трубку:

– Папочка, прощай… Я так тебя люблю…

– Что случилось, Оксана?! Что с тобой?!

– Папа…Я умираю…

Дальше помню, как просто закрыла глаза. И тут же открыла от того, что надо мной склонился отец. Потом я поняла, что меня везут на машине скорой помощи. Потом я блевала в туалете приемного покоя. Потом мне промывали желудок. Потом я спала. Потом снова блевала в раковину своей палаты. Потом снова спала. Только на третий день я стала понимать, что, кажется, выжила и в палате не одна. Потом меня пришли навестить отец и его новая жена. Она принесла мне яблоки. Но мне их было нельзя. А отец рассказал, что он занимался своими делами дома, когда вдруг понял, что со мной случилась беда. Понял так ясно и отчетливо, что позвонил к нам на домашний. Трубку взял Войцехович и долго материл, объясняя, куда ему идти. Но папа снова позвонил и сказал, что если он сейчас же не услышит мой голос, то приедет к ним сам прямо сейчас. И тогда они меня растолкали и бросили мне трубку телефона…

Мой отец меня спас. Он спасал меня два раза. В первый раз он дал мне свою кровь, когда я умирала в детстве. И второй – когда послушался голоса другого Отца. Того Отца, который всё видит и никогда не бросит. Отец, который спасет тогда, когда все предадут. Человек может бросить своих детей и забыть; Небесный Отец – никогда.

В больнице случайным образом обнаружилось, что я беременна. Гинеколог вздыхала, кривила губы и удивлялась, как я могла этого не заметить. На все вопросы я молчала. А что я могла ответить? Что я и есть ребёнок? Что совершенно не понимаю, что происходит с беременными женщинами? Что мало знаю о взрослой жизни? Что в моём возрасте нужно ещё только мечтать о поцелуях…

Из больницы позвонили матери. Новость о моей беременности отрезвила её настолько, что они с Войцеховичем тут же нашли деньги и заплатили гинекологу. Срок был уже большой, и аборт делать по правилам уже поздно.

Моя растерянность сменилась радостью. Я совершенно не понимала, что такое материнство, но очень обрадовалась. Ведь я теперь буду не одна. У меня будет ребенок! Мы будем любить друг друга! Меня позвали на процедуру. Сказали, прихватить по дороге пеленку. Я не удивилась очередному осмотру в гинекологическом кресле. Мне вкололи общий наркоз, и я оказалась в странной светлой комнате. Были заметны очертания диванов, стульев, кресел. Всё это было накрыто тканью, как делают, когда уезжают из дома надолго. Но помещение напоминало мне, скорее, комфортный и уютный вокзал. Почему-то я чувствовала, что это вроде зала ожидания, но при этом здесь никто никогда не сидит… Я с интересом осматривалась, но вдруг обнаружила, что угол в потолке стал светлеть и растворяться. Из него на меня полился свет. Я смотрела на него, как зачарованная, и меня, как бабочку, тянуло к нему с нарастающей силой. Всё исчезло – и комната, и очертания, остался только ослепительно яркий свет, к которому я неслась с какой-то космической скоростью. Этот полёт был настолько впечатляющим, что я запомнила его во всех подробностях. Свет приближался и заполнил собой всё. Я помню тот восторг, с которым я летела ему навстречу. Эти эмоции невозможно сравнить ни с чем. Абсолютное счастье – вот только приблизительная формулировка того, что я чувствовала. И вдруг – бац! Я как будто врезалась в стену. Впереди встали две высокие фигуры в белом. Просто встали впереди меня, но я не могла их обойти ни с какой стороны. Я видела, как желанный свет стал отдаляться, и это вызвало во мне бездну отчаянья. Ни мольбы, ни крики не помогали. Меня не пропускали к свету, а он исчезал… Я стала плакать, умолять и даже попробовала оттолкнуть этих двух. Но мои руки проходили сквозь белые фигуры, и я не могла ни до кого дотронуться. Они же стояли молча, не реагируя на меня.

Я открыла глаза оттого, что меня били по щекам. Врач, наклонившись надо мной, ругался, испугавшись, что я не просыпаюсь после наркоза.