Текст книги "Когда развеются миражи"

Глава 7

Спустя пару часов, направляясь в усадьбу, Юля была уверена, что уже не застанет Матвея Юрьевича в Сиренево. Да и услышит она его, вероятнее всего, не скоро! Вполне возможно, что после возвращения в Москву он возложит обязанности курировать имение на кого-нибудь другого. И они больше никогда не увидятся. Расстроило ли ее это? Она не знала. После утренней сцены Юля была бы только рада больше никогда с ним не встречаться. Но сможет ли она забыть эти дни и ночи? А главное, получится ли жить как раньше? Шарапова шла и не знала, чего больше ей хочется – никогда не видеть более Гончарова или встретить его сейчас в парадном холле Большого дома.

Оказавшись около имения, она украдкой оглянулась, но ни его самого, ни машины не заметила. Никто не наблюдал за ней из окон, нигде не качнулась занавеска.

Шарапова поднялась по ступеням, вошла в холл и уже взялась за ручку двери своего кабинета, когда услышала голоса в столовой. Было время завтрака и Гончаров, не изменяя традициям, то ли отдавал распоряжения официанту, то ли разговаривал по телефону.

Юлька, стараясь производить как можно меньше шума, прошмыгнула к себе и плотно закрыла дверь.

Матвей не уехал. Девушка прошла к столу и, не снимая пальто, села за стол. Нервно потерев кончик носа, она задумчиво уставилась на картину, что висела на противоположной стене.

Интересно, что бы это значило? Вроде бы все точки над «i» расставлены, добавить к сказанному и сделанному нечего, так зачем он все еще здесь? Неизвестно, чего ожидала Юля, просидев, не снимая пальто, за столом следующие полчаса, но Гончаров на пороге кабинета не появился. Не пришел он и через час, когда она наконец принялась за работу, а дом заполнился людьми. Сегодня вечером ожидался закрытый дипломатический прием, все следовало подготовить, и она должна быть среди флористов и оформителей, нужно контролировать процесс, ведь в этом заключалась ее прямая обязанность! К тому же вот-вот должны подъехать представители посольства, Юле следует собраться. Выходить из кабинета было страшно, но Матвея не было на первом этаже, и Шарапова, выдохнув, включилась в работу.

Перед приемом, проверив в последний раз, все ли готово, девушка поднялась на второй этаж, оставив за собой небольшую светлую комнату на женской половине дома, чтобы переодеться, обновить макияж, изменить прическу. Времени было не так много, но она умела собираться быстро, если того требовали обстоятельства. Вот и сейчас она переоделась в черное платье, расшитое серебром, которое опускалось чуть ниже колена, а на талии было перехвачено тонким ремешком. Оно оставляло руки открытыми и закрывало шею, зато посреди, меж грудей, имелся разрез, придающий наряду некоторую соблазнительность. Сунув ноги в замшевые лодочки, девушка прошлась расческой по волосам, которые оставила распущенными, заколов их с одной стороны серебряным гребнем, украшенным речным жемчугом. Из драгоценностей это было единственное, что Юлька себе позволила. Освежив макияж, она нанесла на запястья капельку духов и покинула комнату, собираясь встречать гостей с представителями посольства, лишь догадываясь о местонахождении Гончарова.

Однако уже на середине лестницы Юля услышала его голос. Спустившись ниже, смогла лицезреть и его самого. Мужчина смеялся, о чем-то увлеченно разговаривая с представителями дипломатического корпуса. Одет он был согласно протоколу, в черный строгий костюм, белую рубашку и галстук. Волосы привычно зачесаны назад, оставляя лицо открытым. Судя по всему, он собирался принять участие в мероприятии, и Юля не могла ему это запретить. Он молча кивнул ей, пропуская вперед, и ей пришлось ответить тем же. За весь вечер они не обменялись и словом, хотя не единожды оказывались рядом.

Дипломатический раут получился приятным, немноголюдным, наполненным классической музыкой, шампанским, ароматом цветов, мерцанием свечей, блеском бриллиантов и интересными разговорами. На ужин подавали запеченного осетра, омаров и устриц на льду.

Юля любила бывать на таких закрытых приемах, которые периодически устраивались в Сиренево. Но сегодня присутствие Гончарова отвлекало, напрягало и не давало насладиться атмосферой. То и дело оглядывая украдкой зал, она искала мужчину в толпе и, чувствуя его присутствие, подавляла желание обернуться. Все ее мысли в этот вечер были прикованы к нему, а посему не получалось сосредоточиться на разговоре. Она улыбалась, вежливо кивала, но если б спросили ее, о чем говорят, вряд ли смогла бы ответить. Она хотела и не хотела, чтобы Матвей подошел к ней и разрушил стену отчужденного молчания. Он не уехал, и девушка понимала, возможно, то, что произошло утром, стало страшным недоразумением. Она все не так поняла, а он в ответ наговорил ей всякого. Может быть, она была неправа, но подойти и извиниться не позволяла гордость. И потом, всему происходящему все равно придет конец, так пусть уж лучше сейчас.

Гости стали разъезжается лишь после полуночи. Провожая и пожимая руку каждому, она улыбалась, стоя в парадной гостиной под большой латунной люстрой, украшенной хрустальными подвесками, прилагая огромные усилия, чтобы не обернуться. Гончаров находился рядом, с неизменным стаканом виски и привычной усмешкой на губах. И все же она не обернулась, когда последний гость скрылся в колонной галерее, а официанты, музыканты и организаторы стали собираться. Пожелав всем спокойной ночи и простившись, она отправилась следом за гостями, неторопливо стуча каблучками по паркетному полу, гордо вскинув голову и расправив плечи. Она шла и кусала губы, спиной чувствуя его взгляд и зная, он смотрит ей вслед и усмехается.

В субботу Шарапова работала только в двух случаях – если предстояло присутствовать на каком-то важном приеме или же проводить экскурсию для vip-гостей. Сегодня как раз была запланирована подобная экскурсия, на которой должны были присутствовать иностранные гости. Проводить экскурсии ей нравилось, к тому же это было прекрасным поводом уйти из дома, подальше от вопросительных взглядов, намеков и многозначительного молчания. После экскурсии девушка не сразу ушла домой. Проводив гостей, она зашла в кафе визит-центра и, удобно устроившись на мягком диване у большого панорамного окна, посидела некоторое время в одиночестве, провожая взглядом идущих мимо людей и детей, которые катались на роликах и самокатах. Погулять в Сиренево приезжали не только из района и близлежащих деревень. Сюда наведывались из области и столицы. Погода была чудесной, и все стремились выехать за город, чтобы насладиться последними золотыми деньками октября и свежим воздухом.

После кафе девушка ненадолго зашла в свой кабинет в Большом доме, собираясь просмотреть документы.

Как раз в этот момент раздался звонок по внутренней связи.

– Юлия Владимировна, не мог до Вас дозвониться, – звонил охранник с пропускного пункта.

Мимоходом взглянув на дисплей мобильного, девушка увидела несколько пропущенных.

– Да, простите, я забыла телефон в кабинете! Что-то случилось? – спросила она и взглянула в окно, показалось, что по ступеням кто-то поднялся.

– Да, к Вам посетитель! Мы пропустили. Он должен уже быть у Вас!

– Кто? – удивилась она, сегодня уже никого не ожидая.

– Ваш отец!

– Кто?

Охранник повторил, но девушка уже не слушала.

Бросив трубку на рычаг, она почувствовала, как сердце испуганно екнуло в груди и ее бросило в жар.

Страх навалился сразу, под ложечкой засосало. На мгновение чувство реальности оставило ее, и снова Юля была пятнадцатилетней девчонкой. И тот кошмарный сон, который так часто преследовал ее по ночам, опять вернулся. И как наяву Шарапова чувствовала тошнотворное омерзение, ужас, охвативший ее детское сознание, и тот факт, который никак не желал укладываться в голове: папа вовсе и не папа ей. Он чужой, не родной. Он не любит ее, нет, любит, только не так, как полагается отцу любить родную дочь.

Вскочив из-за стола, Юлька бросилась к двери с единственным желанием убежать. Укрыться в одной из комнат, закрыться в шкафу, забраться под кровать, затаиться, чтобы Шарапов никогда ее не нашел. Животный страх почти лишил рассудка. Девушка схватилась за ручку двери, распахнула ее и увидела, как импозантный мужчина среднего возраста закрывает за собой входную дверь и оборачивается. Их взгляды встретились всего на мгновение. Легкая улыбка коснулась его губ. Девушка отпрянула и, закусив нижнюю губу, поняла, путь к бегству отрезан. И на то, чтобы взять себя в руки или просто попытаться изобразить спокойствие, у нее есть несколько секунд.

Она захлопнула дверь и почти бегом бросилась к столу. Усевшись на стул, спрятала руки под столешницу. Шарапов ни за что не должен видеть, как они дрожат. Он не должен знать, что она его боится. Сцепив пальцы в замок, девушка постаралась унять дрожь. А мужчина уже входил в кабинет.

– Здравствуй, Юля! – кивнул он, с восхищением оглядывая дорогую отделку и антикварную мебель кабинета. Ему, архитектору, это, безусловно, было интересно. Плотно прикрыв за собой дверь, Шарапов уверенным шагом направился к столу, и, не дожидаясь приглашения, уселся на стул. Небрежным движением расстегнул пуговицы на дорогом пальто и закинул ногу за ногу.

– Чем обязана? – холодно и бесстрастно спросила Юля, и ни один мускул не дрогнул на ее застывшем, словно маска, лице. Только пальцы она сжимала все сильнее, до боли впиваясь ногтями в ладони, но почти не чувствовала этого. Знала, если разожмет их, от напускного спокойствия и невозмутимости не останется и следа.

– Зачем ты мне грубишь? – вскинул брови Шарапов. – Почему бросаешь трубку, что за мужчина отвечает вместо тебя?

Голос его звучал вкрадчиво, почти ласково, а у Юльки мурашки бежали по телу. Качнувшись вперед, он оперся о столешницу и сцепил руки в замок. Шарапов всматривался в ее лицо, вбирая каждую черточку.

– Ты стала настоящей красавицей, впрочем, я знал, что так оно и будет. Еще в младенчестве ты напоминала бутон, который с каждым годом, приоткрывая лепестки, обещал превратиться в королевскую розу.

– Ты зачем пришел? – перебила его Юлька, которой невыносимо и гадко было слушать все это. Как же она его ненавидела!

– Я говорил тебе по телефону! Я соскучился. А еще нам нужно поговорить!

– Я не хочу с тобой разговаривать и видеть тебя тоже не хочу! Ты мне никто, и я тебе ничем не обязана, тем более сейчас, когда вы с матерью разводитесь. Претворяться не имеет смысла!

– Зачем ты так? Мы ведь с тобой не чужие! И у меня есть к тебе предложение! Ты знаешь, почему мы с Мариной разводимся?

– Нет, и знать не хочу! – поспешно ответила девушка, в душе желая только одного – его ухода и прекращения этого разговора, одновременно догадываясь, что вряд ли это случится так скоро.

– А мне кажется, ты обо всем знаешь! Я не мог с ней больше жить, потому что она давно стала мне чужой. Более того, она никогда и не была мне близка! Я всегда чувствовал какую-то отстраненность, недоступность. Марина меня никогда не любила по-настоящему. А ты… Я не могу больше жить без тебя! Я знал, пока я с ней, моей ты не станешь! Теперь она не стоит у меня на пути, и мы можем быть счастливы. Юля, я ждал этого столько лет. Поехали со мной в Минск! Зачем тебе здесь оставаться? Такая красавица, как ты, заслуживает большего, чем эта жалкая деревенька. Послушай, у меня есть деньги, мне предложили хорошую работу в столице! Я окружу тебя роскошью, ты будешь жить как королева… – в его глазах, устремленных на нее, горел какой-то сумасшедший огонь. И Юлька, холодея от ужаса, вдруг поняла, он на самом деле болен, повредился умом на почве эротических фантазий.

– Уходи! – едва смогла вымолвить Шарапова, чувствуя, что ее трясет. И как бы сильно она не сжимала пальцы, это едва ли могло помочь. – Уходи немедленно или я вызову охрану! Я никуда с тобой не поеду! Я ненавижу тебя! Презираю! И не могу видеть!

– Юлька, да ты послушай… – Шарапов встал с кресла и, стремительно обойдя стол, приблизился к ней.

Девушка тоже вскочила, намереваясь бежать без оглядки. Но мужчина схватил ее за руку, и от прикосновения его холодных пальцев остатки самообладания покинули ее.

– Пусти меня! – закричала она и, теряя голову от страха и омерзения, набросилась на него с кулаками.

Он хватал ее за руки, пытаясь удержать, успокоить, прижать к себе, а она отбивалась, царапалась, как дикая кошка, пытаясь увернуться, вырваться и убежать.

– Пусти меня! Пусти! – слезы катились по щекам, всхлипы и рыдания вырывались из груди. Конечно, она не думала сейчас о том, что их могут услышать.

В какой-то момент чувство реальности покинуло Юлю. Она снова была пятнадцатилетней девочкой, юной, доверчивой и ранимой. Ребенком, которому так жестоко разбили сердце, ранили душу, наплевали, растоптав беззаботный мирок похотливым взглядом и нечаянными прикосновениями.

– Я ненавижу тебя! Ты чудовище! Мерзкое, похотливое чудовище! Убирайся вон! Немедленно выметайся отсюда! Не трогай меня! Не смей меня трогать! – ее крик срывался на шепот, но она продолжала отчаянно сопротивляться.

– Успокойся, пожалуйста, успокойся! Тебе будет хорошо со мной! Я тебя знаю. Я знаю, что тебе нужно! Я не дам тебя в обиду! Ты привыкнешь, будешь моей! – шептал Шарапов словно в бреду.

Силы были неравными. И ему все же удалось скрутить ее и зажать рот. Удерживая ее руки за спиной, он прижался к ней.

– Все! Все, ну перестань, малышка! – уговаривал он, все так же ласково и вкрадчиво шепча. – Все будет хорошо!

А Юлька дергалась, не оставляя попыток вырваться, что-то мычала, вертела головой, не обращая внимания на боль, которую причиняли его пальцы, железными клешнями впивающиеся ей в руки.

– Что за истерика? Тебе ведь не пятнадцать! Брось этот детский сад! Ты уже взрослая, у тебя ведь были мужчины. Я не причиню тебе вреда! Наоборот, сумею доставить удовольствие! Тебе будет хорошо. А матери и сестре совсем не обязательно знать, что мы вместе! Для них придумаем красивую сказочку, не станем напрасно волновать, ведь правда? – его губы почти касались ее ушка, обжигая горячим дыханием. Он все сильнее прижимался к ней, возбуждаясь от близкого присутствия соблазнительного тела, о котором столько лет мечтал, терял остатки самообладания от ее аромата, такого свежего, неповторимого, несравнимого ни с чем, и от прикосновения к ее волосам, так похожим на шелк.

Шарапов чувствовал растущее возбуждение, не мог больше ждать и сдерживать себя. Болезненная, безумная страсть к падчерице, которую он растил с пеленок, застилала рассудок. Он хотел ее прямо здесь и сейчас. Дверь закрыта. В огромном особняке никого, кто им помешает? Кто посмеет прервать встречу отца и дочери, которые не виделись столько лет?

Припав губами к нежной шейке, он не услышал, как открылась дверь. А звук шагов заглушил ковер. Просто в одно мгновение чья-то рука схватила его за ворот пальто, и он оказался отброшен к стене. От неожиданности Шарапов выпустил девушку из рук и в бешенстве обернулся, желая видеть смельчака, посмевшего вмешаться. Но как только он это сделал, последовал мощный удар в челюсть, на несколько секунд оглушивший его.

– Сволочь! – прорычал кто-то охрипшим от неудержимой ярости голосом. – Как ты посмел коснуться ее?

И снова удар, а за ним еще и еще…

Шарапов пытался увернуться, закрыть лицо руками, ответить тем же. Но на защиту ему не оставили шанса. Удары нападавшего были мощными и точными. Они следовали один за другим, не позволяя собраться. Он оказался сбитым с ног.

– Я убью тебя, мразь!

Теперь удары наносили ногами: по голове, почкам, под дых. Шарапов задыхался, чувствуя, что рот полон крови, а с разбитого носа течет. Он хватал ртом воздух, со всей отчетливостью понимая, этот страшный человек с искаженным безудержной яростью лицом не раздумывая убьет его.

– Матвей! – услышал он сквозь несмолкающий гул в голове, почти теряя сознание от боли. – Матвей, прекрати! Ты ведь убьешь его! – голос Юли срывался на крик.

Девушку трясло и било в нервном ознобе, она была в истерике, но даже в таком состоянии понимала, чем все происходящее может закончиться.

– Сукин сын! Да как ты посмел дотронуться до нее! – рычал Гончаров, не слыша и не видя ничего вокруг. – Я переломаю тебе пальцы, чтобы никогда больше они не коснулись ни одной женщины! Старый педофил, мерзкий ублюдок!

– Матвей! – не зная, что предпринять и как все это остановить, Юлька бросилась к нему и ухватила за руку.

– Уйди! – мужчина оттолкнул ее, не владея собой.

Ярость ослепляла его, туманила рассудок. Им руководило одно желание – убить этого подонка! Матвей не знал, кто этот человек, какое отношение имеет к Шараповой. Но то, что увидел, войдя в кабинет, заставило задохнуться от ярости. А стоило лишь подумать, что могло здесь произойти с Юлькой, его Юлькой, если бы он припозднился, задержался или вовсе не пошел к ней…

– Матвей, пожалуйста, остановись! Ты ведь убьешь его! – кричала девушка срывающимся голосом. – Матвей, хватит! – она цеплялась за него, пыталась оттащить от Шарапова. Но сдвинуть с места Гончарова в таком состоянии – все равно что сдвинуть скалу. Под рубашкой Юлька чувствовала бугрившиеся железные мускулы, капельки пота блестели на лбу, на шее вздулась вена, а глаза, темные, страшные, были налиты кровью.

– Я убью тебя, подонок, а труп твой скормлю бешеным псам, – процедил сквозь зубы Матвей, даже не обернувшись в ее сторону.

Девушка бросилась к столу и схватила телефонную трубку. Дрожащими пальчиками стала набирать номер поста охраны.

– Немедленно позовите кого-нибудь, иначе он убьет его! – закричала она, как только трубку сняли.

Охранник, дворник и конюх, вбежавшие в кабинет через несколько минут, едва смогли оттащить Гончарова от Шарапова. Матвей Юрьевич, конечно, сопротивлялся, а Шарапов уже не мог подняться. Мужчины подхватили его под руки и выволокли из кабинета.

Все это время Юлька, отвернувшись, стояла у окна, обхватив себя руками. Ее трясло, поэтому приходилось крепко стискивать зубы, чтобы они не отбивали барабанную дробь. Девушка не решалась обернуться, боясь встретиться взглядом с работниками. Не хотела, чтобы они видели ее в таком состоянии. Достаточно уже того, чему они стали свидетелями, и какие пойдут разговоры по имению и деревне. Но она не могла допустить, чтобы они увидели ее зареванную, дрожащую, испуганную, жалкую. С лицом, пылающим от стыда и унижения.

Когда они ушли, закрыв за собой дверь, Шарапова прижала ладони к лицу, и ее плечи затряслись в беззвучных рыданиях.

Тяжело дыша, Гончаров подошел к столу и оперся на него руками. Опустив голову, мужчина сделал пару вдохов-выдохов, пытаясь успокоиться и усмирить ярость, но ничего не выходило. Картина, которую он увидел, войдя в кабинет, стояла перед глазами. Ладони сами собой сжались в кулаки, и он со всей силы ударил ими по столешнице, даже не ощутив боли.

Юлька испуганно вскрикнула и вцепилась в тяжелую портьеру, чувствуя, как подкашиваются колени.

Матвей медленно поднял голову и посмотрел на девушку.

– Кто он? – требовательно и грубо спросил мужчина.

Юлька закрыла глаза.

– Мой отец… – запинаясь, едва смогла прошептать она.

– Кто? – удивленно и недоверчиво переспросил мужчина.

– Это был Шарапов. Он вырастил меня… Он… Я называла его папой… – голос ее оборвался, она захлебывалась в слезах, не в состоянии говорить.

– Не понял! – нахмурился Матвей. – Он сейчас пришел сказать, что не отец тебе, что испытывает к тебе любые чувства, но только не те, которые положено испытывать отцу к ребенку, не важно, родному или нет?

Не в состоянии говорить, Юля лишь покачала головой.

– Мне было пятнадцать, когда он сказал это, а кто был моим отцом, не знал. Я не понимала, зачем он мне все это говорил. Я любила его, он был моим папой… Когда я узнала, все будто разом оборвалось! Мой мир рухнул. Я вдруг поняла, что одна. Мама, папа и Настена – одно целое, семья, а я лишняя, чужая. Я замкнулась в себе, отдалилась от всех. И хоть внешне все оставалось как прежде, но на самом деле было лишь притворством. Я не понимала и не придавала значения некоторым вещам. Часто возвращаясь из школы домой, заставала там Шарапова. Он был как-то слишком уж внимателен ко мне. А мне было неприятно. Я сторонилась родных, а он, наоборот, старался сократить расстояние и стать ближе. Однажды я переодевалась в комнате, а он вошел без стука, извинился, конечно, но… Затем стал заходить в душ, когда я там мылась, и это стало повторяться так часто, что я начала закрываться и избегать его. А потом… Как-то мама и Настя уехали в деревню, а я по какой-то причине осталась с ним одна… – Юля умолкла. Даже сейчас, по прошествии стольких лет, она не могла спокойно вспоминать, что случилось тогда.

Шарапова услышала, как Матвей, оттолкнувшись от стола, прошелся по комнате, а потом открыл дверь и вышел. Вернувшись, поставил на стол два стакана и, отвинтив пробку с бутылки, плеснул в них янтарной жидкости.

– Вот, возьми, выпей! – видя ее нерешительность, он почти насильно вложил стакан ей в ладонь. – Это поможет тебе успокоиться, да и мне тоже!

Юля обхватила его обеими ладонями и поднесла к губам. Запах виски ударил в нос, заставляя поморщиться, но она не отвернулась, просто задержала дыхание и сделала глоток. Зубы мелко застучали по стеклу. Крепкий напиток обжег горло и пищевод, она задохнулась и зажмурилась, а через мгновение почувствовала, как обманчивое тепло алкоголя, чуть-чуть согревая, разбегается по венам.

Девушка услышала, как у нее за спиной Гончаров одним глотком проглотил содержимое стакана, Шарапова могла поспорить, он даже не поморщился. Юля сделала еще один глоток, чувствуя, как унимается бешеный стук сердца. Зубы уже не отбивали дробь, дыхание стало ровнее, да и дрожь потихоньку стала утихать.

Матвей поставил пустой стакан на стол и сделал шаг в ее сторону. Через мгновение его теплая и сильная ладонь легла ей на плечо.

– Ты никогда его больше не увидишь! Все закончилось, не думай об этом! – приказал он и прижал ее к себе.

– Нет… Я не верю… Однажды мне уже обещали это. Но все повторилось. Он будет преследовать меня до конца дней! Он болен… У него мания… Он вернулся, значит, не отстанет… – прошептала она. – А я порой ненавижу себя и это смазливое личико, которое смотрит на меня из зеркала. Эти волосы и тело… Ненавижу, потому что все это вызывает похотливые желания у мужчин… Лучше б я была толстой дурнушкой, наверняка б мне легче жилось. Не могу… Не хочу так больше… – она всхлипнула, и слезы, которые стали высыхать, снова покатились по щекам.

Гончаров никогда не видел, чтобы кто-то так отчаянно и невыносимо горько плакал. Тем более не думал, что так может плакать Юля. От жалости у него сжималось сердце, а слезы наворачивались на глаза. Он обнимал ее, гладил по волосам и спине, прижимал к себе, шептал на ушко ласковые словечки. Со всей отчетливостью понимая то, что подспудно тлело в нем все эти дни, – никогда и никому он не отдаст эту девушку. И не оставит ни на минуту.

За окном вспыхнул багряный закат, осветив комнату малиновым светом, разогнав на мгновение сгущающиеся сумерки, а они продолжали сидеть в кабинете.

Гончаров, усадив ее к себе на колени, обнимал и укачивал, как ребенка, и чувствовал, как потихоньку она успокаивается и расслабляется, прижимаясь к его плечу.

– Мне нужно домой, – наконец нарушив молчание, произнесла она.

– Нет, – покачал головой Гончаров. – У меня есть предложение получше! Хочешь, можем пойти в парк, тебе ведь нравится гулять по аллеям? Или пройдемся к ротонде? А нет, разожжем камин наверху и попросим принести ужин. Я не отпущу тебя сегодня домой, Юля! – со всей серьезностью заявил мужчина. – Я тебя вообще больше никуда не отпущу! – добавил он.