Текст книги "О дивный новый мир"

«Летишь вечером в ощущалку, Генри?»

Хаксли вводит термин feelies, по аналогии с the talkies, или говорящие фильмы. Олдосу Хаксли не понравился первый полнометражный звуковой фильм «Певец джаза» (1927), и он написал на него разгромную критическую статью под названием «Молчание – золото».

«Альгамбра»

Архитектурно-парковый ансамбль на террасе в восточной части Гранады, построен в то время, когда часть Испании была завоевана мусульманами. В то время Гранада была столицей Гранадского эмирата на Иберийском полуострове, «Альгамбра» же являлась резиденцией правителей (сохранившиеся дворцы относятся в основном к XIV веку). В настоящее время является памятником исламской архитектуры.

Также использовалось как олицетворение чего-то роскошно-экзотического. Центры развлечений часто носили пафосно-пышные названия («Альгамбра», «Кристалл-палас», «Колизей» и т. д.).

«– Потому-то вам и не преподают историю…»

«Мы живем в культуре настоящего времени. <…> По этому стандарту зловещая антиутопия Джорджа Оруэлла „Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый“ уже принадлежит, как текст, так и дата, Уру и Микенам, в то время как гедонистический нигилизм Хаксли все еще манит к безболезненному, пропитанному развлечениями и не вызывающему стрессов консенсусу.

Оруэлл был домом ужасов. Казалось, что он необыкновенно достоверен, потому что он изобразил режим, который пойдет на все, чтобы овладеть историей, переписывать и реконструировать ее и насаждать ее с помощью принуждения. В то время как Хаксли, написавший утопию в калифорнийском стиле 1932 года, справедливо предвидел, что любой такой режим может сломаться, но не согнуться. <…> Однако для истинного блаженства и пустого рабства вам нужно утонченное общество, в котором вообще не преподают серьезную историю», – написал Кристофер Хитченс, анализируя бедственное положение с преподаванием истории в американских школах и предпослав к своей статье отрывок из «Дивного нового мира».

Как и некоторые другие критики, Хитченс посчитал, что Хаксли описал «заманчивое будущее».

Но предоставим слово самому автору. В своем сборнике «Возвращение в Дивный новый мир» Олдос Хаксли написал:

«Несмотря на все усилия, человек не способен создать социальный организм – он может сформировать только социальную организацию. В процессе порождения социального организма образуется лишь тоталитарный деспотизм.

„О дивный новый мир“ рисует фантастическую и немного фривольную картину общества, где попытка превратить человеческих существ в подобие термитов была доведена практически до абсурда. Очевидно, что мы движемся в направлении Дивного нового мира. Но не менее очевидно и то, что при желании мы можем отказаться сотрудничать со слепыми силами, толкающими нас в этом направлении».

«Поэзия, библии всякие – форд знает что».

Хаксли ловко переделывает религиозные выражения, подменяя имя Бога именем Форда. Вместо Бога, наблюдающего за вселенной с небес, обитатели Дивного мира представляют, как «наш Форд» руководит их делами из своего «фливвера» – одноместного самолета, разработанного по заданию Форда как «летающий Форд Т».

Когда Олдос Хаксли редактировал машинопись романа в 1931 году, он стремился американизировать свою антиутопию. Чернилами он вписывал все новые и новые насмешки в адрес Генри Форда, так что роман, который начинался как сатира на прогнозы Герберта Уэллса и его роман «Люди как боги», становился все более антифордианским. Каждое новое нелестное использование имени Форда еще больше осуждало Мировое государство за то, что оно является Америкой в самом широком смысле слова[15]15
  Jerome Meckier. Aldous Huxley’s Americanization of the Brave New World typescript – Critical Essay.


[Закрыть]. Генри Форд утверждал, что конечным результатом применения его принципов сборки является уменьшение необходимости мыслительных процессов рабочего и сведение его движений к минимуму. В идеале рабочий должен делать только одно-единственное движение. Для Форда человек превратился в машину, у которой есть только одна цель: повышение производительности труда.

Аналогичные взгляды изложены и в книге Альфонса Саше «Этика Машин», изданной в 1929 году. Производство и снова производство – вот основной закон машин. Необходимым следствием этого закона является другой: потребление и еще больше потребления – совсем как в романе Хаксли. По мысли Саше императивы механизации будут диктовать примат коллектива над личностью.

«– Привет, Фанни…»

Имя Фанни отсылает к Фанни Каплан, революционерке, принадлежавшей к партии эсеров, совершившей покушение на Ленина и казненной без суда. Хаксли делает Линайну и Фанни подругами, издеваясь над революционерами. Особенно забавно звучит предложение: «Ну, Фанни, милая, давай помиримся».

Хаксли мало уважал кого бы то ни было. Социалисты и марксисты для него – последние варианты научного рационализма, который отличается от других разновидностей высокомерием и фанатизмом[16]16
  Raychel Haugrud Reiff. Aldous Huxley: brave new world.


[Закрыть]. У Хаксли Линайна и Фанни носят одну фамилию – Краун.

Фанни Каплан (1890–1918) – анархистка, затем член партии эсеров. За подготовку покушения на генерал-губернатора Сухомлинова в Киеве была приговорена к каторге. Помилована Временным правительством. 30 августа 1918 года на заводе Михельсона в Москве состоялся митинг рабочих. После митинга во дворе завода Ленин был ранен несколькими выстрелами. Фанни Каплан была арестована на трамвайной остановке недалеко от проходной завода. Каплан призналась в покушении на Ленина и заявила, что считает его предателем революции после роспуска Учредительного собрания. На четвертый день после покушения она была застрелена без суда, а ее тело сожгли в бочке.

«Доктор Уэллс прописал мне курс…»

Отсылка к Герберту Уэллсу. Роман «О дивный новый мир» в какой-то мере задумывался как пародия на творчество Уэллса, который верил в праведность технического прогресса. В 1923 году вышел из печати роман Уэллса «Люди как боги», где описывается построение «правильного» социализма. Роман был построен примерно так же, как и начало романа Хаксли, – гостям из современного Лондона показывали идеальный мир в параллельной вселенной. У Хаксли гости – это студенты, которым рассказывают о чудесах инкубатория.

«Господь наш Форд – или Фрейд, как он по неисповедимой некой причине именовал себя, трактуя о психологических проблемах…»

Хаксли намеренно путает имена Форд и Фрейд и делает их взаимозаменяемыми, как детали на сборочном конвейере. Согласно учению Фрейда сильные эмоциональные связи являются источником комплексов, любовь – всего лишь пустая трата времени и безрассудство, а половая жизнь вне брака необходима для человеческого счастья. Так Зигмунд Фрейд становится еще одним символом этого мира.

«А в то же время у самоанских дикарей…»

Англичане Монда – это дикари завтрашнего дня, первобытные люди, которые используют современные технологии на своем острове, чтобы сделать то, что могут сделать дикари в Тихом океане более естественно[17]17
  Jerome Meckier. Brave New World and the Anthropologists: Primitivism in A. F.


[Закрыть]. Создавая общество будущего, Хаксли использовал труды своих современников-антропологов Бронислава Малиновского, Леви-Брюля и Маргарет Мид, описывающих примитивные сообщества. Сексуальные отношения в романе представляют собой адаптацию меланезийских обычаев, задокументированных Брониславом Малиновским. В этом – очередная издевка Хаксли, когда он представляет обычаи первобытного общества как обычаи мира будущего. Сексуальная жизнь среднестатистического жителя Дивного мира очень похожа на жизнь жителя Тробриана (Папуа – Новая Гвинея), так что в этом нет ничего нового.

В 1929 году Хаксли сообщил своему брату Джулиану, что чтение Малиновского вдохновляет его «на желание написать трактат о сексуальной жизни джентльменов и дам. Там можно было бы записать гораздо более странные обычаи, чем среди этих необычайно рациональных тробрианцев»[18]18
  Jerome Meckier. Brave New World and the Anthropologists: Primitivism in A. F.


[Закрыть].

«– Стабильность, – подчеркнул Главноуправитель, – устойчивость, прочность».

Только застывшее неизменное общество может избежать несчастий и потрясений. Никто не может желать больше, чем может получить, – никто не желает странного, не стремится к неведомому, не пытается прыгнуть выше головы. У этого общества нет ни прошлого, ни будущего, а настоящее признано неизменным и наилучшим. Полная стагнация, где любой вид бунта невозможен по той причине, что бунт – это изменения к лучшему или к худшему. А жители Дивного мира не могут даже помыслить, что их жизнь может измениться.

Однако эта неизменность отсылает нас не к будущему, а к прошлому, к жизни примитивных обществ, которые не менялись год от года и век от века. Согласно Леви-Брюлю, разум дикаря не может рассматривать его собственную личность как нечто отдельное и уникальное, его представление о себе во многом коллективное, индивид ощущает себя исключительно как члена своей социальной группы. Как житель Дивного мира верен группе Бокановского, так и абориген из племени банту настолько подчинен своей группе или клану, что солидарность практически органична.

«Форд в своем „форде“ – и в мире покой».

В оригинале: «Ford’s in his flivver, – то есть „Форд в своем «фливвере»“, – all’s well with the world».

Здесь скрыта отсылка к Роберту Браунингу (1812–1889), «Песне Пиппы» из его стихотворной драмы «Пиппа проходит мимо»: «Бог на своих небесах / с миром все в порядке!»

«Донельзя пневматична».

Термин заимствован Хаксли из стихотворения «Шепот бессмертия» Т. С. Элиота, весьма фривольного текста, котором Элиот использовал термин «пневматическое блаженство»:

 
„Grishkin is nice: her Russian eye
Is underlined for emphasis;
Uncorseted, her friendly bust
Gives promise of pneumatic bliss“.
 

Томас Стернз Элиот (1888–1965) – американо-британский поэт, драматург и литературный критик, представитель модернизма в поэзии. Лауреат Нобелевской премии по литературе 1948 года.

«– Взять хоть эктогенез. Пфитцнер и Кавагучи разработали весь этот внетелесный метод размножения».

Имеется в виду экстракорпоральное оплодотворение. Для людей викторианской эпохи это было чем-то за гранью добра и зла. А сейчас дает возможность иметь детей тысячам бесплодных пар. Теоретически эктогенез может быть использован для изменения генетического кода человека, но пока это остается в области гипотез. Во времена Хаксли контрацептивы, стерилизация и евгеника переплелись так плотно в представлении научных и околонаучных кругов, что вычленить одно из другого не представлялось возможным. Зачастую контрацептивы отметались как аморальные, в том числе и с религиозной точки зрения, в то время как принудительная стерилизация бедняков и безработных рассматривалась как вполне допустимый метод. В США она применялась еще до того, как нацистская Германия поставила стерилизацию не отвечающих расовым канонам на поток и сделала бесплодными 400 тысяч человек.

Пфитцнер – вымышленный ученый, а фамилия реальная. Ханс Пфитцнер, нем. Hans Pfitzner (1869–1949) – немецкий композитор-антимодернист.

Кавагучи – Экай Кавагучи (1866–1945) – японский буддийский монах, написавший книгу о путешествиях «Три года в Тибете», на которую ссылается Хаксли в своем эссе «На полях» (1923).

«Было тогда нечто, именовавшееся либерализмом».

В свой книге «Возвращение в Дивный новый мир» Хаксли утверждает, что единственное препятствие на пути тоталитаризма, какие бы формы этот тоталитаризм ни принимал – свобода и демократия. Иного противоядия от диктатуры нет.

«Демократические институты позволяют сочетать общественный порядок с личной свободой и инициативой и подчинять непосредственную власть управляющих абсолютной власти управляемых. То, что в Америке и Западной Европе эти институты сработали в целом успешно, в достаточной мере доказывает относительную правоту оптимистов восемнадцатого века». И далее: «Нам, жителям Запада, невероятно повезло: нам была предоставлена объективная возможность провести грандиозный эксперимент по самоуправлению».

«Лишь тот, кто бдителен, сумеет сохранить свободу, и те, кто постоянно и здраво отслеживает обстановку в мире, смогут установить эффективное демократическое самоуправление».

При этом Хаксли опасается, что экономические и демографические проблемы заставят жителей Европы и США отказаться от завоеваний демократии.

«…закон против гипнопедии».

Как следует из текста «Возвращение в Дивный новый мир», Олдос Хаксли считал гипнопедию осуществимым процессом и опасался, что в скором времени правительства начнут ее массово применять для оболванивания населения. Пока что нет экспериментально подтвержденных реальных способов воздействия на людей с помощью гипнопедии.

«– Девятилетняя война началась в 141 году Эры Форда».

То есть девятилетняя война началась в 2049 году.

«…звучали на Курфюрстендамм и в восьмом парижском округе…»

Курфюрстендамм – знаменитый бульвар Берлина. В начале XX века бульвар стал превращаться в центр развлечений. В 1913 году здесь проживало 120 миллионеров. Его называли самым большим кафе Европы. В кафе встречались артисты и художники. В кинотеатрах шли премьеры фильмов. Бульвар стал синонимом золотых двадцатых годов Германии.

Восьмой округ – центральный округ Парижа, на правом берегу Сены с центром на Елисейских полях. В округе расположен Елисейский дворец, резиденция президента Республики.

«СН₃С₆Н₂(NO₂)₃+Нg(СNО)₂»

Тринитротолуол и гремучая ртуть.

«…переморили горчичным газом в читальне Британского музея две тысячи человек».

Горчичный газ – отравляющий газ кожно-нарывного действия, иначе – иприт.

«А какой дивный мальтузианский пояс!»

Назван по имени Томаса Роберта Мальтуса.

Томас Роберт Мальтус (1766–1834) – английский священник и ученый, демограф и экономист, автор теории, согласно которой неконтролируемый рост народонаселения может привести к снижению благосостояния и массовому голоду. Сейчас доказано, что вычисления Мальтуса были ошибочны, хотя проблема роста населения никуда не делась. Сам Хаксли считал необходимым ограничить рост рождаемости, чтобы снизить давление на демократические институты.

На самом деле изобретение эффективных контрацептивов – огромное достижение медицины, которое позволило планировать семью и предоставить будущим родителям возможность выбрать время появления на свет своего ребенка. В этом нет ничего аморального в отличие от практики Дивного мира, где 70 процентов женщин лишают возможности иметь детей, а остальные служат просто резервом для промышленного производства. Подобные ограничения ввел и Бертран Рассел в своей книге «Научное мировоззрение», изданной в 1931 году, за год до выхода в свет «Дивного нового мира». У Рассела в каждом поколении примерно 25 процентов женщин и примерно 5 процентов мужчин будут выбраны в качестве родителей следующего поколения, в то время как остальная часть населения будет стерилизована. Эти зверские методы рассматривались философом вполне серьезно как выбор между плохим решением и очень плохим (между ограничением рождаемости и будущими войнами). Фантазии на тему стерилизации и превращение человечества в примитивный термитник – наглядный пример того, как простые и поспешные решения, принятые под воздействием страха (в данном случае страха новой войны), могут привести человечество к биологической гибели.

У женщин в Дивном мире положение незавидное. Роман наполнен постоянными упоминаниями о превосходстве мужчин, женщины в этом мире – существа второго сорта. Среди героев-альф нет ни одной женщины, мужчины все время объясняют, как устроен мир и что происходит, а женщины только задают вопросы.

В многочисленных утопиях, которые, вне всякого сомнения, выдаются за картинки счастливого будущего, но которые, по сути, являются конструкциями тоталитарных обществ, мужчины, создавшие эти миры, с поразительным упорством стараются лишить женщин права воспитывать детей. Видимо, они видели в материнском инстинкте главную опасность для всех «Дивных миров».

Для сравнения: в романе «Мы» Замятина именно женщина стоит во главе мятежа, и даже такие смирные «овечки», как О-90, способны на неповиновение.

«Грамм сомы принять надо».

Сома – якобы безопасный наркотик. В ведийской культуре опьяняющий ритуальный напиток, аналог хаомы в древнеперсидской культуре. Оба слова имеют одно происхождение и восходят общему периоду индоиранской истории. Напиток употреблялся индоиранцами во время религиозных обрядов для стимуляции галлюцинаций.

«Первоначальная сома, название которой я позаимствовал для своего гипотетического наркотика, была неизвестным растением, вероятно, принадлежащим к виду Asclepias aeida, которое арийские завоеватели Индии использовали в одном из своих самых торжественных религиозных обрядов. В ходе пышной церемонии жрецы и члены благородных сословий пили одурманивающий сок, извлеченный из стебля этого растения», – поясняет Хаксли в своей книге «Возвращение в Дивный новый мир».

«В ведических гимнах говорится, что людям, пьющим сому, ниспосылается множество благословений. Тела их становятся крепче, сердца преисполняются отвагой, радостью и воодушевлением, разум просветляется, и, на мгновение познав вечную жизнь, человек обретает веру в собственное бессмертие. Но у этого священного сока были и недостатки. <…> Сома являлась опасным наркотиком – настолько опасным, что даже великий правитель небес Индра порой чувствовал из-за него недомогание. Простые смертные могли даже умереть от передозировки. Однако трансцендентное блаженство и чувство просветления, даримые сомой, были столь сильны, что право пить ее стало высшей привилегией. За нее люди готовы были заплатить любую цену. <…> Сома Дивного нового мира была лишена всех недостатков своего индийского прототипа. В маленьких дозах она дарила блаженство, в дозах побольше – вызывала видения, а приняв три таблетки, можно было на несколько минут погрузиться в восстанавливающий сон. И за все это не приходилось расплачиваться ни физическим, ни психологическим здоровьем».

«– Пустите детей приходить ко мне, – произнес Главноуправитель».

Здесь уже пародия на Евангелие. См. Евангелие от Марка 10:14–15. В ответ на слова своих учеников, которые упрекали тех, кто приводил маленьких детей к Христу: «Увидев то, Иисус вознегодовал и сказал им: пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им, ибо таковых есть Царствие Божие. Истинно говорю вам: кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдет в него».

Глава четвертая

Лифт был заполнен мужчинами из альфа-раздевален, и Линайну встретили дружеские, дружные улыбки и кивки. Ее в обществе любили; почти со всеми с ними – с одним раньше, с другим позже – провела она ночь.

Милые ребята, думала она, отвечая на приветствия. Чудные ребята! Жаль только, что Джордж Эдзел* лопоух (быть может, ему крошечку лишнего впрыснули гормона паращитовидки на 328-м метре?). А взглянув на Бенито Гувера*, она невольно вспомнила, что в раздетом виде он, право, чересчур уж волосат. Глаза ее чуть погрустнели при мысли о чернокудрявости Гувера, она отвела взгляд – и увидела в углу щуплую фигуру и печальное лицо Бернарда Маркса.

– Бернард! – Она подошла к нему. – А я тебя ищу. – Голос ее раздался звонко, покрывая гудение скоростного, идущего вверх лифта. Мужчины с любопытством оглянулись. – Я насчет нашей экскурсии в Нью-Мексико. – Уголком глаза она увидела, что Бенито Гувер удивленно открыл рот. «Удивляется, что не с ним горю желанием повторить поездку», – подумала она с легкой досадой. Затем вслух еще горячей продолжала: – Прямо мечтаю слетать на недельку с тобой в июле. (Как бы ни было, она открыто демонстрирует сейчас, что неверна Генри Фостеру. На радость Фанни – хотя новым партнером будет все же Бернард.) То есть, – Линайна подарила Бернарду самую чарующе-многозначительную из своих улыбок, – если ты меня еще не расхотел. – Бледное лицо Бернарда залилось краской. «С чего он это?» – подумала она, озадаченная и в то же время тронутая этим странным свидетельством силы ее чар.

– Может, нам бы об этом потом, не сейчас, – пробормотал он, запинаясь от смущения.

«Как будто я что-нибудь стыдное сказала, – недоумевала Линайна. – Так сконфузился, точно я позволила себе непристойную шутку – спросила, кто его мать или тому подобное».

– Не здесь, не при всех… – Он смолк, совершенно потерявшись.

Линайна рассмеялась хорошим, искренним смехом.

– Какой же ты потешный! – сказала она, от души веселясь. – Только по крайней мере за неделю предупредишь меня, ладно? – продолжала она, отсмеявшись. – Мы ведь «Синей Тихоокеанской» полетим? Она с Черинг-Тийской башни* отправляется? Или из Хэмпстеда? – Не успел Бернард ответить, как лифт остановился.

– Крыша! – объявил скрипучий голосок. Лифт обслуживало обезьяноподобное существо, одетое в черную форменную куртку минус-эпсилон-полукретина. – Крыша!

Лифтер распахнул дверцы. В глаза ему ударило сияние погожего летнего дня, он встрепенулся, заморгал.

– О-о, крыша! – повторил он восхищенно. Он как бы очнулся внезапно и радостно от глухой, мертвящей спячки. – Крыша!

Поднявши свое личико к лицам пассажиров, он заулыбался им с каким-то собачьим обожанием и надеждой. Те вышли из лифта переговариваясь, пересмеиваясь. Лифтер глядел им вслед.

– Крыша? – произнес он вопросительно. Тут послышался звонок, и с потолка кабины, из динамика, зазвучала команда, очень тихая и очень повелительная:

– Спускайся вниз, спускайся вниз. На девятнадцатый этаж. Спускайся вниз. На девятнадцатый этаж. Спускайся…

Лифтер захлопнул дверцы, нажал кнопку и в тот же миг канул в гудящий сумрак шахты, в сумрак обычной своей спячки.

Тепло и солнечно было на крыше. Успокоительно жужжали пролетающие вертопланы; рокотали ласково и густо ракетопланы, невидимо несущиеся в ярком небе, километрах в десяти над головой. Бернард набрал полную грудь воздуха. Устремил взгляд в небо, затем на голубые горизонты, затем – на Линайну. – Красота какая! – Голос его слегка дрожал. Она улыбнулась ему задушевно, понимающе.

– Погода просто идеальная для гольфа, – упоенно молвила она. – А теперь, Бернард, мне надо лететь. Генри сердится, когда я заставляю его ждать. Значит, сообщишь мне заранее о дате поездки. – И, приветно махнув рукой, она побежала по широкой плоской крыше к ангарам. Бернард стоял и глядел, как мелькают, удаляясь, белые чулочки, как проворно разгибаются, сгибаются – раз-два, раз-два – загорелые коленки и плавней, колебательней движутся под темно-зеленым жакетом плисовые, в обтяжку, шорты. На лице Бернарда выражалось страдание.

– Ничего не скажешь, хороша, – раздался за спиной у него громкий и жизнерадостный голос.

Бернард вздрогнул, оглянулся. Над ним сияло красное щекастое лицо Бенито Гувера – буквально лучилось дружелюбием и сердечностью. Бенито славился своим добродушием. О нем говорили, что он мог бы хоть всю жизнь прожить без сомы. Ему не приходилось, как другим, глушить приступы дурного или злого настроения. Для Бенито действительность всегда была солнечна.

– И пневматична жутко! Но послушай, – продолжал Бенито посерьезнев, – у тебя вид какой хмурый! Таблетка сомы, вот что тебе нужно. – Из правого кармана брюк он извлек флакончик. – Сомы грамм – и нету др… Куда ж ты?

Но Бернард, отстранившись, торопливо шагал уже прочь.

Бенито поглядел вслед, подумал озадаченно: «Что это с парнем творится?» – покачал головой и решил, что Бернарду и впрямь, пожалуй, влили спирту в кровезаменитель. «Видно, повредили мозг бедняге».

Он спрятал сому, достал пачку жевательной секс-гормональной резинки, сунул брикетик за щеку и неторопливо двинулся к ангарам, жуя на ходу.

Фостеру выкатили уже из ангара вертоплан, и, когда Линайна подбежала, он сидел в кабине, ожидая. Она села рядом.

– На четыре минуты опоздала, – кратко констатировал Генри. Запустил моторы, включил верхние винты. Машина взмыла вертикально. Генри нажал на акселератор; гудение винтов из густого шмелиного стало осиным, истончилось затем в комариный писк; тахометр показывал, что скорость подъема равна почти двум километрам в минуту. Лондон шел вниз, уменьшаясь. Еще несколько секунд – и огромные плосковерхие здания обратились в кубистические подобия грибов, торчащих из садовой и парковой зелени. Среди них был гриб повыше и потоньше – это Черинг-Тийская башня взносила на тонкой ноге свою бетонную тарель, блестящую на солнце.

Как дымчатые торсы сказочных атлетов, висели в синих высях сытые громады облаков. Внезапно из облака выпала, жужжа, узкая алого цвета букашка и устремилась вниз.

– «Красная Ракета» прибывает из Нью-Йорка, – сказал Генри. Взглянул на часики, прибавил: – На семь минут запаздывает, – и покачал головой. – Эти атлантические линии возмутительно непунктуальны.

Он снял ногу с акселератора. Шум лопастей понизился на полторы октавы – пропев снова осой, винты загудели шершнем, шмелем, хрущом и, еще басовей, жуком-рогачом. Подъем замедлился; еще мгновение – и машина повисла в воздухе. Генри двинул от себя рычаг; щелкнуло переключение. Сперва медленно, затем быстрей, быстрей завертелся передний винт и обратился в зыбкий круг. Все резче засвистел в расчалках ветер. Генри следил за стрелкой; когда она коснулась метки «1200», он выключил верхние винты. Теперь машину несла сама уж поступательная тяга.

Линайна глядела в смотровое окно у себя под ногами, в полу. Они пролетали над шестикилометровой парковой зоной, отделяющей Лондон-Центр от первого кольца пригородов-спутников. Зелень кишела копошащимися куцыми фигурками. Между деревьями густо мелькали, поблескивали башенки центробежной лапты. В районе Шепардс-Буш две тысячи бета-минусовых смешанных пар играли в теннис на римановых поверхностях*. Не пустовали и корты для эскалаторного хэндбола*, с обеих сторон окаймляющие дорогу от Ноттинг-Хилла* до Уилсдена*. На Илингском стадионе дельты проводили гимнастический парад и праздник песнословия.

– Какой у них гадкий цвет – хаки, – выразила вслух Линайна гипнопедический предрассудок своей касты.

В Хаунслоу на семи с половиной гектарах раскинулась ощущальная киностудия. А неподалеку армия рабочих в хаки и черном обновляла стекловидное покрытие Большой западной магистрали. Как раз в этот момент открыли летку одного из передвижных плавильных тиглей. Слепяще раскаленным ручьем тек по дороге каменный расплав; асбестовые тяжкие катки двигались взад-вперед; бело клубился пар из-под термозащищенной поливальной цистерны.

Целым городком встала навстречу фабрика Телекорпорации в Брентфорде*.

– У них, должно быть, сейчас пересменка, – сказала Линайна.

Подобно тлям и муравьям, роились у входов лиственно-зеленые гамма-работницы и черные полукретины – или стояли в очередях к монорельсовым трамваям. Там и сям в толпе мелькали темно-красные бета-минусовики. Кипело движение на крыше главного здания: одни вертопланы садились, другие взлетали.

– А, ей-форду, хорошо, что я не гамма, – проговорила Линайна.

Десятью минутами поздней, приземлившись в Сток-Поджес*, они начали уже свой первый круг гольфа с препятствиями*.