Текст книги "Остров"

Глава шестая

– Ни черта себе! – буквально взорвалась маленькая медсестра, когда дверь за ними плотно закрылась.

– Полностью согласен с вами, – сказал Уилл.

Вольтеровский свет на мгновение вновь мелькнул на евангелическом лице мистера Баху.

– Ни черта себе! – повторил он. – Именно это выражение я услышал от одного английского школьника, когда он впервые увидел грандиозные египетские пирамиды. Рани производит точно такое же впечатление. Монументальное сооружение. Немцы называют таких eine grosse Seele[31]31
  Великая Душа (нем.).


[Закрыть].

Свечение померкло, в лице узнавался только Савонарола, слова явно предназначались для публикации.

Маленькая сестра внезапно рассмеялась.

– Что здесь смешного? – спросил Уилл.

– Я вдруг представила себе египетскую пирамиду, облаченную в белый муслин, – выдохнула она между приступами смеха. – Доктор Роберт называет ее одежду мундиром мистика.

– Остроумно, очень остроумно! – сказал мистер Баху, но тут же дипломатично добавил: – Вот только не знаю, почему вы отказываете мистикам в праве носить мундиры, если им того хочется.

Медсестра сделала глубокий вдох, утерла с глаз слезы от смеха и начала приготовления к инъекции.

– Я точно знаю, о чем вы сейчас думаете, – сказала она Уиллу. – Вы считаете меня слишком молодой, чтобы хорошо справляться со своим делом.

– Вы угадали, я думал о том, насколько вы еще юная.

– У вас принято поступать в университеты в восемнадцать лет и учиться четыре года. Мы же начинаем в шестнадцать и продолжаем образование до двадцати четырех – половину времени занимает учеба, вторую – практическая работа. Я изучаю биологию и в то же время работаю уже два года. Так что я не такая уж неопытная дурочка, какой, наверное, кажусь. Без ложной скромности – я хорошая медсестра.

– Заявление, которое я готов лично и безоговорочно подтвердить, – сказал мистер Баху. – Мисс Радха не просто хорошая медсестра. Она – абсолютно первоклассная.

Но на самом деле он имел в виду, как был уверен Уилл, глядя на это лицо постоянно искушаемого монаха, что у мисс Радхи был первоклассный животик, первоклассный пупочек и первоклассная грудь. Но владелица всех этих первоклассных атрибутов явно с брезгливостью воспринимала восхищение собой Савонаролы или по крайней мере тот способ, который он избрал, чтобы выразить его. Между тем отвергнутый однажды посол был готов с надеждой возобновить атаку. Впрочем, с надеждой, ни на чем не основанной.

После того как сестра Аппу разожгла спиртовку и поставила кипятиться иглу, она измерила пациенту температуру.

– Девяносто девять и две[32]32
  37,3 градуса по Цельсию.


[Закрыть].

– Это значит, что мне лучше удалиться? – поинтересовался мистер Баху.

– По крайней мере он не представляет опасности для вашего здоровья, – ответила девушка.

– Так что, пожалуйста, задержитесь еще, – попросил Уилл.

Медсестра вколола ему антибиотик, а потом достала из сумки бутылочку и размешала столовую ложку зеленоватой жидкости в половине стакана воды.

– Выпейте.

Вкус напоминал травяные настои, которыми фанатики здорового образа жизни часто заменяли себе чай.

– Что это было? – спросил Уилл, и ему сообщили: экстракт растущего в горах растения, родственного валерьяне.

– Средство помогает людям перестать беспокоиться, – объяснила маленькая медсестра, – не оказывая снотворного воздействия. Мы даем его всем идущим на поправку пациентам. В том числе в случаях нервных расстройств. Тогда оно тоже полезно.

– А кто я? Идущий на поправку или страдающий душевным недугом?

– И то и другое, – не колеблясь, ответила она.

Уилл громко рассмеялся.

– А я-то напрашивался на комплимент!

– Мне вовсе не хотелось показаться грубой, – заверила она. – Я лишь хотела подчеркнуть, что еще не встречала никого из внешнего мира, кто не имел бы некоторых душевных отклонений от нормы.

– Включая присутствующего здесь посла?

Но она ответила вопросом на вопрос:

– А вы сами как думаете?

Уилл переадресовал его мистеру Баху.

– Вы должны знать подобные вещи, – сказал он.

– Обсудите это между собой, а мне нужно пойти позаботиться об обеде для моего пациента, – засобиралась медсестра.

Мистер Баху посмотрел ей вслед, затем позволил моноклю выпасть из глаза и стал методично протирать стекло носовым платком.

– У вас отклонение в одну сторону, – сказал он потом. – У меня в другую… Шизоид, кем вы являетесь для нее, а я, словно пришелец из другой части света, параноик. Мы оба жертвы чумы двадцатого столетия. Но только на этот раз не Черной Смерти, а Серой Жизни. Вас когда-нибудь влекла к себе власть? – спросил он после небольшой паузы.

– Никогда! – Уилл выразительно помотал головой. – Нельзя обладать властью, не отдавая себя ей целиком.

– А для вас страх полного поглощения перевешивает удовольствие распоряжаться судьбами других людей?

– В тысячекратной степени.

– То есть искушение властью никогда не посещало вас?

– Никогда, – повторил Уилл и сменил тему: – Но давайте вернемся к делу. – Тон он сменил тоже.

– К делу, – задумчиво произнес мистер Баху. – Тогда расскажите мне немного о лорде Альдегиде.

– С чего начать? Как верно подметила Рани, он удивительно щедр.

– Меня не интересуют его достоинства. Только интеллект. Насколько он, по-вашему, умен?

– Достаточно умен, чтобы понимать: никто ничего не делает за просто так.

– Уже хорошо, – сказал мистер Баху. – В таком случае передайте ему от меня, что для эффективной работы экспертов, занимающих стратегические позиции, он должен быть готов выложить по крайней мере в десять раз больше, чем он предложил вам.

– Я напишу ему письмо в этой связи.

– И сделайте это сегодня же, – посоветовал мистер Баху. – Самолет отправляется из Шивапурама завтра вечером, а потом почту будет невозможно отправить срочно целую неделю.

– Спасибо за информацию, – сказал Уилл. – А сейчас, когда Ее Высочество и наводящий на меня ужас подросток нас оставили, давайте перейдем к другому искушению. Как насчет секса?

Жестом человека, отбивающегося от тучи назойливых насекомых, мистер Баху помахал смуглыми и тощими руками перед своим лицом.

– Попытка слегка развлечься, не более того. Досадная, несколько унизительная осечка. Но разумный человек всегда легко справится с этим.

– Как же это сложно, – сказал Уилл, – понять пороки другого!

– Вы правы. Именно поэтому каждый должен держаться только того безумия, которое Бог счел необходимым проклятием именно для него. Pecca fortiter[33]33
  Окончание латинской фразы «Верь крепче и греши смелее».


[Закрыть] – советовал Лютер. Но не забывайтесь! Предавайтесь только своим грехам и не лезьте в чужие. А превыше всего избегайте поступать так, как делают люди на этом острове. Не пытайтесь вести себя, словно вы полностью разумны, душевно здоровы и добры от природы. Мы все – слабые грешники на борту одного вселенского корабля, который к тому же постепенно идет ко дну.

– Но, несмотря на это, ни одной крысе не дозволено сбежать с него. Вы это хотите сказать?

– Некоторые из них могут время от времени предпринимать такие попытки. Но сбежать далеко им никогда не удается. Сама история и другие люди обрекают их тонуть вместе с остальными. Вот почему у Палы нет ни малейшего шанса выстоять.

С подносом в руках в комнату вернулась юная медсестра.

– Буддийская пища, – сказала она, повязывая салфетку на шею Уиллу. – Все, за исключением рыбы. Но я решила, что в какой-то степени рыб по образу жизни можно приравнять к растениям.

Уилл принялся за еду.

– Помимо Рани и Муругана, да еще нас двоих, – спросил он, сделав паузу, – скольких еще людей извне вы когда-либо встречали?

– Дайте подумать. Была группа американских врачей, – ответила она. – Они прилетали в Шивапурам в прошлом году, когда я работала там в центральной больнице.

– Зачем они к вам пожаловали?

– Хотели понять, почему у нас так низка статистика неврозов и заболеваний сердечно-сосудистой системы. Ох уж эти доктора! – Она покачала головой. – Скажу вам правду, мистер Фарнаби, у меня от них в самом деле волосы встали дыбом на голове, как и у всех сотрудников больницы.

– Вы посчитали нашу медицину слишком примитивной?

– Неверное определение. Она не примитивна. На пятьдесят процентов она замечательная, а на остальные пятьдесят ее как бы вовсе не существует. Разработаны чудодейственные антибиотики, но нет методов для повышения сопротивляемости организмов, чтобы в антибиотиках отпала нужда. Они умеют делать фантастические хирургические операции, но не предпринимают ничего, чтобы научить людей прожить жизнь без необходимости оказаться в итоге на операционном столе. И так во всем. Пятерка с плюсом за лечение тех, кто уже заболел, но кол с минусом за сохранение здоровья населения. Если не считать современной канализации и синтетических витаминов, ничего не сделано для профилактики. Но в то же время каждый из них отлично знает поговорку, что болезнь лучше предотвратить, чем лечить.

– Но ведь лечение с профессиональной точки зрения намного интереснее профилактики, – сказал Уилл. – А для докторов оно еще и намного выгоднее.

– Это верно только для ваших докторов, – возразила маленькая медсестра. – Но не для наших. Нашим платят больше за поддержание здоровья пациентов.

– Как же это возможно?

– Мы задавали подобный вопрос уже добрую сотню лет и нашли множество ответов. Химических ответов, психологических ответов. Ответов, которые заключаются в том, что человек ест, как он занимается любовью, в том, что он видит и слышит, каким образом ощущает свою роль в окружающем его мире.

– И какой же из ответов наиболее эффективен?

– Нельзя выделить что-то одно. Они максимально эффективны только в связи друг с другом.

– Значит, панацеи все-таки не существует?

– А как она может существовать?

И девушка процитировала стишок, который каждая медсестра заучивает наизусть в первый же день обучения:

Ты одна, а пациентов многие сотни, И тебе надо быть для всех них полезной. Но сначала вот что постарайся запомнить: Нет одной панацеи от всех сразу болезней.

– Как может существовать единое лекарство от недугов, имеющих столь разное происхождение? А потому и в профилактике, и в лечении мы атакуем болезнь на всех фронтах одновременно. На всех фронтах, – настойчиво повторила она. – От правильной диеты до самовнушения, от отрицательно заряженных ионов до медитации.

– Очень разумный подход, – прокомментировал Уилл.

– Возможно, даже слишком разумный, – сказал мистер Баху. – Вы когда-нибудь пытались внушить здравый смысл маньяку? – Уилл помотал головой. – А вот я однажды попробовал.

И он приподнял прядь седых волос, косо падавшую ему на лоб. Чуть ниже линии волос отчетливо проступал неровный шрам, до странности бледный на фоне темной кожи.

– По счастью для меня, бутылка, которой он меня ударил, оказалась достаточно хрупкой. – А потом, вновь уложив волосы, он обратился к маленькой медсестре: – Никогда не забывайте, мисс Радха: ничто так не бесит лишенного разума человека, чем попытки вразумить его. Пала – крошечный остров, полностью окруженный двумя миллиардами и девятью сотнями миллионов безумцев. А потому будьте поосторожнее со своим чересчур рациональным образом жизни. В стране сумасшедших нормальный человек никогда не станет королем. – Лицо мистера Баху снова определенно светилось лукавством Вольтера. – Его не коронуют. Его линчуют.

Уилл натянуто рассмеялся, а потом тоже обратился к юной медсестре:

– Неужели у вас совсем нет кандидатов для лечения в психиатрической больнице?

– Почему же? Их столько же, сколько и у вас. Я имею в виду – пропорционально численности населения. По крайней мере так говорится в наших учебниках.

– Стало быть, сама по себе жизнь в разумно устроенном обществе ничего не значит?

– Для людей, изначально предрасположенных к психозам, не значит. Они уже рождаются уязвимыми для заболевания. Мелкие проблемы, которые нормальный человек едва ли вообще замечает, приводят их к срыву. И мы только сейчас начали приближаться к пониманию, что вызывает предрасположенность к приступам. И учимся распознавать приближение срыва еще до его наступления. А стоит распознать его, как появляется возможность повысить сопротивляемость. Снова профилактика и, как в других случаях, по всем направлениям.

– Значит, все-таки родиться в разумном мире полезно даже для потенциальных психов?

– Да, а в том, что касается неврозов, мы уже добились значительного прогресса. У вас сейчас неврозом страдает один из каждых пяти или даже четырех. У нас – лишь каждый двадцатый. Тот, кто заболевает, получает лечение – на всех фронтах, а девятнадцать здоровых людей подвергаются профилактике, тоже на всех фронтах. Что еще раз напомнило мне о тех американских докторах. Трое из них были психиатрами, причем один беспрестанно курил сигары и говорил с немецким акцентом. Его выбрали для того, чтобы прочесть нам лекцию. И какую лекцию! – Маленькая медсестра зажала голову между ладонями. – Я никогда не слышала прежде ничего подобного.

– О чем же он говорил?

– О том, как они лечат людей с невротическими симптомами. Они никогда не атакуют болезнь на всех фронтах. Например, физиологический фронт для них просто не существует. За исключением рта и анального отверстия, их пациент словно вообще не имеет тела. У него нет организма, он родился без своего особого телосложения и без темперамента. У него есть только два конца пищеварительной системы, семья и психика. Но какую психику они рассматривают? Очевидно, что не сознание в целом, не сознание, каким оно является в действительности. Как могут они не принимать во внимание анатомии, биохимического состава и физиологии вообще? Мозг отделяется от тела – и только на этом фронте они ведут свою атаку. Но даже не по всему этому фронту. Мужчина с сигарами постоянно говорил о подсознании. Но все, на что они обращают при этом внимание, – это негативное подсознательное, тот мусор, от которого люди хотят избавиться, пряча его глубоко в подвале. И ни слова о позитивном подсознательном. Не предпринимается никаких попыток помочь пациенту открыться для приятия в себя жизненной энергии или Естества Будды. Они не учат его правильному восприятию повседневного бытия. Вы же знаете: «Здесь и сейчас, парни! Внимание». – Она имитировала голоса майны. – Эти люди позволяют несчастному невротику барахтаться в укоренившихся дурных привычках, которые никогда не позволяют им целиком жить в настоящем времени. Все это чистой воды идиотизм! Хотя человека с сигарами даже это не может оправдать. Нет, он не идиот. Он умен, весьма умен. А тогда это не просто идиотизм. Здесь есть элемент добровольности, устремлений самого пациента – как напиться или заставить себя верить в полную ерунду только потому, что о ней говорится в Священном Писании. И посмотрите, что у них считается нормой. Трудно поверить, но для них человек нормален, если способен на оргазм и приспособление к обществу, в котором живет. – Юная медсестра снова сжала голову между ладонями. – Невероятно! Их не волнует, к чему приводят оргазмы пациента. Они не интересуются особенностями его чувств, мыслей, мировосприятия. И кстати, об обществе, к которому ты должен уметь адаптироваться. Это свихнувшийся мир или здоровый? И даже если он в достаточной степени здоров, разве нормально, что каждый должен совершенно одинаково и полностью приспособиться к нему?

С очередной загадочной улыбкой посол сказал:

– Кого Бог хочет уничтожить, он первым делом лишает разума. Или в качестве альтернативы, которая гораздо более эффективна, он сначала наделяет его здравым смыслом. – Мистер Баху поднялся и подошел к окну. – За мной прибыл автомобиль. Я должен вернуться в Шивапурам за свой рабочий стол. – Он повернулся к Уиллу и обратился к нему с долгой и цветистой прощальной речью, но потом отключил в себе посла: – Не забудьте написать письмо. Это очень важно! – Заговорщицки улыбнувшись, он потер большим пальцем руки о два других, словно отсчитывая невидимые купюры.

– Слава богу, – сказала маленькая медсестра, когда он ушел.

– В чем он провинился? – спросил Уилл. – Обычные мужские дела?

– Предлагать деньги той, с кем хочешь переспать, но она этого не желает. А потому повышать и повышать предложенную сумму. Так принято в стране, откуда он прибыл?

– Это у них древний обычай, – заверил ее Уилл.

– Могу только сказать, что мне он не понравился.

– Заметно. Но есть другой вопрос. Что у вас было с Муруганом?

– А почему вы спрашиваете?

– Из любопытства. Я понял, что вы встречались с ним прежде. Это было, когда он два года назад остался здесь без надзора матери?

– Откуда вы знаете?

– Мне напела об этом одна маленькая птичка. Хотя нет, вру, птица была очень больших размеров.

– Рани! В ее устах все превратилось, должно быть, в Содом и Гоморру.

– К несчастью, меня не посвятили в самые пикантные детали. Смутные намеки – больше я от нее ничего не услышал. О том, например, как некая перезрелая Мессалина давала уроки любви невинному мальчику.

– И как же он нуждался в подобных уроках!

– А еще речь шла о слишком рано повзрослевшей и развращенной девушке его возраста.

Сестра Аппу рассмеялась.

– Вы с ней знакомы?

– Этой развращенной девушкой была я сама.

– Вы? Рани известно об этом?

– Муруган изложил ей факты, не называя имен. За что я должна быть благодарна ему. Понимаете, я действительно повела себя очень плохо. Потеряла голову из-за того, кого на самом деле не любила, и глубоко ранила действительно любимого человека. Как я могла быть настолько глупа?

– Сердцу порой не прикажешь, – сказал Уилл, – как и гормонам.

Они надолго замолчали. Уилл доел остатки холодной вареной рыбы и овощей. Сестра Аппу подала ему тарелку с фруктовым салатом.

– Вы никогда не видели Муругана в белой сатиновой пижаме, – сказала она.

– Я много потерял?

– Вы себе не представляете, как он красив в белой сатиновой пижаме. Человек просто не имеет права быть таким красивым! Это граничит с неприличием, не говоря уже о том, что дает незаслуженные преимущества.

Увидев его в той белой сатиновой пижаме, произведенной лучшей европейской фирмой, она потеряла голову окончательно. Потеряла настолько, что два месяца была сама не своя – превратилась в дурочку, бегавшую за человеком, который ее терпеть не мог, и отвернувшись от юноши, серьезно влюбленного в нее, кого она и сама прежде очень любила.

– И у вас получилось что-то серьезное с юнцом в пижаме? – поинтересовался Уилл.

– Мы даже добрались до постели, – ответила она. – Но стоило мне начать целовать его, как он выпрыгнул из постели и заперся от меня в ванной. И не выходил, пока я не подала ему через окошко пижаму и торжественно не пообещала больше к нему не приставать. Сейчас я уже могу посмеяться над этим, но тогда, скажу я вам, тогда… – Она помотала головой. – В то время это стало для меня подлинной трагедией. Должно быть, по моему виду они догадались, что происходило. Молодая да ранняя, развращенная девица явно не справлялась. Ему были необходимы регулярные уроки.

– Конец истории мне известен, – сказал Уилл. – Юнец пишет письмо матери, та мчится домой и срочно увозит его в Швейцарию.

– Да, они вернулись только месяцев шесть назад. Хотя почти половину времени проводят и сейчас на Ренданге в гостях у тетки Муругана.

Уилл чуть не обмолвился о полковнике Дипе, но вовремя вспомнил обещание, данное Муругану, и промолчал.

Из сада донесся свист.

– Прошу прощения, – сказала маленькая медсестра и подошла к окну. Потом радостно улыбнулась и помахала рукой. – Это пришел Ранга.

– Кто такой Ранга?

– Тот самый мой друг, о котором я упоминала. Он хотел бы задать вам несколько вопросов. Можно впустить его на минутку?

– Конечно.

Радха снова повернулась к окну и сделала приглашающий жест.

– Это означает, как я понимаю, что белая сатиновая пижама уже забыта?

Она кивнула.

– К счастью, трагедия оказалась всего в одном действии. Я взялась за ум так же быстро, как лишилась его. А когда это случилось, Ранга вновь оказался рядом, все такой же любящий и терпеливый.

Дверь распахнулась, и худощавый молодой человек в кедах и шортах цвета хаки вошел в комнату.

– Ранга Каракуран, – представился он, пожимая Уиллу руку.

– Если бы ты явился на пять минут раньше, – сказала Радха, – то имел бы удовольствие встретить мистера Баху.

– Он был здесь? – Лицо Ранги исказила гримаса отвращения.

– А чем уж он настолько плох? – спросил Уилл.

Ранга перечислил пункты обвинения:

– А: он нас ненавидит. Б: это безжалостный шакал полковника Дипы. В: неофициально представляет в стране все мировые нефтяные гиганты. Г: этот старый козел пытался ухлестывать за Радхой. И Д: он разъезжает по острову с лекциями о необходимости религиозного возрождения. Даже опубликовал книжку об этом, снабдив предисловием чуть ли не профессора факультета теософии Гарвардского университета. Все это часть злонамеренной кампании против независимости Палы. Дипа словно выпрашивает у Бога алиби. Почему преступники не могут честно заявить о том, что задумали? Но нет, им нужно замаскировать свои планы под идеалистическим словоблудием, от которого меня тошнит.

Радха протянула руку и трижды резко дернула его за ухо.

– Ах ты ж, маленькая… – начал он злиться, но тут же его настроение сменилось, и зазвучал смех. – Ты, разумеется, права, – сказал он. – И все равно могла бы тянуть не так больно.

– Вы всегда так поступаете, если он начинает слишком кипятиться? – спросил Уилл.

– Когда начинает кипятиться по пустякам и не вовремя. Или из-за того, что изменить не в его силах.

Уилл повернулся к юноше.

– А вам приходится когда-нибудь таскать ее за уши?

Ранга снова рассмеялся.

– Мне доставляет больше удовольствия отшлепать ее по одному месту, – ответил он. – Но, увы, она редко дает мне повод.

– Следует ли это понимать так, что она более выдержана, чем вы?

– Более выдержана? Я скажу вам без обиняков: она чрезмерно разумна.

– В то время как вы просто находитесь в пределах нормы?

– Не совсем. Мой баланс сдвинут чуть левее центра. – Он помотал головой. – Иногда я подвержен приступам жуткой депрессии. Сам себе кажусь ни на что не годным человеком.

– Хотя на самом деле, – вмешалась Радха, – он настолько хорош, что ему выделили стипендию для изучения биохимии в университете Манчестера.

– А что вы делаете, когда на него находит черная меланхолия, ощущение своей бездарности? Дергаете за уши?

– Это, конечно, тоже, – ответила она. – Хотя есть… Есть, скажем так, другие средства.

Она посмотрела на Рангу, Ранга посмотрел на нее, и оба прыснули со смеху.

– Понятно, о каких средствах речь, – сказал Уилл. – Вполне естественные методы. Но, принимая во внимание отношения между вами, – продолжал он, – неужели Ранга рад перспективе уехать с Палы на пару лет?

– Не слишком, – признал Ранга.

– Но он должен уехать, – твердо сказала Радха.

– А он будет счастлив, оказавшись там? – задался вопросом Уилл.

– Как раз об этом я и собирался расспросить вас, – сказал Ранга.

– Что ж, скажу сразу: климат вам не понравится, еда придется не по душе, вам будет не по вкусу шум и запахи большого города, как и его архитектура. Но могу гарантировать, что учиться будет интересно, и, возможно, вас удивит, как много вы встретите приятных в общении людей.

– А что по поводу девушек? – спросила Радха.

– Какой ответ вы желаете от меня услышать? – спросил он. – Утешительный или правдивый?

– Только правдивый.

– А правда, моя дорогая, заключается в том, что Ранга будет пользоваться бешеным успехом. Десятки девушек посчитают его совершенно неотразимым. И некоторые из них будут сами очаровательны. Как вы себя почувствуете, если он не устоит перед искушением?

– Буду только рада, что ему хорошо.

Уилл обратился к Ранге:

– А вы будете тоже довольны, если она тем временем найдет утешение в объятиях другого паренька?

– Хотел бы быть, – ответил он. – Но буду ли? Этого я пока не знаю.

– И вы не возьмете с нее клятвы хранить верность?

– Я не стану заставлять ее ни в чем клясться.

– Хотя она ваша девушка?

– Она девушка, которая принадлежит только самой себе.

– А Ранга – самому себе, – поддержала его маленькая медсестра. – Он волен делать то, что ему нравится.

Уилл вспомнил клубнично-розовый альков Бабз и громко расхохотался.

– Но прежде всего он волен делать то, что ему не нравится.

Он переводил взгляд с одного юного лица на другое и видел, что на него смотрят с изрядным удивлением. Пришлось ему сменить и тон, и улыбку.

– Простите, я совершенно забыл, – сказал он, – что среди вас есть человек сверхъестественно нормальный, а другой с легким сдвигом влево от центра. А потому вам никак не понять, о чем толкует этот умалишенный пришелец из внешнего мира. – И, не оставив им времени на возражения, спросил: – Скажите лучше, как давно… – Он прервался. – Вероятно, это слишком нескромный вопрос, и если это так, велите мне не совать нос в чужие дела. Но мне из чисто антропологического интереса хотелось бы знать, как давно продолжается ваша дружба? Сколько лет вы уже дружите?

– Вы имеете в виду, сколько лет мы просто дружим… или как давно стали любовниками? – спросила юная медсестра.

– И то и другое, раз уж мы заговорили об этом.

– Дружим мы с раннего детства. А спим вместе – если забыть тот жалкий эпизод с белой пижамой – с тех пор, как мне исполнилось пятнадцать с половиной, а ему – семнадцать. Где-то года два с половиной.

– И никто не возражал?

– С какой стати кому-то было возражать?

– И действительно, с какой стати? – эхом повторил Уилл. – Но факт остается фактом, что в той части мира, где живу я, возражал бы почти каждый.

– А если бы речь шла о двух юношах? – спросила Радха.

– Теоретически это было бы еще более предосудительно. Но на практике… Просто представьте себе, что происходит, когда пять или шесть сотен почти взрослых подростков запирают вместе в пределах одного интерната. У вас происходит что-нибудь подобное?

– Ну разумеется.

– Признаться, я удивлен.

– Удивлены? Чем же?

– Тем, что мальчикам разрешается влюбляться не только в девочек.

– Но одна форма любви не исключает другой.

– И обе полностью узаконены?

– Естественно.

– А потому никто не возмутился бы, узнай он, что Муругана интересует другой юноша в пижаме?

– Нисколько, при условии, что между ними складывались бы добрые отношения.

– Но к сожалению, – сказала Радха, – его мать так над ним поработала, что его не мог интересовать никто, кроме нее самой. Ну и самого себя, разумеется.

– Никаких мальчиков?

– Может быть, сейчас. Я просто не знаю. А в дни нашей с ним близости у него не было никого во всей вселенной. Только Мамочка, мастурбации и Высшие Наставники. Только джазовые пластинки, спортивные автомобили в журналах и гитлеровские идеи стать Великим Вождем, превратив Палу в то, что он называет Современной Державой.

– Три недели назад, – подхватил ее рассказ Ранга, – они с Рани были во дворце Шивапурама. И пригласили группу студентов университета прийти и послушать идеи Муругана – о нефти, об индустриализации, о телевидении, о вооружениях и о так называемом Духовном Крестовом Походе.

– Ему удалось обратить кого-то в свою веру?

Ранга помотал головой:

– Для чего нам менять нечто щедрое, доброе и бесконечно интересное на суррогат, который плох, скуден и скучен? Мы не чувствуем необходимости в ваших скоростных катерах или в телевидении. А еще меньше нужны нам ваши войны, революции, ваши возрождения и политические лозунги, весь метафизический нонсенс, который слышен повсюду – от Рима до Москвы. Вы слышали когда-нибудь о Майтхуне? – спросил он.

– Нет. А что такое Майтхуна?

– Тогда лучше будет начать с истории вопроса. – И с педантизмом вчерашнего студента, которому поручили прочитать лекцию о том, что он сам узнал совсем недавно, он углубился в рассказ: – Буддизм пришел на Палу примерно тысячу двести лет назад, и пришел не с Цейлона, как легко можно было бы предположить, а из Бенгала, причем позже проникал через Бенгал уже непосредственно из Тибета. Результат: мы относимся к махаянистам, и наш буддизм пронизан различными тантрами. Вам знакомо понятие Тантры?

Уиллу пришлось признать, что он имеет и об этом весьма смутное представление.

– Сказать вам правду, – продолжал Ранга, и смех прорвался сквозь напускную маску педантизма, – я на самом деле знаю об этом едва ли больше вас. Тантра – необъятное понятие, и по большей части, как я догадываюсь, оно состоит из древнего вздора и суеверий, в которые нам нет нужды вдаваться. Но в основе лежит твердое и разумное основание. Если вы тантрист, вы не отвергаете внешний мир и не отрицаете его ценности, не пытаетесь погрузиться в нирвану, укрывшись от реальной жизни, как поступают представители Южной школы. Нет, вы принимаете мир, но используете его. Применяете все, что делаете в нем, все, что с вами происходит, все, что вы видите и слышите, осязаете и пробуете на вкус с единственной целью – освободить свою личность из тюрьмы собственной ограниченности.

– Звучит привлекательно, – заметил Уилл тоном сдержанного скептицизма. – Но все это разговоры.

– Нет, за этим стоит гораздо большее. И как раз здесь заключается разница между вашей философией и нашей. – Юный педантизм сменился на столь же юный пыл прозелита. – Западные философы, причем даже лучшие из них, всегда не более чем великолепные мастера излагать свои мысли. Восточные мудрецы очень часто плохие ораторы и писатели, но это не имеет значения. Не в словах заключен смысл. Их философия прагматична и применима в жизни. Она подобна философии современной физики – только совершаемые операции чисто физиологические, а результаты трансцендентальны. Ваши метафизики, скажем, объясняют природу человека и вселенной, но не дают своим сторонникам возможности проверить свои объяснения на практике. Когда же мы делаем некое заявление, то прикладываем список упражнений для проверки достоверности того, о чем мы говорим. Например, «Тат Твам Ази» («Ты есть То» – то есть в тебе заключен Бог) – в этом заключен сам дух нашей философии. «Тат Твам Ази», – повторил он. – Звучит как метафизический постулат, но на самом деле имеется в виду психологический опыт и упражнения, путем которых подобный опыт может пережить каждый. Они описаны нашими философами. И любой, кто найдет в себе достаточно сил и желания проделать эти упражнения, может на себе проверить справедливость тезиса «Тат Твам Ази». Подобные упражнения называют то йогой, то дхьяной, то дзен, а в некоторых особых обстоятельствах – майтхуной.

– И это возвращает нас к изначальному вопросу. Что такое майтхуна?

– Быть может, лучше спросить об этом Радху?

Уилл повернулся к маленькой медсестре:

– Так что это?

– Майтхуна, – ответила она серьезно, – это йога любви.

– Священная или общедоступная?

– Не вижу разницы.

– В том-то и дело, – вставил реплику Ранга. – Когда занимаешься майтхуной, банальное становится сакральным.

– «Buddhatvan yoshidyonisansritan», – процитировала девушка.