Текст книги "Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1915 год. Апогей"

Тем временем Ставка и штаб Юго-Западного фронта требовали от 3-й армии не отступать ни на шаг. Но и этого было мало: несмотря на тяжелейшее положение 3-й армии, от нее требовали перейти в контрнаступление⁷². Более того, Ставка уже начала сообщать о том, что оно началось: «Между Вислой и Карпатами упорное сражение продолжается. 23 апреля атаки неприятеля, сохраняющие характер лобовых ударов, почти на всем фронте сражения не имели успеха. Неприятель, потери которого огромны, обнаруживает некоторые признаки утомления. Наши контратаки участились»⁷³. Большинство мемуаристов и исследователей подвергают эти решения критике. Однако у командования Юго-Западного фронта в сложившейся ситуации не оставалось выбора – необходимо было выиграть время.

К 11 мая 1915 г. 3-я армия была разбита, некоторые из шести ее корпусов, даже усиленные ранее дополнительными дивизиями, не превышали 10 тыс. человек, а численность одного 24-го корпуса, даже вместе с 12-й Сибирской дивизией, была не более 5 тыс. человек. Части при отступлении перемешались, оно стало хаотичным. Показателем этого может служить простой факт: только за преследование одним корпусом армии эрцгерцога Иосифа-Фердинанда были взяты пленные из 51 (!) русского полка⁷⁴. Всего же, по германским данным, со 2 по 12 мая 1915 г. союзники захватили в плен 140 тыс. русских солдат, 100 орудий и 300 пулеметов. Прорыв, который в первый день равнялся 40 км в ширину и нескольким в глубину, достиг 300 км⁷⁵. Обороняться 3-я армия уже могла.

Это было естественным следствием решения штаба фронта о подготовке вторжения в Венгрию, в результате которого пехотные дивизии оказались втянуты в Карпаты без достаточного прикрытия фланга. Осознание масштаба произошедшего пришло не сразу. 24 апреля (7 мая) 1915 г. прошло совещание главнокомандующих фронтами с Верховным главнокомандующим и его штабом в Холме. «Удар, нанесенный нам на Дунайце, очень силен, – подводил его итоги в письме к С. Д. Сазонову князь И. А. Кудашев, – но это не то, что Сольдау или разгром X армии. Немцы и австрийцы сосредоточились с большими силами, и под их напором пришлось отступить. Потери наши очень велики, но велики и потери немцев»⁷⁶. Первым и, надо признаться, верным выводом, который сделала Ставка, было решение приостановить наступление в Карпатах.

Впрочем, Ю. Н. Данилов был уверен, что положение вскоре станет «вполне прочным». «В общем, – заключал директор дипломатической канцелярии при глаковерхе, – настроение в Ставке не такое подавленное, как я видел после прежних наших неудач»⁷⁷. М. В. Алексеев видел обстановку по-другому. 30 апреля (13 мая) 1915 г. он писал сыну: «У Иванова в сотрудничестве с Драгомировым дела не пошли. Кто виноват – судить не мне и не теперь, но в армии Радка Дмитириева (так в письме. – А. О.) дела приняли тяжелый, нехороший оборот, что отразилось на всем фронте неблагоприятно. Шесть месяцев трудов, усилий, жертв пошли насмарку. Плохо работал Радко, еще хуже Добровольский, оказавшийся негодным начальником штаба. Иванов обратился за это время в мокрую курицу. Драгомиров изнервничался и заменен другим. Но все это – личное. Скверно, что совокупными усилиями они постоянно портили дело и довели до нехорошего результата на всем протяжении»⁷⁸.

Германо-австрийское наступление грозило отрезать русские войска в Карпатах, их положение могло перерасти в угрожающее. К счастью, немецкое командование столкнулось со сложностями, воспитанными многолетним преклонением перед идеей Канн. Войска и командиры прежде всего стремились сомкнуть фланги, а не энергично преследовать отступавшие русские армии⁷⁹. Тем не менее парировать австро-германский удар фланговым движением из Карпат было невозможно, командование 3-й армии вынуждено было вводить прибывавшие резервы во фронтальные контратаки, которые не ликвидировали прорыва, хотя несколько приостановили его⁸⁰.

Армиям Юго-Западного фронта приходилось спешно оставлять с таким трудом захваченные позиции. Части 8-й армии выводились из Карпат ускоренными маршами. При отступлении с этих позиций в некоторых частях оставалось по пять патронов на винтовку и по два снаряда на орудие⁸¹. Отступать приходилось под ударами противника. Условия горной войны благоприятствовали фланговым обходам. 23–24 апреля (6–7 мая) 1915 г. 48-я стрелковая дивизия генерала Л. Г Корнилова оказалась в окружении на Дуклинском перевале. Ее командир лично возглавил прорыв, а затем и арьергард отходившей дивизии. Получив ранение в руку, он не сумел догнать отступавших и через несколько дней с горстью солдат был захвачен австрийцами⁸².

Ставка сообщила о случившемся 25 апреля (8 мая): «При нашем отходе на дуклинском направлении большие силы неприятельской армии заняли путь отступления 48-й дивизии и окружили ее со всех сторон, но дивизия эта, руководимая своим доблестным начальником генералом Корниловым, проявила в полной мере свои славные боевые качества и, пробившись с большими потерями по трупам заградившего ей дорогу неприятеля, 24 апреля присоединилась к родному корпусу»⁸³. Значительная часть одной из лучших дивизий 8-й армии была уничтожена, ее командир попал в плен, что было признано Ставкой 5 (18) мая 1915 г.⁸⁴ В своих воспоминаниях А. А. Брусилов приписал это поражение невыполнению Л. Г. Корниловым приказа об отступлении⁸⁵. Как мне представляется, эта версия, весьма популярная в советской историографии, как минимум, недостаточно подтверждена и, уж во всяком случае, не учитывает реальной обстановки на фронте⁸⁶. Почему А. А. Брусилов дал такую версию трагедии 48-й дивизии, остается только догадываться.

Русские войска быстро отходили с гор на равнину. Условия отступления иногда были фантастически тяжелыми. Перед уходом из Самбора А. А. Брусилов отдал распоряжение поджечь все нефтяные вышки в районе Дорогобыча. «В это время весь Дорогобыч пылал, – вспоминал офицер штаба 8-й армии, – а все небо чернело от копоти, поднимавшейся от горящих вышек»⁸⁷. Отходя из района подожженных нефтяных промыслов, войска попадали под «нефтяные» черные дожди, делавшие дороги еще менее проходимыми⁸⁸. В результате нефтедобыча здесь была остановлена почти на два года⁸⁹. Первоначально Юго-Западный фронт предполагали отвести за Сан и Днестр, однако удержаться на этом рубеже ослабленным предыдущими боями войскам не удалось.

С трех сторон к Перемышлю – важнейшей коммуникационной точке в тылу русских войск в Карпатах подходили австро-венгерские и германские корпуса. «В течение двух месяцев, – писал швейцарский исследователь крепостной войны, – в продолжение которых русские занимали крепость, они вообще не имели ни времени, ни необходимых средств для приспособления разрушенных укреплений и крепости к обороне»⁹⁰. Крепостная артиллерия средних калибров и полевые орудия Перемышля были австрийскими, и боеприпасы к ним пришлось завозить из Львова. Крепость нуждалась в пулеметах, горной, противоштурмовой артиллерии. Что касается тяжелой артиллерии, то в начале мая она только еще грузилась в Ровно. Комендант крепости генерал-лейтенант С. Н. Дельвиг 27 апреля (10 мая) извещал главнокомандующего фронтом о том, что войска заняли форты в сторону приближавшегося противника. Сил для обороны даже этих укреплений не хватало, в Перемышле не было достаточного количества офицеров крепостной артиллерии.

Бригада осадной артиллерии, прибывшая из Бреста и составившая ядро русского гарнизона крепости, имела наполовину некомплект офицеров. В случае осады большей частью батарей командовать пришлось бы фейерверкерам и даже рядовым. В гарнизоне находились только три офицера Генерального штаба, не хватало и топографов⁹¹. 30 апреля (13 мая) над крепостью и городом появилась австрийская и германская авиация, начались бомбежки⁹². В тот же день генерал-адъютант Н. И. Иванов принял решение считать Перемышль полевой, заблаговременно укрепленной позицией, которую следует оборонять только до угрозы отсечения от основных сил фронта⁹³. Ставка еще надеялась на благоприятный исход событий и 1 (14) мая выпустила следующее сообщение: «В Западной Галиции напряжение боев 27-го апреля ослабло, наши войска постепенно стягиваются к линии реки Сана для занятия более сосредоточенного расположения»⁹⁴.

Атаковавшие в этот день западные форты Перемышля австро-германцы были отбиты с потерями и вынуждены остановиться. Казалось, центр тяжести наступления переместился к Сану⁹⁵. 2 (15) мая Ставка сообщила: «К 1-му мая вся третья армия развернулась на Сане; в соответствии с этим пришлось также приступить к ныне уже заканчивающейся перегруппировке соседних армий, дабы согласовать занимаемый ими фронт. Хотя нам пришлось при этом отойти с Карпат, но одновременно с сим путем решительного наступления в Восточной Галиции мы достигли весьма существенных результатов на нашем левом крыле, которое нанесло австрийцам на Днестре тяжелое поражение на фронте свыше 150 верст. В течение 5 дней с 26 апреля нами захвачено в этом районе до 20 000 пленных, неприятель вынужден к полному отступлению за Прут»⁹⁶.

На самом деле и успехи, и передышка были временными. Отступавшие русские войска аккуратно уничтожали за собой линии железной дороги, без которых противник не мог использовать тяжелую артиллерию, особенно 210-мм и 305-мм гаубицы. Австро-германские инженерные части восстанавливали в среднем по 5–6 км железнодорожного пути в сутки⁹⁷. Это существенно замедляло темпы наступления. Без поддержки тяжелой артиллерии австрийцы несли большие потери и поэтому предпочитали не наступать, а обороняться⁹⁸. 14 мая передовые части 2-й австро-венгерской армии генерала Э. фон Бем-Ермоли были уже в 70 км от крепости⁹⁹.

5 (18) мая Ставка сообщила: «Под Перемышлем сильный артиллерийский огонь; причем неприятель бомбардирует западные форты»¹⁰⁰. Захватить крепость одним ударом противнику не удалось. 21–27 мая прошли в боях на подступах к ней¹⁰¹. Бои носили исключительно тяжелый для русской армии характер, как никогда сказывалось превосходство противника в тяжелой и дальнобойной артиллерии¹⁰².

8 (21) мая сообщение Ставки гласило: «Между Перемышлем и большим Днестровским болотом напряжение неприятельских атак достигло 6 мая высшего предела»¹⁰³. О характере боев можно судить по словам Н. Н. Янушкевича, обращенным к В. А. Сухомлинову: «Положение не улучшается. Причина та же. Надо терпеть до улучшения. Вчера на участке одного из полков немцы выпустили 3 т тяжелых снарядов! Снесли все. А у нас было выпущено едва 100. Знаю, что тяжело Вам это читать, но долгом считаю Вас ориентировать. Но есть и хорошее знамение: появилось искреннее и глубокое озлобление и жажда мести»¹⁰⁴. «Помню сражение перед Перемышлем в середине мая, – писал А. И. Деникин. – Одиннадцать дней жестокого боя 4-й стрелковой дивизии… Одиннадцать дней страшного гула немецкой тяжелой артиллерии, буквально срывавшей целые ряды окопов вместе с защитниками их. Мы почти не отвечали – нечем. Полки, измотанные до последней степени, отбивали одну атаку за другой штыками или стрельбой в упор; лилась кровь, ряды редели, росли могильные холмы. Два полка были уничтожены – одним огнем. Когда после трехдневного молчания нашей единственной шестидюймовой батареи ей подвезли пятьдесят снарядов,

06 том сообщено было по телефону немедленно всем полкам, всем ротам, и все стрелки вздохнули с радостью и облегчением»¹⁰⁵.

Русская армия пыталась нанести контрудар и «обойти обходящего». Однако утомленные боями и, самое главное, не имевшие достаточного запаса патронов и снарядов войска не могли справиться с этой задачей. Резервов также не было. Практически по всему фронту наблюдалась одна и та же картина: днем пехота вела бои с наседавшим противником, ночью отступала. По мере приближения к границе волнение среди солдат нарастало – никто не хотел допустить немцев в пределы России. Ряд успехов имел 3-й Кавказский корпус. Поначалу он сдерживал противника на плацдарме под Саном и прикрывал отход остальных частей за Сан. Затем кавказцы и сами отошли на восточный берег реки и вскоре нанесли контрудар у города Сенявы по последовавшим за ними австрийцам. В ночь с 13 на 14 (с 26 на 27) мая войска В. А. Ирмана провели ночную атаку, закончившуюся полным успехом. Понеся большие потери, 15 (28) мая австрийцы ушли за Сан, взорвав за собой мосты¹⁰⁶. В боях 14–17 (27–30) мая на восточном берегу Сана у Сенявы 3-й Кавказский корпус захватил 7 тыс. пленных, шесть тяжелых, 11 полевых орудий и 30 пулеметов¹⁰⁷. Однако частный успех В. А. Ирмана ничего не менял в общем положении дел.

25 мая под Перемышль прибыли 305-мм шкодовские гаубицы, а 30 мая они начали обстрел русских позиций¹⁰⁸. Это решило судьбу русской обороны.

31 мая противник захватил форты № 10 и 11, а 1 июня австрийцы прорвались к городу и захватили форт № 7, правда, подоспевшие подкрепления выбили их оттуда¹⁰⁹. Изменить общую ситуацию это уже не могло, была ускорена эвакуация. К полудню 18 (31) мая из крепости были выведены все обозы и артиллерия, и Перемышль удерживали только отряды прикрытия¹¹⁰. В ночь на 3 июня он был оставлен. Двухнедельные бои закончились. Части 8-й армии отошли в порядке, но с большими потерями, предварительно взорвав мосты через Сан, обеспечив вывоз артиллерии и запасов, кроме хлеба, который был сожжен¹¹¹. «Из всех фортов нами были удержаны лишь восточные – Седлисские, – вспоминал А. А. Брусилов. – В общем крепость досталась неприятелю совершенно разоруженная, без каких бы то ни было запасов; насколько мне помнится, в руки врагу попали лишь четыре орудия без замков, которые были унесены»¹¹².

Вскоре после назначения генерала М. В. Алексеева главнокомандующим Северо-Западным фронтом в Седлеце состоялось совещание великого князя с главнокомандующими¹¹³. Необходимо отметить, что поддержка Николая Николаевича имела определенное значение для М. В. Алексеева. В глазах гвардейского генералитета он по-прежнему, как и перед войной, не имел достаточного влияния. Начальник штаба Северо-Западного фронта генерал А. А. Гулевич (бывший командир Преображенского полка), который находился со своим непосредственным начальником в весьма сложных отношениях из-за того, что тот прекратил считаться с кем-либо, кроме М. С. Пустовойтенко и В. Е. Борисова, заявил, что М. В. Алексеев после отставки станет «ничто», тогда как он и после отставки останется Гулевичем¹¹⁴.

Правда, М. В. Алексеев не придавал этому особенного внимания и верный своей привычке командования мало считался со своей «правой рукой». Тем не менее поддержка Верховного главнокомандующего объективно усиливала его позиции. 18 апреля (1 мая) 1915 г. Николай Николаевич (младший) прикомандировал к штабу М. В. Алексеева генерала Ф. Ф. Палицына, который через неделю прибыл в Седлец. Великий князь волновался: командование Юго-Западного фронта в лице генералов Н. И. Иванова и В. М. Драгомирова утратило веру в победу и нуждалось в постоянной поддержке. В отличие от них в штабе Северо-Западного фронта царила спокойная, рабочая атмосфера, германо-австрийское наступление не вызвало паники, но о собственном движении вперед уже никто не говорил. Тем не менее командование фронта ставило своей главной задачей разгром немцев, считая, что потери немцев быстрее приведут их к критической точке, и готово было ради этого на любые жертвы. В начале мая М. В. Алексеев еще надеялся, что немцев остановят в предгорьях Карпат и на Сане¹¹⁵.

«Внутренний фронт» и его реакция на отступление армии

Германская армия продолжала наступать со средним темпом 10 км в сутки, наши войска несли чрезвычайно тяжелые потери¹. Сложное военное положение фронта усугубилось необходимостью для его командования учитывать политические последствия своих действий. Так как пребывание императора в Галиции сопровождалось заявлениями о «нераздельной Руси», оставление ее практически сразу после посещения Николаем II создавало крайне неблагоприятный для правительства контекст. А. И. Верховский вспоминал: «Туда, где вступила нога «венценосца», войска Иванова не могли допустить прихода врага, и командование провозгласило лозунг: «Ни пяди земли неприятелю». Он был всецело поддержан главнокомандующим, мечтавшим о наступлении на Вену»².

После Горлице, разумеется, в организации армии выявились многочисленные недостатки, за которые, естественно, отвечал уже только военный министр. Практически все ее сильные стороны, по мнению либеральной оппозиции, были созданы в результате работы Думы. Конечно, подобного рода смысловой переворот не мог произойти сразу. Необходимо было осознать размеры происходивших на Юго-Западном фронте событий. А. И. Гучков как главный военный эксперт общественности не смог сделать этого. 26 апреля (9 мая) он прибыл в Петроград с Юго-Западного фронта и дал интервью о своих впечатлениях от Львова, Перемышля и передовой: «Впечатление от поездки осталось чрезвычайно благоприятное. Я должен заметить, что наше военное положение, которое мы сейчас занимаем на Карпатах, вполне удовлетворительно и не вызывает никаких опасений»³.

Вскоре эта убежденность была забыта, но зато по мере того, как русские армии отходили назад, вновь оживала тема шпионов и предателей, направленная прежде всего против военного министра. 29 апреля (12 мая) на приеме в Царском Селе великий князь Андрей Владимирович затронул эту проблему: «…вообще против Сухомлинова ведется страшная кабала. Все его обвиняют, и это крайне несправедливо, так как он все же много сделал для армии. Я спросил у Государя, слыхал ли он про эту кабалу. «Кому ты это говоришь, знаю и слишком хорошо, но в обиду его не дам и скорее сам восстану за него, но его не тронут. Завистников у него очень много. Хотели его вмешать в дело Мясоедова, но это им не удастся»⁴. Между тем газета А. И. Гучкова продолжала развивать мясоедовскую историю, намекая пока только на то, что тот оказывал услуги женам высокопоставленных чиновников в перевозке контрабанды через границу⁵.

Общественность действовала не только через прессу. В первые дни австро-германского наступления под Горлице в Ставку приехал М. В. Родзянко. Его целью было добиться от Николая Николаевича поддержки для создания Особого совещания по снабжению армии, в состав которого должны были войти и представители общественности. Настроение в Ставке, по словам председателя Думы, было подавленным. Уже стало ясно, что наступление в Карпатах провалилось. М. В. Родзянко уговаривал великого князя «не только говорить, но и требовать» изменений в правительстве, имея в виду Н. А. Маклакова, В. К. Саблера, И. Г Щегловитова и В. А. Сухомлинова⁶. Вместе с М. В. Родзянко Барановичи посетили единомышленники – банкиры и предприниматели В. П. Литвинов-Фалинский, А. И. Вышнеградский и А. И. Путилов. В результате обсуждения проекта председатель Государственной думы получил возможность сделать доклад императору о предлагаемом новом органе по организации работы промышленности⁷.

Николай Николаевич и сам поддерживал такого рода планы и воспользовался для их реализации приездом Николая II в Барановичи. Это, безусловно, никак не способствовало нормальной работе Ставки, равнявшейся на своего главу. 3 (16) мая 1915 г. Ф. Ф. Палицын записал в своем дневнике: «Живя здесь (то есть в Барановичах. – А. О.) несколько дней, соприкасаясь с верхами Штаба и Генеральным штабом, не вижу влияния Генерального штаба в Ставке; не вижу такового и на местах. Есть канцелярии, но это инструмент для ведения борьбы негодный. Военная работа, сосредоточенная в Генеральном штабе, есть работа людей, делающих одно дело, совместно заботящихся об его осуществлении, устраняющих препятствия, заботящихся об удовлетворении нужд и предвидящих их. Это не работа канцелярии, ожидающей входящей, а дружная работа людей, руководимых своим начальником штаба, который должен быть живым центром этой созидательной работы»⁸. Но созидательной работы в Барановичах в это время не было.

В Ставке метались из стороны в сторону и все более обращали внимание на положение в глубоком тылу. Там разворачивалась волна германофобии, которая вскоре завершилась весьма прискорбными событиями. Еще в начале войны контрразведка предприняла ряд разумных мер по запрету филиалов пангерманских обществ, прежде всего в Остзейском крае. Без сомнения, часть немецкого дворянства симпатизировала своей праматери и даже покинула пределы России, вступив в райхсвер⁹. Однако лекарство, на мой взгляд, оказалось гораздо хуже болезни. «Администрация свирепствовала вовсю, – вспоминал депутат IV Государственной думы С. И. Шидловский, – и изгоняла без всякого повода каждого, кто только мог быть заподозрен в прикосновенности к немецкой национальности, и много было совершено при этом вопиющих несправедливостей. Каждый администратор старался найти у себя немца и изгнать его»¹⁰. Причины для подозрительности и недовольства были.

В Курляндской, Рижской и Эстляндской губерниях весьма активно действовали различные немецкие просветительские общества, в немецких школах насаждались идеи превосходства германской культуры над всем остальным миром вообще и над славянами и русскими в частности; в фирмах и поместьях, принадлежащих русским немцам, работали немецкие и австро-венгерские подданные и т. п.¹¹ Разумеется, с подобным положением дел нельзя было мириться. Невозможно было и сохранить свободу финансовой деятельности для предприятий, принадлежавших австро-германскому капиталу, и оставить в неприкосновенности достаточно высокий статус многих его представителей в России. Правительство постепенно вводило меры, направленные против них.

Так, 29 сентября (12 октября) 1914 г. по докладу министра торговли и промышленности император лишил германских и австро-венгерских подданных пожалованных им званий коммерции и мануфактур-советника¹². Вскоре последовало и установление контроля над предприятиями австрогерманских подданных. 15 (28) ноября 1914 г. был издан высочайший указ, согласно которому Министерство финансов получило возможность направлять туда правительственных инспекторов. Теперь без их разрешения любые финансовые операции за рубежами России, переводы денежных средств или разного рода ценностей становились невозможными¹³. Разумность такого рода ограничения не подлежит сомнению, но, к сожалению, антинемецкая кампания имела тенденцию к перерастанию в преследование германской общины, что ставило в чрезвычайно нелегкое положение многочисленных русских немцев, лояльно служивших империи на самых разных постах.

Призывы, которые практически ежедневно исходили от органа октябристов, имели весьма недвусмысленное звучание: «Борьба с тайным влиянием немцев», «Мирные завоеватели», «Анонимное просачивание немцев»¹⁴, «Немецкий шпионаж в России», «Немецкое засилье в музыке» (выяснилось, что 90 % всех капельмейстеров в армии – немцы, которые искажают своей трактовкой музыки душу солдата, кроме того, немцы весьма подозрительно монополизировали и производство музыкальных инструментов!)¹⁵, «Засилье», «Московское купеческое общество в борьбе с немецким засильем»¹⁶, «Спрут, высасывающий соки всего мира»¹⁷, «Бойтесь провокации»¹⁸, «Неуязвимость австро-немецких предприятий»¹⁹, «Отвергайте помощь врагов России» (в статье призывалось отказываться от пожертвований раненым от немцев и вообще вычеркнуть их из списков дарителей²⁰ – весьма актуальное обращение, так как русские немцы жертвовали довольно большие суммы: к ноябрю 1914 г., например, три колонии под Одессой пожертвовали 56 тыс. рублей, колонии Самарской и Саратовской губерний – 29 800 рублей, одна из колоний в Крыму – 200 тыс. пудов муки и т. д.)²¹, «Союзы борьбы с неметчиной»²², «Можно ли защищать немцев?» (вопрос, обращенный к адвокатам относительно их клиентов – австро-германских подданных)²³, «Борьба с немцами на Западе и у нас»²⁴, «Будущее немецкого засилья», «Подготовлявшаяся измена» (о наступлении противника в Курляндии, успех которого объяснялся немецким шпионажем)²⁵ и т. д.

В 20 часов 10 минут 16 (29) апреля 1915 г. на Охтенском заводе произошел взрыв²⁶. Это был второй по мощности из двух имевшихся тогда казенных заводов, производивших взрывчатку в России. Перед войной его планировали закрыть, он производил 6 тыс. пудов тротила в год. С началом войны производительность выросла до 36 тыс. пудов в год. Сергиевский завод близ Самары был гораздо мощнее – он давал по 300 тыс. пудов тротила и 2 тыс. пудов тетрила в год²⁷. По официальным данным, ничего страшного не произошло: пострадали только малозначительная мастерская, крыши близлежащих зданий, обошлось без жертв, за исключением легко раненных осколками²⁸. На самом деле половина завода – тротилово-заряжательный отдел был снесен с лица земли в несколько мгновений²⁹.

В Москве и Петрограде сразу же начали говорить о том, что взрыв унес жизни нескольких сотен людей и разрушил это важнейшее заведение во время кризиса снабжения боеприпасами³⁰. Похороны жертв состоялись 19 апреля (2 мая). Собрались около 15 тыс. человек, земле были преданы 27 тел³¹. Вскоре последовало новое официальное сообщение о потерях на заводе: из 278 работавших на нем в момент взрыва был убит 41 человек, без вести пропали 13 и были ранены 63 (имелись еще и гражданские раненые). В помощь семьям пострадавших император выделил 10 тыс. рублей, а императрица Александра – 3 тыс. рублей (для сравнения по подписному листу «Нового времени» на 18 апреля (1 мая) был собран 991 рубль)³². Русская контрразведка объяснила эти события действиями германской агентуры. Возможно, она была и права, но далеко не безопасными стали последующие обвинения, превращающие почти всех немцев в скрытых врагов³³.

Некоторые публикации призывали к бдительности, граничившей с рамками разумного: например, весьма поучительная статья «Немецкое шпионство»³⁴. Но гучковская газета сумела выделиться и в этом случае. На взрыв она отреагировала статьей, в которой фактически обвиняла немецкую общину в его организации и призывала расправиться с ней: «Немцы у нас живут и торгуют и продают товары, золото, тысячи жизней внутри страны, действуя на психику народа всеми удушающими газами своей иезуитской природы. Довольно. Мы устали. Мы задыхаемся в этих ядовитых испарениях, мы не хотим идти на те же низости, на которые способны эти верные дети кайзера, но мы не хотим терпеть среди нас неприступные цитадели их влияния, их материального могущества, вокруг которого покорно вертятся немало, к сожалению, русских приспешников, не понимающих, какому злому делу они служат. Довольно шутить с огнем. Его необходимо потушить сразу, иначе он получит силу и спалит все, что нам дорого»³⁵. Следует отметить, что слухи о подкопах и минах с часовым механизмом не получили подтверждения при тщательной проверке, которая выяснила нарушение режима безопасности при снаряжении фугасов взрывчаткой³⁶. Однако эмоции явно брали верх над доводами следствия. На фабриках Петрограда после этого взрыва резко обострилась шпиономания, рабочие требовали убрать всех немцев из города³⁷.

6 (19) мая на должность главноначальствующего в Москве и командующего Московским военным округом был назначен генерал-майор Свиты Его Императорского Величества князь Ф. Ф. Юсупов граф Сумароков-Эльстон, в тот же день произведенный в генерал-лейтенанты и пожалованный генерал-адъютантом³⁸. Ф. Ф. Юсупова считали человеком, способным установить, по словам министра финансов, «добрые отношения с влиятельными московскими кругами»³⁹. Назначение было сделано при активной поддержке Николая Николаевича. Император предложил Ф. Ф. Юсупову эту должность почти сразу после возвращения из поездки в Галицию, 1 (14) мая 1915 г. Товарищ министра внутренних дел попытался убедить Н. А. Маклакова опротестовать это решение. В. Ф. Джунковский не ожидал от своего старого знакомого ничего хорошего: полное отсутствие административного опыта, упрямство, легкомысленность (любимым его выражением было: «Все это пустяки») – все это не настраивало на положительные ожидания в отношении носителя верховной административной и военной власти в Москве⁴⁰.

8 (21) мая Ф. Ф. Юсупов, еще находясь в Петрограде, дал интервью прессе, в котором изложил свою программу: «Москву я знаю хорошо, сроднился с нею и люблю ее. Думаю, что и Москва знает меня, так как я 18 лет состоял при покойном Великом Князе Сергее Александровиче. Должен сказать, что отлично сознаю трудность и ответственность в предстоящей мне работе, но черпаю силы в том доверии, которое оказано было мне при назначении на столь ответственный пост. Настоящий исторический момент, переживаемый Россией, оставляет в стороне все будничные, мелочные вопросы. Передо мною, и я уверен, перед всем населением Москвы, стоит одна задача – всеми силами способствовать нашему храброму воинству в скорейшей его победе над врагом. Я намерен в своей деятельности опираться на городские и общественные элементы, поскольку деятельность этих учреждений не пойдет вразрез со взглядами центрального правительства. Всякое полезное начинание городского и земского самоуправления найдут во мне живой отклик. Особенно желательным и необходимым я считаю содействие московского самоуправления в деле борьбы с дороговизной. В этом отношении я приму самые энергичные меры против спекулятивного вздорожания цен»⁴¹.

Обещал Ф. Ф. Юсупов и прислушиваться к местной печати, если она не будет проявлять антипатриотических настроений. Впрочем, как было отмечено, к московской печати он претензий не имел⁴². 9 (22) мая он приехал в Москву и сразу же активно приступил к работе. Гучковский орган продолжил свою борьбу с внутренним врагом передовицей «Против фиктивных россиян»⁴³. Итак, ставленник Николая Николаевича начал политику диалога с общественностью в Первопрестольной. Главковерх и сам продолжал помогать общественным организациям, и эта помощь демонстрировалась либералами как истинная забота об Отечестве в противовес придиркам бюрократии⁴⁴.

Земский и Городской союзы отнюдь не были самостоятельными с финансовой точки зрения и работали в первую очередь на средства, выделяемые государством. Так, за первые двенадцать месяцев войны в среднем казна выделяла Союзу по 6 млн рублей в месяц, а с 1 июля 1915 по 1 января 1916 г. – по 19 млн рублей. В целом за 38 месяцев войны сумма казенных дотаций Земскому союзу составила от 1,5 до 2 млрд рублей⁴⁵. Сторонников земств подобного рода вопросы не интересовали, и деятельность союзов они оценивали однозначно. К. К. Арсеньев, подводя на страницах «Русских ведомостей» итоги 1914 г., заявлял: «Другой наглядный урок, данный войной, раскрыл высокую ценность самостоятельности в общественном деле. Никем не утвержденные представители и уполномоченные Общеземского союза проявили столько распорядительности, энергии и умения, сколько не могла дать никакая произвольная сортировка лиц и нормировка действий. То же самое можно сказать о Городском союзе, и тот же вывод можно сделать отсюда по отношению к реформе городского самоуправления»⁴⁶.