Текст книги "Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1915 год. Апогей"

Прежде всего решение о приостановке отступления коснулось центральных корпусов, так как днем 27 января (9 февраля) Н. А. Епанчин распорядился начать с наступлением темноты отвод своих войск на Сталупенен⁹⁴. Положение Вержболовской группы 9 февраля было весьма тяжелым. Составленная из разных частей, она не была слаженным механизмом, занимала слишком протяженный фронт – свыше 86 км, а в резерве у ее командующего имелся лишь один батальон⁹⁵. Фактически отход части этих войск начался еще до отдачи приказа командиром 3-го корпуса. Отступление стало безусловной необходимостью⁹⁶. Однако на следующий день перед Н. А. Епанчиным была выдвинута задача удерживать вержболовскую позицию, не ставя при этом под угрозу войска своей группы, то есть гарнизон Ковенской крепости, в случае разгрома которого она осталась бы беззащитной⁹⁷.

Движение на флангах угрожало центру армии, где еще сохранялось затишье. Все это явно указывало на стремление П. фон Гинденбурга осуществить свой излюбленный прием – окружение, но столь очевидная опасность не воспринималась серьезно в штабе фронта, а следовательно, и командующим 10-й армией⁹⁸. Ф. В. Сиверс не рискнул проявить инициативу и пойти на одновременный общий отвод войск с занимаемых ими позиций. Сутки были потеряны, а провести полную эвакуацию тифозных и тяжелораненых из Лыка А. И. Гучкову так и не удалось. С большими затруднениями туда был подан всего один теплушечный поезд, который вывез около 300 раненых и больных, часть из которых пришлось разместить на крышах вагонов⁹⁹.

Тем временем немцы, оттеснив 9 февраля русский кавалерийский заслон – группу генерал-лейтенанта Е. А. Леонтовича, все в большем количестве устремлялись в прорыв в тыл Вержболовской группы¹⁰⁰. Потеря времени при отступлении негативным образом сказалась на общем положении 10-й армии, но более всего на 20-м армейском корпусе, глубже остальных вклинившемся в оборону противника и имевшем самый длинный путь отхода¹⁰¹. Как ни странно, решение приостановить отступление только обрадовало его командира, который был уверен, что ему предоставили возможность отличиться при обороне своих позиций¹⁰². Части корпуса получили распоряжение генерала П. И. Булгакова «держаться на занимаемых позициях во что бы то ни стало»¹⁰³.

Командир корпуса выполнял приказы командующего армией, а тот – главнокомандующего фронтом. Возведение субординации в абсолют приводило к самым негативным последствиям. Дисциплина, требующая точного выполнения приказа, вступала в конфликт со здравым смыслом. На Ф. В. Сиверса по-прежнему продолжал давить штаб Н. В. Рузского, который исходил из собственного представления об обстановке и своими требованиями фактически лишал подчиненных возможности проявить инициативу¹⁰⁴. На самом деле для радости у П. И. Булгакова не было никаких оснований. «Мы, – вспоминал исполнявший должность командующего 53-й пехотной дивизией генерал-майор И. А. Хольмсен, – потеряли дорогое время для ухода из весьма критического положения»¹⁰⁵.

Фактически именно 20-й корпус, занимавший позиции восточнее реки Ангерап в центре армии, должен был прикрывать начатое с опозданием общее отступление, сам не имея прикрытия с правого фланга. Между тем его фронт протянулся более чем на 50 км, в его состав входила, кроме 28-й и 29-й дивизий нормальной организации мирного времени, второочередная 53-я дивизия (всего 42 батальона, 513 офицеров и 35 505 нижних чинов)¹⁰⁶. Положение на позициях с начала года было довольно спокойным, и с открытием немецкого наступления на Лык из 28-й и 53-й дивизий было приказано выделить по сводному полку для поддержки 3-го Сибирского корпуса. Казалось, ничего опасного не происходило, только 9-10 февраля несколько оживился артиллерийский огонь противника¹⁰⁷. В ночь на 27 января (9 февраля) в состав 20-го корпуса была передана из 3-го корпуса 27-я дивизия, которой приказано немедленно сниматься с позиций и двигаться на Сувалки. Дивизия вынуждена была выполнять его, отбиваясь от наседавших немцев, однако выйти к Сувалкам она смогла лишь 1 (14) февраля¹⁰⁸.

Немцы, благодаря постоянному присутствию своей авиации в воздухе и продолжавшейся радиоболтовне русских штабов, достаточно оперативно получали информацию о том, что происходило в наших тылах¹⁰⁹. События стали уже опережать распоряжения русских штабов. Вечером 28 января (10 февраля) под натиском немцев 3-й армейский корпус без приказа начал отходить за Неман. Его части к концу года были уже серьезно разбавлены плохо обученными резервистами второй очереди, весьма слабо державшимися под огнем¹¹⁰. В то же самое время 56-я резервная дивизия Вержболовской группы расположилась в Эйдкунене и Вержболово без охранения, в результате чего была захвачена врасплох 78-й резервной дивизией немцев. Началась паника, и 56-я дивизия была быстро разбита¹¹¹. Особого сопротивления она не оказывала, как и в 1914 г., дивизия побежала, бросая все, что можно было бросить¹¹². Проявились все недостатки ее боевых качеств, о которых знало командование. В результате немцам удалось захватить три санитарных поезда, шесть орудий, 10 тыс. пленных, значительное количество военного имущества и весьма необходимого наступавшим продовольствия¹¹³. После этого кризис Вержболовской группы только усугублялся.

В ходе последующего отступления оторваться от противника не удалось, вновь произошло то, что уже не раз губило русскую армию: скверное управление движением при начале отступления, и в результате потеря контроля над ним¹¹⁴. В ночь на 28 января (10 февраля) штаб Н. А. Епанчина стал менять место дисклокации, и к утру его поезд оказался в Ковно, в 100 верстах в тылу. Вскоре генерал вернулся назад в Вильковишки, но время было упущено¹¹⁵. Штаб корпуса при переезде фактически оказался оторван от своих подчиненных, управление войсками потеряно. Утром 29 января (11 февраля) две отходившие дивизии вышли на одну дорогу и перемешались, превратившись в толпу вооруженных людей¹¹⁶. Соединения, которые в течение почти двух недель с упорством вели тяжелейшие бои, наступая на немецкие укрепления, фактически прекратили свое существование как боеспособные единицы¹¹⁷. Оказать этим войскам какую-либо помощь непосредственно на фронте или в тылу, путем прикрытия тыловых путей к Неману, штаб 10-й армии не мог¹¹⁸. «Призрак противника сделал остальное, – вспоминал И. А. Хольмсен. – Вержболовская группа пришла в полное расстройство ко дню 11 февраля»¹¹⁹.

Дальнейшее движение ее остатков после этого быстро приняло хаотический характер. Подвергшись вечером 11 февраля нападению незначительных сил противника, толпы отступавших запаниковали и устремились в направлении на Ковно¹²⁰. Каким-то чудом удалось сохранить артиллерию: из 152 орудий, включая 16 тяжелых, было потеряно только 17 легких и 10 пулеметов¹²¹. Порядок и дисциплина сохранились лишь в прикрывающей отход коннице, из пехотных частей корпуса за Неманом собрались поначалу около 5 тыс. человек¹²². Впрочем, сохранившаяся благодаря командовавшему ею генералу Е. А. Леонтовичу кавалерия после отхода также перестала играть роль в сражении. До 2 (15) февраля конный отряд, выведенный на правый, восточный берег Немана в Олиту, фактически утратил связь со штабом армии и бездействовал. Командир отряда даже не воспользовался имевшейся у него радиостанцией¹²³. Прекрасный состав 1-й и 3-й кавалерийских дивизий и их артиллерийские бригады также не были им использованы в должной мере¹²⁴.

В весьма тяжелом положении сразу же оказалась крепость Ковно. К концу 1914 г. ее гарнизон состоял из двух ополченских бригад, второочередного казачьего полка и нескольких сотен пограничной стражи. Комендант крепости генерал от кавалерии В. Н. Григорьев был занят формированием дивизиона осадной артиллерии, который ему надлежало направить под Перемышль. Опасаясь оказаться в сложном положении в случае прорыва немцев, он в январе 1915 г. обратился к Ф. В. Сиверсу с просьбой об усилении гарнизона, которая осталась без ответа. В результате к началу февраля ситуация нисколько не изменилась, за исключением того, что осадную артиллерию все же успели отправить на Юго-Западный фронт¹²⁵. Благодаря тому, что из Вержболовской группы удалось спасти хотя бы что-то, Ковенская крепость не лишилась полностью пехотного гарнизона, в противном случае немцы смогли бы взять ее практически голыми руками¹²⁶. С другой стороны, эти остатки в последующие критические для 10-й армии дни могли только обороняться.

В середине февраля гарнизон Ковно получил подкрепление, сюда стали прибывать из-под Варшавы эшелоны 2-й бригады 68-й пехотной дивизии¹²⁷. Впрочем, на положение 10-й армии это уже никак не могло повлиять. Учитывая то, что немцы заблаговременно озаботились выделением частей для прикрытия от возможных ударов со стороны Ковенской крепости, они смогли спокойно и без остановки продолжать обходное движение своими основными силами¹²⁸. В результате этих событий правый фланг 10-й армии был оголен, ее правофланговым корпусом фактически стал 20-й армейский корпус¹²⁹. Тем временем из-за задержки отступления командир 20-го корпуса, не зная о том, что справа и в тылу на пространстве более 80 км нет ни одной боеспособной русской части, весь день 28 января (10 февраля) продолжал удерживать занимаемые им позиции¹³⁰. Обходящие его колонны противника двигались, не встречая никаких серьезных препятствий, кроме природных. Разумеется, и немцы при движении столкнулись с теми же сложностями, однако наступавшие имели определенное преимущество.

«Снежные сугробы в человеческий рост, – вспоминал Э. Людендорф, – чередовались с гололедицей. Русским предстояли еще большие трудности, так как перед их колоннами должны были двигаться обозы»¹³¹. Нельзя не отметить, что подготовка германских войск к действиям в специфических зимних условиях Мазур была все же лучшей, чем у русских. «Тяжелее всего приходилось артиллерии и обозу, – писал участник боев, – так как, несмотря на то что они были снабжены полозьями, они все же вязли в снежных сугробах. Лошади, не получавшие уже достаточно фуража, не в силах были вытаскивать тяжелые повозки. Приходилось прибегать к человеческой помощи. Само собою понятно, что прежде всего следовало доставить артиллерию с ее зарядными ящиками. Обоз, походные кухни и провиантские повозки пришлось предоставить самим себе, и следовательно, о регулярном продовольствовании не могло быть и речи. Но каждый стремился только вперед»¹³². Сложности с обеспечением продовольствием и фуражом (в повозках и орудиях заблаговременно была введена усиленная упряжка в 10–12 лошадей) в определенный момент даже поставили под угрозу продолжение операции, но захваченные в Вержболово русские склады упростили решение проблемы снабжения¹³³.

После долгих колебаний днем 28 января (10 февраля) командующий 10-й армией принял решение об общем отступлении в направлении на восток¹³⁴. Явно противоречивые приказы, приходившие один за другим, приводили к путанице и никак не способствовали налаженной работе штаба и тыла 20-го корпуса¹³⁵. В результате предыдущий приказ начать подготовку к отходу от 27 января (9 февраля) пришел в его дивизии утром 28 января (10 февраля), а днем немцы начали атаковать их во фронт¹³⁶. Сам отход первоначально предполагалось организовать только в ночь с 28 на 29 января (с 10 на 11 февраля)¹³⁷. Не лучшим образом обстояли дела и в штабе 10-й армии. Поздним вечером 28 января (10 февраля) там получили сообщение, в котором говорилось, что значительные силы германской пехоты, прикрываясь на востоке конницей, движутся в тыл 20-го корпуса.

Только в этот момент Ф. В. Сиверс понял, какая угроза нависла над центром армии, но предпринять что-либо, чтобы обеспечить пути отхода войск П. И. Булгакова, он не мог по причине полного отсутствия резервов и разгрома 3-го корпуса¹³⁸. Между тем путь движения в сторону Немана, указанный 20-му корпусу, оказался уже под угрозой передовых частей 10-й немецкой армии¹³⁹. Отступление должно было начаться ночью, без прикрытия отброшенной противником кавалерии, при этом по дорогам, предназначенным для двух дивизий, должны были пройти четыре¹⁴⁰. Тем временем части прикрытия 20-го корпуса отбили попытки противника перейти в наступление на фронте и приковать русские войска к позициям. Понеся значительные потери, немцы вынуждены были откатиться назад, но вскоре они возобновили свои атаки¹⁴¹.

10 февраля в девять часов вечера начался отвод 20-го корпуса с занимаемых позиций. «Каждой дивизии, – вспоминал участник этих событий, – был указан путь отхода прямо на восток по отчаянно плохим проселкам. Между тем все главные дороги от фронта отходили несколько на юго-восток. Поэтому, отходя, согласно приказу штаба корпуса, дивизии открывали удобнейшие для движения пути противнику, вследствие чего примыкавшие с юга соседние части подвергались серьезной опасности быть атакованными во фланг с момента отхода северного соседа»¹⁴². И вскоре эта опасность стала реальной – ночью на правом фланге корпуса уже появились немцы¹⁴³. Направление на восток, на Неман, указанное П. И. Булгакову, делало практически неизбежным его столкновение с противником. Цель марша с самого начала находилась под серьезнейшей угрозой¹⁴⁴. Этим проблемы отступавших не ограничивались. Движение русских колонн в ночь с 28 на 29 января (с 10 на 11 февраля) проходило в тяжелейших условиях¹⁴⁵.

«Дорога была невероятно тяжелая, – вспоминал участник похода. – Последние дни шли снежные бураны и нанесли массу снега, образовав «пробки» в шоссейных выемах. Полотно железной дороги было занесено и движение поездов прекратилось еще с 26 января. В снежных заносах тонули орудия, повозки. Люди, сами измученные тяжелой дорогой, увязая по колено в рыхлом снегу, тащили и то, и другое по снежным сугробам на собственных плечах. Там, где лошади не могли тащить, выступали на сцену силы человека и побеждали стихию. Борьба была невероятная! Начавшаяся с вечера снежная метель к полночи превратилась в настоящую снежную бурю. Масса песка и снега секла и жгла лица и руки, а ураганный ветер прямо сбивал с ног измучившихся людей, пронизывая их своим ледяным дыханием. Все это вместе с сознанием оставления без боя укрепленной позиции породило тяжелое моральное состояние в течение этой мучительной ночи»¹⁴⁶. Войска сумели пройти за ночь около 18 верст, переход был относительно спокойным, противник еще не мешал их движению¹⁴⁷.

Морозы и метель сменились на следующий день необычно теплой погодой. Войска покидали территорию Восточной Пруссии и выходили на родное бездорожье. «Если трудно было идти под бураном и пробиваться сквозь засыпанную снегом пущу, – вспоминал командир 29-й пехотной дивизии генерал-лейтенант А. Н. Розеншильд фон Паулин, – то дальнейшее движение стало еще более тяжелым. Настала оттепель, перешли с шоссейных немецких дорог на бездорожную пограничную полосу Сувалкской губернии, в болотистые низины и на холмы из вязкой глины. От Блиндгалена к колонне присоединились еще 2 и 3 парки, направленные сюда крайне некстати инспектором артиллерии корпуса, и таким образом обозная колонна достигла невероятных размеров. Приходилось прямо надрываться, чтобы тащить артиллерию и повозки. В некоторых местах устраивали гати для перехода через болота, а подъемы выкладывали хворостом»¹⁴⁸.

Ускоренное движение в таких условиях было в принципе невозможно, между тем восточный маршрут отступления становился все более и более опасным. 11 февраля немцы находились от Мариамполя и Кальварии на расстоянии 25–30 верст, 20-й корпус – на расстоянии 60 верст, от Сейн его отделяло 75 верст, противника – 60 верст¹⁴⁹. Постоянный контакт с противником, трудности движения по узким дорогам, проходящим через леса, озера и болота – все это ставило возможность успешного отхода под угрозу. В не меньшей степени угрожало русским войскам отсутствие координации движения. На марше дивизионные штабы теряли связь с корпусным, в результате и те, и другие сутками не имели информации друг о друге¹⁵⁰.

Перемешиваясь между собой, части теряли боеспособность и оставляли неплохо подготовленные промежуточные позиции, которые так не хотели атаковать в лоб немцы¹⁵¹. Возникла серьезная опасность для центра армии, настоятельно требовавшая изменения маршрута его движения.

Днем 29 января (11 февраля) Н. В. Рузский по-прежнему требовал задержать наступление противника и сделать все возможное, чтобы не допустить дальнейшего отхода правого фланга 10-й армии¹⁵². Надо отдать должное Ф. В. Сиверсу – он попытался разъяснить реальную ситуацию начальнику штаба фронта генералу А. А. Гулевичу: «О том, что делается в районе генерала Епанчина, я не знаю. Если я решился отходить, то только ввиду крайности. Если я буду упорствовать на настоящих позициях, то могу подвергнуть остальные три корпуса риску не только потерять свои сообщения, но и лишиться возможности перехода в наступление совместно с 12-й армией. Прошу сообщить, чем Вы руководствовались, настаивая на том, чтобы я атаковал противника и помогал расстроенному и уже отступившему Епанчину. Какая от этого будет польза, если и части XX корпуса будут расстроены? Я представляю себе обстановку так, что для общей пользы мне нужно отойти от угрожающих обходов – действительных, а не воображаемых, и сохранить три корпуса для перехода в наступление»¹⁵³.

В ответ штаб фронта распорядился в крайнем случае отступить на один переход и в любом случае удержать эту линию, возражения Ф. В. Сиверса о невозможности выполнения данного приказа были проигнорированы¹⁵⁴. В это время А. П. фон Будберг предложил немедленно изменить маршрут движения 20-го корпуса и начать подготовку новых путей отхода, однако командующий армией опасался, что изменение приказа приведет к перекрещиванию колонн в движении и хаосу¹⁵⁵. Иначе говоря, начальник штаба 10-й армии предлагал пойти на ускоренный вывод войск в южном направлении, в сторону от наступавших немцев, что привело бы к потере обозов и этапных линий, но спасло бы живую силу. Данное решение в случае его реализации могло ликвидировать угрозу катастрофы, сведя ее на уровень неудачи.

Ф. В. Сиверс не решился принять это предложение, тем более что штаб фронта был решительно против оставления Восточной Пруссии без боя¹⁵⁶. Разрешение Н. В. Рузского действовать по собственному усмотрению, да и то со значительными оговорками, командующий получил в час дня 29 января (11 февраля): «Вследствие занятия немцами района Просткен – Граево и возможности их дальнейшего движения на Августов и ввиду неимения сведений о положении генерала Епанчина предоставляю Вам действовать по обстановке, считая конечной целью, во всяком случае, остановить наступление немцев на линии Осовец – Августов – Сейны – Ковно, опираясь флангами на крепости и удерживая во что бы то ни стало Августов и при малейшей возможности Сувалки, дабы иметь выгодное исходное положение для решительного перехода в наступление одновременно с войсками, сосредоточенными в Ломжинском районе»¹⁵⁷.

Только поздно ночью 29 января (11 февраля) в штабе армии окончательно выяснились размеры катастрофы на правом фланге. Стало ясно, что Вержболовская группа практически перестала существовать¹⁵⁸. Что касается группы 12-й армии в районе Ломжи, то она еще не была собрана. Первые части, назначенные для прикрытия развертывания группы, начали появляться в этом районе только 1 (14) февраля, сосредоточение же ее было закончено только к 3 (16) февраля. Учитывая тот факт, что целый ряд частей сразу же начал перебрасываться с относительно спокойного направления на Прасныше на угрожаемые участки, к 4 (17) февраля вся 12-я армия насчитывала всего четыре дивизии и реальной помощи Северо-Западному фронту оказать не могла¹⁵⁹.

Кризис на правом фланге 10-й армии продолжал углубляться. Несколько лучше дело обстояло на ее левом фланге, которому удалось вовремя оказать помощь – 30 января (12 февраля) сюда на санях была переброшена стрелковая бригада. Сделано это было как нельзя вовремя, так как в резерве оборонявшегося в районе Лыка 3-го Сибирского армейского корпуса к моменту ее прибытия оставался лишь один батальон¹⁶⁰. С большим трудом благодаря упорной обороне сибиряков 10–13 февраля прорыв немцев здесь был временно остановлен¹⁶¹. Командиру корпуса генералу от инфантерии Е. А. Радкевичу удалось стабилизировать положение, что несколько успокоило Ф. В. Сиверса, считавшего, что свой основной удар немцы наносят именно на этом участке¹⁶². Окружение сибиряков не удалось, однако армия О. фон Белова достигла уже определенных результатов – с начала наступления ею были захвачены 8 тыс. пленных, 21 орудие и 34 пулемета¹⁶³.

Весь день 31 января (13 февраля) начальник штаба 10-й армии генерал А. П. фон Будберг настаивал на форсированном выводе 3-го Сибирского и 20-го армейского корпусов в направлении на юг и юго-восток, к линии реки Бобр¹⁶⁴. Это решение не только могло вывести войска из-под опасности окружения, но и дало бы им возможность занять относительно немецкого движения фланговое положение. Однако эти предложения не были поддержаны¹⁶⁵. Причина отказа Ф. В. Сиверса была той же, что и ранее – 13 февраля он получил распоряжение главнокомандующего фронтом: 10-й армии разрешалось отступить далее указанной ранее линии Осовец – Августов – Ковно и занять позиции Осовец – Липск – Сопоцкин – Олита – Ковно для прикрытия сообщений армий Северо-Западного фронта, действующих на Висле.

Н. В. Рузский был категоричен: «Крайне необходимо при этом сохранить целость и полную боеспособность армии как для выполнения этой основной задачи, так и для перехода армии при благоприятной обстановке в наступление одновременно с наступлением войск, сосредотачиваемых на Нареве. Ввиду отхода III корпуса (Вержболовской группы) в район Ковно считаю нужным обратить Ваше внимание на обеспечение правого фланга остальных корпусов армии, сообщение их с Олитою и на обеспечение переправы у этого пункта»¹⁶⁶. Итак, главнокомандующий по-прежнему надеялся перейти в контрнаступление силами 12-й армии и подтверждал восточный маршрут 20-го корпуса. Вслед за его приказом пришла телеграмма от генерала М. Д. Бонч-Бруевича, который требовал решительно ускорить движение корпусов и обратить внимание на район Сопоцкина, который должен быть занят до того, как там окажется противник¹⁶⁷.

В этом районе, в непосредственной близости от передовых фортов Гродненской крепости, находились ее передовые полевые позиции. Они были подготовлены в самом начале войны, когда здесь отрыли отличные окопы и установили проволочные заграждения на запад. Эти укрепления на Сопоцкинских высотах, откуда открывался прекрасный обзор на выход из лесов, как раз и строились с целью не допустить возможности выхода значительных сил противника из Августовских лесов к Гродно¹⁶⁸. Напряжение мог разрядить только своевременный приход значительных подкреплений. Ими могли стать 15-й и 2-й армейские корпуса, которые находились в распоряжении главковерха, но великий князь предпочел оставить их в резерве¹⁶⁹. 15-й корпус только удалось восстановить после разгрома в августе 1914 г., его полки состояли из резервистов и поэтому не считались достаточно надежными¹⁷⁰.

Оба корпуса были, в конце концов, направлены в 10-ю армию, но они по-прежнему считались находящимися в резерве Ставки, и имелось специальное категорическое запрещение использовать их для каких-либо местных операций¹⁷¹. Распоряжение о начале перевозки 15-го корпуса было отдано 11 февраля. 13 февраля Н. В. Рузский просил Ставку разрешить направить для занятия Сопоцкина одну из его дивизий, на что последовал отказ генерала Ю. Н. Данилова¹⁷². В тот же день, 13 февраля, штаб 10-й армии переехал в Гродно. Перед отъездом со старшими офицерами своего штаба в Сувалки прибыл П. И. Булгаков. Во время встречи с командующим он вновь получил категорическое требование двигаться указанным ранее восточным маршрутом на Гродно¹⁷³. После разговора с Ф. В. Сиверсом с командиром корпуса решил побеседовать А. П. фон Будберг. Начальник штаба армии заявил, что выполнение приказа командующего приведет к неизбежному окружению отступавших. Генерал пошел на весьма необычное и рискованное решение.

«Затем, – вспоминал он, – предупредив Булгакова, что говорил с ним не как начальник штаба армии, а как его соратник и как прежний сослуживец по гвардейской кавалерии, высказал ему, что, по моему ничем не поколебимому убеждению, единственным решением для благополучного выхода его корпуса из создавшегося положения было неисполнение только что отданного ему приказа по армии и движение не на восток – на Сейны, а на юг и юго-восток – на Августов и Липск. Я напомнил ему, что через несколько часов командовавший армией отправлялся в Гродно и связь с ним временно прерывалась, а в это время всякий командир корпуса получал законное право принять любое решение, вызванное изменившейся обстановкой и признававшееся им необходимым, с последующим затем донесением по команде и с уведомлением соседних корпусов. Я объяснил ему по карте, что предлагавшееся мной законное самоуправство в изменении направления отхода его корпуса никоим образом не нарушало интересов всей армии в направлении на восток, так как там наших войск не было, а могли быть только немцы, а что касалось захвата чужих дорог, связанного с отходом на юг и юго-восток, то имелась прямая телеграфная связь с генералом Радкевичем, объединявшим командование XXVI и III Сибирским корпусами, а потому и представлялась полная возможность немедленно же сговориться с ним о распределении путей, каковых имелось вполне достаточно для движения в южном направлении всех трех корпусов и для последующего затем их перехода на левый берег Бобра. В случае принятия такого решения являлось крайне необходимым освободиться от излишков артиллерии и обозов, которые должны были только замедлить движение части корпуса по лесным дорогам, находившимся в это время в отчаянно скверном состоянии; по моему мнению, для этого надлежало немедленно же отправить всю лишнюю артиллерию по отличному широкому шоссе на Августов и Липск, в данное время совершенно свободному, вести ее во взводных колоннах переменными аллюрами, в прикрытие ей дать пехотные части с пулеметами, посаженные в обозные двуколки, беспощадно освобожденные от всякого груза»¹⁷⁴.

П. И. Булгаков и его спутники были поражены услышанным до такой степени, что оставили А. П. фон Будберга, не промолвив ни слова. Дальнейшие их действия указывали на то, что они предпочли выполнить приказ командующего, загонявший их в ловушку. Правда, командир корпуса попытался осуществить совет относительно части артиллерии и обозов, что было решительно пресечено приказом Ф. В. Сиверса, подтвердившего свои распоряжения относительно маршрута движения и задержавшего войска в Сувалках¹⁷⁵. Позже П. И. Булгаков, очевидно под влиянием разговора с А. П. фон Будбергом, обратился к командующему армией с просьбой разрешить отход на Августов. Тот, в свою очередь, обсудил это предложение со старшими офицерами штаба. Они энергично поддержали точку зрения Ф. В. Сиверса, протесты начальника штаба были проигнорированы. В результате А. П. фон Будберг покинул совещание, заявив, что не подпишет приказ, выполнение которого обрекает 20-й корпус на гибель¹⁷⁶.

Командующий армией не нашел в себе силы нарушить указания главнокомандующего фронтом. Генерал Н. В. Рузский по-прежнему требовал от 10-й армии стойкой обороны и удержания занятых территорий. В три часа ночи 1 (14 февраля) штаб П. И. Булгакова получил телеграмму от Ф. В. Сиверса: «Ваше предложение об отходе к Августову совершенно невозможно по числу и направлению путей для всех корпусов. Передвижение Вашего корпуса на Августов повлечет раньше всего пересечение путей отступления и создаст задержание отхода, а между тем при создавшейся обстановке главное, что нужно, – это сохранить свободу отхода на тыловые позиции у Сопоцкина, Липска и Штабина. Задача Ваша состоит в задержании у Сувалок сил противника, наступающих с запада и севера, и в обеспечении правого фланга других корпусов. Если выяснится, что эти силы незначительны, то оставить против них небольшой заслон, и в зависимости от результата боев у Августова Вам можно будет двинуться против той группы противника, которая обнаружена в движении от Кальварии в направлении на юго-восток»¹⁷⁷. Это был уже совершенно невыполнимый приказ.

В три часа дня 31 января (13 февраля) передовые отряды 42-й германской пехотной дивизии заняли Сейны, в тот же день противник овладел и Кальварией. Точной информации о количестве немецких сил в этих городах в штабе армии не имелось, но ясно было одно: указанный корпусу восточный маршрут в направлении на Неман уже перерезан¹⁷⁸. Не зная еще подробностей положения у Сейн, но понимая гибельность этого пути, начальник штаба армии отправил П. И. Булгакову телеграмму: «Полагаю, что при создавшейся обстановке у Сейны Вам надо отходить на Августов, бросив немедленно части за 28-й дивизией. Решение всей операции – в боях у Райгрода, где надо разбить немцев во что бы то ни стало. Иного исхода нет. На север надо выставить заслоном 27-ю дивизию, частью 29-ю, при сильной артиллерии и разбить немцев. Условьтесь с Радкевичем»¹⁷⁹. В ночь с 13 на 14 февраля 3-й Сибирский армейский корпус оставил Лык. 14 февраля туда вошли немцы, а вслед за своими войсками в город въехал кайзер. Его приезд обычно старались приурочить к заключительной фазе важной операции. И если разгрома и окружения левого фланга русской 10-й армии не получилось, угроза в отношении центра оставалась крайне серьезной¹⁸⁰.

В шесть часов вечера 13 февраля штаб 20-го корпуса выдвинулся из Сувалок на Сейны. Информации о том, что город уже несколько часов занят противником, не было. В результате уже через два часа он был вынужден вернуться¹⁸¹. Выступившим в направлении на Сейны обозам пришлось повернуть назад, что привело к еще большему их смешиванию. «Беспорядок в обозной колонне и на улицах города достиг не поддающегося описанию размера, – отметил в своем дневнике в этот день генерал И. А. Хольмсен, – вследствие чего я только в десятом часу вечера, наконец, отыскал штаб корпуса. В большом зале губернаторского дома я застал большую массу офицеров, которым, собственно говоря, было не место в штабе корпуса, где в это время, к моему удивлению, в присутствии командира корпуса обсуждалось последнее событие дня – наскок в 3 часа дня германской кавалерии с пехотой и занятие г. Сейны, результатом коего явился разрез пополам нашей обозной колонны. Отрезанными от корпуса оказались большая часть дивизионных обозов и некоторые артиллерийские парки»¹⁸². Этим обозам и паркам удалось почти беспрепятственно перебраться через Неман у Друскеникая и добраться до Гродно, но в Сейнах была потеряна штабная радиостанция, и с ночи на 1 (14) февраля радиосвязь с Гродно была утрачена¹⁸³.