Текст книги "Генерал-адъютант Николай Николаевич Обручев (1830–1904). Портрет на фоне эпохи"

1863 год. Обручев и восстание в Польше

В январе 1863 года началось восстание в Польше, имевшее, на мой взгляд, для русского человека значение, сходное с 1856 годом. Влиянию событий 1863–1864 годов на русское общество история уделила достаточно внимания. В случае с Обручевым меня интересует отношение к восстанию обычного представителя касты русских военных, то есть потомственного сословного объединения, выработавшего свой специфический, профессиональный взгляд на события. Какие ценности определяли облик офицера? Честь, верность присяге, традиции семьи и подразделения, преемственность и т. д., то есть набор качеств, знакомых нам по «Положению…» Я. И. Ростовцева (см. выше). В русской армии не было традиции жесткого отношения к побежденному врагу. Русские солдаты и офицеры приветствовали сдающихся в плен Шамиля и Осман-пашу криками «ура» и «браво». Слово «каратель» было не в чести.

Но если публичные расстрелы на валах Нововаршавской цитадели и виселицы в Вильне не могли вызывать одобрения, то отсутствие патриотизма, пораженчество вызывало в среде военных, за минимальным исключением, только отрицательную реакцию. Показательным мне кажется и отношение к восстанию людей, с которыми Н. Н. Обручев был близок после 1863 года, в том числе такого авторитета для Обручева, каковым до конца его жизни оставался Д. А. Милютин. Для многих русских и поляков это противостояние с оружием в руках было естественным продолжением дела отцов и дедов. Если считать активную жизнь поколения в 30 лет, то к 1863 году на три поколения выпало как минимум три войны с Польшей, исключая восстание 1863 года (1795, 1812, 1830–1831). Жизнь Обручева началась в Варшаве в канун восстания 1830 года, в подавлении которого участвовали его отец и дяди. Огромное значение для определения причин выбора своей позиции русским офицером имеет характеристика времени восстания, 1863 года. Что мог знать о войне в Царстве Польском и Виленском генерал-губернаторстве, например, Обручев?

В 1856 году правительство приступило к либерализации управления Польшей, первым шагом на этом пути стала амнистия участников мятежа 1830–1831 годов. С 1856-го по 1861 год полную амнистию получили 8693 человека. Ряд последовательных уступок привел к тому, что в Царстве Польском начались антиправительственные манифестации, стычки с войсками и т. д. В ответ правительство колебалось между репрессиями и новыми уступками. Все эти события широко освещались прессой. В Польше готовилось новое восстание. Все надежды заговорщики возлагали на помощь, которую им окажут европейские державы, и в первую очередь Франция²⁵³.

В полночь с 10 (22) на 11 (23) января 1863 года на русские гарнизоны в Царстве Польском были совершены одновременные нападения. 12 (24) января Константин Николаевич доложил о случившемся императору и сообщил первые данные о потерях – 30 убитых и в примерно в три раза больше раненых: «Сделал распоряжение об общем сосредоточении войск. Все Царство объявил на военном положении»²⁵⁴. Уточненная картина была более сложной. Всего было 25–26 нападений на войска. Большого успеха повстанцы не имели нигде²⁵⁵. В результате атак был убит один полковник и 28 солдат, тяжело ранены один генерал, один подполковник, один младший офицер и шесть солдат, легкие ранения получили четыре младших офицера и 50 солдат. 92 солдата пропали без вести, мятежники захватили 67 ружей и два ранца, оставив в руках солдат 12 убитых, 14 раненых и 242 пленных²⁵⁶.

Особенно тяжело пришлось пленным – над ними зверски издевались и убивали. Барабанщику 6-го пехотного Либавского полка нанесли перед смертью 18 ран, отрезали нос, язык и детородный член. Покалечены были и два других солдата этого полка, попавших в руки мятежников²⁵⁷. Мятежники нападали и на православные монастыри, подвергая их грабежу, а насельников – издевательствам²⁵⁸. 12(24) января в Варшаве был получен ответ Александра II на рапорт наместника: «Надеюсь на самые энергические меры с твоей стороны и на немедленное наказание виновных. Объявление всего Царства на военном положении одобряю»²⁵⁹.

Официальное сообщение гласило: «Революционная партия решилась произвести варфоломеевскую резню в ночь с 10 (22) на 11 (23) января. В полночь, одновременно, были произведены во всех губерниях нападения на разные города и военные отряды, расположенные в деревнях и местечках. Нападая врасплох на спящих солдат, бунтовщики резали их в постели. В деревне, около Седлеца, где солдаты мужественно защищались в занимаемом ими доме, мятежники произвели в доме пожар и сожгли живыми храбрых защитников. Эти свирепства были повсюду тотчас же подавлены войсками, которые нанесли весьма значительный урон бунтовщикам, отраженным на всех пунктах. Во всем царстве объявлено военное положение»²⁶⁰.

Восстание 1863 года вызвало взрыв антирусских настроений во французской и английской прессе. И если в «противоестественных и противогосударственных обществах»²⁶¹ революционеров-демократов, описанных Достоевским в «Бесах», много говорили «…о полезности раздробления России по народностям с вольною федеративною связью, об уничтожении армии и флота, о восстановлении Польши по Днепр»²⁶², то их польские, французские и английские коллеги, поддерживаемые революционными демократами в эмиграции, мечтали о восстановлении Польши по Смоленск, о раздроблении России, о превращении ее в государство, подобное Китаю²⁶³. 10 июня 1863 года Жонд Народовый – правительство мятежников – издал декрет, гласивший, что целью движения является не только завоевание независимости собственно Польши, но и отторжение «от Москвы» литовских, белорусских и украинских земель, входивших некогда в состав Речи Посполитой²⁶⁴.

Одновременно русский офицер ежедневно узнавал о жестокости мятежников. «Зверства их, особенно к крестьянам, – докладывал наместник Царства Польского великий князь Константин Николаевич императору 2 (14) мая 1863 года, – превосходят всякое воображение! Они их вешают и режут беспощадно, даже жен и детей. Чрез это крестьяне совершенно терроризированы… От всеобщего терроризма происходит также и всеобщая безнаказанность»²⁶⁵. Повстанцы действительно беспощадно расправлялись с «освобождаемым» ими народом, жгли деревни за отказ от поддержки и т. п.²⁶⁶

В ответ на поддержку русских военных польских крестьян и крестьянок вешали, иногда по двое и по четверо вместе, связывая в «братском» объятии. Были и случаи расправ с детьми²⁶⁷. Часто перед убийством людей пытали, сдирали с них кожу, вырезали сердце и т. п.²⁶⁸ Карательные акции осуществляли так называемые жандармы-вешатели. Как правило, это были наиболее религиозные и наиболее беспощадные кадры мятежников, совершавшие весьма жестокие убийства²⁶⁹. «Эти господа, – вспоминал участник событий, – переезжая в пределах своего района с места на место, поддерживали в жителях революционный жар веревкой и пулей»²⁷⁰.

«Поляку, воспитанному в иезуитской школе, – вспоминал другой очевидец, – ничего не значило содрать кожу с живого человека, даже брата-поляка, вонзить кинжал в сердце мирного гражданина, отца семейства, или отравить его ядом. Ксендзу, служителю алтаря Господня, проповедующему с кафедры о человеколюбивом учении Христа, ничего не значило самому убить какую-нибудь беспомощную женщину в глазах ее детей, повесить беззащитного старца или отравить не внемлющего их богопротивному учению»²⁷¹. С крестьянами такие люди не церемонились²⁷². Террор, развязанный революционерами, и мягкость правительства вызвали колебания – крестьянство в Польше начало склоняться в сторону «настоящей», то есть сильной власти²⁷³. Были случаи, когда крестьяне и старосты умоляли русских офицеров не разговаривать с ними, «потому что их за это повесят»²⁷⁴.

Сами поляки не переставали писать о жестокостях со стороны русской армии. Вместе с восставшими волонтерами сражались вчерашние враги России по Крымской войне – французы, итальянцы, англичане, поданные Австрии. Парижский польский комитет постоянно планировал провокации с целью интернационализации конфликта. Одним из таких проектов стала посылка судов с оружием к берегам Балтики. На эти цели было собрано около 700 тыс. франков, и при организационной поддержке лондонского комитета был зафрахтован пароход «Уорд Джексон», на который было погружено 600 бочонков с порохом, три нарезных орудия, 1200 карабинов, 2000 сабель и 300 добровольцев²⁷⁵.

23 марта судно вышло из Лондона и через пять дней прибыло в Копенгаген. Здесь у «экспедиционеров» начались проблемы. Капитан парохода, узнав о цели экспедиции, оставил корабль, а вслед за ним последовала большая часть команды. Добровольцы с трудом перевели «Джексон» в Швецию, где поляков аплодисментами встретили жители Мальме, а затем на него был наложен секвестр. Шведские власти конфисковали оружие, а пароход позже вернули владельцу. Позже было предпринято еще две попытки подобного рода на Балтике, но все они заканчивались приблизительно так же²⁷⁶. Некоторые добровольцы добирались до Польши – в результате иногда в плен попадали итальянцы и французы в расшитых золотом куртках и бурнусах²⁷⁷ или в форме зуавов²⁷⁸.

Вслед за этим центр внимания мятежников был перенесен на Черное море. Польская эмиграция попыталась подготовить вторжение на юг России со стороны Румынии. Эта попытка была пресечена румынскими войсками 15–18 июля 1863 года. Князь Александр Куза симпатизировал повстанцам, но не мог позволить себе участия в этой авантюре. Сдавшиеся – 194 человек – были отпущены на свободу²⁷⁹. Затем настал черед Кавказа. В Константинополе активно старался установить связи с черкесами М. Чайковский (Садык-паша)²⁸⁰. Постепенно здесь возник план переброски на Кавказ пушек и винтовок в сопровождении с кадрами будущей армии горцев²⁸¹. В Ньюкасле для перевозки оружия к берегам Кавказа была куплена шхуна «Чезапик». Общие расходы на операцию составили 125 тыс. франков, из которых поляки выдели 15 тыс., остальное было получено от сочувствующей планам общественности, прежде всего британской.

Летом 1863 года «Чезапик» достиг Константинополя, на борту имелось оружие и обмундирование на 150 человек и небольшой отряд из шести поляков, четырех турок, четырех черкесов и двух французских офицеров. Предполагалось, что этот отряд станет организационным ядром для создания специального легиона из поляков, захваченных в плен горцами, и русских дезертиров. Протесты русского посольства заставили турецкие таможенные власти обратить внимание на шхуну только в Трапезунде, где ее груз был перегружен на баркас, достигший в сентябре 1863 года небольшой бухты, контролируемой убыхами – одним из черкесских племен. Никакой поддержки у горцев провокация не получила, скорее наоборот, они были разочарованы малочисленностью отряда²⁸². К тому же закупленные для горцев пушки были задержаны поляками для собственных нужд, на Кавказ была перевезена только одна партия ружей²⁸³.

«Военный сборник» в 1863 году публиковал сообщения о трофеях: французском обмундировании и стрелковом оружии, о базах партизан в Галиции. Необъявленная война Европы с Россией уже шла. Вскоре возникла угроза войны с коалицией. 2 марта 1863 года с нотой в защиту повстанцев выступила Великобритания. Министр иностранных дел граф Джон Россель выразил обеспокоенность ростом насилия в Польше и, ссылаясь на решения Венского конгресса, на основе того, что Англия была участником и гарантом этих решений, предлагал объявить в русской Польше амнистию и восстановить учреждения 1815 года²⁸⁴. В английской прессе печатались бесконечные публикации в пользу поляков. В апреле 1863 года с особым исследованием русско-польских отношений выступил лорд Солсбери. Оно заканчивалось категорическим выводом: требовалось восстановление положений 1815 года при посредничестве европейских держав, которое они, «к счастью, хотят и имеют право предложить»²⁸⁵. Как показали дальнейшие события, Лондон был не слишком обеспокоен судьбой поляков, но хотел использовать ситуацию для срыва русско-французского внешнеполитического диалога и немало преуспел в этих планах.

9 марта 1863 года депеша Росселя была вручена Горчакову, который сразу же ответил британскому послу лорду Френсису Нэпиру, что судьбы Польши будет решать исключительно русское правительство, что полякам уже были сделаны значительные уступки, которые они оказались не в состоянии оценить²⁸⁶. С самого начала была сформулирована позиция русского МИДа применительно к событиям 1830 года и всего, что с ними было связано: «Поляки начали враждебные действия против России. Они были подчинены силой. Власть России была установлена на новом базисе (то есть не на условиях 1815 года. – О. А.)»²⁸⁷. Обстановка становилась все более напряженной. Игра становилась все более очевидной.

3 апреля Горчаков в разговоре с итальянским послом заявил: «Но чего добивается Польша? Она добивается не только освобождения из-под власти русского правительства, но еще и завоевания русских областей в Литве и Подолии. Если мы восстановим герцогство Варшавское – мы утратим мир. Мы предоставим полякам армию, и они воспользуются ею, чтобы воевать с нами; дело, начатое по почину Александра II, будет уничтожено, быть может, навсегда, и нам придется сожалеть об утраченном мире в Европе»²⁸⁸.

17 апреля 1863 года к ноте Англии, после недолгого колебания, присоединились Франция и Австрия. Лондон и Париж, ссылаясь на решения Венского конгресса 1815 года, требовали восстановления Польской конституции и проведения амнистии. К огромному неудовольствию Парижа, австрийцы воздержались от жестких требований. Вена опасалась оказаться в польском вопросе между Англией и Францией с одной стороны и Россией и Пруссией – с другой²⁸⁹. Роль британской дипломатии в этой истории была чрезвычайно важна. По сути дела, именно Лондон выступил в данном вопросе инициатором. Это было очевидно такому вдумчивому современнику, как М. Н. Катков, который сумел в целом верно понять смысл демаршей: «Таким образом, Англия не желает войны, не желает и никогда серьезно не желала восстановления Польши. А между тем ей понадобился польский вопрос как орудие, как средство для других целей. Ей понадобилось отвратить внимание силы Европы от другого пункта»²⁹⁰.

Вслед за великими державами с нотами, пусть и не столь жесткими, по польскому вопросу выступили Испания, Швеция, Италия, Нидерланды, Дания, Португалия и Турция. Ноты не были идентичными по тону и тексту, тем не менее возникла угроза политической изоляции России, в дипломатическом походе против нее тогда отказались принять участие США, где не могли не принять во внимание благожелательное отношение Петербурга к Вашингтону во время гражданской войны. Ноты вызвали резкий подъем духа у повстанцев, они считали свое дело уже выигранным²⁹¹. В Варшаве со дня на день они ожидали прихода французов²⁹². Надежды возникли и у «русского Лондона». Из русских безусловно поддержала восставших только лондонская эмиграция. 1 апреля 1863 года А. И. Герцен сформулировал свою позицию следующим образом: «Мы с Польшей, потому что мы за Россию. Мы со стороны поляков, потому что мы русские. Мы хотим независимости Польше, потому что хотим свободы России. Мы с поляками, потому что одна цепь сковывает нас обоих»²⁹³.

18 апреля, беседуя с итальянским послом, Горчаков заявил: «Мы сожжем и Петербург, но не подчинимся господству французов!»²⁹⁴. 14 (26) апреля глава МИД ответил на ноты Англии, Франции и Австрии. Ссылки на положения 1815 года были отвергнуты. Польское восстание 1830–1831 годов, заявил русский министр иностранных дел, «имевшее целью объявить свержение царствующей династии, разрушило и основы политического устройства, дарованного в силу Венского договора»²⁹⁵. Горчаков советовал: «И так кабинеты, искренно желающие скорее видеть Польшу в условиях прочного мира, всего лучше могут достигнуть этого, помогая, со своей стороны, утишить нравственный и материальный беспорядок, распространяющийся в Европе, и таким образом истребить главный источник волнений, возбуждающих их предусмотрительность»²⁹⁶. Нота, направленная в Париж, была наиболее учтивой, что соответствовало взглядам Горчакова на перспективы сотрудничества с Францией. Министр высказал надежду на то, что «император Наполеон не откажет в зависящей от него нравственной поддержке…»²⁹⁷.

Что касается ответа Вене, то он был краток и сводился к высказыванию сухой уверенности в том, что австрийцы будут действовать согласно с собственными выгодами и в соответствии с «международными отношениями с Россией»²⁹⁸. В известной степени это было логичное утверждение. До известного уровня австрийцы были вынуждены считаться с настроениями галицийского дворянства, то есть преимущественно с польскими настроениями, и были не прочь ослабить восточного соседа. С другой стороны, за этим уровнем наступали соображения другого порядка. Австрия вовсе не собиралась воевать с Россией, а тем более с Россией и Пруссией, тем более что восстановление Польши отнюдь не входило в расчеты Вены. Там понимали, что следующей целью такого восстановленного государства станет восточная и западная Галиция²⁹⁹.

После русских нот и польские повстанцы, и революционеры-эмигранты ожидали, что вслед за словами великих держав последуют действия. «Штиль! Нервная тишина; тишина ожиданья… тяжелого, мучительного, – обращался к своим читателям 1 мая 1863 года Герцен. – Кто не знает мгновений, которые происходят между молнией и громом – мысль прервана, работа остановилась… иные крестятся, приговаривая „свят, свят“, другие внимательно считают, стараясь отгадать, близко ли, далеко ли гроза. Мы все это переживаем теперь. Молния сверкнула на Западе, удара нет. Скоро ли, близко ли… уже скорее разразился бы!»³⁰⁰. Эти надежды на интервенцию были вовсе не новы для лондонского эмигрантского центра. Еще в Крымскую войну Герцен первым в России занял позицию «пораженчества». В марте 1855 года он писал в частном письме: «Смерть Николая имеет для нас величайшее значение; сын может быть хуже отца, но все же должен быть иным, при нем не может продолжаться тот непрерывный, неумолимый гнет, какой был при его отце. Война для нас нежелательна ― ибо война пробуждает националистическое чувство. Позорный мир ― вот что поможет нашему делу в России»³⁰¹.

Эта его позиция уже тогда была поддержана польской эмиграцией. В апреле 1854 года один из членов ЦК Польского демократического общества публично выступил в защиту русского пораженца: «Именно потому, что мы нашли во мнениях и трудах А. Герцена достаточные доказательства его уважения к правам Польши, его любви к свободе и отвращения к посягательствам московитов в чужих странах и тому деспотизму, с каким они управляют в своей стране, мы основали с ним тесный международный союз, союз „независимой и демократической Польши“ и „демократической и свободной России“…»³⁰². Через восемь лет после кровавых сражений в Крыму Герцену снова нужен был позорный мир во имя торжества революции. Момент был выбран весьма удачно.

Положение России было сложным. Лучше всех это понимал император. 12 (24) апреля, накануне ответа на ноты держав, Александр II писал Константину Николаевичу: «…но минута такова, что честь наша не позволяет нам уступить, и мы должны скорее все лечь за наше правое дело, чем согласиться на те унизительные условия или даже требования, которые могут быть нам предложены. К несчастью, несмотря на все наши усилия, Кронштадт будет почти в беззащитном положении благодаря броненосному флоту неприятеля, к устройству которого мы только начинаем приступать. Во всем этом меня всего более пугают огромные денежные расходы, которые еще более расстроят наши финансы, находящиеся в весьма неудовлетворительном положении»³⁰³.

Положение действительно было сложным, и это понимали многие. И все же в России настроения были совсем иными, чем ожидал Герцен. При этом следует отметить, что польский вопрос поначалу не вызвал резкой реакции общества. То есть собственно к Польше оно было настроено скорее позитивно, но все изменилось, когда речь пошла о польских претензиях на границы 1772 года. Даже весьма либеральный журнал «Современник» констатировал: «По мере развития польского вопроса или, точнее сказать, по мере увеличения участия в нем европейских держав естественно стало увеличиваться внимание к этому вопросу русского общества; с недавнего времени русский патриотизм со всех сторон спешит заявить о себе по польскому делу, и события в этом роде так быстро идут одно за другим, что то, что еще вчера поглощало внимание общества, сегодня отодвинуто на задний план»³⁰⁴. В Европе этого явно не поняли. «Один из государственных людей Франции выразился недавно, – писал Катков, – что, судя по равнодушию, какое русские оказывают к польскому вопросу, надобно полагать, что у них нет того патриотического чувства, которое так сильно развито во Франции, в Англии, в Германии и т. д., и что „русские – народ выродившийся, у которого нет будущности“. Прошло несколько недель с тех пор, как эти слова были произнесены, и вся Европа могла убедиться, как мало в них истины»³⁰⁵.

Тем не менее многим казалось, что расчеты на вторжение Запада и на капитуляцию Петербурга вовсе не строились на песке. Франция была настроена весьма решительно. Что касается Англии, то Лондон не хотел серьезных осложнений из-за Польши. Во всяком случае, со своим непосредственным участием. «Конечно, он не хотел войны с Россией, – писал о Джоне Росселе в начале 1864 года Солсбери. – Но если он смог бы запугать Россию угрозами и так заставить ее принять английские требования, то для этого легко можно было потратить несколько энергичных предложений»³⁰⁶. Время для шантажа Петербурга было выбрано весьма удачно. Внешнеполитическое положение России действительно было сложным³⁰⁷.

17–18 июня 1863 года союзники по «Крымской системе» вновь выступили с нотами, содержавшими предложения о перемирии с поляками. Предварительная программа яснее всего была изложена Росселем и включала следующие требования: 1) полная и общая амнистия; 2) национальное представительство, участвующее в законодательстве страны и располагающее средствами действительного контроля; 3) назначение поляков на государственные должности для создания национальной администрации, пользующейся доверием страны; 4) полная и неограниченная свобода совести и отмена всех стеснений в отправлении католического культа; 5) исключительное употребление польского языка как официального в управлении, в органах юстиции и при преподавании; 6) введение упорядоченной и узаконенной системы рекрутского набора. Шесть пунктов должны были стать основой перемирия и базисом для конференции восьми держав по польскому вопросу в Вене³⁰⁸.

Принятие этих требований и их реализация на практике имели бы единственным следствием отторжение Польши от Российской империи. Польский эмигрантский центр во Франции даже выступил с планом создания будущего государства за счет не только русской Польши, но и австрийской Галиции. Поддерживавших поляков австрийцев предполагалось компенсировать, предоставив им в обмен право на присоединение Дунайских Княжеств. Естественно, что согласием Вены и уж тем более Бухареста в политическом центре польской эмиграции во Франции – отеле «Ламберт» – никто не интересовался – ведь план был одобрен Наполеоном III³⁰⁹. Впрочем, Париж явно торопил события. Александр II не собирался идти на уступки. На заседании собранного для обсуждения вопроса о Польше совета император заявил: «Семь лет назад за этим столом я совершил один поступок, который могу определить, так как я его совершил: я подписал Парижский договор, и это было трусостью»³¹⁰. Изумление собравшихся было велико, но реакция на него у обычно весьма спокойного и мягкого императора была весьма энергичной: он ударил по столу рукой и повторил: «Это было трусостью, и я этого больше не сделаю»³¹¹.

Князь А. М. Горчаков в депеше от 1 (13) июля 1863 года категорически отверг англо-франко-австрийские требования, указав на то, что с 1831 года Россия владеет Польшей не на основании положений 1815 года, а по праву завоевания, и, следовательно, претензии к Петербургу юридически не могут считаться обоснованными. Петербург был готов обсудить положение в русских, прусских и австрийских польских владениях вместе с Веной и Берлином³¹². Ноты были почти сразу же опубликованы и получили в России горячую поддержку общественности³¹³. «Наш ответ на их ноты, – отмечал 22 июля (3 августа) Тютчев, – был для держав неожиданным ударом, до того они в своей наглости мало ожидали встретить с нашей стороны серьезный отпор»³¹⁴.

Для того чтобы продемонстрировать Европе верность либеральным принципам управления народами Империи, Александр II предпринял поездку в Великое Княжество Финляндское. Она была необходима в том числе и для того, чтобы противостоять антирусской пропаганде, развернутой поляками в Швеции, и рассеять их надежды относительно возможных волнений в Княжестве. В ходе поездки было озвучено решение вновь открыть сейм, который не собирался со времени первого и единственного собрания в Борго в 1809 году³¹⁵. Результаты были более чем удовлетворительными.

«Кратковременным пребыванием в Финляндии остался я вполне доволен, – писал император своему брату в Варшаву 23 июля (4 августа). – Прием везде был радушный, и народ, кажется, доволен своею судьбою»³¹⁶. Это, разумеется, не означало отсутствия проблем – их хватало и здесь. Местное дворянство – шведы – было лояльно, но все же тяготело в культурном отношении к Скандинавии и притесняло финское большинство. Указом 18 (30) июля было признано равноправие финского и шведского языков, снят ряд ограничений, инициированных ранее шведской партией³¹⁷. 3 (15) сентября состоялось торжественное открытие императором сейма Финляндии в Гельсингфорсе. Церемония была весьма пышной³¹⁸. Она знаменовала верность Петербурга политике реформ в случае верности подданных престолу³¹⁹.

Ответ Франции прозвучал в начале августа – она возвращала себе «полную свободу суждений и действий». Это была официальная денонсация русско-французского согласия³²⁰. 11 августа Россель заявил, что ответ России «далек от удовлетворительного»³²¹, британская депеша в Петербург завершалась недвусмысленной угрозой: «Если Россия не сделает все, что зависит от нее, чтобы принять умеренные и примирительные взгляды трех держав, если она не встанет на путь, который открыт ей дружественными советами, она сделает себя ответственной за серьезные последствия, которые может вызвать продолжение волнений в Польше»³²². Русское правительство увеличило численность войск в Польше и Западном крае (Белоруссия, Литва, Правобережная Украина), провело земельную реформу, в результате которой местное крестьянство активно поддержало русские власти. В начале восстания в России существовала и примиренческая позиция, сторонники которой рассматривали конфликт как прискорбное столкновение двух славянских народов. Позиция Запада и наиболее радикально настроенной части восставших придала восстанию опасный характер политического и даже военного противостояния России и Европы.

«Если в восстановлении Польши, – писал Катков, – видят смерть России, то и всякая мера, которая прямо или косвенно будет поддерживать мысль об отдельном существовании Польши, будет мерою прямо или косвенно клонящеюся к пагубе России. Всякий совет в этом смысле будет советом врага»³²³. Ноты западных держав по польскому вопросу усилили эти настроения. Были ли они только эффектной демонстрацией или нет, современники не задумывались об этом. «Общество проснулось, – сообщали „Московские ведомости“, – подняло голову и громогласно, тысячами голосов, провозгласило, что оно встанет и будет крепко защищаться, когда придут грабить его дом и резать его детей»³²⁴.

Правительство готовилось к войне, причем весьма серьезно, понимая мрачные перспективы такого развития событий. Рассчитывать на союзника в Европе в случае войны Россия не могла. Конвенция Альвенслебена[10]10
  Названа по имени генерал-адъютанта прусского короля Густава фон Альвенслебна. Заключена 27 января (8 февраля) 1863 года в Петербурге между Россией и Пруссией. По ее условиям в случае необходимости войскам обоих государств разрешался переход границы.


[Закрыть] не предусматривала поддержку Пруссии в случае нападения на Россию третьего государства. 17 июня 1863 года король Вильгельм I твердо обещал Александру II в случае нападения на Россию Франции свой благожелательный нейтралитет и воздействие на государства Германии и Австрию для того, склонить их «к соглашению, имеющему целью соблюдение благожелательного нейтралитета»³²⁵³²⁶.

Тесно связанный с Францией Обручев, конечно, следил за ростом русофобии во французской печати³²⁷. Интересна оценка этих настроений, данная другим внимательным наблюдателем, также имевшим репутацию «красного», Н. А. Милютиным. В своем письме брату из Парижа он писал: «Общественное мнение Европы нам враждебно, это факт; порывы его смутны, неясны, в практическом отношении большею частью нелепы; но они все (надо сознаться) направлены против абсолютизма. Тут важную, если не самую главную роль играет опасение той несокрушимой силы, которую может в более или менее отдаленной будущности представить Россия, обновленная, покойная, богатая и послушная одному (выделено Н. А. Милютиным. – О. А.) направлению. Все, что может рисовать наше патриотическое воображение в минуту самого восторженного своего настроения, все это мерещится и Европе в виде страшного призрака. Чем более живу здесь, тем более в этом убеждаюсь»³²⁸. Резко отрицательно относились к восставшим и к тем, кто их поддерживал, старшие коллеги Обручева, вообще отличавшиеся независимостью в суждениях (Милютин, Тотлебен, Леер). Э. И. Тотлебен, например, после 1863 года приобрел крайне негативный взгляд на поддержавшую поляков Францию³²⁹.

Сложными были и настроения русского общества. 13 (25) января 1863 года император выступил в Михайловском Манеже в Петербурге перед л. – гв. Измайловским полком, сообщив его офицерам и солдатам о случившемся. Александр II особо отметил: «Но и после сих новых злодейств я не хочу обвинять в том весь народ польский, но вижу во всех этих грустных событиях работу революционной партии, стремящейся повсюду к ниспровержению законного порядка. Мне известно, что партия эта рассчитывает и на изменников в рядах наших; но они не поколеблют веру мою в преданность своему долгу верной и славной моей армии»³³⁰. Призыв императора не обвинять польский народ был услышан русской прессой. Впрочем, она и без того была шокирована произошедшим и поначалу только удивлялась произошедшему, непонятно зачем убеждая своих читателей в том, что никогда не выступала против поляков.

«Проверяя наши народные чувства, – отмечали „Отечественные записки“, – мы можем смело сказать, что в душе великорусса нет ненависти к полякам»³³¹. Впрочем, это отнюдь не означало готовности к всепрощению и беззубости. Назревала перемена настроений общества. В первой статье о мятеже М. Н. Катков пророчески предупреждал: «Итак, кровь опять льется в семейном споре двух братских племен, соединенных под одним скипетром. Наши войска, отдельно расположенные, были повсюду в Царстве атакованы. Их пытались сперва совратить с пути долга, побудить к нарушению присяги; но эти попытки не удались, несмотря на уверение наших заграничных патриотов, и теперь русских солдат убивают в домах, поодиночке. Это безумие объясняется лишь совершенным неведением относительно расположения умов в России. Если бы польские демагоги знали чувствования русского народа, они не дерзнули бы умерщвлять наших солдат, исполнявших свой долг; они не навлекли бы на свою страну неизбежных последствий злодейского пролития братской крови. Польская агитация была в России причиной многих несчастий; она может и у нас считать свои жертвы. Всюду старалась она сеять бессмысленное и бесцельное раздражение и искажать народное чувство. Теперешний взрыв будет иметь для нас последствия грозы, очищающей атмосферу»³³².