Текст книги "Генерал-адъютант Николай Николаевич Обручев (1830–1904). Портрет на фоне эпохи"

Однако позиция Запада и наиболее радикально настроенной части восставших придала восстанию опасный характер политического и даже военного противостояния России и Европы. Ноты западных держав по польскому вопросу усилили эти настроения. Были ли они только эффектной демонстрацией или нет, современники не задумывались об этом. Они готовились к войне, причем весьма серьезно, понимая мрачные перспективы такого развития событий. Милютин писал, что война с коалицией европейских держав «…в эту эпоху была бы нам гибельна. Военные наши силы не были готовы к войне, по всем частям только начаты были преобразования и разрабатывалась новая организация армии»³³³.

Два русских клипера, которых восстание застало в Англии по пути в Атлантику и Тихий океан, были возвращены на Балтику. Крупнейший фрегат Средиземноморской эскадры – «Генерал-адмирал» – был также направлен в Кронштадт, второй переведен в Пирей. Четыре корвета и два клипера Тихоокеанской эскадры стягивались к Нагасаки³³⁴. В январе 1863 года на Балтике была заложена блиндированная батарея, в июне – башенные броненосные лодки, ускорены работы по переделке деревянного фрегата в броненосный³³⁵. В первой половине 1864 года было построено 11 однобашенных мониторов (получивших позже название башенных лодок)³³⁶. Строившаяся в Англии броненосная батарея «Первенец», которую спустили на воду в мае 1863 года, несмотря на то, что не была завершена установка броневых плит, в августе была переведена в Россию³³⁷. 5 (17) августа, сопровождаемая винтовыми фрегатами «Генерал-адмирал» и «Олег», она пришла на рейд Кронштадта³³⁸. На случай войны были подготовлены к обороне приморские крепости, срочно укреплялись Кронштадт и Керчь. На 1863 год на строительство в Кронштадской крепости было выделено 2 млн 100 тыс. рублей³³⁹. Даже в устье Невы строилась резервная линия обороны, состоявшая из батарей тяжелой артиллерии³⁴⁰.

В начале 1863 года под знаменами русской армии находилось 818 105 чел., а через год – уже 1 076 124 чел.³⁴¹ За первые полгода Военное министерство увеличило численность войск в Европейской России на 167 тыс. чел., и она достигла (не считая Кавказа) 690 тыс. чел. при 1026 ор., из них в Варшавском, Виленском и Киевском округах – 342 тыс. при 410 ор.³⁴² В августе численность войск в трех последних округах достигла 405 тыс., при 442 ор.³⁴³ Боеготовность войск была низкой – опасность в случае столкновения с бывшими противниками по Крымской войне потерпеть поражение была реальной. Не хватало резервов, материального обеспечения. Опасаясь столкнуться опять с ситуацией, в которой размещение заказов на оружие из заграницы станет невозможным, Военное министерство приняло решение о расширении собственной базы производства орудий – в 1863 году было решено, что существующей в Петербурге небольшой пушечной мастерской будет недостаточно для нужд армии – она была расширена до завода, еще один завод – в будущем знаменитый Обуховский – был заложен под Петербургом, и, кроме того, на Каме близ Перми были заложены сталепушечный и чугунопушечный заводы³⁴⁴.

Однако эти меры не могли обеспечить быстрый, краткосрочный эффект. Тем временем многие части уже формировались или планировались³⁴⁵. Тяжелым было и финансовое положение страны. После окончания Крымской войны русское правительство почти в два раза сократило военные расходы и с 1859 года стабилизировало их, не допуская резкого роста. В 1859 году они составили 106,692 млн руб., в 1860-м – 106,654 млн руб., в 1861-м – 115,965 млн руб., в 1862-м – 111,697 млн руб. Однако польское восстание заставило Александра II отказаться от этой политики. В 1863 году военные расходы достигли 115,577 млн руб., в 1864 году – 152,577 млн руб. (цифры даются без учета экстраординарных расходов). В 1863 году военные расходы составили 37,8 % всех государственных расходов империи, в 1864 году – 34,97 %³⁴⁶. Увеличение военных расходов вызвало резкое ухудшение финансового положения России: если в 1862 году дефицит государственного бюджета составил 34,85 млн рублей, то в 1863 году – 123 016 790 рублей (считая 79,442 млн рублей, потраченных сверх первоначальной росписи расходов на 1863 год, из которых 39 110 676 рублей было потрачено: 36 440 352 руб. – на нужды армии, 5 557 522 рублей – на нужды флота и 7 112 801 руб. – по другим ведомствам и министерствам)³⁴⁷.

Принять в такой обстановке сторону Герцена (сочувствовавшего восставшим) для офицера означало только одно: стать нарушителем присяги. Уйти в отпуск, когда призываются резервисты и страна готовится к отражению нападения на нее, – это было бы похоже на дезертирство. Отмечу, что пропаганда пораженческих настроений и в более поздний период была мало популярной в сфере кадровых офицеров.

У проблемы отношения к восстанию 1863 года есть еще один аспект. С точки зрения гражданской юриспруденции поляки были мятежниками, но в условиях военных правовых норм, регулировавших формы партизанской войны и методы борьбы с ней, больше всего раздражала партизанская тактика инсургентов, которая для офицеров почти граничила с бандитизмом. Не зря восстание 1830–1831 годов, которое было обычной войной полевых армий и осады крепостей, не вызвало такого ежедневного взаимного озлобления. Норма партизанской³⁴⁸ войны – беспощадность, отсутствие четкого деления на тыл и фронт, на комбатантов и некомбатантов, то есть война вне законов и традиций – еще не стала привычной для военных. Иначе говоря, борьба повстанцев приобрела формы, законность которых для современников-военных носила сомнительный характер. Неудивительно, что «войска были крайне озлоблены на мятежников за их бесчеловечные жестокости, которые они совершали над местными жителями и над попавшими в их руки русскими солдатами и офицерами», – вспоминал Д. А. Милютин³⁴⁹.

У той части российского общества, которая порицала поляков, был заметен подъем патриотических настроений. Д. А. Милютин вспоминал: «Вооруженный мятеж поляков и дипломатическое вмешательство Европы, столь прискорбные сами по себе, имели, однако же, и свою полезную сторону для России. Они произвели благоприятный перелом в настроении умов в среде наших образованных слоев; открыли глаза той части нашей интеллигенции, которая в течение двух предшествующих лет легкомысленно поддавалась в сети польской интриги»³⁵⁰. Даже иностранцы были поражены силой патриотического единомыслия русских.

Английский посол лорд Нэпир писал графу Росселю: «В случае вмешательства или угроз со стороны иностранных держав воодушевление будет чрезвычайно сильное. Все национальные и религиозные страсти русского народа затронуты польским вопросом. Рекруты спешат стать в ряды войска с небывалым рвением, твердо уверенные в неизбежности войны за веру»³⁵¹. Итак, отрицательное отношение к событиям 1863 года в Царстве Польском и Виленском генерал-губернаторстве для офицера можно назвать правилом³⁵².

Истоки одного мифа и реалии

С поведением Н. Н. Обручева в 1863 году связана легенда, сторонники которой ссылаются на дневник ген. М. А. Газенкампфа.

Великий князь Николай Николаевич (старший), командующий Дунайской армией, крайне негативно относился к Н. Н. Обручеву (и не только к нему) и в 1876-м, 1877 годах, когда предлагалась кандидатура Обручева на пост начальника штаба армии (в Ливадии в 1876 году), начальника штаба Дунайского отряда (по предложению цесаревича в декабре 1877 года), категорически воспротивился этому. Газенкампф так описывает аргументацию великого князя: «Когда, в 1863 году, был объявлен поход 2-й гвардейской пехотной дивизии, то Обручев сложил с себя звание начальника штаба этой дивизии, открыто заявив, что не желает участвовать в братоубийственной войне, и перешел в главный штаб, на должность управляющего делами Военно-Ученого комитета. Хотя с тех пор много воды утекло и Обручев давно бросил свой ярый либерализм, но великий князь ни простить, ни забыть этого не может. Он сам рассказывал мне (то есть Газенкампфу. – О. А.) эту историю, о которой я, будучи в 1863 году молодым офицером, и не подозревал (выделено мной. – О. А.)»³⁵³. И не случайно!

2-я гвардейская дивизия была передислоцирована в Виленский край в феврале 1863 года. В Военном министерстве тогда разрабатывалось положение о Военно-окружном управлении и проектировалось деление страны на военные округа. Этим занимались две редакционные комиссии, одна – под руководством дежурного генерала гр. Ф. Л. фон Гейдена – для разработки положения о Военно-Окружном штабе и войсковом управлении, вторая – под руководством тайн. сов. Ф. Г. Устрялова – по административным и хозяйственным вопросам³⁵⁴. Именно в феврале 1863 года «в состав первой (комиссии. – О. А.) были назначены (выделено мной. – О. А.): вице-директор Инспекторского Департамента, генерал Свиты гр. Сиверс (Евгений Егорович), состоявший при Военном министерстве действ. ст. совет. Штанге, полковники: Масониус, Якимович, Обручев и Аничков»³⁵⁵.

Таким образом, Обручев не оставлял своего поста, а был переведен Милютиным в комиссию, работавшую под его общим руководством над вопросом, который Военный министр считал важнейшим. Работой Гейдена, Обручева, Якимовича в первой комиссии Д. А. Милютин был удовлетворен в высшей степени³⁵⁶. Мне представляется, что такой строгий ко всякому проявлению пропольских симпатий человек, как Милютин, не мог мириться с присутствием в своем окружении офицера, позволившего себе поступок, описанный 15 годами позже Николаем Николаевичем (старшим).

25 декабря 1877 года великий князь повторил свои обвинения Обручева в телеграмме на имя Александра П, правда, в несколько измененной форме: «будучи начальником штаба 2-й гвардейской дивизии, демонстративно отчислился от должности, не желая идти на „братоубийственную войну“ русских с поляками»³⁵⁷. Между тем Обручев не находился вне службы с 1862-го по 1866 год ни дня³⁵⁸, и в его послужном списке подтверждается, что 6 февраля 1863 года «по воле начальства переведен в Генеральный штаб, с оставлением профессором Николаевской академии Генерального штаба»³⁵⁹. Кроме того, в 1863 году Обручев действительно стал членом Совещательного комитета ГУГШ и его делопроизводителем 1 декабря 1863 года³⁶⁰, а само Главное управление Генерального штаба было основано приказом № 349 Военного министра от 16 октября 1863 года, когда 2-я гвардейская пехотная дивизия уже возвращалась в Петербург, а работа в комиссии гр. фон Гейдена была закончена.

Очевидно, Милютин обратил внимание на Н. Н. Обручева, чем и объясняется декабрьское назначение последнего. В деле о переводе Обручева в Генеральный штаб нет никаких ссылок на «демонстративное отчисление от должности» – Обручев был проведен высочайшим приказом от 6 февраля 1863 года³⁶¹, что вызвало некоторую задержку в пересылке документов – в Департамент генерального штаба они пришли уже из Вильно, 25 февраля 1863 года³⁶².

Таким образом, версия поведения Обручева во время Польского восстания, данная Газенкампфом или Николаем Николаевичем (старшим), не подтверждается – в 1863 году он не совершал поступков, граничащих с дезертирством и нарушением присяги. Уже в 1864 году Обручев предупреждал о необходимости впредь быть лучше готовым к отражению в Польше и прилегающих к ней районах юго-восточной Европы враждебных России настроений³⁶³. Период увлечения либеральными настроениями, условным началом которого для Обручева был радостный тост в день смерти Николая I, завершился во время польского восстания 1863 году.

Этим и объясняется относительно нормальное продолжение карьеры Обручева. К 1865 году средний возраст полковника русской армии составил 43,87 года, в гвардейской пехоте – 36,2 года³⁶⁴. Полковник с 1859 года, Обручев не мог пожаловаться на несправедливость командования к себе. В 1864 году он испросил отпуск за границу на летнее каникулярное время – врачи рекомендовали ему Киссингенские минеральные воды и морское купание для поправления здоровья³⁶⁵. Начальник академии ген.-л. А. Н. Леонтьев поддержал просьбу Обручева, но предложил объединить этот отпуск с командировкой и поручить Николаю Николаевичу собрать сведения: 1) об аппликационной школе французского генерального штаба; 2) об устройстве геодезических работ во Франции и вообще полезные для военной статистики данные; 3) встретиться с бароном Жомини и поговорить с ним о проекте нового устава Академии, ознакомить его с проектом нового Устава Академии, ознакомить с последними изменениями в ней, с отчетом Конференции; 4) собрать для библиотеки Академии некоторые новые книги³⁶⁶.

Предложение Леонтьева было принято и Обручевым, и штабом Военно-учебных заведений. В июне – октябре 1864 года Обручев находился за границей, а по возвращении им был представлен рапорт-отчет на имя Леонтьева. Безусловно, наиболее интересным для Обручева была работа в аппликационной школе и встреча с основателем службы Генерального штаба и академии ГШ в России – генералом от инфантерии бароном Генрихом Жомини.

86-летний генерал-адъютант живо интересовался судьбой своего детища, встретив молодого полковника вопросом: «Наша Академия действительно ли академия, а не простая школа?»³⁶⁷. Он подтвердил свое всегдашнее мнение, что Николаевская академия должна существовать как военный университет, как центр военной науки и распространения военного образования на всю армию, – мнение, которого постоянно придерживался и Обручев. Что же касается аппликационной шкалы, то выводы Николая Николаевича были полностью повторены в отчете Конференции Академии за 1864 года: «…желая придать занятиям офицеров более практическое направление, Конференция признала полезным иметь в виду самые подробные и обстоятельные сведения о французской Аппликационной школе, которая отличается утилитарным направлением. С этой целью, воспользовавшись поездкою полковника Обручева за границу, Конференция поручила ему возможно ближе ознакомиться с существующими положениями для аппликационной школы, с ее курсами и программами»³⁶⁸.

Обручев отметил, что «при преподавании наук во Французской Аппликационной школе все учение непосредственно направлено к тому, чтобы ознакомить молодых людей с приложением своих знаний к делу: выучить их действовать, работать. Но вместе с тем научные сведения, сообщаемые в школе, весьма поверхностны и отрывочны»³⁶⁹. Из этого и Обручев, и Конференция Академии делали вывод, полностью совпадающий с представлениями Жомини, – наша Академия функционирует прежде всего как научное заведение, и в таком качестве она остается несравненно полезнее своего французского аналога. Примерно на таких же принципах, как и в России, была создана Академия генерального штаба в Берлине. Принципы эти были просты: «Кто еще в мирное время (выделено мной. – О. А.) не позаботился изучить все вероятные театры войны и своих возможных противников, кто не следил внимательно и подробно за тем, что делается у соседей, кто не усвоил себе сложную технику ведения войск на театре войны и в бою, – тому уже некогда научиться этому в военное время, приходится действовать наудачу, а игра на „авось“ в наше время имеет слишком мало шансов на успех»³⁷⁰.

Справедливость превосходства военной науки над военной дидактикой была доказана при их непосредственном боевом поединке на полях сражений 1866-го и 1870–1871 годов. Однако в Пруссии Академия генерального штаба принесла весьма ощутимую пользу Германии, прежде всего благодаря существованию Большого Генерального штаба, созданного Мольтке-старшим. В России по ряду причин в шестидесятые годы XIX века шел поиск форм организации подобной службы, приведший к созданию Военно-Ученого комитета (ВУК), в котором и продолжил службу Николай Николаевич Обручев.

Глава II

К проблеме Генерального штаба. – Положение дел в России. – На службе в Главном штабе

К проблеме Генерального штаба

Двенадцать лет с 1863-го по 1875 год представляют собой период исключительной важности для Обручева и для русской армии. Это было время изменений в организации, подготовке, наконец, философии войны в ведущих армиях мира, совпадавшее с периодом реформ Вооруженных сил России. В своей фундаментальной работе «Военные реформы 1860–1870 годов в России» П. А. Зайончковский детально рассмотрел споры по вопросу о выборе путей развития реформы в системе комплектования, вооружения армии, военном образовании, а также процесс реализации этих изменений. Определенным недостатком этой замечательной во всех отношениях работы является ее «милютиноцентричность». Основным источником Зайончковского были документы Д. А. Милютина – воспоминания и ежегодные отчеты, что иногда ставит под вопрос некоторые выводы, сделанные историком.

Господство школы П. А. Зайончковского в советской и постсоветской историографии, заслуженный авторитет этого выдающегося историка, – все это на долгое время приостановило объективное изучение военных реформ правления императора Александра II. Некоторыми характерными особенностями наследия Зайончковского был отрыв милютинских преобразований от их предыстории в николаевском правлении, как и явная политизация противопоставления «благотворных» либеральных преобразований их «отсталым» критикам, которых для убедительности часто зачисляли в ретрограды или даже в крепостники. Весьма условным можно назвать и общую положительную оценку результатов проверки реформ армии в деле – на полях сражений русско-турецкой войны 1877–1878 годов³⁷¹. Из поля внимания школы Зайончковского по вполне понятной причине выпала и история высшего военного управления. Ведь Милютин не был сторонником создания независимого Генерального штаба. Последнюю проблему стоит признать сложной, а историю ее – очень запутанной.

Российская система управления, в том числе и военного, была недостаточно дифференцирована и структурирована. Даже жесткая централизация порой сочеталась со слабой институциональной иерархией органов управления. Отсутствовал юридически оформленный институт и механизм принятия решений. В этой обстановке борьба взглядов превращалась в соперничество личностей, а не концепций, немало вредившее общему делу. Основные противники России в Европе ко второй половине XIX века уже перешли к этапу формирования индустриального общества. С Великими реформами этот этап открывала для себя и Россия. Задачи управления, организации, планирования резко усложнялись. Решение этих задач требовало создания хорошо организованной бюрократии. В военном деле эта организация, на мой взгляд, соответствует делению военного ведомства на орган военного администрирования и орган военного планирования, боевой подготовки и боевого руководства войск – Генеральный штаб.

1863–1875 годы Обручев провел на службе в Совещательном и Военно-Ученом комитетах Главного штаба, которые представляли собой особую стадию в истории становления русского Генерального штаба. Сходные процессы происходили во всех основных европейских армиях. Но, прежде чем обратиться к деятельности Обручева в Военно-Ученом комитете (далее ВУК), считаю необходимым остановиться на проблеме истории создания такого института, как Генеральный штаб.

Армии, основанные на профессиональном принципе, в том числе и русская армия, не нуждались в сложном механизме предварительного планирования войны и управления боевыми действиями, по причине малочисленности войск, задействованных на поле боя. Полевая армия в 100–120 тысяч человек была скорее исключением, чем правилом, аномалией этого периода (я исключаю азиатские армии, имевшие другой принцип комплектования). Одной из самых сильных армий ХVI века в Европе была армия Карла VI, с которой он осаждал крепость Мец. Ее численность достигала 100 тыс. чел. Иногда такой же величины достигала французская армия, например при Людовике ХIV. Правда, значительная часть таких гигантов, потрясавших воображение современников, распределялась по гарнизонам. В поле выводились не столь многочисленные подразделения, да и те часто действовали раздельно. В Семилетнюю войну полевые армии не превышали численности в 60–70 тыс. чел.³⁷²

Французская революция привнесла изменения в старый принцип комплектования. Клаузевиц, живой свидетель этих изменений, писал: «В Средние века военная мощь была в руках дворянства и аристократии; за последние столетия она стала собственностью монархов, базирующейся на их финансовой и административной системе; в новейшее время она стала показателем всей национальной мощи»³⁷³. Численность французской армии к концу XVIII – началу XIX века многократно возросла. Одним из первых актов революционного правительства был декрет о пополнении армии только добровольцами (1789). Однако в 1792 году было собрано только 83 тыс. волонтеров. Войны с коалициями, окружавшими Францию, покончили с прекраснодушным подходом к делу обороны страны и уж тем более к делу ее агрессии. В 1793 году был объявлен рекрутский набор на 300 тыс. чел., а потом массовая мобилизация (Levйe en masse) всех граждан, годных к несению воинской службы, в возрасте от 18 до 25 лет. К 1794 году французская армия достигла невиданной в то время цифры в 750 тыс. чел.! В 1798 году под названием конскрипции во Франции фактически была введена всеобщая воинская повинность. С 1792-го по 1815 год на службу было призвано 4 400 000 чел. (!), причем в течение 14,5 месяцев в 1812–1813 годах было призвано 1 237 000 чел.³⁷⁴

Соседние страны, пострадавшие от французской агрессии, вынуждены были частично заимствовать принцип организации противника (в частности, Пруссия, в меньшей степени – Австрия) или наращивать численность армии более привычным путем (Россия). Армия в 100–150 тысяч человек становится теперь правилом. Управление войсками значительно усложнилось. Генеральный штаб наполеоновской армии развивался под спудом личности своего императора: «Наполеон относился к генеральному штабу не особенно дружелюбно, хотя и любил своего начальника штаба Бертье, одного из представителей старого генерального штаба. Остановив наше внимание на Бертье, мы сможем уяснить, что требовалось Наполеоном от генерального штаба. Бертье был, в сущности, не кем иным, как начальником связи у Наполеона, но отнюдь не начальником штаба, ни даже начальником оперативного управления»³⁷⁵. Тем не менее Наполеон оказался не в состоянии справиться с управлением армии в одиночку ни под Лейпцигом, где «битва народов» фактически распалась на ряд самостоятельных сражений, ни под Ватерлоо, где отсутствие маршала Луи Бертье привело к известным последствиям.

Наполеон ценил Генеральный штаб как службу по поручениям. «Однако с ростом армии росло значение штабной службы, но до самой смерти маленького капрала оно не выкристаллизовалось еще в службу генерального штаба»³⁷⁶. Штаб, укомплектованный специалистами по управлению координации действиями частей войск, становился необходимым элементом организации армии. Идя по пути наращивания количественных показателей: количества штыков, сабель, унифицируя и наращивая артиллерию (вспомним высказывание Наполеона: «войну выигрывают большие батальоны»), современники столкнулись с ситуацией, когда успех обеспечивали уже не количественные, а качественные показатели.

Превосходство в организации управления в войне XIX века становится более важным, чем численное превосходство. Прежде всего это превосходство проявилось в войнах за объединение Германии. Если первая из них – война Германского союза против Дании – не была отмечена чем-то особо интересным, если, конечно, не считать того, что маленькое королевство в 1864 году почти четыре месяца оказывало сопротивление армиям двух великих держав – Австрии и Пруссии, на стороне которых выступили контингенты из Саксонии и Ганновера³⁷⁷, то последовавшая за ней война Пруссии с Австрией и ее союзниками представляла собой уже совсем другое зрелище. Это был поединок, в котором организация явно превосходила по важности фактор численности.

Армия и флот Пруссии в 1866 году составили 253 батальона, 200 эскадронов, 144 батарей с 864 орудиями. Вместе с ландвером 1-го и 2-го призыва, запасными войсками в состав армии вошло 557 765 чел. Во время войны с Австрией численность действующей армии Пруссии составила 323 400 нижних чинов, 8400 офицеров и 26 600 нестроевых³⁷⁸. Прусский Генеральный штаб и Военное министерство сумели гораздо быстрее провести мобилизацию, эффективно используя систему железных дорог (первый такой опыт был получен в мае 1850 года). За 25 дней на границах Саксонии и Баварии было сосредоточено 285 тыс. чел., 48 тыс. чел. было отправлено против южно-германских государств³⁷⁹.

В 1865 году австрийская армия по мирным штатам насчитывала 374 371 чел., в случае войны по планам, существовавшим в основном на бумаге, предполагалось ее увеличение до 729 915 чел.³⁸⁰ В результате огромных усилий с 1859-го по 1866 год Вена смогла довести реальную численность своей армии при мобилизации до 528 тыс. чел., из которых 400 тыс. могли быть выделены в две полевые армии. В Богемию, где должна была решиться судьба Германии, австрийцы смогли выделить семь армейских корпусов и пять кавалерийских дивизий – 238 тыс. чел., при этом на 45-й день мобилизации сосредоточить удалось лишь 200 тыс. чел. Только с помощью 23 тыс. саксонцев, отступивших на территорию Австрии, фельдмаршал Людвиг-Август фон Бенедек смог достичь численного паритета с пруссаками³⁸¹.

На бумаге Вена могла рассчитывать на помощь членов Германского союза. Самое сильное из средних государств – Бавария – могло выставить до 200 тыс. чел. при 272 орудиях. Армия Вюртемберга в военное время насчитывала до 60 тыс. чел.³⁸² Однако средние и малые государства практически ничего не успели сделать. В кратчайший срок пруссаки заняли территории Ганновера, Саксонии, Кургессена и Нассау³⁸³. Франц-Иосиф явно недооценивал военное образование и противился созданию Генерального штаба. «Качество моей армии, – говорил он, – зависит не от обученных офицеров, а от храбрых и благородных людей»³⁸⁴. 17 июня Пруссия объявила войну Австрии. Поначалу австрийцы были уверены в успехе. Командование не скрывало своего презрения к пруссакам и было уверено в близости своей будущей победы. Общественное мнение также ждало быстрых и решительных успехов³⁸⁵. Офицеры приказывали солдатам надевать шинели, чтобы не испачкать белые мундиры перед скорым торжественным вступлением в Берлин³⁸⁶.

Вскоре австрийцам пришлось расплачиваться за высокомерие, недооценку противника и ставку на храбрость и благородство в противовес образованию. Уже 3 июля 1866 года 221 тыс. пруссаков при 770 орудиях разгромили под Кенигрецем (совр. Садова, Чехия) 271-тысячную австрийскую армию, имевшую 792 орудия. Союзники потеряли 1368 офицеров и 42 945 нижних чинов, из них 22 173 пленными. Пруссаки захватили 187 орудий (из них 50 в последний момент сражения), потеряв 359 офицеров и 8794 солдата³⁸⁷. На последнем этапе сражения Бенедек не справился с организацией отхода армии. Захватив господствующие высоты над долиной, по которой отступали австрийцы, пруссаки подвергли их интенсивному обстрелу. Началась паника, войска отходили в полном беспорядке. Поля были заполнены трупами в белых австрийских мундирах, пехота бежала к Эльбе, и здесь неминуемо произошла бы трагедия, если бы Бенедек не озаботился строительством в своем тылу семи дополнительных мостов³⁸⁸.

«Многие полагают, – гласило обозрение органа русского Военного министерства, – что главная причина всех вообще неудач австрийцев на северном театре войны заключается в превосходстве вооружения пруссаков, именно в их игольчатых ружьях. Отчасти это справедливо, но только отчасти: пруссакам доставляет победу не одно только превосходство их вооружения, но – что более важно – превосходство их нравственных сил и распорядительность их начальников»³⁸⁹.

В отличие от своего противника, в Пруссии хорошо понимали важность наличия в руководстве армии обученных и подготовленных офицеров. В результате им удалось почти полностью повторить свой успех под Лейтеном в 1757 году, описание которого генерал-фельдмаршалом графом Альфредом фон Шлиффеном полностью уместно и для Садовой: «В поспешности и суете получилась из этого страшно беспорядочная толпа, в которую беспрепятственно ворвались стройно и по команде тонкие линии пруссаков. Беспорядочная толпа изнемогала перед тонкими стройными линиями»³⁹⁰.

В еще больших масштабах превосходство организации Пруссии проявилось в 1870 году. Французский военный агент в Пруссии подполковник барон Эжен Стоффель неоднократно предупреждал Париж о том, насколько сильна прусская армия. В 1868 году он писал: «…состав прусского генерального штаба принесет Пруссии в ее будущей войне громадную пользу… Мое глубокое убеждение я выражаю в последний раз: будем остерегаться прусского генерального штаба (выделено автором. – О. А.)»³⁹¹. В том же году Берлин посетил принц Наполеон. После того, что он там увидел, и после разговоров со Стоффелем он заметил: «Нам нельзя более смеяться над Пруссией»³⁹². С точки зрения военного агента, этого вообще не стоило делать, и уж тем более после австро-прусской войны. Пруссия имела огромный резерв обученных солдат – по подсчетам Стоффеля, которые он регулярно присылал Военному министру, около 900 тыс. чел. «Как же мы будем бороться, – предупреждал он, – имея несколько сотен тысяч человек нашей армии против двойной, даже тройной армии, так прочно устроенной?»³⁹³

Перед франко-прусской войной обе стороны имели примерное равенство военных потенциалов, однако превосходство немцев в организации позволило им выставить в 1870 году 461 тыс. чел. против 267 тыс. французов. В феврале 1871 Франция выставила около 700 тыс. импровизированных войск, немцы же – 936 тыс. прекрасно подготовленных и экипированных бойцов под руководством лучшей военной системы Европы во главе с ее творцом – Мольтке-старшим³⁹⁴. Совершенно устаревшей была и боевая практика французов.

В 1866 году на вооружение французской армии была принята новая винтовка – системы Шаспо. В 1867 году началось перевооружение³⁹⁵. «Образец 1866 года» давал возможность прицельного выстрела на 1600 шагов. Прусская армия явно уступала французам в этом виде оружия. На вооружении стояло три образца игольчатого оружия – 1841 года (мушкетеры), 1862 года (фузилерные батальоны), 1865 года (фузилерные полки); драгуны и гусары имели на вооружении игольчатые штуцеры с дальностью стрельбы около 400 шагов³⁹⁶.

Прусский Генеральный штаб, после значительных потерь, понесенных в 1866 году от австрийской артиллерии, при полной поддержке правительства настоял на значительных заказах у Круппа, в результате которых прусская армия получила новые орудия, превосходившие вооружение потенциального противника по мощности, скорострельности и дальности стрельбы. Прусская система не исключала человеческих ошибок, но она обеспечивала их тщательное изучение и анализ, что позволяло сделать верные выводы и принять правильные решения. Политическая поддержка Бисмарка гарантировала материальное обеспечение этих решений³⁹⁷.