Текст книги "Защита доказательств в уголовном судопроизводстве. Монография"

– тем же образом делает попытку (воспользуемся военной терминологией)«перейти от защиты к нападению» в целях, в частности, нейтрализации допустимости, относимости и качества (достоверности) доказательств, сформированных в уголовном судопроизводстве, в исходе которого данное лицо заинтересовано.

Последняя мотивация ложных оговоров наиболее характерна для лиц, в отношении которых осуществляется уголовное преследование. Она влечет за собой либо оговор осуществляющих его сотрудников в незаконных методах ведения следствия, в том числе в принуждении к даче показаний, либо ложный оговор других лиц в совершении инкриминируемого доносчику преступления (об этой проблеме более подробно будет говориться далее).

Конечно же, в практике встречаются и более эксцентрические причины заведомо ложных заявлений о совершении преступления.

К примеру, 21 февраля 2004 г. в городе Воронеже неизвестными лицами (впоследствии установленными и осужденными) были нанесены смертельные ножевые ранения студенту одного из вузов, гражданину Республики Гвинея-Бисау.

Спустя три дня в 70 метрах от места его убийства студентке этого же вуза Борзовой были причинены ножевые ранения в области живота. Подоспевшим к ней прохожим она сказала, что на нее напал неизвестный ей афроамериканец.

– По очевидным причинам, – пишет следователь, расследовавший дело об убийстве, – «раскрытие этого преступления наряду с убийством иностранного студента стало первоначальной задачей».

В конечном счете было установлено, что, «желая попугать» своих родителей, запрещавших дочери встречаться с ее парнем, Борзова сама нанесла себе несколько ударов в живот купленным для того в этот день перочинным ножом. Гражданина другой страны как якобы напавшего на нее человека она назвала лишь потому, что за несколько мгновений до того ей навстречу с митинга, посвященного убийству гражданина Гвинеи-Бесау, прошел афроамериканец¹¹⁵.

Опасность этих посягательств на доказательственную информацию состоит не только в том, что заведомо ложный донос о совершенном преступлении «запускает» механизм уголовного преследования. В результате его не только отвлекаются усилия сотрудников правоохранительных органов (да и материальные средства) от неотложного реагирования на действительно имевшие место преступления. Значительно большая социальная опасность ложных доносов заключается в том, что они чаще всего влекут необходимость определенного принудительного воздействия на лиц, которые в ложном доносе оговариваются. Это как минимум обусловливает их привлечение к проверке поступившего доноса: получение от него объяснения (зачастую сопровождающегося принуждением к признанию в совершении преступления, о котором сообщено в ложном доносе). В ряде случаев эта проверка обусловливает необходимость назначения и производства в отношении такого лица судебной экспертизы и т. п. Очевидно, что еще более серьезные меры принуждения будет вынужден претерпевать оговариваемый, если по ложному доносу будет возбуждено уголовное дело.

Основным правовым средством предупреждения рассматриваемого вида посягательств на доказательственную информацию, а следовательно, защиты от них доказательственной информации и формируемых на их основе доказательств, служит предупреждение заявителя об ответственности за заведомо ложный донос.

«Заявитель, – указано в части 6 ст. 141 УПК, – предупреждается об уголовной ответственности за заведомо ложный донос в соответствии со статьей 306 Уголовного кодекса Российской Федерации, о чем в протоколе делается отметка, которая удостоверяется подписью заявителя».

Отсутствие такой отметки на заявлении о преступлении или в протоколе принятия устного о том заявления исключает возможность наступления уголовной ответственности по ст. 306 УК в случаях, когда в ходе доследственной проверки или предварительного расследования будет установлено, что такое заявление носило характер заведомо ложного доноса.

Действительно, как показывает изучение практики, такая отметка в настоящее время в названных документах обычно содержится.

Однако, как известно, есть донос, и есть – донос: одно дело, когда в заявлении содержится сообщение лишь о самом факте совершения преступления, другое – когда в его совершении, тем более в совершении тяжкого или особо тяжкого преступления, обвиняется конкретное лицо; третье, наконец, – когда такое обвинение соединяется с искусственным созданием соответствующей доказательственной информации (доказательств, по терминологии УК, на некорректность использования понятия которого законодателем в данном контексте нами выше обращено особое внимание).

Тем не менее ст. 141 УПК не обязывает должностное лицо, принимающее заявление о преступлении, разъяснять заявителю сущность диспозиций и санкций уголовно-правовой нормы, устанавливающей ответственность за ложный донос в целом и за его отдельные разновидности в частности¹¹⁶.

Нет сомнения, что данный пробел во многом нивелирует практическую эффективность применения данной меры защиты доказательственной информации и формируемых на ее основе доказательств. В этой связи мы предлагаем ч. 6 ст. 141 УПК изложить в следующей редакции:

«Заявитель предупреждается об уголовной ответственности за заведомо ложный донос в соответствии со статьей 306 Уголовного кодекса Российской Федерации; полное содержание данной статьи доводится до заявителя, о чем делается отметка, которая удостоверяется подписью заявителя».

Но имеется еще один аспект проблемы защиты доказательственной информации при принятии заявления о преступлении.

Мы имеем в виду следующее: как известно, уголовное преследование осуществляется в нескольких видах (порядках): публичного, частно-публичного и частного обвинения.

Часть 3 ст. 20 УПК указывает, что дела о перечисленных в ней преступлениях «считаются уголовными делами частно-публичного обвинения, возбуждаются не иначе как по заявлению потерпевшего или его законного представителя, но прекращению в связи с примирением потерпевшего с обвиняемым не подлежат, за исключением случаев, предусмотренных статьей 25 настоящего Кодекса».

В то же время именно на заявителей и пострадавших (потерпевших) по этой категории уголовных дел в дальнейшем оказывается наиболее массированное воздействие со стороны заинтересованных в исходе дела лиц (особенно по тем из них, которые связаны с сексуальным насилием) с целью «убеждения» их отказаться от сделанного заявления о совершенном преступлении. И нередко такое воздействие дает желаемый эффект; заявитель обращается с просьбой о прекращении уголовного преследования оговариваемого им лица по мотиву своего с ним примирения.

А потому для защиты доказательств, формируемых затем на основе уголовно-релевантной информации, получаемой на этой стадии уголовного судопроизводства, мы считаем рациональным дополнить ст. 141 УПК соответствующим положением примерно в следующей редакции:

«При принятии заявления о преступлении, уголовное преследование за которое осуществляется в частно-публичном порядке, заявителю одновременно разъясняется содержание части третьей статьи 20 настоящего Кодекса, что удостоверяется подписью заявителя».

Завершая рассмотрение этого вопроса, обратим внимание на следующее.

В ч. 2 ст. 148 УПК указано: «При вынесении постановления об отказе в возбуждении уголовного дела по результатам проверки сообщения о преступлении, связанного с подозрением в его совершении конкретного лица или лиц, руководитель следственного органа, следователь, орган дознания обязаны рассмотреть вопрос о возбуждении уголовного дела за заведомо ложный донос в отношении лица, заявившего или распространившего ложное сообщение о преступлении» (выделено нами. – Авт.).

Нам это положение представляется в высшей степени некорректным. Из него с логической неизбежностью следует, что, если лицо учиняет ложный донос о преступлении, не называя в нем конкретного человека (лиц), якобы его совершившего, он не подлежит за свои действия уголовной ответственности (!). По нашему убеждению, это в принципе неверно. И как это корреспондируется (и корреспондируется ли вообще) с ч. 1 ст. 306 УК?

Мы убеждены, что по любому факту заведомо ложного доноса о совершении преступления должен решаться вопрос об ответственности лица, его учинившего.

Поэтому мы полагаем, что выделенная нами оговорка («…связанного с подозрением в его совершении конкретного лица или лиц») либо должна быть исключена из ст. 148 УПК, либо – и это нам представляется более предпочтительным – составлять содержание отдельной части ст. 306 УК как квалифицированной разновидности заведомо ложного доноса.

Нет сомнений, что учинение заведомо ложного доноса присуще и подозреваемым/обвиняемым. И здесь возникает ряд проблем, связанных с допустимостью или, напротив, противоправностью такого поведения этих лиц, имеющих непосредственное отношение к проблеме защиты доказательств, и далеко неоднозначно разрешаемых в уголовно-правовой теории и судебной практике.

Очевидно, что если заведомо ложный донос подозреваемого, обвиняемого не связан с сущностью инкриминируемого лицу обвинения, не связан с предметом доказывания по уголовному делу, по которому лицо облечено одним из этих процессуальных статусов, он – «полноценный» субъект уголовной ответственности за совершение преступления, предусмотренного ст. 306 УК.

Однако нередко эти лица, как известно, заведомо ложно оговаривают в совершении преступления известных или неизвестных лиц, а своих соучастников – в более активной их роли в совершении преступления, чем это имело место в действительности.

И в этих случаях оценка с точки зрения качества (достоверности) формируемого на основе такового доноса доказательства в виде относимых сведений, содержащихся в показаниях данного лица (а потому отвечающего всем атрибутивным свойствам уголовно-процессуального доказательства) значительно более сложна, чем во многих других ситуациях уголовно-процессуального доказывания.

Это с логической необходимостью требует принятия соответствующих мер по защите формируемых на основе подобных оговоров доказательств, в том числе, как нам представляется, и путем решения вопроса о принципиальной правовой допустимости ложных доносов (оговоров), учиняемых подозреваемым/обвиняемым.

Широко, например, известна позиция Верховного Суда (еще РСФСР) по этому вопросу, выраженная в следующем постановлении его Президиума:

«По приговору Советского районного народного суда г. Омска от 8 февраля 1988 г., оставленному без изменения Омским областным судом, Симонов осужден по ч. 2 ст. 180 УК РСФСР за ложный донос о совершении преступления, соединенный с обвинением в тяжком преступлении.

Будучи привлеченным к уголовной ответственности за совершение автотранспортного преступления, Симонов с целью отомстить за неблагоприятный для него исход следствия следователю К. совершил заведомо ложный донос, обратившись с заявлением о том, что К. и другой следователь – Т. избили его, причинив сотрясение мозга. Для создания видимости достоверности заявления Симонов обращался в медицинские учреждения с жалобами на головную боль, головокружение и т. п. Тем самым он обвинил следователей в совершении тяжкого преступления, предусмотренного ч. 2 ст. 171 УК РСФСР (превышение служебных полномочий, сопровождавшееся насилием).

Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР 30 мая 1989 г. приговор и последующие судебные решения в отношении Симонова отменила и дело прекратила за отсутствием в его действиях состава преступления.

В обоснование такого решения Судебная коллегия сослалась на то, что Симонов совершил ложный донос с целью скомпрометировать следователя К. и тем самым поставить под сомнение результаты следствия по обвинению его в совершении преступления, предусмотренного ст. 211 УК РСФСР. Судебная коллегия, расценив названные действия Симонова в качестве метода защиты от предъявленного ему обвинения, указала, что он не может быть привлечен за них к уголовной ответственности, поскольку таковая для обвиняемого, подсудимого и осужденного уголовно-процессуальным законом не предусмотрена.

Президиум Верховного Суда РСФСР 11 апреля 1990 г. отменил это определение Судебной коллегии и оставил приговор в отношении Симонова в силе исходя из следующего.

Реализуя право на защиту, обвиняемый действительно вправе активно воздействовать на ход расследования и судебного разбирательства, предоставляя доказательства по поводу предъявленного обвинения с целью оправдать себя или смягчить ответственность. При этом обвиняемый не подлежит ответственности за заведомо ложные показания о любых обстоятельствах, имеющих значение для дела.

В том случае, когда обвиняемый дает заведомо ложные показания, касающиеся других лиц, заявляя, например, что преступление совершил не он, и указывает на другое лицо как на преступника или принижает свою роль в совершении преступления за счет соучастников, его действия следует рассматривать как допустимый метод защиты.

Заявление же Симонова, содержащее ложный донос, не было продиктовано соображениями защиты по поводу предъявленного обвинения и не имело отношения к установлению обстоятельств по расследуемому в отношении него делу об автотранспортном преступлении. Симонов совершил ложный донос, желая отомстить следователям. При этом его действия были направлены не только против охраняемых прав и законных интересов К. и Т., но и против правильной деятельности органов предварительного следствия.

Субъектом заведомо ложного доноса может быть лицо, в том числе подозреваемое или обвиняемое в совершении другого преступления. Поэтому ложное сообщение Смирновым в соответствующие органы о якобы имевшем место избиении его следователями образует состав преступления, предусмотренный ч. 2 ст. 180 УК РСФСР»¹¹⁷.

Спустя практически двадцать лет Верховный Суд РФ при рассмотрении в кассационном порядке конкретного уголовного дела вновь подтвердил эту же позицию: «Согласно ч. 2 ст. 45 Конституции Российской Федерации и ч. 2 ст. 16 УПК РФ, каждый вправе защищать свои права и свободы всеми способами, не запрещенными законом»¹¹⁸.

Вряд ли, на наш взгляд, с таким подходом (отраженным в выделенных нами тезисах процессуальных актов высшей судебной инстанции страны) можно всецело согласиться как минимум по следующим двум причинам.

Во-первых, нет сомнений, что нижней «планкой», границей, пределом допустимого поведения субъектов уголовного судопроизводства являются запреты, установленные уголовным законом. Уголовный же закон не содержит исключения ответственности обвиняемого, подозреваемого за заведомо ложный донос; следовательно, заведомо ложный донос, учиненный подозреваемым/обвиняемым, так же наказуем, как те же действия, совершаемые иными лицами.

Во-вторых, и думается, это социально более значимо (в конце концов, уголовный закон можно изменить), лицо, заведомо ложно оговариваемое подозреваемым, обвиняемым в совершении преступления, инкриминируемого данному подозреваемому/обвиняемому, неукоснительно претерпевает многочисленные крайне негативные для себя последствия; его конституционные права и свободы, как правило, в связи с этим оговором неукоснительно ограничиваются, ибо в любом случае заведомо ложный донос о совершении преступления служит, как это уже отмечалось, «детонатором» начала уголовного преследования в отношении оговариваемого в нем лица.

А это как минимум влечет необходимость участия этого лица в производстве отдельных следственных действий и, увы, практическую необходимость доказывать свою непричастность к преступлению. Более того, зачастую на основании ложного доноса к оговариваемому в нем лицу применяются различные меры принуждения – от производства у него обыска и наложения ареста на имущество до избрания ему меры пресечения в виде содержания под стражей и т. д.

Мы всецело разделяем мнение А. В. Федорова о том, что границей дозволенного использования заведомо ложного доноса как способа самозащиты лица, в отношении которого осуществляется уголовное преследование, выступают границы прав и свобод другого человека¹¹⁹.

Мы убеждены: с учетом неумолимо следующих социально негативных последствий заведомо ложный донос подозреваемого, обвиняемого о совершении инкриминируемого ему преступления иным называемым им лицом, допустимым средством защиты признать нельзя.

В прямой связи с данным положением находится утверждение, что заведомо ложный донос подозреваемого/обвиняемого о совершении преступления неким лицом (как и ложный самооговор) может явиться результатом противоправного принуждения к нему со стороны сотрудников правоохранительных органов; более того, отдельные разновидности заведомо ложного доноса нередко ими и инициируется¹²⁰.

Тут насущно необходима следующая оговорка. Очевидно, что заявления подозреваемого, обвиняемого, иного лица о принуждении его к даче показаний могут быть истинными и ложными.

Однако будем реалистами: в силу особой специфики расследования фактов принуждения к даче показаний со стороны сотрудников правоохранительных органов в настоящее время крайне сложно установить, является ли такое заявление достоверным либо ложным (учиняемым для объяснения причин отказа заявителя от ранее данных им показаний). Зачастую, и об этом ранее уже упоминалось, достоверным показаниям заявителя противостоят многочисленные показания отрицающих такой факт сотрудников названных органов¹²¹.

В этой связи, во всяком случае, в настоящее время, на наш взгляд, любое заявление подозреваемого, обвиняемого о примененном к нему противоправном принуждении к даче показаний со стороны сотрудников органов уголовного преследования следует расценивать как допустимое средство защиты, не влекущее потому за собой уголовной ответственности.

Обобщая изложенное выше, мы предлагаем дополнить ст. 306 УК частью следующего содержания (либо сформулировать его в виде диспозиции отдельной уголовно-правовой нормы):

«Заведомо ложный донос подозреваемым, обвиняемым о совершении инкриминируемого ему преступления называемым им лицом, наказывается…

Примечание: подозреваемый, обвиняемый освобождается от уголовной ответственности, если заведомо ложный донос явился результатом принуждения его к тому со стороны лиц, осуществляющих уголовное преследование».

Продолжая изучать вопрос о заведомо ложном доносе как посягательстве на доказательства (и при их формировании, и при оперировании ими в доказывании), нельзя не остановиться на следующей его разновидности.

Как известно, ст. 304 УК криминализирует такое деяние, как провокация взятки или коммерческого подкупа. Напомним ее диспозицию.

– Статья 304. Провокация взятки либо коммерческого подкупа.

Провокация взятки либо коммерческого подкупа, то есть попытка передачи должностному лицу либо лицу, выполняющему управленческие функции в коммерческих или иных организациях, без его согласия денег, ценных бумаг, иного имущества или оказания ему услуг имущественного характера в целях искусственного создания доказательств совершения преступления либо шантажа, наказывается…

По сути, отличие этого деяния, с точки зрения защиты доказательств, от ранее рассмотренного «простого» ложного доноса заключается в двух его особенностях.

Во-первых, в нем опосредован заведомо ложный донос, совершенный в целях искусственного создания доказательственной информации (а затем на ее основе – доказательств) совершения преступления лишь совершенно определенного вида – взятки или коммерческого подкупа (представить себе ситуацию, когда достижению этой цели не предшествовал бы ложный донос в правоохранительные органы, вряд ли возможно).

Необходимость защиты доказательств путем криминализации действий по искусственному созданию доказательственной информации и доказательств именно применительно к взяточничеству и коммерческому подкупу, думается, можно объяснить и наиболее социальной опасностью этой разновидности заведомо ложного доноса, и распространенностью направленных на то деяний, и рядом других факторов.

Не исключаем мы и роли (на наш взгляд, достаточно очевидной) субъективного фактора при принятии этого законодательного решения…

К этому, может быть, не совсем «политкорректному» предположению нас подвигло хотя бы то, что законодатель, закрепив в УК в виде самостоятельного преступления провокацию взятки в отношении должностного лица или коммерческого подкупа – в отношении лица, выполняющего управленческие функции, в то же время оставил без уголовно-правового реагирования возможность возникновения противоположной ситуации.

Заключается же она в следующем: должностное лицо (лицо, выполняющее управленческие функции в коммерческих организациях) организует аналогичную провокацию в отношении некого субъекта в целях незаконного привлечения его к уголовной ответственности за дачу взятки (коммерческого подкупа) либо последующего его шантажа.

В то же время именно эту ситуацию, а не ту, которая напрямую заложена в действующем уголовном законе, криминализировал УК РСФСР 1926 г. в ст. 119:

«Провокация взятки, т. е. заведомое создание должностным лицом (выделено нами. – Авт.) обстановки и условий, вызывающих предложение или получение взятки, в целях последующего изобличения давшего или принявшего взятку…».

Нам думается, что столь кардинальная трансформация позиции законодателя в отношении субъекта провокации взятки требует специального социально-исторического анализа.

А потому мы всецело присоединяемся к мнению о необходимости установления в диспозиции ст. 304 УК паритета уголовной ответственности за «искусственное создание доказательств обвинения», совершенного как в отношении должностного лица (лица, выполняющего управленческие функции в коммерческих или иных организациях), так и совершенного им¹²².

Во-вторых, законодатель предусмотрел самостоятельно еще одну цель данного посягательства на доказательства относительно «обычного» заведомо ложного доноса, соединенного с искусственным созданием доказательств обвинения, – шантаж.

Гипотетически (а может быть, не только гипотетически) провокатор взятки либо коммерческого подкупа вполне может достичь этой цели. Однако думается, эти последствия в большинстве своем остаются латентными; нам и в опубликованной, и в неопубликованной следственной или судебной практике уголовные дела о данных преступлениях, совершенных с этой целью, не встречались.

Подобные провокации наиболее опасны, когда в их учинение вовлекаются сотрудники оперативно-разыскных служб. Увы, на практике это весьма характерно для ситуаций возбуждения и расследования уголовных дел не только о взяточничестве, но и о незаконном обороте наркотиков, сбыте контрафактной продукции (от спиртных напитков до контрафактных аудио– и видеозаписей) и ряде других преступлений.

Во всяком случае, заметим (и это также следует учитывать в деятельности по защите доказательств), что «штатная» позиция адвокатов лиц, обвиняемых в совершении таких преступлений, заключается как раз в обосновании того, что в отношении их клиентов была совершена провокация.

В таких случаях речь идет о защите доказательств от внутренних для них посягательств, учиняемых путем фальсификации сотрудниками правоохранительных органов результатов проводимой ими оперативно-разыскной деятельности (об уголовной ответственности за этот вид фальсификаций нами говорилось выше).

Так, в декабре 2014 г. Мосгорсуд вынес приговор бывшему сотруднику Главного управления экономической безопасности и противодействия коррупции (ГУЭБиПК) МВД РФ Максиму Назарову за ряд совершенных им преступлений, в том числе провокацию взятки, фальсификацию доказательств и результатов оперативно-разыскной деятельности.

Судом установлено (дело слушалось в особом порядке в связи с заключенным с Назаровым досудебном соглашении о сотрудничестве), что подсудимый со своими сообщниками – сотрудниками антикоррупционного управления полиции ради увеличения показателей в работе с помощью своих агентов провоцировали чиновников на взятки.

В частности, он участвовал в передаче 3 млн. рублей директору департамента Счетной палаты России Александру Михайлику. Деньги, по версии полиции, тот получил за организацию внеплановой проверки предприятия ФГУП «Спорт-инжиниринг», которое является единственным исполнителем заказа на проектирование всех стадионов к чемпионату мира по футболу 2018 г. В оперативной комбинации в качестве взяткодателя был задействован член Совета Федерации Александр Коровников. После задержания Михайлика его жена покончила с собой. Позже уголовное дело против чиновника прекратили.

В октябре 2013 г. Назаров и его сослуживец привлекли своего агента Руслана Чухлиба, который под видом бизнесмена должен был уговорить заместителя начальника 6-й службы 9-го Управления ФСБ Игоря Демина взять его под «крышу» и на этом основании спровоцировать его на получение взятки.

Он же принимал участие в разработке осенью 2013 г. 56-летнего президента Федерации триатлона России Сергея Быстрова. Агенты ГУЭБиПК попытались передать ему 43 млн. рублей для заместителя главы Минтранса за помощь в назначении на должность главы федерального казенного учреждения «Управление ордена «Знак Почета» Северо-Кавказских автомобильных дорог Федерального дорожного агентства». Быстрова обвинили в мошенничестве, но затем все обвинения с него были сняты¹²³.

Значительно чаще, чем с ложными доносами, а тем более сопряженными с провокацией взятки или коммерческого подкупа, правоприменительная практика сталкивается с такими видами посягательств на доказательственную информацию и доказательства, как заведомо ложные показания или отказ от дачи показаний.

1.4. Заведомо ложные показания, заключение эксперта, специалиста или неправильный перевод; отказ свидетеля или потерпевшего от дачи показаний

Эти виды посягательств на то, что сейчас мы именуем доказательственной/уголовно-релевантной информацией и доказательствами, – наиболее древние, известны они еще с библейских времен¹²⁴. И поэтому совершенно не случайно, что именно они криминализировались и криминализируются в настоящем уголовным законодательством практически всех государств.

Вот как, например, эти деяния опосредовались в уголовном праве России XIX–XX вв.

– Статья 942 Уложения… 1885 года.

За ложное свидетельское показание, данное при следствии и в суде, виновные подвергаются…¹²⁵

– Статья 95 УК РСФСР 1922 года.

Заведомо ложный донос органу судебно-следственной власти или иным, имеющим право возбуждать уголовное преследование должностным лицам, а равно заведомо ложное показание, данное свидетелем, экспертом или переводчиком при производстве дознания, следствия или судебного разбирательства по делу.

Заведомо ложный донос или показание, соединенные: а) с обвинением в тяжком преступлении; б) с корыстными мотивами и в) с искусственным созданием доказательств обвинения.

– Статья 181 УК РСФСР 1960 года.

Заведомо ложное показание свидетеля или потерпевшего или заведомо ложное заключение эксперта, а также заведомо неправильный перевод, сделанный переводчиком в суде либо при производстве предварительного следствия или дознания, наказывается…

Те же действия, соединенные с обвинением в особо опасном государственном или ином тяжком преступлении либо с искусственным созданием доказательств обвинения, а равно совершенные с корыстной целью, наказываются…

В действующем Уголовном Кодексе РФ норма, посвященная уголовной ответственности за данные посягательства на доказательственную информацию и доказательства, сформулирована следующим образом.

– Статья 307 УК. Заведомо ложное показание, заключение эксперта, специалиста или неправильный перевод.

1. Заведомо ложное показание свидетеля, потерпевшего либо заключение или показание эксперта, показание специалиста, а равно заведомо неправильный перевод в суде либо при производстве предварительного расследования… (в ред. Федерального закона от 8 декабря 2003 г. № 162-ФЗ).

2. Те же деяния, соединенные с обвинением лица в совершении тяжкого или особо тяжкого преступления…

Примечание. Свидетель, потерпевший, эксперт, специалист или переводчик освобождаются от уголовной ответственности, если они добровольно в ходе дознания, предварительного следствия или судебного разбирательства до вынесения приговора суда или решения суда заявили о ложности данных ими показаний, заключения или заведомо неправильном переводе (в ред. Федерального закона от 8 декабря 2003 г. № 162-ФЗ).

Сразу необходимо обратить внимание на то, что наименование данной статьи не совсем точно отражает содержание самой ее диспозиции. Мы здесь имеем в виду то, что из нее следует, что субъектом уголовной ответственности за заведомо ложное заключение может быть только эксперт, но не специалист (как это обозначено в наименовании).

И это верно, ибо, в соответствии со ст. 80 УПК, заключение специалиста есть его суждение (в отличие от заключения эксперта, представляющего содержание исследования и выводы, к которым он в его результате пришел). Очевидно, что за суждения как таковые уголовная ответственность невозможна (такая практика в нашей стране, увы, имела место в советском периоде ее развития).

И второе, не менее, если не более, существенное замечание относительно содержания данной уголовно-правовой нормы. Как видим, во второй ее части установлена повышенная ответственность за предусмотренные в диспозиции деяния, «соединенные с обвинением лица в совершении тяжкого или особо тяжкого преступления».

Нет ни малейших сомнений в обоснованности введения в данную норму этого квалифицирующего признака.

Но, как это неопровержимо доказывает судопроизводственная практика, чаще всего заведомо ложные показания (заключение эксперта, специалиста, неправильный перевод) даются с противоположной целью – исключить (либо как минимум смягчить) ответственность обвиняемого/подсудимого за совершение инкриминируемого ему тяжкого преступления. Однако уголовный закон такого квалифицирующего признака дачи заведомо ложных показаний самостоятельно не предусматривает; виновные в совершении данного деяния лица подлежат уголовной ответственности по ч. 1 рассматриваемой статьи УК.

Видимо, законодатель презумирует, что в предусмотренные в ней деяния учиняются лишь с целью исключения или смягчения уголовной ответственности лица, в отношении которого осуществляется уголовное преследование. Но, однако, заведомо ложные показания (как и предшествующий им в ряде случаев рассмотренный выше заведомо ложный донос о преступлении) могут даваться и по совершенно иным, сугубо личным мотивам. А потому мы полагаем, что дача заведомо ложных показаний с названной выше целью, в силу повышенной социальной опасности таковых, также должна быть четко обозначена в качестве самостоятельного квалифицирующего эти деяния признака¹²⁶.