Текст книги "Герой поневоле"

Глава 10. Понедельник

«Привет, Пашка!

Прости за Вальку, но не друг он тебе. Ты, наверное, сильно удивлен, да и я, признаться, тоже. Но перейдем к делам, а их много. Итак, в понедельник тебе вроде бы ничего не предстоит, но так только кажется. Тебе нужно:

Поддерживать контакт с детьми, даже с теми, кто тебе неприятен. Не дружить с ними, а просто не шарахаться от них. Если не знаешь, о чем говорить, спрашивай – они с удовольствием расскажут, как Агоп про свое прозвище. Вообще, людям гораздо больше нравится рассказывать о себе, чем слушать кого-то.

Проявлять активность на уроках.

И, главное – не сорваться и не обожраться. Верю, знаю, это сложно, ты всегда хочешь есть, но потерпи, скоро голод притупится.

Как видишь, коэффициент влияния можешь увеличивать только ты, а не я, так что придется превозмогать и побеждать, другого пути нет. Верю в тебя! Да и вижу, что и ты обрел веру в себя. Так держать!»

Павлик собирался в школу, преисполненный уверенностью в своих силах. Пожалуй, впервые в жизни он шел в школу без страха и даже с робким любопытством. Но чем ближе подходил к остановке, тем меньше становилось уверенности. Там ждут автобус его друзья и недруги… Точнее недруги, Валька после вчерашнего пополнил их количество, и Павлик чувствовал себя преданным. Он и сам подозревал, что Валька с ним дружит от безнадеги, но не развивал предположение, чтоб не лишиться единственного друга. Как же гадко получилось.

Еще и Агоп, наверное, пристанет, и непонятно, будет набиваться в друзья или подкалывать. Одно другого не лучше.

Павлик сбавил скорость. Чем ближе к остановке, тем медленнее он шел, все силы уходили на то, чтобы не ссутулиться, не втянуть голову в плечи. Его обогнали третьеклассницы с огромными ранцами, вечно опаздывающая Катька, поравнявшись с ним, громко лопнула над ухом пузырь жвачки – он аж дернулся и проворчал под ее хохот:

– Дура, что ли?

– Дерганый какой! – она хлопнула брата по спине. – А ты в натуре похудел. – И рванула на автобус вдоль холма, но отсюда, с возвышенности, было видно, что его еще нет.

Павлик принялся себя отчитывать, называть трусом, достал из кармана и перечитал записку от Павла, расправил плечи и зашагал вперед. Вальку испугался – вообще позор!

Бывший друг топтался на месте, вертел головой на тонкой шейке, заметил спускающегося с холма Павлика, помахал ему и засеменил навстречу.

– Привет, Па! Я это… С чего ты взял, что я тебя… того? Не уважаю? Родители ничего такого никому не говорили. – Оправдывался он без особой уверенности, мялся и блеял. – Или я сказал что обидное? Про толстых, может, анекдот? Так я ж не про тебя…

Павлик улыбнулся, думая о том, что теперь никто не сможет его обмануть: Павел узнает, и это станет известно ему. Больше всего на свете ему хотелось… и не хотелось одновременно, чтобы Павел посмотрел на Леночку и узнал, как она к нему относится. Вдруг… Да нет, скорее презирает, как и все остальные. Но теперь-то он точно сможет измениться, и она обратит на него внимание.

Размечтавшись, он с трудом заметил, что автобус подъехал и распахнул дверцы, пришлось продавливать столпившихся старшеклассников.

– Жиртрест, куда прешь? – возмутился смуглый Влад из одиннадцатого класса.

Обычно Павлик в таких случаях молчал, но теперь не стал, извлек из лексикона Павла нужные слова и парировал:

– Жир согнать можно, а глаза твои коровьи куда согнать?

Одноклассники Влада зароготали, он сам позеленел, но был слишком интеллигентным и драться не полез, лишь бросил жалобно:

– Так сгони.

– И сгоню. Спорим на червонец?

– Да иди ты!

Павлик вышел, довольный собой, перебежал дорогу и направился к школе. Идти надо было метров триста. Как мелкая дворняга, вокруг него скакал Валька, выражал свое восхищение, и в уголке его рта надувался пузырек слюны.

– Пойдем вечером записываться на каратэ? – спросил Павлик и за спинами учеников заметил Леночку в белой блузке, широкой юбке до колен, с раздувшейся от учебников модной сумкой «Руби роуз».

– Давай лучше ко мне видик смотреть, родители разрешили…

Предстоящий поход на каратэ, строительство дома, спасение брака родителей – все отошло на задний план, посерело, съежилось. Павлик шел, как загипнотизированный, а рядом нес какую-то чушь Валька, его голос заглушался рокотом крови в висках. Впервые в жизни Павлик посмотрел на нее не как на небожителя, а как на равную, пусть и лучшую из всех девушек.

Захотелось обогнать ее, поздороваться… При мысли о том, как она поворачивается, робко моргает, ее щеки трогает румянец – бросило в жар… И Павлик отогнал намерение – струсил, а себя успокоил тем, что пока не время.

А ведь Павел был на ней женат, раздевал ее, ласкал… Павлик мотнул головой прежде, чем появились поблекшие картинки чужих воспоминаний. Нет! Это все равно что подглядывать.

До урока оставалось семь минут, и в классе физики царило оживление: стайки нерадивых учеников метались по классу в поисках того, у кого можно списать домашку. Добрая Таня, которая давала всем скатывать, заболела, ее подруга-отличница Аня, покачивая ногой, сидела с каменным лицом – то ли не решила задачу, то ли просто из вредности морозилась.

Борис забился на край парты, а недоросток Славка целился в него грязной скомканной в мячик тряпкой, которой только вытер с доски.

– Сифак! – заорал он и сделал бросок, Боря пригнулся, и тряпка попала в его черный пиджак, оставив меловой отпечаток.

– Сифа! – подхватил длинный Дэн и подорвался с места, надеясь, что Борька за ним погонится.

Павлик сел на место, подобрал тряпку и положил на край парты, заметив, как расслабилось лицо затравленного Бори.

– Горец, давай в сифу!

– Угомонись, – спокойно сказал Павлик, нашел взглядом Леночку, склонившуюся над раскрытой тетрадью, девушка на происходящее не реагировала.

Сердце забилось часто. Минуту назад он собирался мстить за Борьку, теперь же придумал, под каким предлогом обратиться к Леночке: «Лена, решила ли ты задачу? Я – да, но сомневаюсь, правильно ли». Нет, сперва надо поздороваться. Но  в классе принято было здороваться лишь с друзьями. Что еще показалось диким взрослому Павлу – все называли друг друга по фамилиям, не по именам. А тут никогда не здоровался, и на тебе! И по имени сразу.

 Но, с другой стороны, что тут такого? Он достал из сумки тетрадь и замер с ней, глядя на доску, а на Леночку смотреть не решаясь. Пока мялся, прозвенел звонок, но физичка опоздала на три минуты, она ездила из города, точнее, из того поселка, где отцу дали участок, и автобус задержался.

Извинившись и замотавшись в серый платок, она засеменила к учительскому столу, пригладила серый одуванчик волос.

– Проверяем домашнее задание, – проговорила она, сдвинула на кончик носа очки с толстыми линзами, и класс замер, только отличница Аня все так же качала ногой, жуя жвачку и теребя косицу, бубликом свисающую возле уха, с другой стороны был такой же бублик. – Задача была, надо признаться, сложной. Кто-нибудь справился?

Физичка посмотрела на Аню, улыбнувшуюся и поднявшую руку. То, что руку тянет еще и Павлик, она не заметила. А когда заметила, чуть со стула не упала.

– Горский? Ты решил задачу?

Боковым зрением наблюдая за Леночкой, Павлик поднялся, готовый идти к доске, и тут уловил между рядами сине-белое очертание существа, похожего на угря с человеческим лицом. Обмирая, обернулся, но там ничего не было.

– Павел? – Татьяна Ивановна глядела выжидающе, Леночка – с удивлением. – Тогда иди решать.

Павлик потопал к доске, чувствуя, как рубашка липнет к взмокшей спине. Не хватало еще, чтобы Павел навел на него контролеров. Что с ними делать? Взрослый и сам не знает.

Как и на математике, он объяснял каждое действие, а сам поглядывал по сторонам. Но контролеры больше не проявлялись, и он понемногу успокоился, а на место сел, чувствуя себя выпотрошенной тушкой.

Выходит, контролерам нужен не он, а Павел. А может, и не было их – показалось.

Превозмогая страх, на алгебре Павлик пытался призвать контролера своей активностью и проверить теорию, но ничего не происходило. Разве что отличница Аня стала так сверлить взглядом его спину, что хотелось почесаться – еще бы, у ее величества появился конкурент.

А на большой перемене случилось немыслимое: подошли Славка с Дэном, чтобы скатать химию. Или Павлику показалось, или он на самом деле стал чаще ловить на себе Леночкин взгляд.

Предпоследней была физра, которую Павлик ненавидел настолько, что выпросил у бабушки, у которой остались знакомые в поликлинике, освобождение. В той реальности Павлик в десятом классе стал посещать физкультуру и заниматься дополнительно, чтоб подготовиться к поступлению в военку, и экзамен сдал на пять. В этой не будет никакой военки, но физнагрузки нужны уже сейчас.

Потому он переоделся и встал в строй вместе со всеми, отыскал Леночку: она стояла в середине строя, как и он. Самой высокой в классе, если не в школе, была баскетболистка Ульяна, в пятнадцать лет ее рост был метр девяносто два. Верзила Дэн ей едва до уха доставал. Самая противная из девчонок, да ее девчонкой назвать язык не поворачивался: она с двенадцати лет сожительствовала с парнями, чем очень гордилась, а на одноклассников смотрела свысока, причем во всех смыслах, и не подтрунивала только над Аней с Таней.

Учитель физкультуры Алексей Алексеич был ей по пояс. Он напоминал футбольный мяч или отрастившего тельце Колобка. В юности Алексеич занимался спортивной гимнастикой, где коротышки в приоритете, выдающихся успехов не добился и подался в учителя, женился на историчке по прозвищу Муха. Такая вот вечная молодость.

Павлика Алексеич проигнорировал, рассказал, что сегодня урок пройдет на улице на площадке и будет посвящен легкой атлетике.

– Класс, равняйсь, смирно! Нале-во! На спортивную площадку шагом марш!

Девятых классов в школе было два, Павлик учился в «Б», всего учеников в егоклассе было двадцать пять, включая Синцова, который бомжевал и на уроки не ходил. Девчонок четырнадцать, а парней десять. Первым стоял верзила Дэн, вторым Димка-молчун, хороший парень с гайморитом, говоривший в нос и стеснявшийся своего голоса, третьим лопоухий Толик, за ним Серега Волков. Парни к Сереге относились нормально, но его травили девчонки во главе с Ульяной, и парни из параллельного класса – непонятно почему, он опрятно одевался, был неглуп и приятен внешне, если не сказать смазлив. Из-за травли Серега, у которого родители пили и не следили за ним, безбожно прогуливал.

Память Павла подсказала, что судьба этого перспективного и неплохого парня сложится печально: он никуда не поступит, будет тыкаться-мыкаться и в итоге запьет. Павлик с ним не дружил… точнее, Серега поглядывал на него с презрением, потому что он вел себя, как дитя, а Волков уже сам себя обеспечивал, лето проводил на рынке – торговал фруктами, которые обдирал вдоль заборов, и овощами, украденными на колхозных полях.

В прошлом году Павлик стоял за Баскаковым-Баскезом, в этом перерос его и занял пятое место. Седьмым стоял Игорь, похожий на заматеревшего Буратино – тупой, как валенок, суровый, как следователь на допросе, за ним – Карась, прозванный так из-за сходства с губастой рыбиной, после него Борис и замыкал коротыш Славка.

После разминки бегали стометровку, причем Павлик, который от природы спринтер с отменной реакцией, всех уделал. А вот прыжки в высоту ему не давались – еле-еле взял норматив на четверку. Зато мяч метнул дальше всех.

На прыжках в длину блистал Волков. Когда он разбегался, самые противные девчонки: Ульяна, Аня-отличница, Наташка-хулиганка и Янка Фоменко, сидя на вкопанных шинах, хлопали себя по бедрам и каждый его шаг сопровождали словами:

– Тык-дык, тык-дык, тык-дычный конь! Тык-дык, тык-дык, тык-дык, ты где?

Волков приземлился, а Наташка издала неприличный звук – девчонки захихикали.

Леночка никогда не участвовала в травле, на ее лице читалось сочувствие.

Павлик поглядывал на них, ожидая своей очереди на прыжок и зная, что Ульяна и над ним будет потешаться. Она не трогала Дэна и Славку, потому что дружила с ними, и Игоря, он мог молча зарядить в глаз – то есть не донимала тех, кто мог ответить. Одноклассниц, рядовой состав, не из лидеров, тоже унижала ни за что. Павлик надеялся, что учитель вмешается, но он делал вид, что так и надо – не хотел связываться с Улей.

Пришла очередь Павлика, он уставился на девчонок, приготовившихся развлекаться, а они, перешептываясь и хихикая, глядели на него, похлопывая себя по бедрам.

– Горский, пошел, пошел! Не задерживай! – проворчал Алексеич.

Отказаться и указать Алексеичу на девчонок? Неужели непонятно, что нельзя такого допускать на уроке. Стерпеть? Волков же стерпел, типа не заметил. И остальные стерпят. Вступить с Улькой в перебранку? Так можно проиграть, она слишком ядовита на язык, ее даже учителя боятся.  С гопниками проще: дал в бубен, и ты прав. А с ней как себя вести, чтоб не опозориться?

Павлик побежал.

– Дыщ-дыщ-дыщ-мастодонт, – изрекла Ульяна и замолчала, потому что Павлик остановился ровно напротив нее.

Ему казалось, время замедлилось, как когда пришли контролеры. Но главное – Леночка тоже смотрела на него, ждала. Он вроде даже ощутил ее одобрение.

– И что? – прищурилась Ульяна, а Павлик лихорадочно искал слова, но находил лишь неубедительные детские дразнилки.

– Алексей Алексеевич, – проговорила она. – На Горского столбняк напал, нужно скорую вызывать.

И тут Павлик разозлился, в нем проснулся тот слоненок, который чуть не затоптал Писа. Видимо, это отразилось на его лице, потому что, считав его решимость, Ульяна перестала улыбаться.

– От твоего вида не только столбняк нападет, – процедил он, сжимая кулаки, – кобыла ты тыкдымская. И уж кто из нас мастодонт, так это ты… – память Павла любезно предоставила нужное слово: – Акромегаличка!

– Чего-о?

Ее прихлебательницы зашептались, притихли.

– Акромегаличка, – объяснил Павлик. – Болезнь такая, акромегалия, когда человек всю жизнь растет. Сначала вверх прет, как бамбук, потом у него нос вырастет во-отакой, и уши. Ты ж этим гордишься? Уродством своим?

Даже Алексеич опешил. А может, ему было любопытно посмотреть, чем закончится перебранка. Павел бы первым делом обвинил учителя в предвзятости и некомпетентности, но Павлик был приучен не грубить старшим и этот запрет преодолеть пока не мог.

Ульяна поднялась, бледная, злая, похожая на ведьму.

– А говорят, динозавры вымерли, – сделав невинное лицо, проговорил Павлик и отступил на шаг. – И что ты сделаешь? Ударишь меня? Так я сдачи дам. Потому что бить нельзя – женщин, а ты хабалистая бабища…

– А ну прекратить! – велел Алексеич, почуявший скорую драку. – Горский, это что за представление?

Вот теперь стало обидно. Проглотив негодование и вертевшиеся на языке оскорбления, Павлик вдохнул-выдохнул, представил себя Павлом и спокойно проговорил:

– Алексей Алексеевич, я считаю ваше замечание несправедливым. Потому что я хочу заниматься, а они создают нездоровую обстановку.

– Ну, жирный, придет перемена… – прошипела Ульяна.

– Придет, – кивнул Павлик и сделал то, о чем давно мечтал: незаметно для Алексеича показал ей фак, подумав о том, что если она будет дорываться, после уроков Павел подстрахует.

 Алексеич внял словам Павлика, хлопнул в ладоши:

– Прекратили все! Яблонцева и компания – разошлись. Живо, живо! – Недовольные девчонки покинули насиженные места.

Павлик побежал. Взгляды, полные ненависти, прожигали насквозь, но он вышел из боя победителем! Прыгнул, правда, так себе, на четверку – видимо, ведьмы сглазили. Раньше его бы устроил результат, но не теперь. Теперь он должен оправдывать возложенную миссию.

Когда прозвенел звонок, он окликнул Волкова:

– Серега! – Парень обернулся, вскинул смоляную бровь. – Пойдем сегодня запишемся на каратэ?

Волков так и стоял замерев, во-волчьи развернувшись всем корпусом и ожидая подвоха.

– Вообще-то там кунг-фу… Затея так себе. Может, лучше в спортзал?

– Он не заменит спарринг, – сказал Павлик осторожно, он все никак не мог привыкнуть к новым словам, новым воспоминаниям. – Но если ты ссышь…

– Я-то нет, а ты-то потянешь? – блеснул глазами он.

Павлик украдкой поглядывал на идущую впереди Леночку, Волков тоже смотрел на нее. Если бы над ним не издевались в классе и будь он посмелее, у него имелись бы все шансы, а так… Кому захочется встречаться с парнем, над которым все смеются?

– Ну так что, в полседьмого – в Денисовке? – спросил Волков, и Павлик понял, что попал.

Он рассчитывал, что тренировка начинается в пять, и смелый Павел, умеющий отлично драться, всех там поставит на место, а то и тренеру наваляет. Но в шесть вечера Павлик снова станет собой. При одной мысли, что нужно подходить к лысому тренеру со взглядом маньяка, ноги подгибались.

А ведь и публика там наверняка соответствующая: отбросы и отморозки.

Глава 11. Кругом враги

Из воспоминаний Павлика я узнал две вещи, отличную: контролеры Павликом не интересуются, и хреновую: они все-таки продолжают за нами наблюдать. Коэффициент влияния вырос до двух, что-то там в мироздании нарушилось, и они явились, благо что меня не застали. Но когда-нибудь да застанут. Надеюсь, к тому моменту мы подготовимся к встрече.

Теперь понятно, почему меня вернули лишь на пять часов: чтобы метаморфоза не была столь заметна. Спасибо тебе, неведомый доброжелатель, кем бы ты ни был!

Шестым уроком была литература, холеричная учительница пытала Игоря Горшкова, который ничего не читал, кроме анализа текста в учебнике, и мычал, пытаясь выкрутиться. Я думал о своем, но сбивало мычание Игорька…

И вдруг до меня дошло, что по-английски Игорь Горшков – это Гарри Поттер! Накопившееся напряжение требовало выхода, и я рассмеялся, аж распластался на парте. Борька толкнул меня в бок, кивнул вопросительно, но я покачал головой. Повернулся и напоролся на злобный взгляд Яблонцевой. Самая жестокая из одноклассников, самая непонятная. Даже спустя годы я ее опасался.

На моем месте Павлик, имея возможность, попытался бы Ульяну унизить, поставить на место, отомстить за насмешки, мне же было неинтересно унижать детей, я хотел поговорить с ней по-хорошему, но жестко.

В пору моего детства не было красивого слова «буллинг», была травля, лишенная всякой эстетики. Для меня до сих пор загадка, почему аккуратный, сообразительный парень, например, Серега Волков, подвергается насмешкам, в то время низкорослый, будто бы недоразвитый Славка – в авторитете.

Где искать надлом в человеке? Чем его заклеивать, как сращивать, чтоб Серега расправил крылья?

Почему одни могут ответить на хамство, а другие… Трусят? Боятся причинить боль в ответ? Боятся сломать, и ломают их самих?

У них нет доверия к миру? Нет поддержки взрослых? Да какой бы то ни было поддержки нет, как у Павлика из вроде бы благополучной семьи. «Ты покушал?», «Что получил в школе?», «Идем эксгумировать картошку».

Не «о чем ты мечтаешь, Павлик?», а «ты голоден»? Да даже если спросили бы, о чем его мечты, он промямлил бы то, что от него хотят услышать, ведь скажи правду – обесценят, засмеют, возьмутся переубеждать, что ему нужно не это и такого ему не добиться никогда.

Но вот появился я, вник, поддержал, замотивировал – и Павлик поплыл, поплыл вверх со дна. Побежал к уверенности семимильными шагами. Так, глядишь, и полетит скоро.

В детских домах брошенные дети, лишенные родительской ласки, раскачиваются в кроватках – баюкают себя. Я видел взрослую сироту, которая, засыпая, качалась из стороны в сторону. Так же и Пашка, лишенный поддержки в той реальности, то баюкая себя, то волоча из трясины за волосы, ломал об коленку трусость, заклеивал рот голоду и переделывал себя, за что, видимо, я получил второй шанс.

Я четко уяснил, что, повышая коэффициент влияния, Павлик открывает мне и себе новые возможности. Например, видеть отношение людей – чем не преимущество? Это ведь только вторая ступень, а сколько их всего? Десять? Сто? Какие перспективы откроются дальше?

Поэтому, малой, нам нужно прокачиваться, но осторожно. Слышишь? Конечно слышишь, ведь ты это я.

Прозвенел звонок, я собрал сумку, порезанную Писом и зашитую, бросил на Ульяну быстрый взгляд и, чтобы Павлика избавить от проблем, которые может доставить эта стервоза-переросток, подошел к последней парте, уперся в нее, дождался реакции – Ульяна, копавшаяся под партой, подняла голову и схватилась за сердце.

– Чего тебе?

– Перемена – вот она, – пожал плечами я. – Как я понял, ты собиралась со мной на перемене расправиться…

– Чести много, вошь ты… помойная.

– Спасибо, не лобковая, – усмехнулся я.

– Ты ща довыпендриваешься, – начала злиться она, но я ее осадил.

– Хорош ломать комедию. Поговорить надо, по-взрослому. Или думаешь, если девушка, то за словами не надо следить? Жду тебя в коридоре, одну, и, пожалуйста, без глупостей. Самой же хуже будет.

Не оборачиваясь, я зашагал в коридор, оперся о подоконник у лестницы, наблюдая, как тянется пестрый поток учеников, одетых кто во что горазд: на ком модные джинсы «мальвины» и спортивные штаны с полосками, а кто и в отцовской рубашке с подкатанными рукавами и подшитых родительских штанах. Девчонки от мала до велика, от узка до широка – в дерзких мини, одна так в кислотно-синих лосинах, с волосами так начесанными и залакированным, что если сядет муха – прилипнет.

И муха села, но не на прическу, а на подоконник, побежала вдоль окна, остановилась, потирая лапки, как затевающий подлость злодей.

Ругаться я с Ульяной не собирался, хотел договориться по-хорошему, показать, что со мной выгоднее дружить, потому, когда она подошла, отослав прихлебательниц, сказал:

– Извини, что оскорбил тебя при всех. Погорячился.

Смотреть на нее приходилось снизу вверх, все-таки здоровенная она до ужаса. Ульяна глядела на меня настороженно, не знала, чего ожидать. Рассчитывала, что я буду обзываться и брызгать слюной, а тут такая реакция. Продолжил я так же спокойно:

– Вот скажи, ты садистка? Тебе нравится унижать других?

– Нет…

– Скорее всего, ты не лжешь. Ты просто не считаешь людьми тех, над кем издеваешься, так ведь? Забавные недомерки, букашки, которым можно отрывать крылышки и смотреть, как они скачут. Хочешь, я сделаю так, что ты себя почувствуешь такой букашкой, несмотря на солидные размеры? Я ведь могу.

Ульяна считала себя интеллигентной и самой взрослой, даже взрослее многих взрослых. До рукоприкладства не опускалась, не материлась, давила всех интеллектом и наглостью, но пасовала перед грубой силой. Теперь она лихорадочно искала, чем ответить на мой вполне взрослый выпад, а я не давал ей сориентироваться, после секундной паузы продолжал моральный прессинг.

– Ты думала хоть раз, что чувствует тот же Волков после твоего «тык-дым»? Здесь ты, дома родители с белой горячкой. А если он вздернется от безнадеги, неужели ничего в твоей душе не шевельнется? «После того, как оторвал таракану все лапки и сказал: «Ползи» – он оглох».

Воцарилось молчание. Ульяна поджала губы – все еще не знала, что ответить. Вроде и предъявлять ей мне уже нечего, я ведь извинился, но и надо оставить за собой последний ход.

У Павлика в классе точно матриархат, где Яблонцева альфа-самка, вторая альфа, теневая, – Аня-отличница, но они поделили сферы влияния и не конкурируют. Среди парней альф, похоже, нет, есть две беты – Славка и Дэн. А тут я вылез, весь из себя альфач, доминирую над пятнадцатилетними детьми, а по сути выполняю роль учителей, которым все по барабану.

Прилетела вторая муха, села на стекло.

– Горский, это и правда ты? – Она прищурила зеленые, подведенные черными стрелками глаза.

– Нет, его заместитель, – почти не соврал я. – Что передать Павлику?

Ульяна закусила губу и чуть склонила голову набок.

– Как будто в тебя вселился дьявол.

– Дьяволы, они такие, себя в обиду не дадут, а экзорцизм тебе вряд ли доступен, так что меня не одолеть. – Я театрально развел руками, считывая ее недоумение – наверняка полезет в словарь, чтоб узнать значение слова «экзорцизм». – Если бы я был уверен, что у тебя есть сердце, просил бы быть человечнее с другими.

– Считаешь, что у меня его нет? – скривила губы Ульяна, уперла руки в боки, раздуваемая юношеским максимализмом.

– Я хочу верить в хорошее в людях. Достаточно будет, если я просто попрошу не издеваться над одноклассниками?

Глаза ее полыхнули гневом, она хмыкнула, окатив меня презрением.

– А если я пошлю тебя на хрен?

Я выдержал ее взгляд. Ой, девочка, знала бы ты, с кем на самом деле разговариваешь! Вторая муха слетела со стекла на первую, насекомые зажужжали, продолжая род.

– Ты имеешь на это полное право. – Я кивнул на мух. – Видишь, мухи спариваются? И собаки, и мыши тоже. Это делает их крутыми? Нет. А ты так гордишься тем, что слаба на передок, будто это достижение. На самом же деле ты ведешь себя, как самка обезьяны бонобо. – Ульяна округлила глаза, раскрыла рот, а я продолжил: – Не знаешь, кто это? Гугли!.. То есть ищи в библиотеке.

– Да ты… ты…

– Я, я, натюрлих. Понравилось? Если решишь со мной воевать, такое тебе придется слышать часто, а интеллектуально тебе меня не задавить. Опыта маловато для того, чтобы тягаться с дьяволом. Ты можешь всех презирать, но молча. Иначе я сделаю так, что все станут презирать тебя.

– Да я тебя… – Покраснев, она хватала воздух, как рыба, всеми силами силясь сдержать слезы.

– Роль альфы такая, да. Удержаться на месте бывает сложно. Чего глаза пучишь? Ты ж вся из себя умная, значит, должна быть в курсе, что такое иерархия доминирования… Что? Не знаешь? Ну, я разочарован. Бывай, Ульяна.

То, что в две тысячи двадцатом знал каждый уважающий себя подросток, для моих современников – темный лес. Наверное, в нашей деревенской библиотеке нет информации об иерархии доминирования.

Поправив сумку, я зашагал к лестнице. Если бы взгляды убивали, я был бы уже рассеян на атомы. С вероятностью 90% Яблонцева предпочтет прислушаться. Возможно, опять полезет в бутылку, получит по носу и будет тихо интриговать. Главное, чтоб под раздачу не попал Павлик, все-таки он недостаточно подготовлен, чтобы тягаться с ней.

Основная масса учеников разошлась, и я топал, погрузившись в мысли и никого не замечая, строил планы на день. Завтра нужно начать подготовку к строительству. Значит, вместо школы поеду в Хмельницкое, поговорю с бабушкой, проконтролирую, сходила ли она к врачу… Нет, туда надо сегодня.

По воле случая фундамент под небольшой дом площадью шестьдесят четыре квадратных метра на участке уже есть, пусть и подубитый – не надо заливать его, а потом месяц ждать, пока он отстоится. Значит, необходим камень, арматура и цемент. Все это стоит копейки, но ни у кого сейчас нет денег. Зато есть великолепная штука – бартер, это когда что-то нужное для одного, но ненужное для другого обменивается на, например, мясо или молоко. А у бабушки свиньи, коровы и бычок. Отец же может договориться, чтобы долг по зарплате ему выдали не деньгами, а пшеницей и консервами. Директор совхоза, думаю, будет только рад. А мы все это обменяем на стройматериалы.

Построить дом за свинью – разве не мечта? Правда, договариваться с работниками карьера и металлобазы придется самому. В карьере будет проще – там работает мамин троюродный брат…

Я так увлекся, что не заметил, как меня зовут. Получил камнем в спину, вздрогнул и увидел шагающую мне наперерез процессию: Пис, Длинный и два гопника постарше, лет семнадцати. Приплыли. Я, конечно, по сравнению с ними крут, но в этом теле вряд ли смогу противопоставить им что-то серьезное. Разве что если отобрать биту вон у того лысого.

Прости, малой, похоже, сегодня мы будем получать по морде, печени и хорошо, если не почкам. Я заозирался в поисках оружия: ничего. Даже песка нет или пыли, чтоб швырнуть им в глаза. Я стою на асфальтовой аллее, справа кипарисы, слева кипарисы, дальше пустырь и частные дома, с другой стороны – братская могила с памятником.

Учителя разошлись, только мелкота возвращается домой. Правильнее было бежать хотя бы туда, где есть люди, и они не дадут меня покалечить. Пока решал, что делать, компания подошла ко мне. Лысый отморозок ткнул в меня битой.

– Этот, что ли?

Пис закивал:

– Этот! Совсем берега попутал!

Кажется, я придумал, как действовать. Должно сработать. Я набычился и проговорил:

– Ты бы еще папеньке пожаловался и на разборку его привел. Он бы тобой гордился. Смелый сын, не смог одолеть толстого ботаника, так, парни? Надо ботаника наказать, чтоб друга вашего не обижал.

Лысый закинул биту на плечо, посмотрел на второго гопника, в кепке, похожего на питекантропа, оба перевели взгляды на меня и, не сговариваясь, захохотали. Питекантроп так роготал, хлопая себя по ляжкам, что аж кепка с него слетела. Пис не понимал, что происходит.

Лысый отсмеялся первым, дал Пису леща и зарычал:

– Ты охренел, дебил?

Тупой Длинный продолжал заливаться, пока тоже не получил затрещину.

– А шо такова?.. – Пис попятился

– Реально уже не смешно. – Питекантроп дал ему второго леща и объяснил: – Вот этот лох тебя …? Да? И ты нас подписал … лошару? И кто ты?

– Да он пипец сильный. И борзый. Ай! – Лысый легонько огрел его битой по спине. – Пацаны, да вы че?

– Ребята, можно мне идти? – сделав жалобное лицо, поинтересовался я.

– Вали, борзый жиробас! – сказал Лысый и снова ткнул Писа битой.

Выдохнув с облегчением, я зашагал, а потом и побежал к остановке. Сзади доносилось бормотание гопоты, воспитывающей Писа, возмущенные возгласы Длинного. Очевидно, они стыдили Писа, рассказывали, что если такой толстый ботаник его отделал, он недостоин с ними водиться.

Похоже, проблему «Пис» можно вычеркивать. Осталось всего ничего: изменить судьбу близких и спасти мир. Но последнее уж как получится.