Текст книги "Избранное"

Избранное
Олег Аркадьевич Белоусов

© Олег Аркадьевич Белоусов, 2023

ISBN 978-5-0051-4262-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Паршивец
(рассказ)

Брать в жёны тётку или её дочь Константинопольский собор разрешил: «не удержанно», то есть «не запрещено».

Глава 1

При моём рождении родители не спорили, выбирая мне имя, и назвали меня Михаилом, как и моего отца, поэтому в доме жили два Миши Киселёва. Я являлся единственным ребёнком в семье. Когда я стал взрослым, то однажды утром мне позвонила мать и сказала, что ночью умерла у себя дома в пьяном состоянии тётя Наташа. После получения её сожителем очередной пенсии, она на пару с ним опять много выпила водки. Уснули они вдвоём, а проснулся из них только один – сожитель и неизменный собутыльник тёти Наташи по прозвищу Ноздря. Ему в молодости во время драки поранили нос, а точнее – порвали одну ноздрю. Тётя Наташа на пятнадцать лет младше моей матери, своей неродной сестры, и на пятнадцать лет старше меня, её неродного племянника. Моя мать и её родные сёстры всегда воспринимали тётю Наташу как родную, а мне никто не рассказывал, что тётя Наташа неродная мне тётка, о чем я узнал непростительно поздно… Перед Отечественной войной с немцами тётю Наташу взяла в семью моя бабушка – мать моей матери, у которой кроме моей мамы тогда на руках имелось ещё две малолетние дочери. Родная мать тёти Наташи умерла во время родов, и моя бабушка взяла родившуюся девочку сироту себе в семью, так как работала в том самом роддоме сестрой акушеркой. Несомненно, что до смерти спившуюся тётю Наташу довёл алкоголизм, который разрушил её печень и, в конце концов, остановил и сердце несчастной женщины. Своих детей тётя не имела из-за бесплодия. Необъяснимо почему, мне вдруг стало очень жалко тётю, которую я последние пять лет не замечал из-за её вечной нетрезвости. Последние годы жизни она мне казалась человеком другого мира – мира людей неизлечимо больных и добровольно отдающих жизнь пороку ежедневного пьянства. Я часто безуспешно пытался понять, что именно надломило жизнь больной алкоголизмом тёти. Из очень привлекательной когда-то девушки, которая в девичестве закончила хореографическое училище, тётя Наташа превратилась в чудовище в женском обличье.

Мы согласовали с матерью куда и когда приехать на похороны нашей несчастной тёти Наташи и закончили телефонный разговор. Я пошёл в ванную комнату, так как желание продолжить сон тотчас улетучилось после звонка матери. Стоя в кабине, я непроизвольно, как все мужчины под струями душа, осматривал себя, и вдруг неожиданно осознал источник своей жалости к умершей неродной тётке – этому послужили мои тайные и поучительные наблюдения за ней и её мужчинами в детстве и в более зрелом возрасте. Из-за моего любопытства тётя Наташа однажды назвала меня паршивцем и продолжала всю жизнь называть меня так, но только если мы общались с ней без свидетелей, при этом она неизменно улыбалась с оттенком добродушной укоризны. Я помню, что в четвёртом классе школы нашёл в словаре русского языка Сергея Ивановича Ожегова значение слова «паршивец», там кратко толковалось: ПАРШИВЕЦ, -вца, м. (просторечие). Дрянной, паршивый человек (употребляется иногда с оттенком добродушной укоризны). «Добродушная укоризна», которую я чувствовал в её взгляде, подтолкнула меня однажды на немыслимую дерзость и безрассудство, но об этом я расскажу ниже…

Я вспомнил себя маленьким, когда моя детская память впервые сохранила образ молодой тёти Наташи. Однажды во время завтрака она весёлая зашла к нам утром на кухню, освещённую через окно ярким весенним солнцем. Одета тётя была в светло-серую клетчатую юбку «колокол» с блестящим белым ремешком на талии и в белую шелковую блузу без рукавов. Подняв над головой маленькую жёлтую бумажку, тётя радостно, как на комсомольских собраниях в советских кинофильмах, объявила:

– Товарищи! Это – новый рубль! – В то время тёте шёл двадцать второй год, и она со своим мужем красавцем с чёрной волнистой шевелюрой жила у нас, благо, что этому позволяла жилплощадь в нашем трёхкомнатном доме с приусадебным участком на окраине города. Мой отец перестал жевать, спокойно положил вилку на тарелку и, протянув руку к свояченице, сказал:

– Дай посмотреть поближе. – Тётя Наташа отдала хрустящую купюру моему отцу. Этот новый рубль хрущевской денежной реформы оказался у тёти Наташи потому, что она первая в нашей семье получила заработную плату в новых деньгах на своей работе в кулинарии, где она после полугодичного обучения и двухмесячной практики в Свердловском ресторане «Урал» начала работать кондитером второго разряда. Новые деньги, как мне позже стало известно, сыграли не только роль конфискации, но и роль скрытого повышения цен на продовольственные и промышленные товары. В нашем доме, – потому что мать работала в торговле, а точнее, в большом деревянном тёмно-зелёном продуктовом киоске, – это скрытое повышение цен объясняли доходчиво только на одном и на самом востребованном товаре в Советском Союзе – на водке. До реформы поллитровка водки «сучок» с картонной пробкой залитой красным сургучом стоила 21 рубль 20 копеек. После удорожания денег в десять раз «сучок» исчез, а появилась «Московская особая» по 2 рубля 52 копейки с картонной пробкой залитой белым сургучом, которая тоже быстро исчезла, а вместо неё в продаже возникла «Московская особая» с пробкой из фольги и с «козырьком» по цене 2 рубля 87 копеек. Тогда, в дошкольном возрасте, меня завораживал приятный хруст нового рубля и маленькие звёздочки водяных знаков, которые непонятно куда исчезали, как только я переставал разглядывать купюру на свет.

Главное, что именно то появление тёти Наташи на кухне запомнилось мне маленькому не из-за новых денег, а из-за того, что я впервые с непонятным для себя интересом рассматривал подмышку поднятой руки молодой тёти. У неё под мышками отсутствовали волосы, и это стало для меня откровением, потому что я часто видел подмышки своего отца с густыми чёрными волосами, когда он во дворе в одной майке летом рубил срезку для розжига зимой угля в печке. Отец порой переставал махать топором, снимал с головы носовой платок, завязанный узелками по углам, вытирал им потный лоб, оголяя мокрые, чёрные и густые волосы под мышкой. Тогда я впервые заметил, что когда тётя Наташа встретилась взглядом с моим по-мужски обаятельным отцом, то покраснела лицом. Позже мне стала понятна девичья робость и стыдливость тёти Наташи перед зятем, который, сознавая свою мужскую привлекательность, соблазнил позднее не только её, но и всех близких подруг моей матери. Сделать это ему помогали многочисленные застолья в нашей семье по праздникам и в дни рождений членов семьи. Мой отец, как большинство скрытых бабников, никогда не ругался матом, не курил, пил очень мало за столом, а иногда даже тайком опрокидывал очередную рюмку с водкой в большую кадку с фикусом у стола в зале, отчего у огромного растения часто желтели зелёные листья. У матери от торговли в продуктовом киоске в результате всевозможных махинаций по обвесу покупателей и еле заметных пересортиц товара (от муки до мяса) всегда оставались левые деньги, и эти лёгкие деньги так же легко тратились на обильные, шумные и частые застолья.

Сейчас мне понятно, что тётя Наташа, поднимая тогда на кухне свою оголённую белую руку и открывая, несомненно, интимное место на своём теле перед взором моего отца, делала это непроизвольно, подобно миллионам женщин, которые при виде привлекательного мужчины непроизвольно начинают заправлять волосы за ухо. Это самое наглядное проявление знаменитого «бессознательного» у женщин. Однако этот жест тёти Наташи не ускользнул и от меня, мальчика семи лет, потому что уже тогда в старшей группе детского садика я впервые влюбился в новую молодую воспитательницу и решительно клал голову ей на бедро, когда она, сидя в кругу детей, читала нам вслух какую-нибудь книгу. Я, притворившись спящим, незаметно и помаленьку сдвигал голову на бедре воспитательницы все ближе и ближе к тому месту, куда все мужчины стремятся проникнуть, пока не упирался носом в её упругий и плоский живот. Но самое трепетное для меня было в том, что воспитательница словно не замечала моей хитрости, отчего меня буквально трясло от удовольствия…

Глава 2

Однажды в очередной день рождения отца, – а отец мой родился 30 июля, и этот день тогда выпал на воскресенье по календарю, – мы ожидали много родственников и друзей, которые начали съезжаться в наш дом к обеду. Приехало несколько подруг матери по работе в торговле со своими мужьями, женихами и любовниками, приехали две родные сестры матери со своими мужьями и детьми, словом, собралась большая компания. Только со стороны отца из родни никто не приехал, потому что все его родственники жили в других городах. Я был рад тому, что приехали мои двоюродные братья, которые были чуть постарше меня, но игривые и весёлые необычайно, и я всегда рад был их редким приездам. Тотчас мы три двоюродных брата направились во двор, где решили поиграть в прятки. Половина огорода у нас по традиции была засеяна картофелем (в то время на окраине города это никого не удивляло), что нам детям позволяло хорошо прятаться в уже высокую к тому времени ботву. Первым водящим пришлось быть мне, и я через несколько секунд пошёл на поиски спрятавшихся братьев. Я обошёл весь двор и заглянул в уличный деревянный туалет, потом заглянул в сарай с углем и дровами, но братьев нигде не обнаружил. Оставалось единственное непроверенное место – обширный огород, где росла картошка, а на грядках – клубника и всевозможная зелень, и это на площади в десять соток. Ещё я заглянул за несколько больших деревянных пивных бочек с водой для полива огурцов и помидоров, но и там никого не оказалось. Со двора я через калитку ушёл на картофельное поле и начал там поиски вдоль забора, но одновременно посматривал на посаженный картофель, стараясь определить, не колышется ли где ботва от притаившихся братьев. В это время в доме уже начали праздновать именины отца и женщины после первых рюмок спиртного под холодные закуски начали выходить группками на улицу покурить и сходить в уличный туалет. В начале шестидесятых годов курило очень много женщин, и часто они курили папиросы, как мужчины. Папиросы «Казбек», «Любительские» и дорогие «Тройка» попадались мне часто на веранде в нашем доме. Тогда мне казалось, что курящих женщин было значительно больше, чем нынче, а в торговле и вовсе мало кто из женщин не курил.

Остановившись у забора, я заметил, что картофельная ботва с тыльной стороны деревянного туалета зашевелилась. Нагнувшись, я бесшумно подкрался к туалету и увидел, что самый старший из двоюродных братьев Андрей, сын старшей сестры моей матери тёти Клавы, прижимал указательный палец к губам и призывал меня тем самым не шуметь. Затем Андрей махнул мне рукой, чтобы я нагнулся к нему на траве. Он с интересом смотрел в маленькую дырочку нашего деревянного туалета, которая образовалась из-за выдавленного Андреем сучка в высохшей доске. По всей видимости, он это проделывал не первый раз. Очевидно там, где жила семья тёти Клавы, Андрей это перенял у своих друзей по двору, а жили они в деревянных бараках, где жильцы тоже пользовались уличными деревянными туалетами. Вход в наш туалет находился со стороны двора, а двор от огорода отделялся забором, поэтому тот, кто входил в туалет справить нужду, не мог видеть тех, кто подглядывал с обратной стороны туалета в отверстие в стене. Андрей отстранился от дырочки в доске и предоставил мне возможность посмотреть. Я глянул и опешил: перед моим глазом возникла огромная голая задница молодой подруги моей матери по торговле тёти Руфы. Я не мог оторвать свой глаз от этой завораживающей картины. Когда молодая женщины справила нужду, то это не оттолкнуло меня от туалета, а напротив, я почувствовал у себя щекотливое возбуждение в промежности, несмотря на то, что по возрасту мне было только семь лет. Братья Андрей и Антон нетерпеливо толкали меня в спину и просили беззвучно дать и им тоже посмотреть.

– Мишка, – обращались шёпотом они ко мне, – давай смотреть по очереди и не очень долго. – Я уступил место наблюдения братьям и потрясённый отошёл в сторону, особенно удивлённый тем обстоятельством, что не потерял интереса к картинке в маленькой дырочке для подглядывания, а напротив, этот интерес у меня только усиливался, несмотря на забавную позу женщин в туалете и неприятный запах. Этот неприятный запах уличных сортиров всю оставшуюся жизнь непроизвольно вызывал у меня эрекцию… Это открытие тогда шокировало меня, маленького мальчика. Силу желания смотреть на грушевидный голый зад взрослых женщин не могло поколебать ничто.

Через пять минут в этот же туалет зашла моя мать. Мои братья отползли от туалета. Необъяснимо почему ни я, ни они не захотели подглядывать за моей матерью. Мне это было противно, а братья, возможно, постеснялись меня. Уже взрослым я не мог согласиться с Фрейдом, который полагал, что Эдипов комплекс присущ всем сыновьям, которые желают близости с родной матерью в пику отцу, однако я, кроме отвращения, от воображаемых «инцестуозных побуждений» к родной матери, никогда ничего не чувствовал. Я не мог подглядывать за родной матерью тогда в туалете – мне это было отвратительно до тошноты. Потом в туалет пришла тётя Наташа, – об отсутствии общей крови с которой я тогда не ведал, – и здесь я почувствовал, что за ней подглядывать мне не казалось противно, как за любой чужой женщиной, и мы, все три брата, не сговариваясь насладились видом голой задницы нашей младшей неродной тёти, которая была старше нас на какие-то десять – пятнадцать лет. Потом мы ещё долго подглядывали за подвыпившими женщинами. По умолчанию, мы почему-то не могли подглядывать за своими родными матерями, а ещё за двумя очень жирными и бесформенными тётками из компании гостей.

Наконец, мы насытились живыми сексуальными картинками и пошли в дом обедать. Родители заставили нас помыться в самодельном уличном душе, потому что все мы оказались вымазаны в огородной земле и траве. После душа нас усадили на застеклённой веранде при доме, чтобы мы не слышали разговоров взрослых гостей, которые часто рассказывали похабные анекдоты, так как торгаши никогда не относились к изысканной публике. Нам принесли сначала осетровой ухи, затем со стола взрослых принесли половину запечённого молочного поросёнка, потом принесли большие бутерброды с маслом и чёрной икрой. Чёрной икры в зале на гостевом столе стояло огромное фарфоровое блюдо. Когда кто-то из женщин, которых мы недавно голыми разглядывали в туалете, заходил к нам на веранду, то мы не могли сдержать смеха, который непроизвольно вырывался с крошками из наших полных ртов.

Гости в большом зале дома сначала часто и громко смеялись, затем к вечеру полились песни, некоторые я припоминаю и сейчас.

Вот кто-то с горочки спустился, наверно, милый мой идёт.

На нём защитна гимнастёрка, она с ума меня сведёт…

Ближе к ночи, когда многие из гостей опьянели особенно сильно, все хором затянули трагическую песню, которую из-за популярности часто называли народной.

Меж высоких хлебов затерялося

Не богатое наше село.

Горе горькое по свету шлялося

И на нас невзначай набрело…

К ночи некоторые гости разъехались по домам, а самые близкие родственники и подруги матери улеглись в большой комнате около стола вповалку на застеленном матрасами и одеялами полу. Ещё долго я из своей детской комнаты слышал разговоры пьяных гостей, которые ходили всю ночь на улицу курить. Так хлебосольно отмечали свои праздники работники продуктовых магазинов в Советском Союзе, а вокруг нас, – что я замечал по жизни соседских мальчишек, когда бывал у них в гостях, – люди жили значительно скромнее.

Глава 3

Когда я начал учится в третьем классе начальной школы, то тётя Наташа позвала мою мать ехать с ней в Нефтеюганск, куда её по контракту назначили начальником кондитерского цеха в новой столовой нефтяников. Она пообещала моей матери должность заведующей производством с получением в течение шести месяцев квартиры в брусовых двухэтажных домах, строительство которых шло в посёлке очень быстро. Мать согласилась, но с условием, что сможет оставить работу в Нефтеюганске, если ей жизнь на Севере не понравятся. Моя мать захотела ехать на Север со мной, чему отец не стал противиться, потому что был уверен, что из-за холодов мы сбежим оттуда и вернёмся к нему через месяц. Этому способствовали и испорченные окончательно отношения между моими родителями.

Мы летели зимой в Нефтеюганск на «кукурузнике» Ан-2 с лыжами. Это был мой первый полёт на самолёте. Меня поразил вид тайги с высоты. Деревья и редкие избы в тайге казались игрушечными. Деревья по размеру походили на спички, а редкие домики на спичечные коробки. За месяц из Нефтеюганска мы не сбежали, а осели там основательно. Я пошёл там в третий класс. Тётя Наташа заведовала кондитерским цехом, а моя мать работала при ней в этой самой столовой. В Нефтеюганске в 1965 году буровые вышки располагались практически в черте посёлка, а грязь весной, летом и осенью была постоянной и непролазной. Кроме высоких сапог, валенок и унтов никакая обувь в Нефтеюганске не носилась. Основная масса людей проживала в вагончиках. Зимой морозы иногда доходили до минус 52 градуса по Цельсию, и если балок не имел наружной обсыпки и завалинки, то зимой в нем можно было не снимать тёплую обувь, как бы ты не пытался обогревать такой вагончик железной «буржуйкой» на дровах или мощным «козлом» – самодельным электрическим обогревателем с открытой спиралью, намотанной на асбестовую трубу. Дикая природа того места поражала воображение. Летом в Юганкой Оби было столько много рыбы, что я ловил по несколько десятков щук у берега на петлю из тонкой медной проволоки на короткой палочке.. В лес около посёлка летом невозможно было зайти – комары буквально съедали любого, независимо от того, намазан он мазью от комаров или нет, но ягодами около посёлка в лесу было усыпано всё вокруг, куда бы вы не посмотрели. За неустроенные условия жизни к зарплате каждого работника прибавляли 70% северных – будь то уборщица в столовой или начальник управления буровых работ. Впервые в жизни я увидел в продовольственных магазинах питьевой спирт в поллитровках по шесть рублей. Таким образом советская власть изымала огромные зарплаты (на тот период времени) у северных работников, и когда в навигацию прибывали баржи с продовольствием в города Западной Сибири, то значительную площадь транспортных средств занимали ящики с водкой и спиртом. Государственная монополия на водку и спирт помогала продавать продукцию с копеечной себестоимостью, примерно, в сто раз дороже, а здоровье спивающегося населения на Севере никого не интересовало. В этом советская власть ничем не отличалась от свергнутой ею когда-то царской.

Около столовой, где работали моя мать и тётя Наташа, регулярно укладывали бетонные дороги, но они в течение нескольких месяцев приходили в негодность из-за того, что на обед в столовую приезжали буровики на гусеничных военных вездеходах, а другой транспорт к столовой подъехать не мог. Летом в навигацию все продукты в посёлок доставлялись по Оби и вертолётами из Сургута, а зимой по «зимнику» – по замершей Оби. Одним словом, в одиннадцать лет я познал экстремальные условия жизни в экстремальных погодных условиях при освоении нефтяных месторождений Западной Сибири. Однако больше всего меня маленького поражало то, какое огромное количество водки и спирта выпивали люди в этих суровых местах по вечерам. Не проходило ни одного дня, чтобы после работы у нас в вагончике что-то не праздновали. Видимо, именно эта поездка моей матери и тёти Наташи повлияла на привыкание их к крепким спиртным напиткам, но более слабой оказалась двадцатипятилетняя тётя Наташа. Она жила со своим первым мужем в одной половине вагончика, а я с матерью – в другой. Муж моей тётки оказался очень ревнивым, хотя признаться, тётя Наташа давала достаточно поводов для этого. Муж её работал начальником базы горюче-смазочных материалов и после пяти вечера он скорее бежал в столовую к жене, чтобы она не легла под какого-нибудь очередного красавца вертолетчика в своём кабинете, которых она знала почти всех, потому что все лётчики питались в её единственной на посёлок столовой, а деньги в их карманах никогда не заканчивались.

Иногда мне приходилось спать в половине вагончика тёти Наташи, когда мать задерживалась на работе, чтобы выдавать продукты ночным поварам для приготовления блюд на предстоящее утро. В тётиной половине вагона стояла двухъярусная кровать, и я всегда забирался для сна на второй ярус, чтобы тайком ночью было удобно сверху наблюдать за тётей с мужем. Как всегда они ложились чуть под хмельком и продолжали выяснять отношения шёпотом, чтобы не разбудить меня. Потом муж медленно накрывал телом тётю сверху, и они совокуплялись. Затем муж, как животное ленивец с дерева медленно слазил с тёти Наташи, и они тотчас засыпали, а на следующий день всё повторялось вновь. У меня не умещалось в голове, как можно так медленно и размеренно овладевать моей привлекательной тётей, а не рвать и метать на ней, получая удовольствие, которое ощущал я, наблюдая скрытно за ними на полу. Это моё тайное наблюдение однажды заметила тётя Наташа, потому что она лежала на спине во время сексуальной близости с мужем, и от неё не ускользнуло то, что моя голова переодически высовывалась со второго яруса кровати. Утром она улыбаясь смотрела на меня и говорила: «Ну и паршивец же ты, Мишка!» Я делал вид, что не понимаю, почему меня называют паршивцем, но не зная точного значения этого слова, чувствовал, что не хорошо ночью подглядывать за взрослыми, но это не совсем однозначно плохо. Так мне казалось по реакции тёти.

Однако, мне становилось понятно, почему моя тётя всегда не упускала случая наставить рога своему ревнивому мужу. Через полгода первый муж моей тёти уехал к своим родителям и больше не вернулся. Он, видимо, понял, что ему мою жизнелюбивую тётю не удержать. Получение квартиры тёткой и матерью в Нефтеюганске затягивалось, и однажды мы перед предстоящей морозной зимой уехали на родину, разорвав контракт с отделом рабочего снабжения. В моей детской памяти о Нефтеюганске остались только две цифры, что горели красными лампочками морозными тёмными вечерами на здании поселковой администрации в течение двух лет жизни в этом удивительном посёлке Западной Сибири – 48, а через год – 49 лет Октябрьской революции.