Текст книги "Избранное"

ГЛАВА 11

– Наверное, приехала аварийная служба, и, возможно, скоро наши страдания закончатся, – сказал Филипп для надежды и успокоения и, немного помолчав, спросил Катю:

– Почему вы оказались в этой гостинице?

– Мы приехали подавать документы в университет… – Сделав паузу, Катя продолжила, довольная возможностью поговорить с Филиппом, с этим добрым молодым мужчиной с приятным спокойным голосом. Филипп теперь казался Кате намного лучше тех безмолвных парней моделей из модных журналов, которые часто в последний год приходили Кате в фантазиях ночью. Такого журнального парня Катя нередко представляла позади себя с голым торсом, и он прижимался к ней, а она упиралась с наслаждением ладошкой навыворот в его рельефный пресс на животе… Вечером и утром Катя запиралась в ванной комнате и подолгу мылась. Выходя из ванны раскрасневшейся, расслабленной и опустошённой, девушка скорее уходила в свою комнату, не поднимая головы и избегая встречи с удивлённым взглядом отца, который никак не мог взять в толк, зачем подолгу принимать горячую ванну утром, если накануне вечером такая же горячая ванна уже принималась. – Мы из маленького городка в области. В этой гостинице жить дорого, но родных у нас здесь нет. Мы сняли одноместный номер, и нам этажная дежурная дала раскладушку, на которой сплю я. Приходится самим готовить еду на маленькой плитке в номере, но это не беда. Родители дали нам с собой всяких консервов. Мы только едим, да штудируем учебники. Запах от нашего номера, как из кухни, разносится по всему коридору шестого этажа, и горничная часто просит нас открывать окна в номере. Если поступим учиться, то нам дадут общежитие. Надо нам найти на время экзаменов комнату у какой-нибудь старушки, потому что здесь осталось жить ещё сутки.

Филипп слушал и костерил себя последними словами. «Как я мог вести охоту на этих чистых душой и помыслами девчушек, впервые оторванных от дома и родителей?! Как я мог забыть, что у меня тоже дочери?!» – спрашивал он себя с возмущением. Домников запомнил, что когда Катя говорила о зеркальце в костяном футляре, то упомянула, что ей его подарил папа. Дети, называющие своих отцов за глаза «папой», несомненно, любят своего родителя. Филипп тоже в детстве и сейчас называл отца только папой, несмотря на то, что тот развёлся с матерью и создал новую семью. Отец с раннего детства был любим Филиппом. Отец оставался добрым и чувствительным к сыну. Однако самые приятные и радостные чувства вызывал отец у Филиппа в детстве, когда приходил в садик забирать его домой. Ничто так не радует детей в садике, как приход родителей за ними раньше времени. Отец словно хорошо знал это. Все дети ещё ели печенье с киселём на полднике после дневного сна, а отец уже приходил за ним. Филипп счастливый на глазах всей группы радостно оставлял без всякого сожаления недоеденным полдник, поворачивался к друзьям и объявлял радостно, что за ним уже пришли. Дети с завистью провожали Филиппа взглядом. Молодая воспитательница почему-то всегда краснела, когда отец улыбаясь, разговаривал с ней о чем-то. Если это было зимой, то отец усаживал сына на санки и быстро вёз его по утоптанным снежным тропинкам в сосновом бору. Радости Филиппа не было предела.

В группе всегда имелись дети, за которыми родители приходили позже всех. Эти дети оставались в группе уже только с нянями, что задерживались допоздна для уборки комнат. Ребята эти выглядели несчастными и жалкими. Няни нервничали из-за того, что им надо оставаться после уборки, и невезучие дети чувствовали всю эту нелюбовь на себе. Няни ворчали и ругали непутёвых родителей малышей. Детей этих было немного – на весь садик пять или шесть человек. Их собирали со всех групп в одной комнате, где дети часто с влажными глазами и с большой надеждой смотрели в окна. Несчастные дети прижимались своими детскими лбами к холодному стеклу, пряча от нянечек глаза, полные слез от обиды за родителей, и в каждом прохожем эти дети искали сходство со своими мамой и папой.

Филипп неожиданно подумал, а как дочери будут вспоминать его, хотя по сегодняшний день они называли его только папой, потому что Филипп любил их безумно, и дочери чувствовали это. Филипп тоже, как и его отец, ходил в садик забирать дочерей после работы, благо они ходили в один сад, но в разные группы. Жена Александра приезжала с работы в семь вечера, а Филипп освобождался раньше, поэтому чаще всего и забирал дочерей.

Домников со стыдом вспомнил эпизод, когда однажды пришёл в детский сад за детьми нетрезвый. Жена с дочерьми запомнили это навсегда. Филипп случайно повстречал после работы на улице школьного товарища, который в течение пяти лет работал на Севере и приехал погостить к родителям. Друзья посидели в кафе, где выпили коньяка. Филипп помнил, что нужно идти за дочерьми, поэтому пил маленькими дозами. Подошло время отправляться за девочками, и Филипп начал прощаться со школьным товарищем. Однако товарищ предложил съездить за детьми Филиппа на такси, забрать их и передать домой жене Александре. Филипп согласился. Поймали такси, приехали к садику, выпили в таксомоторе ещё по одной порции коньяка, и Филипп направился за дочерьми. Пока нетрезвый отец одевал старшую дочь Аню в тёплую зимнюю одежду, сам вспотел в дублёнке и заметно опьянел в жарко натопленной детской раздевалке. Филипп с Аней пошёл в младшую группу за Машей, но там стало всем понятно, что Филипп нетрезвый. Поражённая воспитательница не отдала ребёнка отцу. Филипп не стал спорить, а забрал Аню и уехал домой без Маши. Приехав домой со старшей дочерью, Филипп больше никуда не поехал, а лёг в одежде на диван и уснул. Пришла с работы жена и увидела, что Маши нет, Аня вся в слезах, а пьяный Филипп крепко спит на диване. Жена побежала в садик и забрала перепуганную младшую дочь.

На память Филиппу пришла опять именно младшая дочь Маша. Филипп помнил, что был против рождения второго ребёнка и сказал об этом жене, так как в советское время денег им, как молодым специалистам, всегда не хватало ни на что. Однажды из-за отсутствия средств им тайком от родителей пришлось заложить в ломбард обручальные кольца, которые молодые супруги больше не смогли выкупить. Жена плакала, видя в этом плохой знак для семьи.

Александра не послушала Филиппа и без сомнений доносила второго ребёнка и легко родила. Маша первое время очень часто болела, так как родилась слабой, не в пример старшей Анне. Потом Маша чуть не умерла от обезвоживания. К ней привязалась какая-то инфекция, и понос постепенно забирал у ребёнка последние силы. Дочь Аня жила у родителей жены в пригороде, и Филипп после работы часто приходил в больницу, где лежала жена с Машей. Домников видел, что ребёнок очень ослаб от болезни и не мог без помощи держать свою головку. Александра плакала и жаловалась Филиппу, что здесь, в самой большой больнице города, они никому не нужны, что никто их не лечит. Филипп и тесть в разговоре заочно смирились с тем, что Маша не выживет. Жена со слезами на глазах говорила, что она будет бороться за жизнь ребёнка до последнего. Филипп чувствовал, что жена в отчаянии перестала соблюдать элементарную гигиену. Её тело под халатом издавало неприятный запах, чувствовавшийся на расстоянии, а изо рта несло отвратительной смесью нечищеных зубов и всем тем немногим, что оставалось в её желудке. Жена исхудала и была бледной, как гипсовая мумия. Самопожертвование и преданность Александры больному ребёнку, – к которому она ещё не успела привыкнуть и которого ещё никто в семье не только не успел полюбить, но и не успел разглядеть, – потрясли Филиппа. Филипп не мог смотреть жене в глаза, так как все время отсутствия жены в доме он позволял себе флиртовать с молодыми девушками в компании своих друзей. Жена это чувствовала и отчаяние изводило её, что, видимо, передавалось и больному ребёнку, и сказывалось на его выздоровлении. Филиппу вдруг стало нестерпимо стыдно перед женой, ему к горлу подступил ком, его до умопомрачения взбесило то, что его ребёнка, в котором течёт его кровь, могут не лечить в этой огромной хвалёной больнице. Филипп спросил у жены, где находится кабинет заведующей отделением и, получив разъяснение, тут же направился туда. Взбешённый Филипп без стука вошёл в кабинет. Домников подошёл к сидящей за столом в накрахмаленном белом халате крупной немолодой женщине, с фигурой, напоминающей молочную флягу, с немыслимой укладкой обесцвеченных редких волос на голове. Филипп, едва сдерживая себя, спросил у растерявшейся заведующей, почему никто из лечащих врачей не подходит к его жене с умирающей дочерью. Спросив фамилию ребёнка, женщина начала что-то объяснять Филиппу, но тот прервал её и трясущимися губами и со слезами обиды в глазах неожиданно для себя сказал ей, что если его дочь умрёт у неё в отделении, то он застрелит её, не моргнув глазом. В этот момент по его лицу можно было сделать вывод, что этот человек в гневе был реально способен не только застрелить, но и нарубить на кусочки любого виновного в смерти его ребёнка. Заведующая молча и испуганно смотрела на Филиппа. Женщина безмолвно, не шелохнувшись, ждала, когда он выскажется и покинет её кабинет. Филипп, уходя, с силой так хлопнул дверью, что осыпалась штукатурка, и дверь вновь резко отскочила от косяков и открылась.

На следующий день жену с дочерью спешно перевезли транспортом больницы в маленькую одноэтажную деревянную инфекционную лечебницу. Там врач инфекционист, седая и пенсионного возраста грузная женщина с жёлтым оспенным лицом, осмотрела Машу, изучила её анализы и прописала пить корень калгана. Спустя неделю у Маши стал проходить понос, а через месяц её выписали здоровой. Однако за весь этот месяц Филипп больше не смел знакомиться ни с кем из окружающих его ежедневно женщин.

По традиции беда не приходит одна. У жены не сцеживалось молоко. Младшая дочь, когда болела, не имела сил сосать грудь матери, и её кормили молоком из детской кухни, а жене пришлось перевязать грудь. Молоко плохо сцеживалось, и в груди у жены начали образовываться «камни». Теперь Александру положили в больницу. Филипп приходил к ней, и она опять плакала, опасаясь, что ей могут из-за мастита отрезать грудь. Прежде всего, Филипп подумал, что никогда не сможет желать женщину с одной грудью, поэтому испугался. Домников казался жене здоровым, весёлым и полным сил. Дети по заведённому правилу жили у родителей жены, и Филипп пользовался свободой. В офисе на работе у Филиппа возник очередной роман с новым экономистом, и это чувствовала больная жена. Александра пристально всматривалась в глаза мужа, а он как небезгрешный не мог отвечать прямым уверенным взглядом. Александра хотела, чтобы у мужа оставалось мало времени, и поэтому просила его после работы чаще ездить к её родителям, навещать детей, но Филипп был уверен, что у тёщи с тестем детям хорошо, и ездил к дочерям как можно реже, ссылаясь лживо на усталость.

Однажды Филипп пришёл в больницу к жене, и она вновь вся в слезах рассказала ему, что врач посоветовал ей обратиться к мужу, чтобы отсасывать никак не сцеживаемое молоко из больной груди, тогда, по словам доктора, удастся избежать операции. В палате с женой лежали ещё четыре женщины, и Филиппу пришлось на глазах свидетелей высасывать молоко из груди у жены. Женщины тактично отворачивались, а жена была явно довольна и горда перед всеми за мужа. Александра была уверена, что только её Филипп мог ради неё делать это публично, никого не стесняясь. Это чувствовалось по лицу Александры. В течение недели Филипп ходил в больницу к жене и проделывал эту неприятную для него процедуру. Мать Филиппа ему рассказывала, что он в детстве очень долго и с удовольствием сосал её грудь, но молоко из груди жены вызывало у Филиппа рвотные спазмы. В эти моменты он ненавидел разбухшую грудь жены с широкой тёмной ареолой вокруг морщинистого соска. Домников через силу проглатывал это сладковатое и приторное молоко, чтобы жена не заметила его отвращения. В конце концов, удалось избежать потери груди, но два надреза Александре всё-таки сделали и благополучно выписали из больницы.

ГЛАВА 12

– Таня серьёзно больна и ей сложно будет учиться в чужом городе без присмотра родителей, – сказал Филипп Кате.

– У неё в последнее время очень редко случались приступы, а чтобы дважды в течение часа, – я такого не припомню. Это всё из-за поломки лифта… – Катя не договорила, но Филиппу и без того стало понятно, что остановка лифта разбудила в девушке спящую до времени болезнь. – Мы соседи. С первого по десятый класс мы проучились вместе. Её и мои родители давно дружат и при отъезде наказали мне присматривать за ней здесь и не оставлять без внимания ни на минуту. Её родители считают, что главное – поступить, а потом, если ей будет мешать болезнь, то её переведут на заочное отделение. Таня – моя лучшая подруга. – Немного помолчав, Катя добавила: – У её матери тоже кто-то в родне болел этой болезнью…

– Может, вам после этого случая вернуться домой? Началось все символически трудно у вас здесь.

– Нет. Не знаю как Таня, а я хочу уехать из дома. Дома спокойнее, но скучно. С родителями жить комфортно, но это для меня не главное. – Помолчав, Катя продолжила: – У нас там и парней-то нормальных нет…

«Вот опять та самая сила, заложенная в нас», – подумал Филипп и поинтересовался, чтобы не молчать, а у девушки не возникло ощущения неловкости:

– На какой факультет вы хотите поступать? – Его вопросы были сродни тем, что задаёт хирург пациенту перед наркозом, чтобы отвлечь больного от мыслей о возможных последствиях операции. Филипп обратил внимание, что вёл разговор с Катей, будто отец со своей подросшей дочерью. Его интерес к девушкам, как к возможным любовным партнёршам куда-то исчез напрочь. «Вот так всегда – я больше всего желаю каждую приятную девушку или женщину до тех пор, пока не знаю о ней ничего», – подумал улыбаясь Филипп.

– Пока ещё не знаем. Папа сказал, что я могу поступать учиться на любую специальность. Главное для него, чтобы я никогда не начала курить вдали от дома. Я дала ему слово… Не знаю, почему он так относится к табаку, но я и без его просьбы не закурила бы. Хотя у нас в школе многие девчонки курят с восьмого класса, – разоткровенничалась вдруг Катя. Кате хотелось говорить, говорить и говорить в предчувствии скорого освобождения из случайного плена. «Не важно на кого учиться! Важно подальше от родителей и поиск своей судьбы», – опять подумал Филипп, и в этот момент его отвлёк какой-то упавший на пол предмет. Филипп догадался, что это изо рта Тани выпало зеркальце в костяном футляре. Таня вновь пришла в себя после приступа. К ней вернулось сознание, и она тихо еле слышно произнесла:

– Катя…

– Да-да! Я здесь! Скоро дадут свет – потерпи, Танечка. Сиди пока.

– Нет. Я хочу подняться… – Катя наклонилась и помогла Татьяне встать с ног Филиппа. Девушка явно обессилела от двух подряд приступов. Филипп провёл рукой по полу и нащупал упавшее зеркало. Оставаясь сидеть на полу, Филипп без особой надежды попробовал зеркало в футляре вставить в едва заметную щёлочку между дверей лифта, и футляр вдруг легко проскользнул внутрь. Попытавшись его повернуть и тем самым чуть шире раздвинуть двери, Филипп увидел, что створки дверей легко подались, и дневной свет из окон лифтовой площадки заполнил через образовавшуюся большую щель кабину настолько, что стали видны лица девушек. Филипп попытался больше повернуть прочный футляр зеркала, но этого уже не потребовалось. В образовавшийся проем между дверьми Домников смог просунуть ладонь свободной левой руки. Филипп начал толкать одну створку дверей, упёршись спиной в стену кабины, а другая створка сама пошла в противоположную сторону. В одно мгновение Филипп раздвинул двери. В кабине стало светло как днём. Девушки не могли скрыть радости. Катя захлопала в ладоши, а Таня опять заплакала, но уже от появившейся надежды выбраться из этой страшной и мучительной для неё западни. Таня прятала лицо от Филиппа, уткнувшись в плечо подруги. Ей было неловко от того, что она принесла столько хлопот этому мужчине, и что Филипп стал свидетелем её отвратительного недуга. В данную минуту Тане очень хотелось побыстрее исчезнуть и никогда больше не встречать Филиппа. Накрашенные глаза девушек, от размазанной слезами тушью с ресниц, походили на глаза шахтёров, которые только что поднялись из угольного разреза на поверхность. Льняное платье Татьяны стало сильно измятым, и девушка то и дело пыталась его безуспешно разгладить, проводя руками по бёдрам. Вокруг губ Тани засохла белая пена, которая, видимо, шла у неё изо рта во время приступов. Сдавленные Филиппом щеки у девушки имели покраснения и казались немного припухшими, и в скором времени, несомненно, на них должны будут появиться синяки. При свете к подругам опять вернулось желание выглядеть хорошо и нравиться. Ни вверху, ни внизу не было ни души. Люди ходили за стеклянными дверьми по лестничным маршам и не слышали ничего или не хотели вникать в чьи-то проблемы. «Это будущее всех нас, когда людей станет огромное количество на Земле, и только твоя семья будет о тебе заботиться и переживать…» – вдруг невольно подумал Филипп.

Лифт остановился ближе к пятому этажу, чем к четвёртому. Пролезть на четвёртый этаж в небольшой проем представлялось делом трудным, так как отверстие было узким и до пола четвёртого этажа пришлось бы прыгать с большой высоты. Единственный способ выбраться из лифта виделся в очевидной возможности подняться на пятый этаж, где и пространство для выхода казалось большим, и подсадить девушек было не очень трудно. Удивляла только огромная толщина пола между этажами, но шанс выкарабкаться имелся реальный. Домников встал в проем между дверьми. Спиной он держал одну створку, а двумя вытянутыми руками удерживал противоположную. До него вдруг дошло, что если неожиданно подадут электричество, то при открытых дверях лифт не сможет поехать, о чем он забыл в более возбуждённом состоянии некоторое время назад.

– Катя, ты первая полезай по мне наверх, а потом примешь Таню. – Филипп чуть присел, чтобы Катя могла сначала встать на его колено, а потом ступить на плечо, а там уже выползти на плиточный пол пятого этажа.

– Я не знаю, как я полезу по вам… – сказала Катя. Потом она смутилась и покраснела, но произнесла: – Мне стыдно…

Филипп понял неловкость девушки. Катя опасалась, что он сможет увидеть её нижнее белье под коротким подолом платья. И опять память его вернула к недавнему прошлому, когда обе маленькие дочери Аня и Маша ещё спали в пелёнках, которые по ночам обильно наполняли мочой и светлым детским калом. Жена могла отстирывать только мочу, а от кала её тошнило, и все это «золото» доставалось стирать Филиппу. Летом в гостях у тёщи в огороде Домников демонстративно с серьёзным видом снимал с верёвки бельевую прищепку, зажимал ею нос, затем снимал ещё две прищепки и для забавы зажимал ими уши. Жмурясь Филипп укладывал десятки накопившихся пелёнок с калом в большую оцинкованную ванну, заливал водой и стирал пять раз, меняя воду, со стиральным порошком. Жена, тёща и тесть искренне до слез хохотали, глядя на его серьёзный вид. Множество отстиранных пелёнок висели на верёвках и обдувались ветром. Огород родителей жены в эти часы с высоты птичьего полёта походил, наверное, на парад разноцветных флагов на какой-нибудь американской сельскохозяйственной ярмарке.

– Хорошо! Я встану по-другому, – сказал Филипп и повернулся к девушкам спиной, опустился на колени и нагнулся вперёд. Теперь Филипп не мог видеть девушек снизу. – Сейчас вставай мне на спину, а затем на плечи. Я поднимусь с тобой, и ты выберешься на этаж. – Все это время Филипп удерживал руками раздвинутые двери лифта. Катя сняла с ног сандалии и ступила Филиппу на спину. От боли Домников вскрикнул. Он уже забыл, что его спина буквально изранена ногтями больной девушки. Теперь Филипп закричал от неожиданности, да и мысленная установка «терпеть боль во что бы то ни стало» забылась и больше не имела смысла, так как девушки в данное время уже не интересовали его как сексуальные партнёрши. Катя извинилась и быстрее переместилась ему на плечи. Все это время, подобно Филиппу, она держалась руками за торцы раздвинутых дверей. Филипп медленно поднялся с Катей на плечах с колен, и та смогла легко выбраться на поверхность, чуть нагибаясь при этом, чтобы не удариться головой о верхний край дверного проёма лифтовой кабины.

– Я здесь! – радостно прокричала довольная Катя сверху.

– Таня, теперь ты! – скомандовал Филипп.

– Я боюсь, – робко и неуверенно сказала обессилевшая девушка.

– Таня, не бойся! Это легко! – позвала Катя, и Таня медленно сняла сандалии, потом неуверенно ступила Филиппу на спину, на которой увидела разрывы на рубашке и кровяные подтеки. Таня поняла, что эти раны от её ногтей, которые сейчас были сломаны и неприятно напоминали о себе, цепляясь за ткань платья или за кожу ладоней. Таня, опасаясь задеть окровавленные места на спине Филиппа, медленнее, чем Катя, встала на его плечи, и тут подруга наверху благополучно подхватила её. Девушки обе оказались на этаже.

– Филипп, мы подержим двери, а вы попробуйте вылезти! – крикнула весело Катя. Катя не переставала радоваться. Филипп взялся за металлическую кромку пола, легко подтянул тело и, как гимнаст на перекладине, вытолкнул себя по пояс наверх. Затем Домников закинул правое колено на пол, Катя быстро подскочила и придержала его за шею, чтобы он не соскользнул обратно, и Филипп тотчас оказался в компании девушек.

– Слава богу! – вырвалось у Филиппа. – Пойду мыться!

– Мы тоже сегодня больше никуда не пойдём, – сказала счастливая Катя. Пленники вместе поднялись на шестой этаж по лестнице и перед тем, как разойтись по своим номерам, Филипп остановился и спросил:

– Таня, тебе так тяжело было в лифте. Может, тебе нужно вернуться домой и хорошо отдохнуть, а уж потом приехать с отцом или с матерью?

– Нет. Я останусь, – смущаясь и пряча размазанные глаза, ответила девушка. Филипп подошёл к ним, достал портмоне и выгреб все доллары, что брал с собой на рестораны для отдыха вне дома.

– Возьмите, девчонки. Заплатите за гостиницу вперёд, насколько здесь хватит, – сказал Филипп, протягивая подругам деньги. Домников ещё не успел закончить фразу, как девушки дружно и отрицательно замотали головами.

– Нет-нет! Нам не нужно! – покраснев и почти в один голос, ответили подруги. Девушки были несказанно благодарны Филиппу за помощь в лифте и брать у него деньги казалось для них верхом неприличия. Филипп нравился им, и девушкам очень хотелось, чтобы он думал о них только хорошее.

– Ну, ладно, бегите, – сказал Филипп и пошёл в свой номер. «Очень хотелось бы, чтобы жизнь вам позволила дольше оставаться такими…» – подумал Домников.

Вечером он спустился к администратору и оплатил номер девушек на неделю вперёд. Филипп попросил поставить девушек в известность загодя, чтобы они не съехали, не зная об оплаченном номере. Филипп человек не наивный, а порою циничный, был неподдельно счастлив тому обстоятельству, что его деньги для «мимолётной любви» нашли именно такое применение. После такого благородного поступка Филипп вдруг с огорчением осознал, что сделал это всё-таки и с прицелом на тот невероятный случай, если когда-либо повстречает этих подруг случайно вновь.