Текст книги "Грань безумия"

Олег Дивов, Святослав Логинов, Александр Матюхин, Виктор Точинов, Александр Золотько, Василий Щепетнёв, Юрий Бурносов, Максим Макаренков
Грань безумия
Сборник

* * *

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

© Точинов В.П., предисловие, 2018

© Бурносов Ю., Дивов О., Золотько А., Логинов С., Макаренков М., Матюхин А., Точинов В., Щепетнев В.

© Парфенов М.C., предисловие, 2018

© Кабир М., Кром И., Кузнецов В., Левандовский Б., Павлов М., Тихонов Д., Щетинина Е.

© Составление и оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019

Темный баттл: битва поколений

Эта книга – результат одного из самых оригинальных литературных проектов последних лет.

– Вниманию читателей представлен не просто сборник прозы русскоязычных авторов, работающих в направлениях, обычно именуемых «темными». Рассказы, написанные в поджанрах мистического триллера, хоррора во всех его разновидностях, дарк-фэнтези, саспенса и т. д., делятся на две части, представляющие две волны, два поколения этих жанров. Два подхода к тому, как совершить маленькое чудо: превратить безобидные буквы, покрывающие бумагу или экран, во вполне реальное чувство ужаса, пронизывающее читателя. Две концепции.

С одной стороны выступают авторы старой школы, прошедшие еще Всесоюзные семинары молодых писателей в Малеевке и Дубултах, московский и питерский семинары братьев Стругацких, а потом на долгие десятилетия ставшие флагманами российской фантастики и не только фантастики. Святослав Логинов и Олег Дивов, Василий Щепетнев и Юрий Бурносов в долгих представлениях не нуждаются.

Им противопоставили свои тексты авторы нового поколения, нередко называемого «темной волной», или «новой волной хоррора», – группирующиеся вокруг журнала «Даркер» и литературного объединения «Тьма».

Так уж получилось, что «темная волна» зарождалась полтора десятилетия назад, росла и крепла на глазах у автора этих строк, взиравшего на процесс, надо признать, с немалым скепсисом, и напрасно: работа командой Михаила Парфенова была проделана, без преувеличения, титаническая. Русский хоррор, считавшийся маргинальным жанром и ютившийся жалкой Золушкой на задворках издательских серий, превратился во вполне респектабельное литературное направление, в полноправный сегмент книжного рынка. Сформировалась многотысячная читательская аудитория, ожидающая новых книг. Появился интерес к жанру у крупных издательств.

Схожая метаморфоза произошла и с лучшими авторами «темной волны»: от сочинения наивных, грешащих множеством детских ошибок сетевых текстов, не имевших перспектив бумажной публикации, они продвинулись до издания романов и сольных сборников, написанных вполне уверенно и профессионально. Выросли. Заматерели.

И все же пишут они хоррор, весьма отличающийся от того, что сформировался в конце 80-х и начале 90-х.

Олд-скул, как мне представляется, уделяет больше внимания литературной стороне процесса – напугать читателя ни в коем случае не является самоцелью, лишь средством для решения других авторских задач. Одним из многих используемых средств.

Молодое поколение стоит на иной платформе: пугали, пугаем и будем пугать. Главное – вызвать у читающего чувство страха, прочее вторично. И, надо признать, это как раз то, что ждут читатели, выросшие вместе с новой школой русского хоррора. На сетевых рассказах выросшие, а затем и на бумажных книгах авторов «темной волны».

Имеет место именно мировоззренческий конфликт поколений, связанный с тем, что представители олд-скул и «темной волны» формировались как авторы в очень уж разных условиях.

В былые времена на бумаге не издавали ничего страшнее классиков – Гоголя, Эдгара По и еще двух-трех авторов, а макабрические рассказы Рэя Брэдбери стараниями переводчиков превращались в нечто столь выхолощенное, что едва ли сам автор опознал бы их в обратном переводе. С кинопродукцией дело обстояло схожим образом: ничего страшнее старой версии «Вия» и японской «Легенды о динозавре» до массового зрителя не доходило. Разумеется, позже плотины рухнули – и на бывших советских читателей и зрителей обрушился натуральный водопад фильмов и книг самых разных оттенков темного жанра. Но в том-то и дело, что авторы старой школы к тому времени уже были взрослыми сформировавшимися людьми и писателями.

Авторы «темной волны» в этом потоке, в этом водопаде росли. Ориентируясь на него, приступали к первым своим прозаическим опытам. Неудивительно, что тексты их базируются на иных, чем у старой школы, принципах.

Споры о том, какой хоррор правильный, а какой не очень, не прекращаются уж который год. Доходит до смешного: сторонники хардкора порой отказываются считать хоррором рассказы, побеждавшие на профильном хоррор-конкурсе «Чертова дюжина».

На самом деле смысла в таких спорах немного. Не стоит, наверное, в борьбе за чистоту жанра загонять хоррор в гетто, огораживать высокой кирпичной стеной и не пускать туда чужаков. Чем шире границы жанра, чем многочисленнее его целевая аудитория, тем лучше для всех – и для авторов, и для издателей, и для читателей.

Оба подхода имеют право на существование, если в результате их воплощения получаются захватывающие истории, не дающие уснуть, пока не будут дочитаны.

Хотя, если ставить во главу угла стремление непременно напугать читателя, возможен любопытный побочный эффект. Страх ведь сродни наркотику: происходит привыкание, и дозу приходится увеличивать и увеличивать для достижения прежнего результата. Хорошо знаю это по собственному опыту – первым западным ужастиком, что мне довелось посмотреть (в видеосалоне, помните такие заведения?), стал «Американский оборотень в Лондоне». Фильм оставил неизгладимое впечатление, показался реально страшным. Несколько лет спустя пересматривал и изумлялся: да неужели ЭТО действительно напугало? Эффект привыкания…

Проект «Темный баттл» не призван выяснить, кто именно – олд-скул или «темная волна» – пишет лучше. И те, и другие пишут хорошо, талантливо, коли уж имеют многочисленных верных читателей, с нетерпением ожидающих новых книг. Задачи у антологии иные. Во-первых, презентовать читателям старой закалки молодых авторов «темной волны»: познакомьтесь, убедитесь, что штамп «Ужастик, второй сорт» давно устарел, что Владимир Кузнецов, Максим Кабир, Дмитрий Тихонов и их соратники пишут тексты, далеко выходящие за рамки непритязательной жанровой литературы. Во-вторых, продемонстрировать другим читателям, выросшим на серии «Самая страшная книга», что спектр темных жанров значительно шире, чем может показаться при ее чтении.

На самом-то деле не столь уж важно, в какую именно категорию – в хоррор или в мистический триллер, или в какую-то иную – запишут рассказанные здесь истории критики или ревнители «чистоты жанра». Главное – чтобы читатель над ними не скучал.

И я, как один из составителей, обещаю: скучно не будет.

Виктор Точинов,

август 2018 г.

Юрий Бурносов
Где бродят лишь дикие звери

Идти в побег вообще никто не собирался.

Когда полуторка, пошедшая юзом на обледенелой дороге, кувыркнулась под откос, в мерзлый глубокий снег, все, кто находился в кузове, рассыпались по обочине, как горох. Таганцева выбросило особенно далеко и приложило о ствол дерева так, что он лежал на спине и коротко, урывками, дышал, глядя в низкое серое небо.

Страшно кричал конвоир Копенкин, придавленный бортом перевернувшегося грузовика. Хороший в общем-то человек, который мог отсыпать чуток махорки и не тиранил заключенных. Сейчас у него изо рта лилась кровь и лезло что-то сизое, чем он давился и захлебывался.

В раздавленной кабине были мертвы оба – и водитель-армянин, и капитан Шлыга. Расколотое лобовое стекло рассекло голову капитана на уровне переносицы, и верхняя часть черепа валялась на снегу, словно жуткая кастрюля с розово-красным желе.

– Рвем! – хрипло заорал уголовник Керя, оглядываясь по сторонам. Он совсем не пострадал в аварии и сейчас обшаривал труп второго конвоира Хасматова; забрал у него патроны к карабину, банку консервов и зачем-то пластмассовую расческу. Потом он что-то прикинул и снял с конвоира шинель. Надел на себя, одернул полы – шинель явно великовата, Керя был мелкий дрыщ, но пар костей не ломит, как говорится.

Таганцев попытался встать, но у него не получилось. Помог Граве, немолодой бывший комкор, кажется, из летчиков.

– Вставайте, вставайте, Коленька… – бормотал он, подтягивая к себе безвольное тело Таганцева. – Вот так, вот так… Молодец, молодец…

Граве прислонил Таганцева к стволу дерева.

– Постойте немного, – велел он.

Дышать сразу сделалось легче, и Таганцев понял, что ни до какого прииска Лучезарного они уже не доедут. Что конвой во главе с капитаном Шлыгой мертв, что даже бедняга Копенкин перестал уже хрипеть и дергаться, подавившись собственными кишками, и совершенно нельзя понять, что же теперь делать, куда идти и как жить дальше.

Зэки – из тех, кто выжил – тоже тупо сидели на снегу или слонялись вокруг в опускавшихся сумерках.

– Рвем! – снова закричал Керя, размахивая карабином Хасматова. – Кто со мной, братва?!

– Погоди ты орать, – сухо сказал Граве и пошел к раздавленной кабине полуторки. Он долго там возился, вылез с вещмешком и пистолетом в руке. Подошел к Копенкину, страшно торчавшему из-под борта, обшарил, что-то достал и сунул в карман.

– Бензин бы слить, – сказал бывший комкор, озираясь. – Пригодится бензин.

– Рвем, фашист ты чертов, – крикнул Керя. – Вон фары, щас нас тут всех положат из автоматов!

В самом деле, на дальнем подъеме сверкнул свет фар автомобиля. Таганцев сделал пару шагов, отлепившись от дерева, и понял, что в принципе он в порядке, ходить может, думать тоже. Фары сверкнули снова, и Таганцев побежал в лес, спотыкаясь и падая. Боковым зрением он видел, что за ним бегут Керя, бывший комкор и еще три каких-то зэка. Чем дальше от дороги, тем снег становился более рыхлым и глубоким, но Таганцеву было плевать, потому что он вернулся на свободу. Впервые за три года. И пока совершенно не знал, что он с этой свободой будет делать.

* * *

Остановились они километрах в пяти от дороги, на маленькой опушке. Только теперь Таганцев разобрался, кто же пошел в побег вместе с ним и бывшим комкором. Уголовник Керя, раскулаченный бородач Зот Ивлев, очкастый Муллерман – кажется, какой-то деятель Коминтерна или МОПРа и совсем юный Костя Жданов, мотавший три года за участие в антисоветском кружке.

– Тебя-то куда хер погнал?! – осведомился у Кости уголовник, тяжело дыша и запихивая в рот комья снега. – Тебе полтора года осталось сидеть и к маме на блины, остался бы у машины, еще скинули бы малёк.

– Я не знаю, – Костя пожал плечами. Он был одет в телогрейку размера на два больше. Стриженая голова торчала из воротника, словно желудь, а шапку Жданов потерял.

– Не знает он, – буркнул Керя. – Ну и хули мы будем дальше делать, а, хевара?! Вот ты, фашистская морда, чего скажешь?

– Я не фашистская морда, – с достоинством сказал Граве. – Я – японский шпион. Но для начала я предложил бы провести ревизию нашего имущества, особенно продуктов и оружия.

Ревизия много времени не заняла. «ТТ» покойного капитана Шлыги с двумя обоймами, карабин Хасматова, к нему сорок два патрона. Две буханки хлеба и еще несколько обломанных кусков, пять банок рыбных консервов из вещмешка водителя, обрывок краковской колбасы, две воблы, мокрый бок соленой горбуши в газетине, складной нож. Спички, неполный коробок.

– Чего ж покурить никто не взял, а?! – суетился Керя. – У капитана, небось, портсигар был и у вертухаев махра, хули ж никто не взял?!

– Заткнись ты уже. Не мельтеши, – устало сказал Зот Ивлев.

– Чего?! – удивился Керя. – Чего ты вякнул, борода?! Ты, падаль, царское прошлое, эксплуататор, чего сказал?!

Зот молча отвернулся.

– Давайте прекратим прения, – командным голосом произнес Граве. – Мы сейчас в одной лодке, так сказать, и любая ссора нам только повредит. Полагаю, разбитую машину уже обнаружили, следы на снегу видны хорошо, но пока приедет отряд, мы можем уйти довольно далеко. А если случится снегопад, нам вдвойне повезет.

– Куда идти-то? – спросил Ивлев.

– На муда, – ответил Керя злобно.

– Я думаю, мы должны идти на запад, к населенным пунктам. Если честно, я совершенно не понимаю, что мы будем делать дальше, но не здесь же помирать… – Граве высморкался и вытер пальцы об штанину. – Если у вас есть иные мнения, я готов выслушать.

Все молчали. Керя погладил приклад карабина, посопел и сказал:

– Ты, командир, вроде понимающий, тебя командовать учили. Хрен с тобой, как скажешь, так и сделаем. Но если по елде всё дело пойдет, прости, сам тебя завалю.

– Затрахаешься, – спокойно парировал Граве.

Керя уставился на бывшего комкора, открыв рот, а потом расхохотался и хлопнул себя по коленям.

– Крой, фашист! – воскликнул он. – Верю в тебя, веди. Главное, чтобы мы тут в тайге не сдохли, а уж там разберемся, кто пахан и кто говно.

– Я не фашист, я японский шпион, – напомнил Граве.

– Одна малина, все равно сволочь.

* * *

Они шли всю ночь, остановившись ненадолго, чтобы разделить хлебные обломки. Жевали их на ходу.

Температура, по прикидкам Таганцева, держалась что-то около минус пяти, по нынешним местам, можно сказать, тепло. Лишь бы днем снег не начал подтаивать, промокнут ноги к чертовой матери, и с деревьев закапает…

Шли цепочкой в лунном свете, словно волки. Идущие впереди регулярно менялись, не трогали только Костю Жданова, он был замыкающим. Отпахал свое и Таганцев – притом ему повезло, как раз вышли к журчавшей подо льдом неопознанной речушке. Снег с нее почти смелó, он лежал ниже чем по колено. Не сговариваясь, по реке прошли километра два, после чего свернули обратно в лес, и Граве объявил привал.

– Костерок бы развести, – произнес Керя, садясь на поваленную лиственницу и ставя карабин между ног.

– Нельзя, – покачал головой Граве. – Свет. Днем разведем.

– Да кто тут есть?! Тайга кругом.

– В тайге охотнички. Им за нашего брата денежку платят, – пробубнил кулак. – Помню, с Пасмурного трое бежали, так охотнички-коряки всех стрелили, бошки потом в мешке принесли, им спирту дали и денег.

– Хрен с вами, не жгите, – Керя принялся отряхивать снег с пол длинной конвоирской шинели. Луна светила ярко, пробиваясь сквозь ветви, и Таганцев видел всех почти как днем, только серо-синими, мертвенными. Глаза тускло поблескивали.

– Тут и кроме охотников много разного.

Это сказал Муллерман, сидевший на корточках в сторонке. Все повернулись к нему.

– Звери, что ль? – спросил уголовник.

– И звери, и еще всякое.

– Дедушка леший? – Керя засмеялся. Муллерман резко поднялся:

– Не нужно ночью такое поминать! Я в свое время ездил по очень отдаленным уголкам Сибири, разного наслушался. Народ зря не придумает, уверяю.

Граве с интересом посмотрел на Муллермана.

– Вы этнограф?

– В очень незначительной степени. Проректор Коммунистического университета трудящихся Востока при Коминтерне. Но покатался по стране. В здешних местах, правда, не был, но Иркутск, Якутия… Разного наслушался, – повторил Муллерман.

– Еврей дело говорит, – сказал Ивлев. – У нас, помню, в деревне…

– Да заткнитесь вы уже, – возмутился Керя. – И так веселья мало, вы еще про чертей тут. Нет никаких чертей. Человека бояться надо, охотника вон, как куркуль сказал.

Все помолчали. Вокруг было тихо, только поскрипывали стволы деревьев на легком ветерке, да где-то очень далеко вскрикнула ночная птица. Граве приподнял рукав телогрейки и взглянул на часы со светящимся фосфорным циферблатом, закрытым металлической решеточкой.

– Три сорок. Пора дальше двигаться.

– Откуда котлы, фашист?! – искренне удивился Керя. – Неужто у капитана помыл? И когда только успел…

– Ему они все равно были не нужны. Там еще пистолет-пулемет был, ППД, но не достать было, зажало педалями, – сухо поведал Граве и махнул рукой. – Вставайте, следующий привал через четыре часа.

Но четыре часа до привала они не продержались. Повалил снег, идти стало гораздо труднее, еще и луна спряталась.

Первым не сдюжил кулак Ивлев, а вовсе не тщедушный Муллерман или мальчик Костя Жданов. Кулак просто упал в снег и лежал там, пока Керя не вернулся и не пнул его ногой.

– Э, куркуль! – крикнул он. – Подъем, встал-пошёл!

– Не могу, – глухо ответил Ивлев. – Сил нету.

– А от бедноты пшеничку ховать были силы?!

Ивлев не ответил, уткнувшись лицом в снег. Керя пнул его еще раз, Ивлев не реагировал. Таганцев стоял рядом, он бы тоже с удовольствием прилег, но понимал, что вряд ли встанет.

Подошел неожиданно бодрый Муллерман, присел на корточки и принялся уговаривать кулака:

– Зот Михайлович, вставайте. Скоро привал, там отдохнете… Покушаем, посидим…

Кулак трудно заворочался в снегу, поднялся на четвереньки. Муллерман помог ему встать.

– Сдохнем мы тут все, – серо сказал Ивлев, отряхивая снег с телогрейки. – Сдохнем. Лучше бы я у машины остался.

– Чего ж побежал? – спросил Керя.

Ивлев не ответил, сорвал еловую веточку, пожевал.

– Идем дальше? – уточнил Граве. – Или привал?

– Один черт, – сказал Ивлев. – Сдохнем. Или ты не видишь, енерал, что за нами смотрят? Скрадывают нас вроде как.

Таганцеву стало совсем нехорошо, он заозирался; слова Ивлева были плохие, гадкие, веяло от них смрадом и тленом. Никто, конечно, не смотрел за ними из леса, ни медведь и ни росомаха…

– Что вы такое говорите, Зот Михалыч, – вытолкнул из себя Таганцев. – Не надо.

– Не надо так не надо, – скучным голосом согласился кулак. Он пошатнулся, Таганцев поддержал его, с другой стороны Ивлева подпер Муллерман.

– Найдем более-менее подходящее укрытие, там отдохнем, – решил бывший комкор.

Укрытие нашлось быстро: изрядная пещера под корнями огромного вывороченного кедра. Из нее, как могли, выгребли снег и забились туда всей компанией. Таганцев угодил между бывшим комкором и Костей Ждановым, поэтому быстро пригрелся и задремал. Даже начал видеть сон, но тут Костя задергался и застонал, а Граве шепотом спросил:

– Коленька, а вы воцерковлены?

– Я атеист, – честно ответил Таганцев.

– Я вот тоже, – с каким-то сожалением сказал бывший комкор. – Последний раз в храме был еще в девятьсот пятнадцатом, в Вильно… Помню, батюшка тамошний очень толстый был, а борода жиденькая совсем, рыжеватая. А после напились, и штабс-капитан Воротилин застрелился. Выйду, говорит, воздухом подышать, а потом унтер вбегает и говорит – там их благородие того-сь… В висок из «браунинга». А мы даже выстрела не слышали за картами, партией в баккара, я выигрывал как раз. Зачем память все это хранит, с какой целью?

– А вы почему спросили, Артур Манфредович?

– Про воцерковление? Признаюсь, напугал меня Ивлев. Тоже постоянно кажется, что за нами следят.

– Возможно, звери?

– Надеюсь, что звери. Надеюсь… Спите, Коленька, скоро вставать. Снег вроде перестает.

* * *

Таганцеву опять приснился допрос, только на сей раз у следователя Цудейкиса были светящиеся молочно-розовые глаза, и он протягивал не пачку папирос «Блюминг», а полную пригоршню чего-то скользкого и шевелящегося. Совал Таганцеву прямо в лицо, ласково предлагая:

– Угощайтесь, гражданин Таганцев. Угощайтесь. Угощайтесь…

С коротким вскриком Таганцев открыл глаза. Светало, снег окончательно прекратился. Он сидел в пещерке под выворотнем в компании кулака Ивлева и безмятежно спящего Кости Жданова, совсем неподалеку неразборчиво звучали голоса. Таганцев выбрался из укрытия, с болью разгибая суставы, и увидел, что Керя держит на мушке коренастого мужичка лет пятидесяти, а может и больше – поди разбери по небритой замурзанной физиономии под треухом. На ногах мужичка были широкие самодельные лыжи.

Тут же стояли Граве и Муллерман. Граве, похоже, допрашивал мужичка.

– Сколько примерно километров до поселка?

– Так каламетров тридцать, – отвечал мужичок, испуганно зыркая глазами по сторонам. На снегу поодаль валялись засаленная котомка и ружье, древняя с виду одностволка.

– Это не ты тут ночью вокруг вертелся?! – рявкнул Керя, угрожающе дергая стволом карабина.

– Да я ж только вот пришел…

– Не брешешь? Сколько вас тут?!

– Да один он, один, – остановил оскалившегося уголовника Граве. Мужичок с надеждой посмотрел на комкора и шмыгнул носом. Муллерман наконец увидел Таганцева, подошел к нему и доверительно прошептал:

– Местный. Ну как местный – вот, говорит, тридцать километров до поселка, про наш побег не в курсе, идет к куму в гости.

– А зачем нам поселок? – также шепотом осведомился Таганцев.

– Поселок нам вовсе не нужен, – покачал головой экс-проректор. – Да и название ничего не говорит, дыра, наверное, какая-то.

Мужичок тем временем потоптался лыжами в снегу и попросил:

– Товарищи, братцы… Я ваше дело понимаю, беглые, то-сё, но вы меня пустите, пожалуйста. Говорю же, к куму иду. Покамест я дойду, вы уже далеко будете, да я и говорить ничего не стану, себе хуже, уполномоченный замучает – где видал да кого, да чем помог, да не заодно ли… Хочете, так свяжите меня, только так, чтоб развязался помаленьку.

– Что в сидоре? – спросил Керя.

– Котелок, чай, сало, сахару немного, – с готовностью принялся перечислять мужичок. – По мелочи разное. Вы берите, если хочете, мне не надо. Я так дойду.

Керя быстро, мельком взглянул на Граве, тот коротко кивнул. Керя опустил карабин, прислонил его к дереву.

– Давай сюда сидор, – велел уголовник.

Мужичок неловко развернулся на своих коротких лыжах, нагнулся к котомке. Таганцев даже не успел заметить, как в руке уголовника появился складной нож. Он метнулся к мужичку и воткнул лезвие куда-то в горло. Таганцев в ужасе отвернулся, услышал короткий хрип и хруст снега.

– Зачем?! – воскликнул Муллерман.

– Прибрал, – сообщил Керя. – Пойду похезаю.

Кто-то потряс Таганцева за плечо. Это был Граве, он смотрел печально, сказал:

– Так надо было. Слишком многое зависело от того, отпустим мы этого мужика или нет.

– Привязали бы, как он просил…

– Коленька, зря вы вылезли. Лучше поспали бы еще часок. А то позавтракаем и пойдем.

Мужичок ничком лежал в снегу, рука была протянута к котомке. Из-за кустов доносились отвратительные звуки – это испражнялся Керя. Экс-проректор Коммунистического университета трудящихся Востока бочком подошел к котомке, развязал узел и сказал, заглядывая внутрь:

– Точно, сало. И котелок. Надо в самом деле костер развести, попить горячего.

* * *

Горячий несладкий чай с хлебом, колбасой и горбушей согрел Таганцева. Остальные тоже приободрились, передавая по кругу котелок. Даже мрачный кулак отдувался и говорил:

– Чаю выпить – самое то. Помню, у нас в деревне если сядем чаевничать, то, бывалоча…

– Что дальше будем делать, а? – перебил его Керя. Он с чмоканьем обсасывал рыбий хвост. – Поселок нам на хрен не нужен.

– Тут вблизи больше ничего и нет, – сказал Граве. Его тонкое интеллигентное лицо хмурилось, комкор что-то напряженно обдумывал. – Но поселок маленький, там все друг друга знают, новые лица сразу привлекут внимание… тем более такие…

– Надо к большому городу идти, – заключил уголовник. – Поселок обойдем, заодно и определимся, куда дальше хрять.

– Согласен, – кивнул Граве.

Одностволку убитого мужичка, к которой имелось семь патронов, отдали Зоту Ивлеву.

– Тебе небось обрез привычнее, – пошутил Керя. Кулак не обратил внимания, со знанием дела проверил ружье и повесил на плечо, сказавши:

– Говно, а не оружье.

Ярко светило солнце. Идти было по-прежнему тяжеловато, снег – глубокий, а к Таганцеву прицепился Костя Жданов.

– Как вы думаете, они правильно этого человека убили? – спрашивал он, то и дело чуть не падая и хватаясь за рукав Таганцева.

– Наверное, правильно.

– А вы за что отбываете?

Ишь, подумал Таганцев, не сидите или мотаете, а отбываете.

– Да примерно за что и ты. Контрреволюционная организация.

– Зря я тогда Даньку Грушина послушал, – виновато сказал мальчик Костя. – Приходи, говорит, это интересно, тайное общество… Если бы вместо этого в кино пошел, ничего бы не было. И мама бы не плакала. В кино как раз «Гибель сенсации» шла, про восстание механизмов…

Костя тяжело вздохнул и пожаловался:

– Наверное, зря я сбежал. Но теперь поздно уже.

Таганцев промолчал в ответ.

Настроение у него было паршивое. Солнышко, более-менее полный желудок, горячий чай – ничто не радовало. К тому же вокруг было слишком тихо. За время, проведенное в лагере, Таганцев уже хорошо знал звуки леса, и сейчас их было слишком мало. Живности вокруг тоже не наблюдалось, а главное – следов на снегу.

Со своими мудрыми наблюдениями Таганцев ни к кому не полез: еще высмеяли бы, тоже мне, дескать, Джульбарс нашелся. Он вообще старался молчать. Молча шел, выслушивая грустные воспоминания и сетования Кости Жданова, молча съел свою долю рыбных консервов на обеденном привале. Но после того как они перевалили сопку и небо начало угрожающе темнеть, Таганцев первым заметил дом и окликнул идущего первым Граве:

– Артур Манфредович!

Граве, таранивший снег с низко опущенной головой, остановился и обернулся.

– Артур Манфредович, там что-то есть. Кажется, избушка.

И Таганцев показал пальцем на чернеющий среди заснеженных деревьев сруб.

* * *

Дом оказался не избушкой и вообще не домом. Это была часовня. Высокая, сложенная из массивных бревен, с узенькими окнами под самой крышей и небольшой башенкой наверху. Деревянного креста на башенке не было, он валялся внизу в окружавшем часовню густом кустарнике. Перекладины оторвались и перекосились.

Дверь была сорвана с петель и тоже торчала из снега рядом с крыльцом. Здание выглядело давным-давно заброшенным, через дверной проем виднелись начало лестницы, круто уходящей наверх, и рассохшаяся бочка.

Зот Ивлев размашисто перекрестился, зашевелил губами – молился, наверное. Керя попробовал ногой заснеженные ступени крыльца. Кстати, снег снова повалил, усиливаясь с каждой секундой и грозя перейти в пургу.

– Это же православная церковь? – тихо поинтересовался Костя Жданов. – Получается, где-то рядом деревня?

– Это часовня, – сказал Муллерман, – не церковь. А часовни где угодно ставили. Было явление какому-нибудь охотнику или шишкарю, Богородица или ангел привиделись – вот и часовня. Хотя насчет православной не знаю, кому тут только не молятся.

– Но вот же крест…

– А что крест? – обернулся уголовник, снимая с плеча карабин. – Вон у Гитлера вашего тоже крест.

Костя сердито нахмурился на «вашего Гитлера», но промолчал. Керя, громко топая, поднялся на крыльцо и скрылся внутри часовни. В лицо Таганцеву хлестнуло снеговым зарядом.

– Идемте внутрь, – приказал Граве. – Все равно ночевать, вон погода как испортилась, так где мы лучше место найдем?

Один за другим они вошли в часовню.

– Дверь бы прикрыть, – сказал кулак.

– Оторвана же.

– А попробую приладить.

Ивлев вернулся, завозился у крыльца, выгребая из снега дверь. Таганцев тем временем огляделся. Маленькие оконца под самым потолком давали ничтожное количество света, но и рассматривать внутри было особенно нечего. Наверх, на балкончик и в башенку, уходила уже упомянутая лестница, выглядящая трухлявой и полуразвалившейся. В одной стороне имелось возвышение – алтарь или аналой, Таганцев совершенно не разбирался в церковном устройстве и убранстве.

– Погоди, не закрывай! – окрикнул Керя кулака, прилаживавшего дверь в проеме. Уголовник возился с чем-то на полу, зашуршали спички, чиркнуло, пыхнуло. Керя поднялся с колен, держа в руке импровизированный факел.

– Тут всякого говна и тряпок полно валяется, – поведал он. – И палки всякие, щепки. Пороха чуток сыпанул, вот вам и светоч революции, хе-хе… Всё, куркуль, теперь можешь закрывать боржом.

Кулак кое-как пристроил дверь, подпер отвалившимся от лестницы перилом.

– Не устройте пожар, – предостерег уголовника Граве.

– Я тебе не валет какой, с огнем умею обращаться.

В свете факела внутренность часовни приняла более уютный вид. Бревенчатые мрачные стены словно немного расступились. Посередине белел насыпавшийся через выбитые окна башенки снег, в темном прежде углу высветились еще несколько бочек.

– Ну-кась, – сказал Керя, шагнув к ним. – Вдруг жратва.

– Ага, капусты тебе там наквасили, – невесело пошутил Зот Ивлев. Керя, посветив факелом, заглянул внутрь ближней бочки и отшатнулся.

– Тут шкилет!

Костя вцепился в локоть Таганцева, Ивлев снова принялся креститься. Муллерман обошел застывшего уголовника, аккуратно взял у него факел, посветил в другую бочку, в третью. Невозмутимо поправил очки.

– Что там, товарищ Муллерман? – спросил Граве.

– Действительно, кости. Человеческие черепа. В принципе, ничего ужасного…

– Ты охерел, очки?! – Керя вырвал у экс-проректора факел. – Целые бочки шкилетов?! И ничего ужасного?

– У северных народов довольно непривычные для нас традиции погребения. Это связано и с тем, что земля сильно промерзает, и с рядом верований, и с другими вещами… Устраивают могилы поверх земли, подвешивают гробы на деревьях, ставят на высокие помосты. Возможно, и здесь какая-то разновидность верований.

– В православной часовне? – уточнил Граве.

– Как я уже сказал, здесь чему только не молятся.

– Чему?

– Чему и кому, – пожал плечами Муллерман. – Ненцы совершали человеческие жертвоприношения еще десять лет назад, я видел свидетельства.

Керя еще раз глянул в бочку, сплюнул.

– Ну и часовня если и была православной, то давно заброшена. А использование чужого, хм, враждебного, культового сооружения в качестве собственного – ритуал известный, он как бы даже усиливает воздействие…

– Стоп, – жестко сказал бывший комкор. – Товарищ Муллерман, мы все-таки не на лекции в вашем Коммунистическом университете.

– Да кто бы там мне позволил такие лекции читать, – вздохнул Муллерман. Он снова взял у уголовника факел – тот от неожиданности выпустил его из рук – и поднес к стене над бочками. В неверном свете пламени показались корявые значки, написанные на бревнах чем-то оранжевым. – Письмена…

– Я сказал – стоп, – повторил Граве. – Это все очень интересно, но меня волнует совсем другое: мы здесь можем переночевать?

– Я бы не стал, ну его на хер, – сказал Керя.

Ответом на слова уголовника стал ветер, взвывший снаружи и ударивший в стену. Сверху, из башенки, осыпалась груда снега, а узенькие окна налились чернотой.

– Не пойдем, сгибнем там все, – прогудел кулак.

– Я тоже так думаю, – согласился Муллерман.

– Тогда осторожно разводим костер и ночуем. Только кто-то постоянно должен дежурить у двери. Первым – Костя, – распорядился Граве. – Ночь ночью, а поисковый отряд может явиться в любое время. Или медведь.