Текст книги "Найти себя. Лучшая фантастика – 2023"

Разобрать, что это такое, было трудно.

И страшно.

Поворот по часовой стрелке или против нее – без разницы. В любом случае Глеб Петрович задыхался от ужаса и спешил прекратить эксперимент. Но проходило небольшое время – и вновь тянуло прикоснуться к жути.

Мало неприятностей было в жизни?

Не насмотрелся ужастиков?

Похоже на то.

Лишь благополучному обывателю жуть может показаться сладостной. Глеб Петрович таким и был.

К повороту головы на двести семьдесят градусов он шел долго, малыми шажками. Мешала анатомия, не приспособившая шейные мышцы к подобным выкрутасам. Связки, по-видимому, уже растянулись на необходимую длину, а вот мышцы… Поворачивать голову, а потом возвращать ее на место приходилось обеими руками. В припадках сарказма думалось о гаечном ключе, да только никому еще не пришло на ум изобрести ключ для головы. Бездельники эти изобретатели, прокисшие мозги: если нет резьбы, так уже и ключ не нужен, да?

Абстрактная жуть обретала зримость и смысл. Видимый мир размывался и ускользал, проваливаясь в темноту, и сейчас же из черного ничто всплывали новые картины. Неведомое становилось доступным, невидимое превращалось в видимое.

Лучше бы его не видеть!

Еще доворот на долю градуса… Глеб Петрович внезапно узрел себя со стороны – и не сразу узнал. Его взгляд парил над больничной койкой, занятой страшно худым человеком с ввалившимися щеками, лысой головой, туго обтянутой пергаментной кожей, и глазами снулой рыбы. Тощая желтая лапка, похожая на птичью, истыканная по сгибу следами от игл капельниц, бессильно лежала поверх больничного одеяла и куда нагляднее, чем тусклые глаза, давала понять: человек умирает. Он умирает, он сам, а не кто-нибудь иной! Глеб Петрович!

Сердце бешено застучало. Значит, так это будет? Так?

Неизвестно откуда явилась уверенность: да, это будет с ним именно так. Еще не завтра, но и не в какой-то смутной дали. Четыре года – вот сколько ему отпущено. Нет, чуть больше: пожалуй, четыре с половиной. Потом – смерть. От рака. Господи ты боже мой, не от инфаркта и не от инсульта, как пугал Минздрав, – от рака прямой кишки! Унизительно. Мучительно.

Вернув голову в исходное положение, Глеб Петрович с треском рванул на себе воротник и выдавил сквозь зубы страдальческое «ы-ы-ы». Затем накапал себе валерьянки. Не помогло. Тогда принялся убеждать себя: чепуха, не может это быть правдой, откуда шея может знать, что случится в будущем? Нет у нее такой функции, она не Ванга и не девица Ленорман, она просто шея, штатив для головы…

Значит, глюк? Несомненно.

Мало-помалу пулеметный стук сердца перестал отдаваться во всем теле. Успокоившись, выкурив три сигареты подряд и поразмыслив, Глеб Петрович решил отнестись к дурному видению юмористически. Даже хихикнул через силу. Но все же прошло изрядное время, прежде чем он отважился повторить опыт. Что привидится на сей раз – купание в золоте? А может, семейное счастье, которого никогда не было? Жизненный успех детей? Лепет внуков?

Привиделся тот же самый кошмар: умирающий старик в онкологическом отделении больницы. Даже более того: агония, морг, скудные похороны за государственный счет и судебная тяжба за освободившуюся жилплощадь между двоюродной племянницей, которую Глеб Петрович не видел много лет, и почему-то соседкой. При чем тут кляузная дура Фуфайко? Впрочем, было бы удивительно, если бы в этом деле обошлось без нее…

Поскрипев зубами, Глеб Петрович не стал ждать. Теперь следовало повернуть голову в другую сторону на тот же самый угол. Если привидится что-нибудь другое или вообще ничего не привидится – плюнуть и забыть. Но если выйдет то же самое, это что-то значит…

Потому что всем известно: один раз – случайность, два – совпадение, но три – уже закономерность.

Закономерность восторжествовала. То же самое! С одним лишь дополнением: по результатам квартирной тяжбы Фуфайке ничего не достанется, кроме новой персоны для сочинения на нее кляуз…

Слабое утешение!

Ни к селу ни к городу вспомнились совы и долгопяты. Так вот почему у них огромные глаза – от ужаса! Началось это у них со стригицефалии, с дефекта, по сути, а всякая там адаптация к ночному образу жизни, наверное, вторична. Плевать, что совы не курят, – ведь любую болезнь из числа тех, что перечислены на сигаретных пачках, можно приобрести и без курения!

Знакомая кассирша в ближайшем магазине сильно удивилась, когда непьющий Глеб Петрович приобрел бутылку дешевого коньяка. Сначала он подливал коньяк в чай, затем решил, что чай не нужен.

Назавтра зашел лейтенант.

– Это вы всю ночь мучили собаку?

Глеб Петрович пожал плечами, о чем тотчас пожалел: движение отдалось тупой болью в и без того разламывающейся голове.

– У меня и собаки-то нет, – выдавил он, морщась.

– Ну, может, дворовую псину поймали, – предположил участковый, обшаривая профессиональным взглядом кухню. Не обнаружив кровавых пятен и клочьев шерсти, он узрел бутылку из-под коньяка. – Хм, а вот это вы зря…

– Знаю.

Он знал и то, кто накатал жалобу. Однако немного ошибся.

– Ваши соседи показывают, что ночью слышали собачий вой. По-видимому, из вашей квартиры.

Следовательно, не только Фуфайко… Беда в том, что Глеб Петрович ничего не понимал. Не было никакой собаки. Что было – не вспомнить, но псины точно не было.

Кажется, он отключился ближе к ночи… или уже ночью? Правильнее сказать, отключился мозг, а лишенное контроля тело, возможно, совершало какие-то действия. Неужели… выло?

– Соседям почудилось. Садист я разве? Чаю хотите?

Лейтенант ушел, а Глеб Петрович немедленно выбросил пустую бутылку в мусоропровод. Вот ведь дрянь… Неужели это он выл ночью? Только какая такая собака? Волк! Серый хищник, угодивший лапой в капкан. Тоскливый волчий вой – вот что могли произвести лишенные управления голосовые связки после всего увиденного…

Нет, все-таки то был простой глюк! Проверить! Немедленно проверить! Наплевать на больную голову. Так даже лучше: вряд ли похмельный увидит то же самое, что здоровый…

Надежды рассыпались в прах, чуть только голова повернулась на страшный угол. Опять умирающий старик! Господи, ну за что?!

Отчаянным рывком Глеб Петрович провернул голову дальше. Он сам не понимал, чего хочет: то ли просто перестать видеть страшное, то ли добиться того же, свернув наконец себе шею. От резкой боли перехватило дыхание, почернело в глазах. И в этой черноте медленно, как изображение на фотобумаге, начало проступать будущее.

Не личное будущее Глеба Петровича, совсем нет. Кто он такой в масштабах мироздания? Пылинка, человеческая монада, вдобавок порядком изношенная, не стоящая внимания, тьфу на нее. Проступило в нескольких картинках будущее страны.

Не сказать, что оно оказалось плохим в обозримой перспективе. В общем-то сносным. Но потом, потом… Нет, только не это!

Балансируя на краю мрачной бездны, Глеб Петрович все же нашел в себе решимость сделать шаг не вперед, а назад. Как только голова вернулась в исходное положение, он вновь обрел способность дышать, но еще долго сидел на полу с дико выпученными глазами и разинутым ртом. Как и когда сполз с табурета на пол – не заметил, да и не важно это! Неужели… такое будущее ждет всех нас, кто доживет?

Быть того не может! Привиделся кошмар, ну так что же? Шутки сознания или, может, подсознания, плевать чьи. Сейчас повторим и убедимся!

Нетерпение было столь велико, что в промежутке между опытами Глеб Петрович испепелил всего лишь одну сигарету, да и ту наскоро. Картину с умирающим стариком он миновал со всей возможной угловой скоростью и, не обращая внимания на боль, довернул голову до будущего страны в отчаянной надежде увидеть нечто иное, не столь пугающее…

Надежда рухнула вся сразу, как аккуратно заминированный расчетливыми подрывниками дом, предназначенный на снос. Даже быстрее.

Глеб Петрович издал писк, тотчас заглохший в перекрученном горле. Ничего не соображая, спеша лишь убежать от кошмара, он двинул голову руками – увы, не в ту сторону.

Слабый, но грозный хруст… Вспышка боли… И новая картина открылась внутреннему зрению: стремительно летящий к Земле астероид. Даже хуже, чем астероид: истекающее мутным газом сорокакилометровое ядро кометы, невесть зачем явившееся из облака Оорта, нацелилось ударить Землю не вдогон, как сделал бы порядочный астероид, а на встречных курсах. Глеб Петрович наблюдал неудачную попытку перехвата. Она привела лишь к отклонению траектории космического снаряда на какую-то тысячу километров.

Потом – чудовищный удар. И неисчислимые последствия удара. И всего-то полтора миллиарда людей, уцелевших после многолетней войны всех со всеми за право выжить той стране, а не этой, за место в убежище, за кусок пищи, за крохи тех благ, которые еще недавно казались такими естественными… полтора миллиарда из восьми… эти полтора миллиарда, отсидевшись в укрытиях, начнут заново если не все, то очень многое, и точно так же будут разобщены, и новый виток истории окажется очень близок к старому…

В другое время Глеб Петрович порадовался бы тому, что не имеет детей, а значит, у него не будет ни внуков, ни правнуков, которым придется увидеть то, что он видит сейчас. Но время не позволяло, и с яростной обреченностью он крутанул голову дальше.

Какие там двести семьдесят градусов! Лишь сторонний наблюдатель мог бы сказать, на какой приблизительно угол повернулась голова сумасшедшего пенсионера. Может, и не на полный оборот, но близко к тому. Но неоткуда было взяться стороннему наблюдателю, а если и был бы, то кто ему поверит? Люди не узнают, что их ждет, и в том их счастье.

Новый угол поворота принес новое знание. Картинка вышла смазанная и какая-то невразумительная, можно было лишь догадаться, что изображена часть Галактики с фрагментом спирального рукава, кляксами светлых и темных туманностей, слабыми искорками ярчайших звезд, и все это астрономическое хозяйство было густо опутано некими белесыми нитями, не то силовыми линиями неведомых полей, не то искусственными непонятными связями. И скорее второе: в хитросплетении нитей угадывалось нечто рукотворное, хотя и нечеловеческое.

На сей раз ужас не набросился и не схватил – то ли потому, что Глеб Петрович устал пугаться, то ли оттого, что где мы, а где Галактика? Да, мы обитаем в ней, с этим никто не спорит, однако устрицу вовсе не интересуют размеры океана и наличие в нем китов. У нее совсем другие заботы.

Доворот головы на долю градуса – и картинка стала яснее. Как будто пальцы чуть повернули резьбу окуляра, добиваясь резкости изображения. Теперь стало видно, что в каждом узле, куда сбегались нити, сидит некое высшее существо, ни капельки не похожее на человека, настолько совершеннее его, насколько человек совершеннее мокрицы, существо мудрое, деловитое и абсолютно безжалостное по человеческим понятиям. Существо, добросовестно выполняющее свою работу, и только.

Привлекла внимание одна из нитей. Она тянулась к клочковатому отростку спирального рукава, к третьей планете невзрачного желтого светила. Внезапно само собой прибавилось увеличение, и стало видно, что нить дрожит и пульсирует. Значит, что-то не в порядке, догадался Глеб Петрович. А что? Ага, высшее существо, отвечающее за земную цивилизацию, слегка зависло в процессе принятия решения: что делать с человечеством – безболезненно уничтожить за агрессивность и неразумие, как были до него обнулены многие дефектные цивилизации, или предоставить людям унасекомить себя самостоятельно?

Глеб Петрович скрипнул зубами, а пугаться не стал. Эка невидаль – жизнь на вулкане! Давно так живем, привыкли. Удивляла лишь реальность картинки и абсолютная уверенность: это не мираж, не дурная галлюцинация, а просто голый факт. Вот и живи с ним как хочешь.

Ясновидец с перекрученной шеей – ну не смешно ли?

Смеяться не хотелось. Плакать, впрочем, тоже. Не слишком интересовала и сама сущность феномена – пусть нейрофизиологи, если им охота, ломают головы над тем, как такое вообще возможно и какие еще сюрпризы и резервы таит в себе нервная система человека. Но как не попытаться хотя бы на старости лет понять, в каком на самом деле мире ты живешь?

Новый – уже совсем маленький, но до последнего предела – доворот дался через страшное «не могу», через хруст, боль и слезы. Быть может, вскрыв квартиру через несколько дней, участковый обнаружит в ней протухший труп сумасшедшего старика, самоубившегося диковинным способом, пусть этот способ посмешит циников и войдет в курьезы судебной медицины – наплевать. Не на такие еще риски шли отважные натуралисты в поисках знания!

Сразу куда-то пропало высшее существо, решающее судьбу Земли, исчез кусок Галактики со спиральным рукавом, а сама Галактика съежилась в туманное пятнышко, затем превратилась в малоприметную точку и затерялась среди великого множества ей подобных. Глеб Петрович увидел Вселенную – раздувающийся неведомо зачем пузырь, где галактик не меньше, чем микробов в океане, сложную, но на диво стройную новую систему связей и верховного координатора Вселенной, по сравнению с могуществом которого давешнее высшее существо тоже не более чем микроб…

А потом (должно быть, Глеб Петрович умудрился с серьезным риском для жизни повернуть голову еще на одну угловую секунду) пузырь Вселенной съежился до размеров апельсина, и тогда внутреннему взору открылось великое множество подобных пузырей, свободно парящих в совсем ином пространстве, если только его вообще можно было назвать пространством. Одни пузыри росли, другие сжимались, третьи медленно пульсировали. Пролетел странный пузырь в виде бублика. Некоторые особенно невезучие пузыри-вселенные сталкивались и, едва соприкоснувшись, беззвучно лопались, обращаясь в ничто. А некоторым кто-то помогал лопнуть.

– Бу-бу-бу… – издавало звуки непонятное существо. – Бу-у. Ы-ы… Гу-гу.

Бесформенное, невообразимо громадное, намного превышающее размерами самый крупный пузырь, схожее повадками с младенцем, едва-едва научившимся сидеть, оно то и дело неловко тянулось отростком к тому или иному пузырю, касалось его – и пузырь лопался. Малыша это забавляло.

– Угу-гу, – тянул он. – Бу-бу-у… Га. Бу-бу…

Пузырь нашей Вселенной медленно дрейфовал, счастливо избегая столкновений с другими пузырями, но дрейфовал в сторону страшного младенца и уже, пожалуй, находился в пределах его досягаемости.

Глеба Петровича уже ничто не могло испугать. Да и ясно же: тут жутко ускоренный масштаб. Когда чудовищное дитя из той сверхвселенной дотянется до нашего пузыря? Через миллиард лет?

По правде сказать, личные перспективы тревожили Глеба Петровича гораздо сильнее. О чем он и поведал мне, несколько конфузясь.

* * *

– Не беспокойтесь, – сказал я, – вы уже сообщили мне все, что я хотел знать. Однако долг платежом красен. Сколько, вы говорите, вам осталось жить? Четыре года?

– С половиной.

– Вы проживете еще минимум тридцать лет, – щедро пообещал я, – причем не заведете знакомство ни с Паркинсоном, ни с Альцгеймером. Более того, вас уже никогда не будет беспокоить стригицефалия. Вы о ней даже не вспомните. Вы и меня забудете, потому что незачем вам обо мне помнить. Через минуту объявят регистрацию на ваш рейс, и вы улетите. Полет будет проходить спокойно, грозовой фронт рассеялся. За его создание я прошу у вас прощения. Приятного отдыха.

Он дико посмотрел на меня и молча пересел на другое сиденье. Я улыбнулся, встал и пошел прочь, не сочтя возможным просто исчезнуть на глазах людей. Выходя на вольный воздух, я услышал объявление о посадке на рейс до Минвод. Надеюсь, его слышал и Глеб Петрович, потому что в эту самую минуту я производил обещанные вмешательства в его внутренние органы и память, а такие вмешательства при всей их благотворности оглушают не хуже удара дубиной по макушке. Впрочем, это обычно не длится более одной-двух минут. Ничего с ним не сделается, подумал я, и улетит он, и будет вдыхать на курорте свежий воздух, и пить нарзан, и принимать минеральные ванны, в которых ему уже нет никакой надобности, и всячески радоваться жизни, а курить станет меньше. Я отблагодарил его – за эту привычку меня то и дело ругает начальство, – и больше он не был мне интересен. Отработанный материал.

Но каков! Не в каждом поколении и даже не в каждом столетии на Земле рождается хотя бы один индивид, способный посрамить Мартина Лаурелло. Да если бы только в этом было дело! Непосредственная, пусть и кривая связь с такими сферами, о которых ни я, простой служащий, ни мое непосредственное начальство, ни контролер этой довольно большой, но в целом заурядной галактики, ни даже Его Совершенство Главный инженер Вселенной – никто из нас не имеет точных сведений. То, что эти сферы существуют, вполне очевидно, но мы пока не можем пробиться туда, куда сумел заглянуть Глеб Петрович. Настоящий самородок! Мне пришлось лишь немного подыграть ему, выдумав дурацкую стригицефалию, – все остальное он сделал сам. Все-таки люди – необычная раса. Очень молодая, очень несовершенная, но как раз эта несовершенность приводит к большому разбросу биологических параметров каждого отдельного индивида и внезапному появлению феноменальных особей. Не то что старые благополучные расы, как будто подстриженные под одну гребенку. Курировать их куда проще, но и чудес от них не жди.

Не такая уж и скучная у меня работа.

Теперь я думал над отчетом. Если я что-нибудь понимаю, отчет выйдет не рядовым, очень даже не рядовым! Собственно, будет странно, если он не дойдет до самых верхов и с ним не ознакомится сам Его Совершенство. Мы ведь знаем, что есть кто-то и над нами, хотя наше понимание данного вопроса больше похоже на ряд догадок.

И вот – новая информация, проливающая некоторый свет. Ничего не стоит выяснить, прав ли Глеб Петрович в том, что он увидел не галлюцинацию, а истину. Я уже выяснил это: прав. Но пусть проверяют, я не против, я понимаю: вопрос важнейший.

Одно ясно уже сейчас: нельзя спешить с уничтожением цивилизации, способной порождать таких уникумов. Возможно, ее, непутевую, даже следует обезопасить от шальных случайностей вроде столкновения с кометным ядром – решать, конечно, не мне, но свое мнение по данному вопросу я выражу в отчете непременно.

А я-то собирался просить о переводе в другую часть Галактики! Ну уж нет, теперь ни за что! Если меня повысят, возражать, естественно, не стану, но попрошу, чтобы меня оставили в этом секторе. Здесь интересно.

2021

Сергей Волков
Парень с Нижнего яруса

Если сощурить глаза и забыть про скафандр, то можно было вообразить, что Брем сидит в сугробе где-то в земном Заполярье – наверху голубое небо, солнце склонилось к горизонту и заливает снег вокруг вечерним оранжево-багряным светом. Недолго, всего полгода, Брем работал на углеводородной шельфовой добывающей станции «Ямал-12». Арктику напоминали большинство дальних планет и спутников Окраины – здесь все было честно. Холод, снег, лед, пустота…

У Брема зачесался нос. Он машинально поднял руку, но вспомнил про скафандр, тихо чертыхнулся и перестал щуриться. Мгновенно исчезло все – и солнце, и голубое небо, и закат. Снег, правда, никуда не делся, лежал вокруг рыхлыми сугробами. Нормальный такой оранжевый метановый снег. Здесь, на Тритоне, его хоть завались.

На Земле метан – это газ, равно как и азот, и аммиак, и окись углерода. Здесь все эти вещества находятся в твердом состоянии, и если из глубин Тритона вдруг прорывается жидкий азот, он очень быстро превращается в иней и азотный лед странного коричневато-серого цвета.

Брем посмотрел на нарукавный дисплей – внешний термодатчик скафандра показывал минус четыреста пятьдесят один градуса. По Фаренгейту, разумеется. Брем быстренько посчитал в уме – получилось минус двести шестьдесят восемь и три в периоде градусов Цельсия. Когда Нептун отвалит, на Первой террасе станет теплее градусов на тридцать, а если подойдет Протеус, то еще теплее, до двухсот десяти примерно. Ну а если соберутся в ряд скиталица Нереида и вся спутниковая мелочь, общее приливное воздействие может повысить температуру на поверхности Тритона до ста девяносто градусов.

Практически курорт.

Брем усмехнулся – какой ерундой я занимаюсь? А с другой стороны, что еще делать? Работать работу? Ну, так она не волк, в лес… Хм, хм… в скалы и льды, так скажем, не убежит. Нет, можно, конечно, подрожать, нагнать жутиков, чтобы немного взбодриться, – энергопатроны там проверить, запас воды, световые панели. Выход из строя любого элемента системы жизнеобеспечения был гарантированной смертью, но за несколько лет, проведенных Бремом «на выселках» Солнечной системы, он настолько свыкся с мыслью, что ничего страшного с ним случиться не может, что поленился даже думать в этом направлении.

Конечно, совсем расслабляться не стоило, но Брем еще на базе все проверил за Кларом – и энергопатроны, и гидрокапсулы, и все прочее. Уверенность вселяли коллеги – скраперы все как один были фаталистами и со смехом объясняли свою жизненную философию короткой фразой:

– Леди-в-разбитом-скафандре не обманешь.

Историй про Леди-в-разбитом-скафандре Брем слышал множество. В одних она представала неким добрым ангелом космоса, являвшимся из бездны, чтобы спасти отчаявшихся людей на борту какого-нибудь гибнущего транспортника, в других – безжалостным демоном, карающей дланью судьбы, наказывающей без разбора и правых, и виноватых. Белый Эгг, кладовщик и механик группы Базиля, как-то за шотом «зеленой» объяснил Брему, только что нанявшемуся в скраперы:

– Ты, ярусник, главное запомни: будешь много думать о смерти – она быстро явится на запах твоих мыслей. И вообще… много думать вредно. Понял?

Брем тогда кивнул и залихватски опрокинул в себя стальной цилиндрик, полный первоклассной «зеленой», хлореллового дистиллята, изготовленного Белым Эггом.

Семьдесят пять градусов, тонкое послевкусие жженого пластика…

Брем перевел взгляд на голубую стену Нептуна, изображавшую земное зимнее небо и занявшую собой все пространство наверху, подавил острое желание сплюнуть – скафандр, мать его! – поднялся и пошел в сторону орбитальной капсулы, проверить радиоцентр. Там он в сотый раз удостоверился, что да, «глушняк», причем плотный такой, суток на трое, не меньше.

А это прежде всего значило, что три ближайших дня Брем проведет тут, на Тритоне, где-то в западной части Первой террасы, неподалеку от «местности Дынной корки». Ему как новичку отвели участок для поиска на самом краю выкупленной скраперами зоны, и, естественно, металла тут было – кот наплакал. За те полдня, что прошли после высадки, Брем обнаружил с десяток бериллиевых осколков от рентгеновских бомб-засветок общим весом под триста граммов и антенну от «каэски», портативного комплекса слежения, причем антенну старого образца, с пластиковыми вставками и, следовательно, легкую. Суммарно все это пока не окупало даже топлива, потраченного на высадку.

Брем надеялся сегодня ближе к концу суток перелететь на центральный участок Первой террасы. Там в годы Первой корпоративной войны был ОП, опорный пункт наемников «Элементик индастриал», именуемый «Чарли-3», многоэтажная крепость, уходящая вниз до скального основания Тритона. Повоевать «Чарли-3» не пришлось, и все его радарные станции, комплексы слежения, ракетные установки и протонные пушки напрасно прощупывали окрестности орбиты Тритона. Незадолго до капитуляции «Элементик индастриал» персонал «Чарли» эвакуировали, а комплекс зданий взорвали ядерной торпедой. Образовалась гигантская, километра полтора в диаметре, воронка, заваленная камнями, глыбами аммиачного льда, искореженным металлом и всякой технологической дрянью. Брем рассчитывал славно поживиться на руинах «Чарли-3», но нежданно-негаданно с небес свалился «глушняк», связь отказала, а без связи нет навигации и, следовательно, перелет невозможен.

Точка.

– Сука! – с чувством сказал Брем неизвестно кому, глядя в голубую рожу Нептуна.

Нужно было работать. Подниматься, двигаться, идти, катить за собой похожую на каркас от огромного аквариума антенну металлодетектора, называемую попросту «рама», пялиться в присобаченный сбоку экран, отслеживая засветку, и при этом еще следить за местностью, поглядывать под ноги, чтобы не провалиться в трещину, и думать о скором обеде.

В общем, все как всегда. Рутина. Ну и бонусом к ней – сломавшийся климат-контроль скафандра. Теперь, когда Брем начинал «закипать», приходилось останавливаться, доставать из ранца пульт и вручную включать охлаждение. Не то чтобы процедура была долгой или сложной, но…

– Но не везет, – вслух сказал Брем.

Он вообще любил разговаривать сам с собой. И хотя в группе Базиля, да и вообще у всех скраперов во время поиска за любое засорение эфира полагался штраф, сейчас можно было не опасаться – «глушняк» надежно забил все частоты «белым шумом».

– И пошло оно все в задницу! – с чувством произнес Брем, берясь за скобу «рамы». – Поехали, родная. Сделаем этот мир чище.

Снег заскрипел под колесами «рамы» и ногами Брема, словно он шел по попкорну, близкий горизонт, вогнутый, как чаша, закачался перед глазами.

– Тысяча шагов и перекур, – пробормотал Брем. – Идем вон на тот пупырь…

Пупырь, а точнее, торос, состоящий из азотного льда, косо торчал из сугробов и напоминал указующий перст какого-то гиганта, полностью засыпанного снегом. Брем вспомнил, что в скандинавской мифологии были йотуны, называемые еще инистыми великанами.

– И жили они в Нифельхейме, царстве вечных льдов… – напомнил себе Брем, поглядывая на экран. – И находился тот Нифельхейм к северу от бездны Гиннунгагап, и существовал за многие века до сотворения земли. В середине его есть поток, что зовется Вергельмир, и вытекают из него реки: Свель, Гуннтра, Фьерм, Фимбультуль, Слид и Хрид, Сюльг и Ульг, Вид, Лейфт. А река Гьелль течет у самых врат Хель… Великий Космос и все демоны Оорта, вот на хрена я это все помню?

Он прошел шагов пятнадцать, заметил пару засветок, но даже не стал останавливаться – судя по тускло-зеленоватой окраске пятен, это были мелкие осколки с ноготь величиной, ушедшие в лед на полуметровую глубину. Выковыривать их оттуда означало тратить время и силы.

– Ко всем стэлменским мадоннам это дерьмо! – бормотал Брем, налегая на скобу «рамы». – Мне нужна болванка. А лучше две. Или три. Хотя три я замудохаюсь тащить… Но это будет плюс пятьдесят, «пенка». А если болванка с начинкой, то можно взять и плюс семьдесят…

Брем любил считать прибыль. Эти расчеты успокаивали его и грели душу. Если уж ты родился на Нижних ярусах города, известного в прошлом как Большое Яблоко, и у тебя не было ни малейшего шанса получить образование, чтобы стать менеджером, инженером или пойти в силовые структуры, – учись считать и запоминать. Математика и хорошая память еще никого не подвели. Ни одного человека. И когда твой босс при оценке хабара насчитает тебе к базе тридцать два процента «пенки», а ты скажешь: «Извините, сэр, но тут произошло недопонимание. Моя доля – плюс сорок восемь, потому что вот, вот и вот», и увидишь, как вытянется и побелеет лицо у этого гладкого ублюдка – тогда ты в полной мере оценишь фразу, сказанную кем-то из древних: «Математика – царица наук».

– Или полей? – буркнул Брем и скривился, как от зубной боли.

Скривился потому, что на самом деле его отличная память и умение считать в уме, складывать и умножать четырехзначные цифры, вычислять проценты от сложных дробей и прочее не столько помогали, сколько мешали.

Брем уже три года работал скрапером, побывал на двух десятках астероидов и спутников «больших парней», но нигде подолгу не задерживался и в итоге оказался у «папы Базиля» вот тут, на Тритоне. На выселках Солсиса. А все из-за «царицы наук».

– Просто никто не любит, – сказал Брем, – когда кто-то умнее тебя. А особенно если этот кто-то – гребаный ярусник.

На экране «рамы», закрепленном над скобой, коротко полыхнуло алым. Брем остановился, внимательно разглядывая разноцветные пятна. Желтая засветка фона, коричневые овалы скальных выходов на глубине, розовая «морковка» азотного интрузива – видимо, тут прорывался к поверхности криовулкан, да так и не прорвался, навечно застыв в толще метанового льда.

И чуть в стороне от «морковки», на границе с бордовым массивом замерзшей воды, тихонько пульсировало кроваво-красное пятнышко. До него было буквально три десятка шагов в сторону.

Брем посмотрел на голубую стену Нептуна, медленно ползущую над ним, и усмехнулся.

– А вот это уже интересно, – сказал он и полез в грузовой отсек «рамы» – за вибробуром.

* * *

Откалывать плоской насадкой вибробура куски льда – работа легкая. Синеватый титан насадки легко входит в слоистую массу замерзшего метана и дробит его на длинные, похожие на коричневые щепки куски. С азотным льдом мороки несколько больше, он крошится на мелкие кубики, но сложнее всего с углекислотой – насадка вибробура там легко уходит в ледяной массив, но отколоть ничего не получится, углекислота не колется в принципе, и ее нужно ковырять банальной лопатой, а в скафандре это делать, мягко говоря, затруднительно.

В этот раз Брему повезло – под ним был обычный метан, и он ворочал блестящий цилиндр вибробура, откалывая лед кусок за куском. В наушниках в такт урчанию ротора звучала свежая песенка «Спайс-киттен»:

 
Ни хао, май бэьи, ни хао!
Ай сей ю май дарлинг: «Вань ань!»
Туморро ай куэшенн: «Шанг хао!»
Ин найт сей, май ханни: «И луп хин ань!»
 

Вибробур подал сигнал – плотность материи под насадкой изменилась. Это означало, что объект оказался гораздо ближе к поверхности, чем рассчитывал Брем.

– Вот и славно, – сказал он, отложил вибробур и, опустившись на колени, принялся выгребать из ямы ледяные осколки и горстями отбрасывать их в сторону.

* * *

Вычистив яму от кусков льда, Брем включил налобник и внимательно вгляделся в мерцающую ледяную толщу. Метановый лед даже в очень сильно разреженной атмосфере Тритона начинал интенсивно испаряться, и поэтому его верхний слой был всегда похож на губку, а вот чем глубже, тем прозрачнее и чище он становился.

Брем наклонился совсем низко над ямой, едва не прижавшись визором скафандра ко льду, – он никак не мог понять, что за боеприпас нашел. Атрибутирование находок было важной частью работы скрапера, далеко не все «боевое железо» Первой корпоративной имело функцию дистанционной деактивации, и частенько приходилось, аккуратно обколов снаряд или бомбу, долго возиться с нею, снимая взрыватель или сажая на ноль встроенную батарею, чтобы разрядить электродетонаторы.

– Это «оэска», что ли? – разглядывая через толщу льда темный продолговатый предмет, бормотал Брем. – А почему тогда перьев хвостовика не видно? Он что, носом кверху лежит? Так не бывает… Или это «зэшка»? Тогда почему такая короткая?