Текст книги "Украинская революция. 1917–1918"

Между тем сепаратные и приватные встречи между делегатами Рады и представителями центральных держав продолжались. Украинской делегации на руку были вести об отчаянном продовольственном положении в Вене, которые поступили в Брест-Литовск в середине января. Ее члены знали о готовности Чернина уступить, поскольку он получил срочное распоряжение императора Карла заключить какое-нибудь мирное соглашение по восточным территориям без промедления. Заслуга в осведомлении украинцев в Бресте относительно всех событий, происходивших в Австро-Венгрии, принадлежит барону Мыколе Васылько, украинскому депутату австрийского парламента, который имел тесные связи с представителями правящих кругов Вены.

Но и положение Рады стало более затруднительным из-за серьезной угрозы вторжения большевистских сил с севера под командованием Владимира Антонова-Овсеенко. Потребность заключения мира с центральными державами становилась настоятельной. В дальнейшем Рада отказалась 18 января настаивать на передаче Украине территорий Восточной Галиции и Северной Буковины, населенных преимущественно украинцами. Она просто попросила, чтобы эти территории были преобразованы в отдельную провинцию (землю короны), остававшуюся под управлением Вены. Однако в то же время Рада рекомендовала своей делегации, чтобы та не отступала от своих требований в отношении территории Холма. Чернин столь энергично отверг украинское требование о присоединении к украинской земле короны в границах Австро-Венгрии «венгерской» провинции Карпатская Рутения, что украинцы больше не посмели поднимать этого вопроса.

О своем затруднительном положении украинские власти почти сразу довели до сведения представителей Германии и Австрии. На следующей встрече (в субботу утром 19 января) Чернин согласился принять компромиссную формулу, предложенную украинской стороной, но потребовал быстрого заключения мирного договора, а также настаивал на определении даты его подписания. Вначале он предложил в качестве предельного срока 30 января, затем – 15 февраля, но украинцев это не устроило. Однако на послеобеденном заседании того же дня решили выпустить совместное «сообщение о прогрессе» в мирных переговорах. Центральные державы и Украина издали 20 января полуофициальное коммюнике, констатирующее достижение согласия по фундаментальным вопросам мирного договора. Сообщалось также, что переговоры возобновятся после короткого перерыва. Никто лучше графа Чернина не представлял себе подлинную суть соглашения и роковые последствия, которые оно могло иметь для Австро-Венгрии. Однако он полагал, что альтернативы соглашению нет, поскольку, как отмечал император в ноте от 17 января 1917 года, «судьба монархии и династии целиком зависит от скорейшего заключения мира в Брест-Литовске… если в Бресте не будет заключен мир, революция здесь неизбежна». Именно на этом этапе Чернин горько жаловался на свое трудное положение. Он писал в дневнике: «Украинцы больше с нами не общаются, они диктуют».

И все же сепаратный договор с Украиной был еще далек до подписания. Следовало получить окончательное согласие от каждого правительства, и, имея это в виду, делегации договорились на временный перерыв в переговорах, а 20 января разъехались по своим столицам.

Задача Чернина состояла в преодолении сопротивления со стороны поляков и венгров. К счастью для него, сложность внутреннего положения в Австрии ослабила их критику договора с Украиной. На специальном заседании 22 января в Вене под председательством императора Карла Чернину дали необходимую санкцию на заключение соглашения с украинской делегацией.

Задача украинской делегации состояла не в том, чтобы бросить вызов оппозиции в Раде (которая на этом этапе считала договор с центральными державами абсолютно необходимым для избавления Украинской республики от полной оккупации большевиками). Делегация решала практическую проблему прибытия в Киев вовремя, чтобы застать там правительство Рады, а затем возвратиться в Брест-Литовск. Ведь на обратном пути из Киева украинских делегатов остановили красногвардейцы. Возможно, украинцы никогда бы не увидели Брест-Литовск снова, если бы не имели с собой листок бумаги с санкцией на их переговоры с делегатами Советской Украины из Харькова, которые вместе с Троцким ожидали в Бресте возобновления переговоров. После четырехдневного путешествия на расстояние двухсот миль, буквально рискуя своей жизнью, украинские делегаты, наконец, прибыли 1 февраля в Брест. Они привезли с собой санкцию на заключение сепаратного мира с центральными державами, а также весть о провозглашении полной независимости Украины, свершившемся в Киеве 22 января 1918 года посредством документа, получившего известность как Четвертый универсал.

У немцев, в отличие от их союзников в Вене, не было сколько-нибудь значительных внутренних проблем, проистекающих из предложенного договора с Украиной, но имелись некоторые вопросы, которые следовало разрешить до принятия окончательного решения. Было очевидно, что договор с Украиной повлияет на обстановку в восточных территориях весьма значительно. Этот договор в наибольшей степени затрагивал интересы России, Польши и Румынии. Следовательно, возникла необходимость изучить обстановку с политической и военной точек зрения. Возникла также необходимость получить гарантии того, что австрийцы не предпримут действий, которые выдадут их отчаянное положение еще больше, и побудят украинцев ужесточить свои требования. Поэтому Розенберг настаивал, чтобы МИД порекомендовал Вене не посылать в это время продовольственную комиссию в Киев. Он опасался, что украинцы истолкуют это как дополнительное свидетельство острой зависимости центральных держав от продовольственных поставок и станут «даже более неразумными, чем были до этого».

23 января состоялась новая встреча маршала Гинденбурга и генерала Людендорфа с канцлером Хертлингом в целях оценки «остполитик» рейха. На встрече договорились об аннексии части польской территории Пруссией. Договоренность представляла собой компромисс между программой-минимум Гофмана и программой-максимум Людендорфа. Уместно отметить, что перспектива заключения сепаратного договора с Украиной давала возможность генералам занять «менее радикальную» позицию в отношении Польши. Уже 7 января фельдмаршал Гинденбург в письме к кайзеру выразил надежду, что новый украинский фактор сможет минимизировать «польскую угрозу». Что касается общей проблемы восточных территорий, то канцлер и генералы сошлись на следующей формуле: «Добиться ясности в отношении восточных территорий как можно скорее. С военной точки зрения желательно скорое заключение мира с Россией, так чтобы иметь в своем распоряжении все находящиеся там войска. В случае срыва переговоров с Россией следует искать скорейшего урегулирования отношений с Украиной».

Вслед за встречей 23 января имперский канцлер смог заявить в рейхстаге, что переговоры с украинской стороной дают хорошие результаты и что с ними будет заключен взаимовыгодный договор, как только остающиеся разногласия будут устранены. Но договор с Украиной все еще нельзя было считать гарантированным, и немцы действовали с величайшей осторожностью, чтобы не повредить шансам на скорое его заключение. Так, когда Людендорф предложил направить Бухаресту ультиматум, то пожелал узнать, какие последствия могло бы иметь возможное возобновление войны с Румынией для Украины и России. Гофман ответил, что не сомневается в наличии определенного взаимопонимания между румынами и украинцами, он предупредил, что возобновление войны с Румынией могло бы серьезно затруднить мирные переговоры с Радой. Генерал Гофман считал, что к началу февраля можно будет определить, обладает ли Рада достаточной властью, чтобы заключить сепаратный мир, или нет. Выдвигать ультиматум Румынии или России можно было только после заключения такого договора. Заместитель госсекретаря Буше тоже отстаивал твердую позицию в отношении России, но полагал, что с украинцами «была бы более перспективной уступчивая позиция».

В это время немцы решили послать в Киев особую комиссию, аналогичную той, что уже была направлена в Петроград. Узнав об этом от Гофмана, Людендорф предложил назначить главой комиссии, едущей в Киев, контр-адмирала Альберта Хопмана. Но каким-то образом вместо него назначили на этот пост барона Филиппа Альфонса Мумма фон Шварценштайна, который позднее выполнял функции посла рейха в Украине. Немцы советовались на этот счет с украинцами, но им рекомендовали начать работу комиссии в Брест-Литовске, поскольку из-за наступления большевиков комиссия могла бы вообще не добраться до Киева. Тогда статс-секретарь по иностранным делам Кюльман предложил использовать после возобновления переговоров следующую тактику: «Продолжать вести дела с большевиками и держать их в подвешенном состоянии до тех пор, пока мы не будем уверены в заключении соглашения с Киевом, а затем прибегнуть к использованию более жесткого языка». К этому времени во власти большевиков находились значительные территории Северной и Восточной Украины, а сам Киев оказался под угрозой захвата. Тем не менее Кюльман рассматривал эти обстоятельства не как повод для смягчения требований к Раде, но как сложности, способные принудить украинцев к заключению сепаратного соглашения без промедления и поставить, таким образом, Троцкого перед совершившимся фактом. Многочисленные сообщения относительно намерения большевиков прекратить войну без заключения договора, несомненно, убеждали МИД в правильности плана действий, направленного на возобновление мирных переговоров в Бресте 1 февраля. Первое такое сообщение относительно знаменитой формулы Троцкого «ни войны ни мира» поступило в ставку Верховного командования где-то в середине января и было без задержки переправлено в МИД. Через две недели, 31 января, заместитель госсекретаря Буше направил в Брест-Литовск другое такое сообщение. Поэтому трудно понять, почему заявление Троцкого от 10 февраля 1918 года так шокировало немцев. Из ознакомления с германскими архивами этого периода возникает впечатление, что немцы в Брест-Литовске (включая госсекретаря Кюльмана) не воспринимали план Троцкого всерьез, главным образом из-за убеждения, что подписание договора с Украиной автоматически принудит большевиков к немедленной капитуляции.

Нерешительность Кюльмана в предъявлении ультиматума Троцкому проистекала отнюдь не из его стремления не обидеть большевиков или из каких-либо других соображений совестливого поведения. Она объяснялась просто отсутствием гарантированного соглашения с Украиной. «Если бы я имел свободу действий, – писал Кюльман накануне возобновления мирных переговоров, – я бы порвал с Троцким скорее сегодня, чем завтра. Однако в соответствии с указаниями имперского канцлера, полностью одобренными его величеством, нам следует осторожно продолжать ведение дел с большевиками, пока мы не достигнем соглашения с киевской Радой».

Таковой была обстановка, когда делегации, получившие новые указания, собрались 1 февраля на очередную пленарную сессию. В то время как Берлин, Вена и Киев в принципе согласились заключить договор после сглаживания небольших разногласий, перспектива соглашения между центральными державами и Петроградом оставалась туманной, как прежде. Позицию Советов, однако, значительно подкрепляло успешное наступление большевиков на территорию, контролировавшуюся Радой. Имело значение и присутствие двух представителей правительства Советской Украины (сформировано в Харькове 27 декабря 1917 года) в составе русской делегации во главе с Троцким. 21 января 1918 года Розенберг сообщил в МИД о прибытии из Харькова двух украинских большевистских лидеров, Василя Шахрая и Е.Х. Медведева. Он подчеркивал, что они не претендовали на статус самостоятельной группы, но просто считали себя украинскими членами русской делегации. Не столько за это, сколько за признание 10 января 1918 года делегации Рады советская историография называет позицию Троцкого «предательской».

Статус этих двух представителей Советской Украины из Харькова играл на руку немцам, которые немедленно воспользовались ошибкой Троцкого. В отсутствие необходимости признавать их в качестве представителей Украины немцы могли позволить им оставаться в Бресте для усиления чувства неопределенности в Киеве и оказания давления на украинскую Раду с целью побудить ее к скорейшему принятию условий центральных держав. Такой тактике, однако, нужно было следовать с величайшей осторожностью, чтобы сохранить свободу действий и не ослабить позиции Рады. С этой тактикой, однако, пришлось расстаться, когда переговоры возобновились и Троцкий стал оспаривать право Рады представлять в Бресте Украину. В ходе бурного пленарного заседания 1 февраля представителям просоветского харьковского правительства было решительно отказано в праве говорить от имени Украины, и, по настоянию делегации Рады, Чернин немедленно признал Украинскую народную республику от имени центральных держав свободным суверенным государством с полным правом заключить договор.

Договор с Украиной тем не менее выглядел довольно проблематичным даже на этом этапе. Позиция Рады становилась слабее с каждым днем. Гофман и Кюльман стали прикидывать, как помочь ей. Генерал Гофман считал трудности Рады «временными» (хотя в то время она была выдворена с территории Украины русскими красногвардейцами). Он был убежден, что немцы смогут помочь Раде силой оружия и восстановить ее правление. Однако для статс-секретаря Кюльмана перспектива германской военной помощи Украине на данном этапе представлялась не столь простой, как для Гофмана. Он хорошо представлял себе возможные последствия такого шага, особенно падение советской власти. В то же время, считая разрыв с большевиками неизбежным, Кюльман полагал, что союз с Украиной сделал бы такой разрыв более приемлемым для Германии и Австро-Венгрии. Тем не менее поражение Рады до прибытия немецких подкреплений нельзя было сбрасывать со счета.

1 февраля 1918 года Кюльман писал об этом имперскому канцлеру следующим образом: «В согласии с австрийцами и гурками я в любом случае склонен следовать плану достижения соглашения с Украиной, даже если власть Рады на данный момент крайне ослаблена. Такой договор для австрийцев необходим, для нас и турок выгоден. Не следует, однако, обманываться насчет реальной ценности предложенного соглашения, поскольку позиция Рады неустойчива».

Граф Чернин, все еще цеплявшийся за надежду достижения, вопреки всему, какого-то соглашения с русской стороной, был довольно пессимистичен в отношении перспектив договоренности с украинской. В своем дневнике 1 февраля он отмечает: «Мой план состоит в том, чтобы сыграть на противоречиях между петербуржцами и украинцами, а также добиться мира как минимум с одной из сторон».

Остававшиеся политические противоречия между австрийцами и украинцами следовало разрешить до того, как могло быть подписано какое-либо определенное соглашение. Несмотря на отчаянную позицию Рады, члены ее молодой делегации решительно отстаивали в Брест-Литовске свои требования. Хотя Чернин предварительно признал эти требования в принципе и добился 22 января принятия правительством «компромиссной формулы», трудности Рады побудили его оспаривать законность всего предприятия. Сложная позиция Киева, нетерпение немцев в связи с медленным прогрессом на переговорах с украинцами, непредсказуемость очередного шага Троцкого обусловили решение немцев и австрийцев «ужесточить» свой подход к Раде. Доктор Мыкола Зализняк, участвовавший в переговорах неофициально, сообщил, что вечером 1 февраля (день официального признания Рады центральными державами) украинцам напомнили в откровенной форме о критическом положении их правительства в Киеве и выдвинули «ультиматум» – подписать на следующий день договор или убираться домой! Врученный им «проект договора» включал следующие пункты:

1. Прекращение состояния войны и возобновление дипломатических и консульских отношений между подписывающими сторонами.

2. Поставка Украиной 1 млн т зерна и продовольствия.

3. Урегулирование всех остальных вопросов позднее через механизм специальных переговоров.

Зализняк был политическим эмигрантом из Восточной Украины, проживавшим в Австрии, который с согласия Чернина выступал неофициальным посредником между центральными державами и украинской делегацией в Бресте. Он являлся одним из основателей Союза за освобождение Украины, но порвал с организацией через несколько недель после ее учреждения и продолжал свое сотрудничество с австрийцами самостоятельно. Между тем сам Союз не имел никакого отношения к переговорам в Брест-Литовске.

Чтобы убедить украинцев в серьезности намерений центральных держав, генерал Гофман после выдвижения «ультиматума» посоветовал им не тратить время зря, потому что в случае падения Киева переговоры вообще прекратятся. Подобная тактика могла бы принести успех в начале дня, прежде чем разрешился, наконец, вопрос об украинском представительстве в Бресте. Теперь же козырь центральных держав обесценился, и украинцы это поняли. Ответом на «ультиматум Чернина – Гофмана» украинцев, над которым они лихорадочно трудились всю ночь, стал тщательно проработанный проект документа, который они представили центральным державам во время заседания за столом переговоров на следующий день (2 февраля). Это произвело впечатление на немцев и австрийцев, они старательно избегали всякого упоминания об «ультиматуме» предыдущего дня. Чернин, которого украинцы находили в этот день еще более усталым и нервным, чем обычно, должно быть, получил благодаря такому обороту событий большое облегчение. Контрпроект Рады стал основой договора с Украиной, заключенного 9 февраля 1918 года. Он во многом опирался на общее соглашение, достигнутое с центральными державами 19 января, но содержал и новые положения, выработанные для того, чтобы сделать документ более приемлемым для австрийцев.

По-прежнему настаивая на передаче Холмской области Украине, делегаты Рады проявили готовность оставить дверь открытой для дальнейших переговоров посредством предложения разработать детали передачи позднее. Еще большая уступка допускалась в вопросе о землях короны. Условие договора о создании автономной украинской провинции в Восточной Галиции и Северной Буковине в рамках Австро-Венгрии должно было содержаться не в самом договоре, а в секретном специальном соглашении. Попутно в это соглашение следовало включить украинское обязательство о поставках зерна и другого продовольствия. Более того, эти поставки оговаривались выполнением немцами и австрийцами обещания снабдить Украину различными товарами.

Официальные немецкие протоколы переговоров не упоминают ни австро-германского «ультиматума», ни контрпредложения Рады. Однако проект договора, который Кюльман отправил имперскому канцлеру 2 февраля, фактически совпадал с документом, который украинцы, по их собственному утверждению, составили самостоятельно. Он состоял из следующих пунктов:

1. Признание Украинской народной республики.

2. Демаркация границ (Холмская область отходит к Украине).

3. Поставка Украиной 100 тысяч вагонов зерна до конца июня 1918 года.

4. Секретное соглашение по Галиции.

Согласие центральных держав продолжать переговоры на основе украинского проекта не означало, конечно, его немедленное и безусловное принятие. Чернин прилагал усилия в целях обеспечить более благоприятные условия для Австро-Венгрии, но украинцы в равной степени проявляли решимость не уступить ни пяди пространства, завоеванного тяжелым трудом. В такой обстановке на следующий день (3 февраля) возобновились переговоры. Хотя вначале они продвигались с трудом – Кюльман объяснял это украинским «упрямством и схоластикой», – на исходе дня обнаружился больший прогресс. Кюльман смог сообщить кайзеру, что «работа над договором с Украиной ведется полным ходом и что окончательный проект будет готов к подписанию в течение нескольких дней». Он заверил кайзера, что сразу же после заключения договора с Украиной Троцкий будет поставлен перед выбором: либо пойти на уступки, либо столкнуться с перспективой полного прекращения переговоров.

3 февраля, вслед за этим заседанием в Бресте, Кюльман и Чернин вновь взяли паузу в переговорах с целью участия в работе австро-германской конференции, которая должна была состояться в Берлине 5—6 февраля. Несмотря на дальнейшее ослабление позиций Рады, Кюльман сохранял уверенность в том, что заключение договора с Украиной – вопрос нескольких дней. Он полагал также, что не требуется никаких новых директив для сглаживания оставшихся незначительных разногласий с украинцами и что окончательный проект договора будет готов к подписанию по возвращении его и Чернина из Берлина. Таким образом, в том, что касается Украины, Кюльман не придавал большого значения предстоящей в Берлине конференции. Для него конференция была просто очередной встречей между Чернином, имперским канцлером и генералом Людендорфом, созванной главным образом для обсуждения австро-германских противоречий по жизненно важному вопросу о военных целях и всеобщему миру.

Берлинская конференция 5—6 февраля подтвердила решимость центральных держав заключить сепаратный договор с Украиной и таким образом заставить Троцкого открыть свои карты. Соглашение с большевиками считалось возможным, но не крайне необходимым. В случае сохранения Троцким неуступчивости перемирие заканчивалось и возобновлялись боевые действия. Возможность краха Рады до урегулирования с украинской делегацией всех разногласий по окончательному проекту договора немцев не беспокоила. Предложение Людендорфа об оказании украинцам военной помощи – но лишь при условии срочного запроса Рады – встретило на конференции общее одобрение. Хотя Людендорф заявлял о том, что «не следует добиваться никаких завоеваний в России», поскольку немцы нуждались во всех наличных силах на Западном фронте, он считал необходимым установить некое подобие порядка на восточных территориях. Ведь иначе немцам пришлось бы сохранять сильно укрепленную границу «против распространяющейся заразы большевизма». Весьма вероятно, что это было самое раннее отражение идеи «санитарного кордона».

7 февраля Чернин и Кюльман вернулись в Брест-Литовск с тем, что можно было бы определить как «окончательное и безвозвратное решение» заключить сепаратный договор с Украиной и порвать с Троцким, если бы тот все еще отказывался от уступок. Кюльман встретился с членами своей делегации и немедленно сообщил имперскому канцлеру о большом прогрессе в переговорах, происшедшем за время его отсутствия. Он заверил Хертлинга, что «при отсутствии непредвиденных осложнений не представляется невозможным подписание договора с Украиной на следующий день».

Чернин, видимо, не разделял оптимизма Кюльмана даже на этом заключительном этапе. Попытку Чернина в последнюю минуту прийти к соглашению с Троцким можно объяснить, по крайней мере частично, его пессимизмом. Вечером 7 февраля Чернин провел с Троцким приватные переговоры, а затем продолжил их через одного из своих советников, Рихарда Шюллера. Кюльман предпочитал общаться с Троцким через своего помощника в Бресте Фридриха фон Розенберга.

Активность Чернина не следует толковать как указание на то, что он всерьез замышлял отказаться от почти завершенного соглашения с украинской стороной – соглашения, которое в то время выглядело гораздо более многообещающим, чем оказалось позднее. Чернин не мог бы ожидать поставок продовольствия из Украины, если бы она попала в руки большевиков. Он знал, насколько важны были украинские поставки для России, знал, что Троцкий добровольно от них не откажется, особенно в момент, когда Красная гвардия вела успешное наступление против войск Центральной рады. Очевидно, что подлинные причины переговоров Чернина с Троцким в канун подписания договора с Украиной и разрыва с большевиками состояли в следующем: 1) стремление ослабить критику внутри Австро-Венгрии положения, когда предлагается соглашение с Украиной и демонстрируется неспособность заключить аналогичную сделку с Россией; 2) попытка свести к минимуму негативное влияние, которое такое развитие событий могло оказать на нейтральные государства и союзников; 3) уверенность в том, что не был упущен ни один шанс убедить Троцкого принять условия центральных держав.

Несомненно, Кюльман руководствовался аналогичными соображениями, когда решил 8 февраля вести переговоры с Троцким через Розенберга, всего за несколько часов до того, как договор с Украиной стал реальностью. Можно добавить, что и Троцкий способствовал этим переговорам в последний час, хотя и не начинал их сам. Отчаянно пытаясь каким-то образом блокировать подписание неминуемого соглашения с Радой, Троцкий создавал у Кюльмана впечатление, что он готов к продолжению дискуссии, а тому, следовательно, нужно действовать соответственно. Кюльман, должно быть, достаточно серьезно полагал, что этот последний шанс договориться с Троцким был бы чреват угрозой отставки, если бы кайзер настоял на выдвижении ультиматума до заключения договора с Украиной. Таким образом, не колебания Кюльмана под воздействием Верховного командования армии, как утверждают многие австрийские источники, но, скорее, условия Германии и отказ Троцкого принять их являются причинами провала этих переговоров в последний час.

Эти переговоры никак не отразились на подготовке окончательного проекта договора с Украиной. Он был готов для подписания в утренние часы 9 февраля 1918 года. Церемония подписания проходила в довольно праздничной обстановке, официальные круги Германии считали заключение договора событием большого значения. По этому случаю австрийский кайзер Карл выпустил манифест. Германский кайзер Вильгельм II обратился также к народу с торжественным заявлением, в котором подчеркнул, что мир между центральными державами и Украиной был достигнут «в дружеской атмосфере», что нельзя отрицать.

Представители центральных держав, включая графа Чернина (даже если он и чувствовал себя униженным в связи с тем, что был вынужден вести дела с «молодыми людьми» из Украины), воспринимали украинских делегатов всерьез и обращались с ними как с равными партнерами. И Кюльман, и Гофман искренне восхищались молодыми представителями Рады в Бресте. По словам Кюльмана, «они держались смело и благодаря своему упорству заставили Чернина принять все то, что было важно с их национальной точки зрения». Даже Троцкий при всей своей неприязни к делегатам Рады вел с ними неофициальные переговоры и признавал, что их следует принимать всерьез.

Много говорилось и писалось о соперничестве в ходе переговоров в Брест-Литовске между ведомством имперского канцлера, особенно его секретарем по иностранным делам Кюльманом, и армейским Верховным командованием, или, точнее, генералом Людендорфом. Между сторонами в разное время разногласия, несомненно, существовали. Что касается восточных территорий, это было главным образом различие мнений по германскому плану территориальных приобретений в Прибалтике и Польше – проблеме, которая выходит за рамки данного исследования. Хотя Людендорф, действительно, критиковал некоторые действия и заявления Кюльмана в Бресте, а также демонстрировал нетерпение в связи с медленным прогрессом на переговорах, в целом между сторонами не было реальных противоречий в отношении Украины. Ярким примером такой критики стало отношение Людендорфа к ответу центральных держав на «Основы мирных переговоров» петроградского делегата Адольфа Абрамовича Иоффе, которые Чернин зачитал на встрече 25 декабря 1917 года и которые требовали согласия в принципе с большевистской формулой мира «без аннексий и контрибуций». Людендорф энергично протестовал против этого, и в результате его возражений генералу Гофману с одобрения Кюльмана пришлось сообщить Иоффе во время обеда в частном порядке, что эта формула не распространяется на Польшу, Литву и Курляндию, поскольку эти территории уже воспользовались своим правом на самоопределение.

Очевидно, в Бресте невозможно было принять никакого важного решения без специального одобрения Верховного армейского командования. Но нет оснований утверждать, как это часто делается, что договор продиктовали генералы.

Да, генерал Гофман играл важную роль в Бресте, но это объясняется не столько его официальной позицией как представителя ставки Верховного командования, сколько его знаниями восточных территорий. Два основных представителя Германии в Брест-Литовске, госсекретарь Кюльман и генерал Гофман, поддерживали дружественные отношения и тесно сотрудничали друг с другом в ходе всех переговоров. Как раз с Людендорфом обнаружились серьезные разногласия Гофмана на заседании 2 января 1918 года Совета короны в Берлине, главным образом по проблемам Польши. И если бы не высокая оценка кайзером способностей и преданности долгу генерала Гофмана, Людендорф, несомненно, сумел бы перевести Гофмана из Брест-Литовска на какой-нибудь отдаленный участок фронта в должности командира дивизии.

Отношения между графом Чернином, главой австро-венгерской делегации в Бресте, и его немецкими коллегами, хотя и любопытные сами по себе, здесь не будут рассматриваться из-за ограниченного объема книги. Можно отметить, однако, что позиция Австрии в этот период была настолько слабой, что Чернину приходилось довольствоваться второстепенной ролью на переговорах, хотя именно Австро-Венгрия должна была заплатить цену за договор с Украиной. Простое принятие в принципе требований Рады относительно украинцев в Восточной Галиции, Северной Буковине и Холмской области полностью расстроило австро-польское соглашение, являвшееся краеугольным камнем восточной политики Вены с начала войны. Эти уступки со стороны Австрии породили постоянное отчуждение, если не враждебность поляков, где бы они ни находились. Разочарование поляков австрийской политикой продолжалось, несмотря на то что обязательства Вены в отношении территорий, населенных украинцами, и Холмской области так и не были выполнены и что Австрия так и не ратифицировала договор с Украиной, хотя другие стороны договора сделали это летом 1918 года.

Другие союзники Германии, Турция и Болгария, сочувствуя Раде, практически не играли никакой роли в переговорах с украинской стороной. Не имели они возможности и оказать сколько-нибудь существенное влияние на последующие события на восточных территориях, контролировавшихся немцами.

Некоторые авторы утверждают, что договор с Украиной в Брест-Литовске не дал украинцам никаких позитивных результатов. Другие идут даже дальше и клеймят его как «акт измены» со стороны украинских представителей. Так его оценивают, как правило, советские и некоторые западные исследователи. На этот тезис опирается хорошо известная работа по договору Джона В. Уиллера-Беннета, в которой он анализирует документ исключительно с точки зрения союзников (Антанты). Другие же авторы считают, что украинцы обязаны своей кратковременной независимостью немцам, которые вторглись на эту территорию, чтобы предотвратить полное доминирование в ней большевиков. Поэтому они рассматривают договор как «одну из вершин в истории Украины». Хотя и оправданно утверждение, что без немецкого вмешательства Украина, за исключением украинских провинций Австрии и территорий, уже занятых войсками центральных держав, попала бы в руки большевиков, нельзя сказать столь же определенно в отношении последствий этих событий. Можно легко предположить, что антибольшевистские силы Украины продолжили бы борьбу после падения Рады, что украинские крестьяне оказывали бы сопротивление произвольным конфискациям зерна, поставляемого в Москву и Петроград, так же как они поступали в отношении мер, предпринимавшихся немцами и австрийцами. Наконец, сопротивление большевикам оказали бы многие другие силы на Украине. Следовательно, трудно согласиться с мнением, что правление Петрограда в этом регионе оставалось бы устойчивым и в дальнейшем, что идея украинской государственности погибла бы, а украинское национальное движение прекратилось бы на данном этапе.