Текст книги "О брачной и внебрачной жизни"

Пожалуй, единственным строгим запретом, который имелся на этот счет (и то лишь у людей – боги его не соблюдали), был запрет на брак или связь с собственными родителями. Нарушивший его (по незнанию) фиванский царь Эдип жестоко поплатился за инцест: боги поразили Фивы эпидемией и через оракула потребовали изгнать кровосмесителя. Приложив немало усилий, Эдип наконец выяснил, что виновник бедствия – он сам. Прямой вины царя в происшедшем не было: он был подкидышем, считал своей матерью другую женщину и женился на стороне – именно для того, чтобы избежать предсказанного ему брака с матерью. Тем не менее кары богов ему показалось мало: узнав о своем «преступлении», Эдип добровольно ослепил себя, отрекся от царской власти и ушел из города.

Жительница острова Лесбос Никтимена, вступившая в связь с родным отцом, от стыда превращается в сову. Позднее Овидий писал в «Метаморфозах» о нравственных страданиях бедной птицы, которые продолжались и после превращения:

 
         Она, – хоть и птица, – вину сознавая,
Взоров и света бежит и стыд скрывает во мраке,
И прогоняют ее все птицы в просторе небесном.
 

Что касается остальных возможных преступлений против нравственности, то люди героической эпохи не слишком обременяли себя покаянием. Широко известна история Пасифаи, жены критского царя Миноса, жившей за два поколения до Троянской войны. Пасифая страстно влюбилась в быка, которого послал ее мужу Посейдон, и, нимало не смущаясь, предложила ему себя, но бык, предпочитавший коров и телок, остался абсолютно равнодушен к заигрываниям царицы. Тогда Пасифая приказала придворному зодчему и художнику Дедалу изготовить полую деревянную корову, с помощью которой и обманула невинное животное. Плодом преступной страсти стал печально известный Минотавр. Но интересно, что и сам Минос, в семье которого разыгрался противоестественный адюльтер, и жители Крита совершенно спокойно отнеслись к этому нетривиальному событию. Минотавр остался жить в царском дворце и, вероятно, пользовался бы всеми правами родного сына, если бы не его обычай время от времени пожирать людей. Ребенка пришлось изолировать, но толерантный царь принял во внимание привычки и склонности пасынка – для его пропитания из Аттики регулярно доставляли дань: четырнадцать юношей и девушек. Ни сама царица, ни бык, ни Дедал не понесли никакой кары за случившееся, не пострадала и репутация царской семьи. Тесей, которого абсолютно не смутил моральный облик тещи, взял в жены дочь Пасифаи и Миноса Ариадну. И даже если принять во внимание, что Ариадна навязалась ему сама и что Тесей вскоре от нее отказался, этими оговорками уже нельзя извинить последующий брак афинского царя: позднее он вновь прибыл на Крит в качестве жениха и взял за себя другую дочь преступной Пасифаи – Федру.

Еще одна история, напрямую связанная с зоофилией, произошла поколением позже, на Пелопоннесе. Здесь Зевс, приняв облик лебедя, сошелся с Ледой, женой спартанского царя Тиндарея, после чего она родила дочь Елену и сына Полидевка (второго сына, Кастора, она родила, зачавши в ту же ночь от законного мужа, поэтому братья считались близнецами). Можно, конечно, допустить, что Леда, будучи высоконравственной замужней женщиной, противилась объятиям царя богов, и ему, чтобы овладеть ею, понадобилось прибегнуть к маскараду. Но совершенно непонятно, почему связь с лебедем показалась царице более пристойной, чем связь с владыкой Олимпа. Правда, древнегреческий мифограф Аполлодор передает в качестве варианта версию о том, что Леда не рожала Елену от пернатого любовника, а всего лишь сберегла яйцо, отложенное богиней Немесидой. Но от кого бы ни родилась Елена, по поводу Полидевка сомнений, судя по всему, не имелось, а значит, и противоестественная связь Леды сомнений не вызывает. Что, опять-таки, нисколько не испортило репутацию ее семейства: свататься к Елене прибыли все выдающиеся герои Греции.

Греческие боги вообще довольно часто обращались в разнообразных животных, чтобы удовлетворять свое сладострастие. Посейдон соблазнил дочь Эола (не путать с богом ветров) Арну в теле быка, дочь Девкалиона Меланту – в теле дельфина, фракийскую царевну Феофану – в теле барана… Не вполне понятно, почему эти добродетельные девицы, не желавшие отдаться величайшему богу, прельстились ласками животных, но факты эти засвидетельствованы, например, Овидием.

Впрочем, Феофана на момент соблазнения и сама была овцой, поэтому ее можно понять. Римский мифограф Гигин пишет, что она была похищена Посейдоном и перенесена на остров Крумиссу. Когда многочисленные женихи девушки снарядили корабль и отправились выручать свою невесту, Посейдон превратил Феофану «в очень красивую овцу». «Сам он превратился в барана, а граждан Крумиссы превратил в отару». Правда, все вышло не так гладко, как хотелось: «Когда женихи прибыли туда и не нашли ни одного человека, они стали убивать скот и питаться им», пожирая «превращенных в овец крумиссян». Посейдон нашел весьма сомнительный выход из положения, который навряд ли спас жителей злополучного острова: «…Он превратил женихов в волков, сам же, как был в образе барана, сочетался с Феофаной, которая родила златорунного барана…»

Иногда боги и сами прельщались любовью животных. Известно, что бог северного ветра Борей вступал в связи с кобылами. Гомер рассказывал о троянском царе Эрихтонии:

 
Целых три тысячи коней паслось у него по долине, —
Быстрых, прекрасных кобыл, жеребятами резвыми гордых.
К ним и Борей на лугах вожделеньем не раз загорался.
Образ принявши коня черногривого, их покрывал он.
И, забрюхатев, двенадцать они жеребят народили.
 

Бог западного ветра Зефир имел схожие пристрастия. Вергилий писал, как весной кобылицы

 
Грудью встречают Зефир и стоят на утесах высоких,
Ветром летучим полны, – и часто вовсе без мужа
Плод зарождается в них от ветра – вымолвить дивно!1818
  Пер. С. Шервинского.


[Закрыть]
 

Совокуплялся с козами бог природы и скотоводства Пан. Впрочем, он предавался зоофилии не от хорошей жизни: бедняга был очень некрасив, имел рога и козлиные ноги, и нимфы не слишком охотно отвечали на его ухаживания. Отчаявшись добиться взаимности от нимф, Пан переключался на коз. Но, видимо, поймать козу тоже не всегда было легко, и измученный воздержанием бог, по словам знаменитого философа Диогена Синопского, перешел к самоудовлетворению.

Божественные примеры не прошли даром. Позднее, уже во вполне историческую эпоху, в начале V века до н. э., великий лирик Пиндар писал о городе Мендес в устье Нила:

 
Мендес у крутого морского утеса,
Крайний Нила рог, где с женами
Коз супруги – козлы сходятся1919
  Пер. Г. Стратановского.


[Закрыть].
 

Эти строки из несохранившегося гимна известны нам, поскольку их пятью веками позже цитирует Страбон. Он сообщает, что козлы, наравне с козлоногим богом Паном, были в Мендесе почитаемыми животными, и подчеркивает: «…козлы здесь имеют сношения с женщинами». Есть основания думать, что любовь с козлами не только не осуждалась богобоязненными жителями Мендеса, но и считалась занятием благочестивым.

Если женщины героической эпохи (и даже позднее) могли без особых проблем предаваться любви с четвероногими и пернатыми партнерами, уж тем более у них не было жестких ограничений на связи с мужчинами. Конечно, девственность невест была желательна. Но, с другой стороны, фетиша из нее не делали. Царь Теспий (Феспий), имевший 50 незамужних дочерей, лично предложил их всех Гераклу, с тем чтобы, как пишет Аполлодор, «каждая из них родила ребенка»; Павсаний добавляет: «…И с ними со всеми в одну и ту же ночь сочетался Геракл, со всеми, кроме одной, которая одна только не пожелала сойтись с ним». Правда, Аполлодор в «тринадцатый подвиг» не верит и утверждает, что герой гостил у Теспия достаточно долго. Но так или иначе, отец, предлагающий невинность своих дочерей заезжему гостю, особого удивления или порицания ни у кого не вызвал. Более того, единственная девушка, которая отказала Гераклу, восхищения современников не снискала и, как пишет Павсаний, была в наказание обречена «на всю жизнь остаться девушкой и быть жрицей».

История Елены Аргивской, похищенной Парисом у законного мужа Менелая, известна всем. Менее известно, что Елену похищали дважды (мы уже упоминали ее похищение Тесеем и Пирифоем). Вопрос о том, сохранила ли невинность девушка, украденная двумя немолодыми авантюристами, один из которых собирался на ней жениться и уже поселил ее в своем доме, можно, конечно, считать открытым. Но для множества народов и культур этого было бы достаточно, чтобы Елена навсегда лишилась шансов на замужество. Что же касается греческих героев, то скандал, раздутый вокруг любимицы Афродиты, только придал ей очарования в их глазах. И не было среди ахейцев неженатого царя или царевича, который не приехал бы предложить руку и сердце несостоявшейся жене (но, возможно, состоявшейся любовнице) Тесея.

Замужние женщины героической эпохи себя тоже не слишком ограничивали. В крайнем случае, если рождался ребенок, а подсчеты показывали, что в день зачатия муж находился в отъезде, вину всегда можно было свалить на какого-нибудь бога. Если изучить генеалогию греков, стоявших под стенами Илиона, то выяснится, что у десятков из них либо мать, либо бабка рожали от богов, что нимало не смущало ни земных мужей, ни родившихся в результате «божественной» любви детей. А к особо добродетельным женщинам, которые не желали изменять мужу хотя бы и с богом, небожитель мог проникнуть, приняв облик ее супруга. Так случилось, например, с матерью Геракла Алкменой, которую Зевс навестил под видом отсутствующего Амфитриона.

Супружеская измена жены (в том случае, когда соблазнителем был простой смертный), конечно же, не одобрялась патриархально настроенными греками. Однако и несмываемым пятном на репутацию женщины не ложилась. Измены были в порядке вещей и на земле, и на Олимпе. В «Одиссее» подробно описано, как Афродита, бывшая замужем за Гефестом, изменяла мужу с богом войны Аресом. Гефест, заподозривший неладное, поймал любовников золотой сетью в то время, когда они лежали в его супружеской постели, и «завопил во весь голос, богов созывая бессмертных»:

 
Зевс, наш родитель, и все вы, блаженные, вечные боги!
Вот посмотрите на это смешное и гнусное дело, —
Как постоянно бесчестит меня, хромоногого, Зевса
Дочь, Афродита-жена, как бесстыдного любит Ареса!
 

Боги сбежались в дом кузнеца-рогоносца («что до богинь, то они из стыдливости дома остались»), но ни гнева, ни презрения к преступным любовникам никто не проявил. Все посмеялись, Аполлон и Гермес обменялись мнениями в том смысле, что с такой красавицей, как Афродита, приятно лежать даже под золотой сеткой. Оскорбленный муж пытался было потребовать развода и возврата брачных даров, но Посейдон предложил решить дело миром. Он поручился, что Арес заплатит Гефесту пеню за оскорбление, на чем все и примирились. Афродита же осталась уважаемой богиней и законной супругой…

Судя по всему, подобным образом разрешались такие неурядицы и у людей.

Елена, бывшая законной женой Менелая и имевшая от него дочь, прибыла в Трою в качестве столь же законной жены Париса. Репутация ее если и пострадала, то не от измены мужу, а вследствие десятилетней войны, которую она навлекла на головы ахейцев и троянцев. Менелай, отвоевав жену (уже не у Париса, а у его брата Деифоба, за которого овдовевшая Елена вышла на десятом году осады), привез ее обратно, и она вновь стала хозяйкой дома и царицей Спарты. Позднее греческие мифографы почтительно поместят прекрасную изменницу в Елисейские поля – блаженное отделение загробного мира, которое выделилось из неуютного Аида на рубеже I–II тысячелетий до н. э.

Клитемнестру, которая вступила в связь с Эгисфом, пока ее муж Агамемнон воевал под стенами Трои, греки, конечно, осуждали. Но главной причиной осуждения была не измена как таковая, а тот факт, что по возвращении законного супруга Клитемнестра заколола и его, и всех, кто оказался рядом (включая вывезенную из Трои Кассандру). Но даже и после этого и преступная царица, и ее новый муж мирно правили в Микенах, не вызывая особого протеста со стороны подданных, пока сын Клитемнестры от Агамемнона, Орест, не убил обоих.

Верность Пенелопы, конечно же, вызывала восхищение и у современников, и у потомков. Но, быть может, потому дочь Икария и прославилась в веках, что была редким исключением на фоне вседозволенности героической эпохи. Кстати, вопрос о ее верности тоже остается открытым – достаточно внимательно перечитать «Одиссею». Замуж ни за кого из своих многочисленных женихов Пенелопа действительно выходить не хочет и порицает их за непрерывные пиры, которые они устраивают в ее доме. Но возникает очень простой вопрос: а почему она попросту не приказала рабам закрыть дверь и не принимать назойливых гостей? Гомер подробно описывает, как слуги Пенелопы готовили пир для женихов, как «вино наливали в кратеры, мешая с водою» и обмывали столы «ноздреватою губкой». По чьему приказанию это делалось, аэд умалчивает, но кто же еще мог распоряжаться царскими рабами в царском доме, кроме самой царицы? Тем временем ее пастухи гнали к царскому двору свиней и коз. Одиссей, возвращавшийся к себе домой под видом нищего, встретил по дороге царского пастуха Меланфия.

 
Коз он гнал женихам на обед, между козами всеми
Самых отборных. И два пастуха ему гнать помогали.
 

Меланфий позднее будет разоблачен Одиссеем как предатель. Но ведь коз из царского стада он – раб Пенелопы – мог гнать во дворец только по ее приказу. Точно так же поступал, несмотря на всю свою преданность исчезнувшему господину, и «богоравный Эвмей» – раб, пасший свиней царицы.

 
На пиры женихов боговидных
Сколько уж было зарезано их! Свинопас ежедневно
Самого лучшего им доставлял кабана из жирнейших.
 

Богоравный свинопас в присутствии не узнанного им Одиссея отдает приказание одному из своих подручных:

 
В город к надменным пойти женихам и свинью привести им,
Чтобы, ее заколов, насытили дух они мясом.
 

Трудно представить, что такие приказы могли отдаваться против воли хозяйки – владелицы и стад, и самих пастухов… Авторы настоящей книги далеки от мысли огульно обвинять царицу Итаки в любовных связях с ее многочисленными женихами – в постель к ней никто не заглядывал. Однако надо признать, что молодых людей, наводнивших дворец Пенелопы (136 женихов), царица привечала весьма благосклонно. Она была недовольна тем, что они слишком активно истребляют ее запасы и не приносят ей должных подарков, а вовсе не самим гостеванием и сватовством.

Такие же мысли, несмотря на сложившийся стереотип, посещали и некоторых древних авторов. Аполлодор, добросовестно приводящий в своей «Мифологической библиотеке» все известные ему варианты мифов, пишет: «Некоторые же сообщают, что Пенелопу, соблазненную Антиноем, Одиссей отослал к ее отцу Икарию; когда Пенелопа прибыла в аркадскую Мантинею, она родила там Пана от Гермеса. Другие же говорят, что Пенелопа была убита Одиссеем и причиной ее гибели было то, что Амфином ее соблазнил».

Возможное убийство неверной жены, вызванное ревностью, исключить, конечно, трудно. Но законы эпохи его если и не осуждали, то и не предписывали. Традиционным решением вопроса было – простить преступную жену или в крайнем случае отослать ее к отцу… Еще свободнее вели себя мужчины героического века. Для них верность в любви и браке нравственным кодексом вообще не предусматривалась. Измены, частая смена жен и любовниц были делом обычным. Достаточно обычными были и гомосексуальные связи (хотя они и не приняли еще того размаха, который им придали греки времен афинской демократии).

Начало однополой любви в Древней Греции положили не люди, а боги. Очень многие из богов-мужчин увлекались мальчиками, и греки воспринимали это как должное. Интересно, что Зевс – глава патриархального Олимпа – был в основном гетеросексуален. Но и он не устоял перед мужскими прелестями, похитив приглянувшегося ему юношу Ганимеда (брата Ила, основателя Трои) и передав царю Тросу (Трою), его отцу, в качестве выкупа замечательных коней. Чтобы успокоить ревнивую Геру, Ганимеду вместе с бессмертием присвоили почетный титул божественного виночерпия, после чего он стал законным жителем Олимпа.

Связи с мальчиками бывали у Посейдона. Например, ему случилось полюбить Пелопса (будущего деда Агамемнона и Менелая), который, после того как его закололи, сварили и частично съели на пиршестве богов, «вернувшись к жизни, стал еще более красивым». Аполлодор пишет: «Отличаясь такой красотой, он стал возлюбленным Посейдона. Посейдон подарил ему крылатую колесницу: влага не касалась ее осей, когда она мчалась по поверхности моря».

Не чуждался однополой любви и бог виноделия Дионис (у римлян его иногда называли Либером). В «Астрономии» Гигина2020
  Возможно, он же является автором уже упомянутой книги «Мифы».


[Закрыть] рассказывается, что, когда Дионис был еще совсем юным, он разыскивал вход в Аид, расположенный на болоте Алкионии в Аргосе, чтобы вывести из царства теней свою погибшую мать, и местный житель по имени Полимн предложил подростку указать дорогу. «Поскольку Полимн видел перед собой мальчика, удивительной красотой тела превосходящего всех прочих, он потребовал от него плату, которую хотел получить без задержки. Либер, тоскуя по матери, поклялся в том, что он, если выведет ее на свет, исполнит его желание, однако он сделал это так, как бог клянется бесстыдному человеку; за это Полимн указал ему спуск».

Авторы настоящей книги, признаться, так и не поняли из этих строк, удовлетворил ли юный бог своего распутного проводника, – скорее нет. Однако существует и разъяснение. Правда, его излагает христианский богослов Арнобий, живший в III–IV веках н. э., но до обращения в христианство Арнобий был язычником и известным ритором и с античной мифологией был, безусловно, знаком очень хорошо. Богослов (в интересы которого, кстати, не входило восхваление языческого бога) утверждает тем не менее, что Дионис остался верен своей клятве и был готов исполнить обещание. Его не остановил даже тот факт, что, пока он спасал Семелу, Полимн успел умереть. Чтобы не стать клятвопреступником, юный бог придумал оригинальное решение вопроса: он вырезал из смоковницы половой член и сел на него.

Позднее Дионису случалось вступать и в реальные однополые связи, но уже в активной роли. Одним из его возлюбленных называют Адониса. Но особенно прославили античные поэты любовь Диониса и фригийского мальчика Ампела. Овидий писал:

 
Юный Ампел, говорят, рожденный сатиром и нимфой,
   На исмарийских горах Вакха возлюбленным был.
Вакх подарил ему грозд, на ветках вяза висевший;
   Эта лоза до сих пор мальчика имя несет.
Ягоды этой лозы срывая, упал и разбился
   Мальчик, но Либер его, павшего, к звездам вознес.
 

Был неравнодушен к мальчикам и Западный ветер Зефир. Однажды ему довелось увлечься лаконским юношей Гиацинтом. Когда юноша с Аполлоном затеяли метать диск, Зефир, позавидовав их дружбе, отклонил пущенный Аполлоном диск и уронил его на голову Гиацинта… А легкомысленный ветер немедленно увлекся другим юношей, по имени Кипарис.

Множество любовников было у бога-музыканта и стрелка Аполлона.

Не чужд был однополых связей и великий Геракл. Писатель конца I – начала II века Плутарх писал: «Говорят, что Иолай, возлюбленный Геракла, помогал ему в трудах и битвах. Аристотель сообщает, что даже в его время влюбленные перед могилой Иолая приносили друг другу клятву в верности». Другим возлюбленным Геракла, согласно Аполлодору, был Гилас, сын Тейодаманта. Вместе с героем он участвовал в походе аргонавтов, но во время стоянки в Мисии, «отправившись за водой, был похищен нимфами из‐за своей красоты». Геракл так увлекся поисками красавца, что отстал от корабля и не доплыл до Колхиды – аргонавты продолжали свое путешествие без него.

Знаменитый Орфей, отчаявшись вызволить жену из загробного царства, стал избегать женщин и положил начало однополой любви во Фракии. По крайней мере, именно так пишет о нем Овидий.

 
         Орфей избегал неуклонно
Женской любви. Оттого ль, что к ней он желанье утратил
Или же верность хранил – но во многих пылала охота
Соединиться с певцом, и отвергнутых много страдало.
Стал он виной, что за ним и народы фракийские тоже,
Перенеся на юнцов недозрелых любовное чувство,
Краткую жизни весну, первины цветов обрывают.
 

Аристотель в своем трактате «Политика» уверяет, что гомосексуальные связи на Крите были введены еще знаменитым царем Миносом. Причем, по мнению философа, сделано это было с самыми чистыми экономическими и демографическими целями:

Законодатель придумал много мер к тому, чтобы критяне для своей же пользы ели мало; также в целях отделения женщин от мужчин, чтобы не рожали много детей, он ввел сожительство мужчин с мужчинами; дурное ли это дело или не дурное – обсудить это представится другой подходящий случай.

Попутно отметим, что демографическая политика Афинского государства была, по сообщению историка Диогена Лаэртского, прямо противоположной. Диоген писал: «Афиняне, желая возместить убыль населения, постановили, чтобы каждый гражданин мог жениться на одной женщине, а иметь детей также от другой, – так поступил и Сократ». Впрочем, историки (как древние, так и современные) не согласны с Диогеном и уверяют, что афиняне, напротив, могли иметь законных детей только от законных жен, прочие же дети гражданскими правами не пользовались и во внимание не принимались.

Но, как бы то ни было, в историческое время практически по всей Греции однополая любовь (по крайней мере, для мужчин) была узаконена. Платон2121
  428 или 427 – 348 или 347 годы до н. э.


[Закрыть] в «Пире» дает ей вполне рационалистическое объяснение:

Прежде всего, люди были трех полов, а не двух, как ныне, – мужского и женского, ибо существовал еще третий пол, который соединял в себе признаки этих обоих; сам он исчез, и от него сохранилось только имя, ставшее бранным, – андрогины, и из него видно, что они сочетали в себе вид и наименование обоих полов – мужского и женского. Тогда у каждого человека тело было округлое, спина не отличалась от груди, рук было четыре, ног столько же, сколько рук, и у каждого на круглой шее два лица, совершенно одинаковых; голова же у двух этих лиц, глядевших в противоположные стороны, была общая, ушей имелось две пары, срамных частей две, а прочее можно представить себе по всему, что уже сказано… Страшные своей силой и мощью, они питали великие замыслы и посягали даже на власть богов…

И тогда боги, испугавшись андрогинов и решив ослабить их, разрезали каждого на две части, «как разрезают перед засолкой ягоды рябины или как режут яйцо волоском». Правда, сначала операция не вполне удалась, но после некоторых перестановок боги остались довольны, а люди приняли такой вид, какой они имеют сегодня.

Итак, каждый из нас – это половинка человека, рассеченного на две камбалоподобные части, и поэтому каждый ищет всегда соответствующую ему половину. Мужчины, представляющие собой одну из частей того двуполого прежде существа, которое называлось андрогином, охочи до женщин, и блудодеи в большинстве своем принадлежат именно к этой породе, а женщины такого происхождения падки до мужчин и распутны. Женщины же, представляющие собой половинку прежней женщины, к мужчинам не очень расположены, их больше привлекают женщины, и лесбиянки принадлежат именно к этой породе. Зато мужчин, представляющих собой половинку прежнего мужчины, влечет ко всему мужскому: уже в детстве, будучи дольками существа мужского пола, они любят мужчин, и им нравится лежать и обниматься с мужчинами. Это самые лучшие из мальчиков и из юношей, ибо они от природы самые мужественные. Некоторые, правда, называют их бесстыдными, но это заблуждение: ведут они себя так не по своему бесстыдству, а по своей смелости, мужественности и храбрости, из пристрастия к собственному подобию. Тому есть убедительное доказательство: в зрелые годы только такие мужчины обращаются к государственной деятельности. Возмужав, они любят мальчиков, и у них нет природной склонности к деторождению и браку; к тому и другому их принуждает обычай, а сами они вполне довольствовались бы сожительством друг с другом без жен. Питая всегда пристрастие к родственному, такой человек непременно становится любителем юношей и другом влюбленных в него.

В Коринфе в VII веке до н. э. существовал обычай, по которому инициация мальчика начиналась с его похищения взрослым мужчиной. Старший друг вводил подростка в мужской союз и обучал воинскому мастерству. Когда срок обучения заканчивался, молодой воин получал от старшего ритуальные подарки: воинское снаряжение, кубок и быка. Отношения между юношей и его наставником носили хотя и сексуальный (в том числе), но почетный характер.

В греческом городе Фивы (том самом, где некогда правил Эдип) существовал так называемый «Священный отряд», в который входили триста отборных воинов. Плутарх писал о нем:

Некоторые утверждают, что отряд был составлен из любовников и возлюбленных… Ведь родичи и единоплеменники мало тревожатся друг о друге в беде, тогда как строй, сплоченный взаимной любовью, нерасторжим и несокрушим, поскольку любящие, стыдясь обнаружить свою трусость, в случае опасности неизменно остаются друг подле друга. И это не удивительно, если вспомнить, что такие люди даже перед отсутствующим любимым страшатся опозориться в большей мере, нежели перед чужим человеком, находящимся рядом, – как, например, тот раненый воин, который, видя, что враг готов его добить, молил: «Рази в грудь, чтобы моему возлюбленному не пришлось краснеть, видя меня убитым ударом в спину»… Существует рассказ, что вплоть до битвы при Херонее он оставался непобедимым; когда же после битвы Филипп2222
  Македонский царь, отец Александра Великого.


[Закрыть], осматривая трупы, оказался на том месте, где в полном вооружении, грудью встретив удары македонских копий, лежали все триста мужей, и на его вопрос ему ответили, что это отряд любовников и возлюбленных, он заплакал и промолвил: Да погибнут злою смертью подозревающие их в том, что они были виновниками или соучастниками чего бы то ни было позорного.

Впрочем, мало кто из греков считал, что в однополой любви можно заподозрить что-то позорное. Платон в своем «Пире» устами одного из героев, Федра, говорит: «Я, по крайней мере, не знаю большего блага для юноши, чем достойный влюбленный, а для влюбленного – чем достойный возлюбленный… И если бы возможно было образовать из влюбленных и их возлюбленных государство или, например, войско, они управляли бы им наилучшим образом, избегая всего постыдного и соревнуясь друг с другом; а сражаясь вместе, такие люди даже и в малом числе побеждали бы, как говорится, любого противника: ведь покинуть строй или бросить оружие влюбленному легче при ком угодно, чем при любимом, и нередко он предпочитает смерть такому позору; а уж бросить возлюбленного на произвол судьбы или не помочь ему, когда он в опасности, – да разве найдется на свете такой трус, в которого сам Эрот не вдохнул бы доблесть, уподобив его прирожденному храбрецу?»

Другой участник платоновского диалога, Павсаний, подхватывает тему и убедительно объясняет собравшимся, что любовь бывает двух видов и «Эротов, сопутствующих обеим Афродитам, надо именовать соответственно небесным и пошлым». Выясняется, что «пошлый» Эрот внушает «любовь, которой любят люди ничтожные». Это именно те люди, которые «любят женщин… не меньше, чем юношей» (мысль о том, что можно любить одних лишь женщин, видимо, в голову Павсания не приходит). «Эрот же Афродиты небесной восходит к богине, которая, во-первых, причастна только к мужскому началу, но никак не к женскому – недаром это любовь к юношам, – а во-вторых, старше и чужда преступной дерзости. Потому-то одержимые такой любовью обращаются к мужскому полу, отдавая предпочтение тому, что сильней от природы и наделено большим умом».

Многие греки действительно пытались видеть в однополой любви прежде всего духовную составляющую. Пассивная позиция все-таки считалась унизительной для свободного взрослого гражданина, и чем бы ни занимались влюбленные в частном порядке, публичный разговор обычно шел о любви духовной (хотя и внушенной Эросом). Кроме того, афинский обычай считал недопустимой связь мужчины с маленькими мальчиками – достойной признавалась только любовь к юношам.

В Афинах существовала мужская проституция, были и специальные публичные дома, но по закону свободнорожденный афинянин не мог заниматься подобным ремеслом, в каких бы стесненных обстоятельствах он ни находился, – это было уделом иностранцев и метеков2323
  Свободные люди, не имевшие гражданских прав.


[Закрыть]. Мужчина, уличенный в том, что он вступил в половую связь за деньги или какие-либо жизненные блага, по законам Солона лишался права говорить в народном собрании.

И даже Платон под конец жизни в своих «Законах» высказал точку зрения о том, что «мужчины не должны сходиться с юношами как с женщинами, для любовных утех», потому что «это противоречит природе». Ничего не имея против любви между мужчинами, он тем не менее предлагает им «всегда хранить чистоту вместе с таким же чистым своим возлюбленным» и ратует за «тот вид влечения, который сопряжен с добродетелью и заставляет юношу стремиться к достижению высшего совершенства».

Впрочем, в этом произведении великий философ вообще увлечен идеей насильственной добродетели, и предложенные им меры по ее установлению, равно как и стиль самих «Законов», напоминают передовицы времен борьбы за социалистическую нравственность. Он пишет:

Мы, весьма возможно, принудим соблюдать в любви одно из двух: либо пусть гражданин не смеет касаться никого из благородных и свободнорожденных людей, кроме своей законной жены; пусть он не расточает своего семени в незаконных, не освященных религией связях с наложницами, а также в противоестественных и бесплодных связях с мужчинами. Или же мы совершенно исключим связи с мужчинами, а что касается связей с женщинами, то если кто помимо жены, вступившей в его дом с ведома богов, путем священного брака, станет жить с другими женщинами, купленными или приобретенными иным каким-либо способом, причем это явно обнаружится перед всеми мужами и женами, то мы как законодатели, думается мне, правильно сделаем, лишив его всех почетных гражданских отличий как человека, действительно чуждого нашему государству.

Но, к счастью для греков, платоновские «Законы» так и остались на бумаге (точнее, папирусе). Позднее, уже во II веке н. э., писатель-сатирик Лукиан продолжает ту же тему. В его диалоге «Две любви» собеседники обсуждают, какая любовь – к юношам или к женщинам – добродетельнее и приятнее, исследуя этот вопрос «в пристойном порядке, как подобает людям просвещенным». Один из собеседников считал любовь между мужчинами недостойной, ибо она противоречит природе и неизвестна у животных, в частности у львов. На что последовало не лишенное логики возражение: «Да, львы не любят львов, но ведь на то они и не философы…»