Текст книги "Куафёр из Военного форштата. Одесса-1828"

Глава 9

Похоже, слухи о героизме Горлиса при тушении пожара на пароходе стали известны в чиновных кругах Одессы. По крайней мере, во всех учреждениях при восстановлении утерянных документов его спрашивали об этой истории, обещая никому далее не передавать (всё же неприятно такое уничижение русского флота). Но зато после яркого рассказа работали с его бумагами весьма бойко и толково.

Поездка в Херсон лошадьми обошлась без приключений. Горлис не первый раз был в этом городе. И с удовольствием увидел, что он тоже разрастается. Понадобилось несколько дней ожидания на то, чтобы бумаги приняли и дали им ходу. Тем временем подумалось, что хорошо было бы съездить в уездный городок Алёшки (или Олешки, как называл их Степан), посмотреть, как там Ярына – теперь уж Луки, а не Кочубеевна. Мужа ее узнать, разносолов отведать. Но после ссоры со Степаном это было неудобно.

Так что в Одессу Натан вернулся с некоторым запасом, 10 мая. Тут же явился в Воронцовскую библиотеку, где возобновил работу. Приходил также в съезжий дом к Дрымову, узнать, какое решение принято в полиции по установлению причины смерти Абросимова. Оказалось – оную признали естественной. Горлис крепко сомневался в этом, но доказательств для противоположного заявления у него не было. К тому же при таком решении история с объявлением завещания значительно упрощалась.

В субботу сходил на почту справиться, обращались ли наследники негоцианта. Оказалось, что да – приехали почти все, за исключением братьев Выжигиных, внучатых племянников Абросимова, проживавших в Кавказской области и Астраханской губернии. Всем были даны оставленные Натаном уведомления, где находится дом почившего да как к нему пройти. А также схема расположения места погребения их родственника на городском кладбище.

Таким образом, всё было готово к исполнению последней воли Никанора Никифоровича.

Горлис чрезвычайно волновался. Ему и раньше приходилось бывать душеприказчиком. Но в истории с таким значительным капиталом – впервые. Полтора миллиона рублей – это очень-очень большие деньги.

* * *

Оглашение завещания было назначено на полдень 14 мая. Но Натан явился в нужное место уже к половине одиннадцатого. Слуги, которых он за это время неплохо выучил, также были взволнованны. Дабы они в отсутствии полноценного хозяина работали по дому столь же старательно, как и раньше, Натан аккуратно намекнул, что некоторые суммы с завещания им тоже могут достаться. Но сделано это было так, что нарушением закона не стало.

Гости и наследники миллионщика начали собираться с 11 часов. Кто пешком, после прогулки по центральной части города (благо, погода в последние дни установилась сухая), кто на дрожках, кто на карете. Последней вошла Фина. Несмотря на очень скромный (как для оперной дивы) наряд, она произвела значительное впечатление своей внешностью.

Для оглашения была приготовлена большая гостиная зала абросимовского дома. Все расселись. Горлис обошел каждого, проверяя документы, удостоверяющие личность. Как только большие напольные часы пробили полдень, Натан встал и приступил к делу:

– Господа! Мы собрались здесь по известному вам делу. Ваш дорогой родственник и уважаемый гражданин Одессы, дворянин, негоциант Никанор Никифорович Абросимов скончался и включил вас в число наследников. Приступаю к алфавитному зачитыванию наследников.

Установилась торжественная тишина.

– Выжигин Ипполит Михайлович. Внучатый племянник покойного через его старшего брата. Проживает в Астраханской губернии. Здесь отсутствует. И, как я справлялся сегодня на почте, письма пока не прислал.

Раздались первые шепотки.

– Выжигин Пархомий Михайлович. Другой внучатый племянник через того же брата. Проживает в Кавказской области. Отсутствует. Письма пока не прислал.

Шепотки усилились.

– Дерпенников Андрей Иванович. Племянник покойного, сын его старшей сестры. Проживает в Москве.

Встал мужчина лет сорока чиновной наружности и среднего достатка.

– Присутствует!.. Покромова Людмила Никифоровна. Младшая сестра покойного. Проживает в Вязьме. А также – Покромова Варвара Николаевна. Племянница покойного, дочь присутствующей здесь госпожи Покромовой. Проживает в Петербурге.

Поднялись сидящие рядом дочь и мать, очень похожие друг на друга, только с разницей лет в 20–25.

– Присутствуют!.. Ханасарова Александра Ивановна. Тётушка покойного, сестра его матери. Проживает в Вязьме.

Встала сухонькая бодрая старушка, устроившаяся по другую сторону от старшей Покромовой.

– Присутствует! Все шестеро названных – подданные российской короны. Иду далее. Друг и утешитель покойного в течение долгих лет девица Серафина Фальяцци. Проживает в Одессе. Подданная Королевства обеих Сицилий.

Встала Фина. В зале раздались шепотки: «А что, разве Сицилий – целых две?!»

– Присутствует!.. И также слуги, расположившиеся на табуретках с правой от меня стороны. Список прилагается – восемь человек.

На самом деле в гостиной находилось лишь семь человек прислуги. Восьмой – дворник – в сей момент исполнял функции дворецкого.

– Душеприказчик – я, Горли Натаниэль Николаевич, подданный Французского королевства.

Снова пронеслись шепотки, скорей, неодобрительные – уж больно иностранщины много в завещании хорошего русского человека Абросимова.

– Здесь, – Горлис показал большой конверт, – в этом конверте домашнее завещание вашего почившего родственника, заверенное двумя свидетелями, проживающими в городе Одессе. – Со своих мест встали Орлай и Ранцова. – Завещание было сделано в субботу 16 октября 1826 года. Ежели у кого-то вдруг имеется завещание, сделанное Абросимовым после сей даты, прошу предъявить.

Натан обвел глазами зал и сделал большую паузу, чтобы потом не было упреков, что не дал высказаться.

– Итак, иных завещаний не имеется. Тогда приступаю к оглашению сего.

Снова установилась полная тишина.

– Наследство господина Абросимова на сегодняшний день составляет таковой итог. В Государственной Коммерческом Банке хранится 1 миллион 453 тысячи рублей 68 копеек. Дом, в каковом мы сейчас находимся, вместе с обустроенным земельным участком, хозяйственными пристройками, а также описанным ценным имуществом внутри дома был оценен одесской Оценочной комиссией в 115 тысяч рублей. Посему общая сумма наследства составляет 1 миллион 568 тысяч рублей 68 копеек. Из сего по тысяче рублей ассигнациями назначаются в наследство каждому из восьми слуг – за верную службу и долготерпение при исполнении оной.

Из закутка, где сидела прислуга, послышалось шевеление и довольное покашливание.

– Также три тысячи рублей по настоянию покойного назначаются в оплату за управление текущими делами душеприказчику Натаниэлю Горли. С учетом таких вычетов сумма наследства составляет 1 миллион 557 тысяч рублей 68 копеек, каковая…

Здесь уж тишина стала, что называется, звонкой.

– …делится на восемь равных частей…

Все разом выдохнули. Прояснилось почти всё. Восемь частей, притом равных – это, конечно же, доли шести родственников и девицы Фальяцци да еще вспомоществование некоей организации, скорей всего какому-нибудь храму. Самые быстрые умом мигом посчитали, что каждая доля составит немногим меньше 200 тысяч. Достойное наследство.

– …в число каковых входят шесть названных ранее родственников и девица Фальяцци. Восьмая доля составит Фонд Никанора Абросимова, каковой должен быть употреблен городскими властями Одессы на строительство общедоступной больницы с направлением средств и усилий на лечение дыхательных путей, а также часовенкой для утешения страждущих при ней.

В длившейся долго тишине трогательно прозвучал дребезжащий, но отчетливый старческий шепоток госпожи Ханасаровой, обращенный к старшей Покромовой: «Да, когда не дышится – оно так…»

– Подводим баланс. Сумма наследства, поделенная на восемь частей, составляет равные доли в 194 тысячи 625 рублей и 8 с половиною копеек…

Те из наследников, кто не так хорошо знал математику и не мог до сих пор произвести подсчеты, облегченно вздохнули.

– Последнее – два уточнения. Копеечные суммы для удобства расчета – отдаются в Фонд Абросимова. И также для удобства наследников и во избежание долгих споров этот дом отдается в наследство госпоже Серафине Фальяцци. Но! При этом сумма оценки, а у нас это 115 тысяч, вычитается из ее доли наследства. Таким образом, девице Фальяцци отходит Дом Абросимова и 79 тысяч 625 рублей.

Натан посмотрел на Фину. Она ж была изумлена таким решением. Его любимая воспринимала сегодняшний акт в большей степени как формальность. Ждала, что ей оставят в память какую-то безделку, возможно, сумму, соразмерную с назначенной прислуге или душеприказчику. Но то, что она станет полноценной наследницей, наравне с родственниками… Это ее поразило до крайности.

– На этом оглашение завещания завершено. Готов ответить на имеющиеся вопросы. И далее переместиться в Одесское отделение Коммерческого Банка, где мы займемся оформлением бумаг.

Горлис ощутил, что обильный пот, выступивший от волнения, сделал его нательную одежду совершенно мокрою. Ну да ничего. Всё идет, как нужно, главное уж сделано. Осталось совсем мало.

– Итак, есть ли вопросы? – сказал Натан гром-че обычного, чтобы не дать расслабленности охватить его.

И в это время дверь резко распахнулась. В просторную гостиную вбежал человек лет тридцати пяти в сюртуке, не дешевом, однако сидящем несколько неловко, и с цилиндром местами испачканном.

– Есть вопрос! – воскликнул вбежавший, отдыхиваясь после бега. – Могу ли я огласить другой вариант завещания?

* * *

Вот так новость! В зале загомонили.

У Горлиса защемило сердца – рановато он радовался, что дело идет к финалу и далее его можно будет сдать в архив, вспоминая, как о чем-то важном, значительном, хорошо и честно сделанном.

– Разумеется, можно. Но прежде позвольте узнать ваше имя, а также увидеть бумаги, его подтверждающие.

– Пожалуйста. – Нежданный гость протянул свой паспорт. – Выжигин Пархомий Михайлович.

Все понимающе кивнули. Ну, разумеется, естественно было ожидать, что с подобным заявлением выступит один из не явившихся до сих пор наследников.

Натан внимательно рассматривал паспорт. Приметы, записанные в бумагу, совпадали с человеком, имевшимся в наличии.

– Вот еще письмо, отправленное, видимо, вами. А вот иной вариант завещания, присланный мне дядюшкой Никанором полтора года назад.

Горлис первым делом посмотрел на дату завещания и с удивлением узрел: 18 октября 1826 года, два дня спустя после завещания, составленного с его участием! Взглянул на подписи свидетелей. Некие незнакомые фамилии, место удостоверения бумаги – город Вознесенск. Подпись Абросимова – взаправдашняя! (Занимаясь этим делом, Горлис успел изучить ее особенности в тонкостях.). Понятно, что бумагу нужно будет еще отдельно проверить, но пока нет оснований препятствовать ее оглашению, ибо всё законно.

Пархомий Михайлович зачитал завещание. Отличия были существенные. По нему прислуге доставалось втрое больше – по 3 тысячи. Девица Фина Фальяцци получала лишь пейзаж «Цветочки…» работы неизвестного мастера, висящий в гостиной комнате. Шесть родственников, кроме Пархомия Михайловича – по 129 тысяч. Дом Абросимова передавался в собственность епархии с тем, чтобы после продажи оного деньги были употреблены на возведение колокольни Спасо-Преображенского собора на Преображенской площади. А имущество, скромно названное «всем остальным», передавалось Пархомию Выжигину с формулировкой «за храброе продвижение русского купечества на неспокойных землях Кавказской области».

Горлис быстро посчитал в уме: 129 тысяч умножить на 6 будет 774 тысяч. К этому прибавить 24 тысячи, отдаваемых прислуге, – получается почти 800 тысяч. Таким образом, храброму русскому купцу на Кавказе доставалось более 650 тысяч рублей, чуть менее половины всего завещания.

Натан осмотрел зал, пытаясь понять, как новую ситуацию воспринимают присутствующие. Слуги, конечно, очень радовались. Фина сидела с отсутствующим видом: «И зачем ты меня сюда позвал, милый?» Но вот взгляд ее стал более осмысленным. Она внимательно рассматривала свое новое имущество, картину неизвестного мастера, полное название которой на табличке гласило: «ЦВЕТОЧКИ, растущие в Городском казенном саду г. Одессы». Похоже, Фина размышляла, стоит ли забирать отсюда сей шедевр?

Что касается остальных родственников, то они были не так уж расстроены, как можно ожидать. Ну, понятно, что 129 тысяч заметно меньше, нежели 194. Но это ежели придирчиво в них вглядываться. А так – там «единица», и здесь «единичка», там «девятка» и тут «девятка». Во-вторых, потеря денег, которые еще не были осознаны твоими, не так уж тяжела. В-третьих, следовало радоваться, что по новому варианту вообще никто из родственников не остался вне круга наследников, как сводная сестра покойного Анастасия Вязьмитенова-Абросимова по первому завещанию. В-четвертых, вовсе без денег оказалась эта иностранная фифа Фина. Зато прислуга, хорошие русские люди, получали втрое больше – как за них не порадоваться? И пятое – пожертвование не на какой-то туманный больничный фонд и убогую часовенку, а на колокольню главного одесского собора выглядело намного более достойным и благочестивым.

Натан вернулся к бумагам – сличил «свой» вариант завещания и новый. Но как всё же странно, что столь разные завещания Абросимов составил с разницей лишь в два дня. При этом, сделав второй вариант, не предупредил душеприказчика, занимавшегося первым. Да еще зачем-то для составления повторного завещания поехал в Вознесенск. Горлис высказал вслух сии сомнения, обращаясь к Пархомию Михайловичу. Но тот лишь ответил, что получил завещание почтой и ничего иного не знает. Зато брожение усилилось среди слуг. Дворецкий по фамилии Тассов, казавшейся Натану какой-то ненатуральной и потому лживой, поначалу несмело, но потом всё более твердо припомнил, что барин и вправду порой ездил в Вознесенск, имея там добрых приятелей. И все из прислуги его поддержали, каждый повторил, что в октябре 1826 года Абросимов ездил в Вознесенск.

– Что ж, – сказал Горлис. – На данный момент завещание, представленное Пархомием Михайловичем, следует считать последним, а значит, имеющим законную силу. Однако поскольку возник спор завещаний, мы еще должны будем провести дополнительную проверку. Ежели у вас есть возможность задержаться в Одессе на несколько дней, будьте любезны. Я ж обещаю, что в содействии с одесскими властями срочно займусь разрешением ситуации.

Меж тем входная дверь в гостиную после Пархомия Выжигина оставалась открытою. И ныне послышались приближающиеся шаги. Забавно, кто бы это мог быть? Неужто знаменитое дрымовское чутье взыграло и сюда спешит Афанасий?..

– Но также я должен еще раз, во избежание недоразумений, спросить присутствующих. Точно ли никто более не имеет других вариантов завещания упокоившегося Никанора Никифоровича?

Присутствующие меланхолично качали головами, показывая, что – нет.

А шаги были совсем уж близко. Перед входом в комнату они замедлились. И по тому, как печатался шаг, Горлис решил, что это точно частный пристав Дрымов пришел посмотреть, всё ли в порядке в подведомственной ему части города.

Но нет, это был не Афанасий Сосипатрович. В комнату вошел другой человек, во многом неуловимо похожий на пришедшего ранее Пархомия. Такой вид вообще имеют русские люди, пытающиеся заниматься разными делами в восточных губерниях на краю русской ойкумены.

– Имею! – сказал вошедший. – Я имею другой вариант завещания!

* * *

Фина расхохоталась, несколько театрально и слишком мелодично, но в целом довольно искренне. Просто после стольких лет работы в Опере она не умела смеяться иначе.

– Посмотреть ваш паспорт – позвольте, – сказал Горлис.

– Сделайте милость, – спокойно ответил вошедший.

Как и следовало ожидать, паспорт был выписан на имя Ипполита Михайловича Выжигина. И вписанные в него приметы совпадали с наличествующей внешностью.

Покамест Горлис осматривал паспорт, среди родственников раздались шепотки и кивки в сторону Пархомия Михайловича. Признает ли тот единоутробного брата, появившегося еще более неожиданно, чем он сам? Первый Выжигин и вправду вглядывался в лицо вошедшего, но, поскольку общаясь с душеприказчиком, тот стоял задом к нему, то разглядеть лицо не удавалось. И лишь когда Ипполит Михайлович повернулся к залу, брат Выжигин вскочил и медведеобразно направился к нему, роняя по дороге стулья.

– Ах, господи ты боже мой! Ип-по-ли-туш-ка! Ужель не узнаешь брата Пархомия?

– Пархоша! – воскликнул второй Выжигин столь прочувствованно, что люстры задрожали, а Фина слегка прикрыла уши, дабы не попортить слух. – Пар-хо-ша, где ж ты был годов-то столько? Всё не ехал?

– Да так всё, знаешь. То с калмыками торгую, то они к вам в Астрахань откочуют. То в ногайских кочевьях промышляю. То от горцев отбиваюсь… А как сам-то?!

– Так же точнехонько. То киргизцам накидаем по темечко. То они – нам. То соль варю. То икру белужью держу за зябры.

– О-о, так и мы в Кизляре ее майстрячим.

– Сказал тоже. Наша лучше будет!

– Нет, наша! Охолонь уж, братка.

Присутствующие доброжелательно взирали на препирательство братьев, давно не видевшихся. И кажется, даже немного завидовали такой интересной, насыщенной событиями жизни.

Горлис на общем фоне выглядел самым равнодушным и чувствовал себя бесконечно усталым. Его угнетала выявившаяся бессмысленность большой и долгой работы, проделанной им. Но нужно было брать себя в руки и продолжать руководить идущим процессом.

– Ипполит Михайлович, будьте любезны зачитайте вариант завещания, имеющийся у вас.

Только тут братья расцепились. При этом на лице Пархомия Михайловича проявилось вдруг тревожное выражение. Радость встречи с единоутробным – это одно. А завещание, возможно, урезающее твою долю, – совсем другое.

Когда второй Выжигин читал третье завещание, стало очевидным, что оно почти полностью совпадает с предыдущим, вплоть до картины «Цветочки», достающейся девице Серафине Фальяцци. Отличие было лишь одно: в роли главного выгодополучателя оказывался не Пархомий, а Ипполит Выжигин, причем с такой же формулировкой, в которой сменена была только география – «за храброе продвижение русского купечества на неспокойных землях Астраханской губернии».

Натан, первый пот которого уже высох, вспотел повторно и столь же обильно. Merde, он же позволил оглашать третье завещание, не посмотрев его дату. А вдруг оно составлено ранее второго и тогда силы не имеет. Руками, уже слегка дрожащими, Горлис взял лист с завещанием…

Ну что вам сказать, господа. Третье завещание было составлено не раньше второго. Однако и не позже. А в один с ним день! Причем в том же месте – городе Вознесенске и с двумя теми же свидетелями. Это было странно, скандально, необъяснимо!

Натан сказал об этом присутствующим и закрыл встречу. После чего отправился в банк, сдать завещания, и следом – к Дрымову.

Глава 10

Афанасий Сосипатрович был в своем кабинете в большом съезжем доме на пересечении Преображенской и Полицейской улиц. Выслушав взволнованный рассказ Горлиса, он сочувственно покачал головой:

– Да, господин Горлиж, гляжу, тебе сильно повезло с этой историей. Еще два домашних завещания и оба – в один день, с одними и теми же свидетелями?!

– Именно так.

– Как же это быть может? Загадка… Пока что вариантов два вижу. Либо эти братья Выжигины – аферисты, что-то перепутавшие. Либо наш глубокоуважаемый одесский негоциант Никанор Абросимов решил подшутить над тобой и твоею Финой.

– Сам об этом думаю. А пожалуй, что даже и не пошутить, но отомстить.

– И то верно. Храни нас, Господи, от мыслей мстительных, – сказал Дрымов и перекрестился на образа Святых Апостолов Иасона и Сосипатра.

Их тощие лица с бородами, сухие руки и босые ноги едва проглядывали сквозь многие слои серебряного оклада, наросшего на икону за последние годы.

– Афанасий, теперь надо бы выяснить, что там за люди – из Вознесенска, двое свидетелей, подписывавших второе и третье завещания.

– Надо бы. Покажи-ка бумаги.

– Смеешься что ли? Все три завещания лежат в отделении Коммерческого Банка.

– Ну да, да, конечно. Видишь ли, Горлиж, тут теперь такое дело… – Дрымов замялся. – У нас же нынче есть Корпус жандармов, руководимый Третьим отделением собственной, я бы сказал, Его Императорского Величества канцелярии.

– А разве такие вопросы входят в его круг?

– Входят! – ответил Дрымов отчасти с раздражением. – В круг интересов Третьего отделения входит всё, во что оно само захочет войти. Что касается надзора за правильным исполнением завещаний, то это прямо вписано в их устав жандармский. А в таких сомнительных историях, как твоя, это прямо вменяется им в обязанность.

– Получается, ты этим делом заниматься не будешь?

– Не буду. Доложу по инстанции – и всё. Говори по этому делу с жандармским штаб-офицером по южным губерниям капитаном Лабазновым-Шервудом и поручиком Беусом. Они в этом же здании располагаются. Когда в Одессе находятся.

– Как их отчества, напомни?

– Харитон Васильевич и Борис Евсеевич.

– Спасибо, – поблагодарил Натан. – Признаться, пока бог миловал от тесного общения с ними.

– Не серчай, Горлиж. Мне они тоже, я бы сказал, не в радость. Но работать можно. Однако надо быть аккуратным.

– Понятно. Так я пойду к ним.

– Сейчас? Бессмысленно.

– Отчего ж?

– Так война с турком! Забыл, что ли? – туманно ответил пристав.

– Так что, жандармы еще и воевать будут?

– Будут не будут… Но на фронт поедут.

– Зачем?

– Так у них и с воинской полицией дела не разграничены. Думаешь, только наша полиция ими недовольна? У военной полиции всё ровно то же.

– Это ты про начальника контрразведки 2-й армии Степана Достанича?

– И про него тоже. Третьего дня с ним общался…

Ситуация с созданным недавно жандармским управлением оказывалась всё интереснее. Горлис понял, насколько недооценивал его появление.

Раньше имелись жандармские дивизионы в столицах и жандармские команды в важнейших городах. Но роль их была не велика. Скажем, в Одессе жандармы входили в состав инвалидной команды, отвечающей за общее поддержание порядка. Но после 14 декабря[46]46
  Имеется в виду 14 декабря 1825 года, мятеж декабристов.


[Закрыть] всё изменилось. Был организован всероссийский Корпус жандармов, шефом которого стал генерал Бенкендорф, а для его бесперебойного функционирования создано Третье отделение Императорской канцелярии. И оно, оказывается, занималось теперь всем.

Впрочем, ответ Дрымова, почему бессмысленно идти к жандармам прямо сейчас, оставался всё еще не проясненным. Понимая это, Афанасий продолжил речь:

– Скажу по секрету, – понизил он голос, – послезавтра в Одессе ожидается прибытие Императора с семьей. А с ним, конечно же, и Бенкендорфа Александра Христофоровича. Так что в ближайшее время твоими завещаниями вообще никто заниматься не будет.

* * *

Произошедшее стало сильным ударом по Горлису и его репутации в Одессе, хотя он, в сущности, ни в чем виноват не был. Натан зримо увидел, что настроение городской толпы переменчиво, как границы одесского порто-франко. Еще вчера о нем говорили с уважением, одобряли выбор Абросимова в душеприказчики, хвалили за мужество во время полутайного рейса парохода «Одесса».

Но вот странная история с двумя завещаниями, выписанными в один день. Но не им! Да еще временная невозможность заняться прояснением этих обстоятельств. И не по его вине! А о нем уж начали говорить с насмешкой и даже злорадством. Эка, мол, хотел получить по-легкому три тыщи целковых, ну и заработал по носу от каких-то веселых хлопцев с Каспия. В сих интонации чувствовалось, через кого шли такие рассказы. Конечно же, от абросимовской прислуги. Братья Выжигины, любой из них с его вариантом завещания, были им втрое милее, чем Горлис. То есть ровно настолько же, насколько три тысячи рублей больше, чем одна тысяча.

Несправедливым было и то, что история с пароходом, тушение пожара на нем задним числом и в связи с Горлисом теперь изображались исключительно анекдотически. Хотел, де, на дармовщинку в Херсон съездить, да еще – по рассказам – едва ли не взял на себя управление кораблем, так довел его до пожара, едва не загубил ценное судно, обшитое медью, и всю команду, включая себя…

Но Натану ничего не оставалось, как просто ждать, когда можно будет продолжить занятие этим делом. Зато он стал чаще ходить в Театр, чему Фина обрадовалась. Она всегда спрашивала мнение о постановке в целом и ее выступлении в особенности. Не обижалась, ежели Натан мягко, с любовью, давал ей подсказки, касающиеся роли. Ну а любимой шуткой, от повторения не становящейся менее смешною, стала такая. Фина сначала исключительно дома, а после и в иных местах говорила что-то вроде: «Милый, пожалуй, здесь!» – «Что здесь?» – регулярно попадал в ловушку Натан. «Здесь мы с тобой повесим картину, наследованную девицей Серафиной Фальяцци, “Цветочки, растущие в Городском казенном саду города Одессы”!» И смех и грех, право же.

* * *

Между тем начавшаяся война становилась всё очевиднее. В Одессе втридорога по плохим – в сезон – ценам закупались вещи, коих ощущалась нехватка на балканском фронте (ибо давняя русская традиция – готовиться к войне тщательно и задолго, но всегда быть к ней не готовыми). Сие – ткани грубых видов, шанцевый инструмент, изделия шорников (просили и лошадей, да кто ж вам в мае их продаст?). Воинские люди подсобрались, отчего все стали относиться к ним с большим вниманием и даже нежностью: кто знает, что с ними будет в ближайшее время. Российская 2-я армия, штаб которой в мирное время базировался недалеко, в Тульчине, по случаю войны была переименована в Дунайскую армию. Основные ее части в конце апреля – начале мая широко разлились по румынским княжествам, пока еще вассальным слабеющим османам.

При этом реакция Австрии на эти события, вопреки ожиданиям, оказалась спокойной. Горлис решил, что это неслучайно. Вероятно, причина тому – донесение фон Тома из Одессы о скором начале войны, написанное после общения с ним, Натаном. У Вены было время подумать, проконсультироваться, поговорить с русским послом Дмитрием Татищевым (кстати, дальним родственником графа Воронцова). Честолюбие, верно, скверное качество, но Горлису было лестно думать, что и он, простой еврейский мальчик из Бродов, поучаствовал в большой политике, в военно-мирных взаимоотношениях трех империй…

На фронт шли также части и из более дальних мест. Промаршировав через Одессу идеальным парадным шагом, они заслуживали торопливые лобызания и овации.

По преобладающему мнению, турки не были достойным соперником мощному войску, победившему недавно самого Наполеона. Положение супротивника вправду казалось безнадежным. Уничтожение турецкого флота, хоть и произошло случайно, но всерьез лишало султана возможности маневра в Черном море. Спасибо адмиралу Кодрингтону, доминирование русских в этом стало абсолютным. Турки теперь могли передвигаться только сухопутьем.

Да и с армией было неладно. Янычарские войска, когда-то грозные, почти непобедимые, давно уж выродились в восточный вариант преторианской гвардии, любящей и умеющей не воевать, а делать перевороты, свергать и назначать императоров, султанов… Потому в 1826 году реформатор Махмуд II решился наконец уничтожить этот пережиток старины. В самом прямом смысле – уничтожить! Это стало настоящей войной частей и пашей, верных султану, со своевольными янычарами. Махмуд в ней победил. Но ежели разрушать старое оказалось так непросто, то насколько же труднее строить новое. А два года – слишком малый срок.

Турецкие крестьяне не понимали, почему вдруг они в большом количестве должны становиться солдатами. Не говоря уж о том, как непросто обучать их строю, стрельбе, воинской дисциплине. Вечным резервом оставались только орды из Передней Азии, те, кого удастся зазвать на войну…

«Нет, турки – не соперник», – было общее мнение в Одессе. Новости, приходившие с Балканского фронта, казалось, это подтверждали. В Молдове и Валахии во главе местных диванов уже обосновались оккупационные русские управители. Турки же смирно отсиживались по крепостям вдоль Дуная и за ним.

Натану трудно было не разделять общее мнение – аргументы о слабости турок и он премного читал в прессе, причем не только российской. Общения же с Кочубеем, чтобы посоветоваться, не было. (Вот вспомнил про Степана – и вновь Надійкіно лицо сразу рядом.) А такой разговор сейчас был бы очень полезен. Ведь 2-я армия не просто базировалась в Малороссии, но и пополнялась здесь в большом количестве. Кочубей с его контактами и многими знаниями мог бы расширить понимание сей войны. Но общение с ним оставалось ныне невозможным.

* * *

В среду, 16 мая, как и предсказывал Дрымов, в Одессу прибыла императорская семья. Как дознался Натан, на всё лето. Правда, в составе усеченном – царь с женой Александрой Федоровной и восьмилетней Марией Николаевной. А вот наследник престола Александр да Ольга, Александра и маленький, еще года нету, Константин (ввиду близости Константинополя это имя в августейшей семье стало традиционным) остались в Петербурге под опекой бабушки, вдовствующей императрицы Марии Федоровны. (После убийства ее супруга, императора Павла, ей ничего иного не оставалось. Вдовствующей императрице не в тягость было заниматься и чужими детьми, руководя Ведомством учреждений императрицы Марии. Но раз так, то что уж говорить про собственных внуков!)

Император с женой и любимой дочерью поселились в нескольких уже полностью отделанных комнатах Дворца на Бульварной улице. Безопасность трех августейших особ в Одессе обеспечивал сам Бенкендорф, проявляя при этом большое рвение. На второй день Воронцов дал команду Натану подобрать что-то разнообразное к вечернему чтению императрице. Горлис привез заказ ко Дворцу (душещипательный роман на французском; увлекательная, легко написанная биография на немецком и сборник русской поэзии нового века). Но дальше порога его не пустили. Книги из рук в руки принял Александр Христофорович, лысоватый, чтоб не сказать лысый, эстляндец, с правильными чертами лица и всё еще модными баками-фаворитами[47]47
  Более-менее узкие бакенбарды на щеках.


[Закрыть]. Он тут же пролистал томики с видом столь строгим, будто ожидал увидеть там гремучую змею. И еще какое-то время всматривался в Натана острым взором, будто выискивая в нем турецкого шпиона.

Кстати, о шпионах. Главный охотник на них Степан Достанич был вызван царем на доклад и, кажется, прошел это испытание успешно. После чего на небольшой прием для узкого круга лиц явился, удивив всех, в гражданском костюме. В войну-то! Но для Горлиса сие новостью не стало. Он видел, как накануне Степан Степанович заходил к Ивете с очередным срочным заказом – вариантами шейных платков в тон новому фраку. Ну, как не похвастать обновкой в высшем обществе.