Текст книги "Вратарь"

ПОСВЯЩЕНИЕ В ДИНАМОВЦЫ

Незаметно прошла зима 1948 года. Весна заиграла всеми красками. На Черноморское побережье начали стягиваться многие иногородние команды, привыкшие проводить тут весенний учебно-тренировочный сбор. Вновь приехали динамовцы Киева и Ленинграда, прибыли команды второй группы. Наш «Пищевик» также обосновался лагерем для сосредоточенной подготовки к новому сезону. Место было выбрано приятное – санаторий имени Чкалова. Я все еще оставался на положении «блудного сына». Разрешили мне только приезжать на тренировки.

Фактически мое участие в подготовке команды, которая казалась самой желанной, было сведено до минимума. Тренировки также приносили мало радости. Я пребывал на них в роли «отверженного», которому никак не могут простить былые прегрешения. И хоть учителя на меня уже не жаловались, хоть школа, так сказать, не имела ко мне претензий, в команде до сих пор не могли забыть, что я пренебрег учебой. Может быть, тренер был бы со мной более покладистым, если бы у «Пищевика» не ладилось дело с вратарями. Но этого не было. Мои услуги могли потребоваться лишь где-то в будущем.

И все же, как ни странно, я чувствовал, что эта весна не пройдет для меня бесследно. Не могу сказать, на чем зиждилась такая уверенность. Может быть, заговорило сознание, что я вполне созрел для игры в воротах, а может быть, и юношеский оптимизм. Но так или иначе, я почти наверняка знал, что не одна, так другая команда пригласит меня к себе именно этой весной.

И случилось то, что я предчувствовал.

Однажды наш тренер сказал:

– Динамовцы Киева собираются провести двустороннюю игру своих составов. У них заболел один из вратарей, просят, чтоб их выручили. Сыграешь за их дубль?

– Конечно. Когда игра?

– Завтра.

Это была обычная тренировочная встреча. Но хотя о ней не было никаких специальных сообщений, маленький стадион «Динамо» оказался заполненным болельщиками. Среди них – немало моих друзей, где-то сбоку примостился и отец. Мне очень хотелось показать себя в полном блеске, и я играл так, как только мог.

Правда, это не помешало дублерам проиграть со счетом 1:3. Но тем не менее я чувствовал, что ко мне нельзя предъявить претензий. Несколько раз я брал мячи в самых углах ворот, два или три раза летел пулей в ноги нападающим и в последний момент выручал дублеров. Одним словом, сыграл прилично. Кто-то из товарищей рассказал мне, что стал свидетелем короткого разговора между тренером киевлян Константином Васильевичем Щегодским и представителем республиканской секции футбола, прославленным когда-то футболистом Михаилом Давыдовычем Товаровским. Оба эти игрока хорошо известны любителям футбола старшего поколения. Так вот, Товаровский якобы сказал тогда Щегодскому:

– Обрати внимание на этого вратаря. Паренек, по-моему, подает надежды.

– Мне он тоже понравился, – ответил тренер «Динамо». – Подумаю.

Через несколько дней, вернувшись домой, Я был поражен картиной, которую застал тут. В комнате сидели мои родители и Щегодский. Речь шла обо мне. Я вошел как раз в тот момент, когда тренер говорил:

– Вы, наверное, догадываетесь, что в Киеве тоже есть школы и что их можно кончать с таким же успехом, как в Одессе. Я даю вам слово, что Олег не останется без аттестата зрелости. Больше того, мы проследим, чтобы он и в институт поступил.

– А где же он будет жить? – не сдавалась мать. – Кто ему сварит горячее?

Щегодский рассмеялся, сверкнув веселыми огоньками золотых зубов.

– Неужели вам кажется, что наши ребята голодают! Он поселится в общежитии, условия там хорошие, ребята наладили свой быт. И, наконец, неужели взрослый парень нуждается в няньке? Скажи, Олег, неужели ты пропадешь без матери?

Я не знал, что ответить. Мужество сразу покинуло меня. Такого быстрого и такого счастливого поворота событий я все-таки не ожидал. Теперь все зависело от меня, от моего слова. Но слова, как назло, не шли на ум. Я глуповато ответил:

– Как все, так и я. Смешно говорить…

– Вот видите, – подхватил реплику Константин Васильевич, – он сам говорит. Ну, конечно, ваши страхи смешны. Все будет хорошо. Поверьте мне. Да и вы приедете, посмотрите, что и как. Не понравится, Олег вернется в Одессу. Так как – решено?…

– Не знаю, не знаю, – говорила мать, но в ее голосе уже не было уверенности. Она переводила взгляд с меня на отца, видимо, ожидая поддержки. Только откуда же было взяться ей? Ведь мы с отцом уже давно достигли полного согласия и, конечно, не могли отказаться от столь заманчивого предложения. Наконец, мать махнула рукой:

– Делайте, как знаете.

И вот уже наступает день отъезда. Проводить меня пришли многие товарищи по школе и по спорту. Даже вся наша юношеская команда явилась в полном составе, чтобы попрощаться со своим «выдвиженцем». Они гордились тем, что я приглашен в «Динамо», потому что еще никто из нашей юношеской команды не стал игроком команды мастеров.

А мать все плакала. Я старался ее утешить, но это было невозможно. Ей почему-то казалось, что мы расстаемся навеки и что отныне только самые коварные опасности будут подстерегать меня на каждом шагу.

– Я тебе пришлю посылку, Олегонька! – говорила она, всхлипывая.

– Не надо, мама, – упрашивал я ее, – успокойся. Что в этом особенного! Посмотри, как все рады за меня. Ты тоже должна радоваться. Не всякому так везет.

Последние минуты прощания, последние пожатия рук через окошко вагона. Протяжный звон медного колокола. Поезд трогается. И в тот же миг начинается мое служение киевскому «Динамо», которому суждено было продлиться до сего дня. В эту минуту разлуки с близкими, родными, с друзьями что-то сжало и мое горло. В глазах появилась дымка. И я растерялся.

Новые товарищи как могли старались развлечь меня. Павел Иванович Виньковатов, тот самый, которого я мысленно окрестил «танком» вдень кубкового матча между динамовцами и «Пищевиком», подсел ко мне и весело сказал:

– Хочешь конфетку? На вот, съешь.

От этой пустячной фразы я сразу повеселел: вспомнил, как в «Сильве» чудаковатый Бонн говорит всем: ты на меня не сердишься? Скушай конфетку. Любопытно, как выглядел бы Виньковатов, если бы его нарядили в цилиндр и фрак и заставили со сцены повторить рефрен Бонн?

Потом ко мне подошел Петр Дементьев.

– Робеешь, парнишка? Ничего, это скоро пройдет. А вот это ты умеешь делать?

Сцепив пальцы рук, он стал сжимать и разжимать ладони, извлекая из них какие-то звуки. Вскоре я уловил ритм знакомой мелодии. Ну, конечно, Дементьев играл ладонями «Яблочко». Это было до того удивительно, что я вытаращил глаза. Никогда – ни до ни после этого я не видел ничего подобного. Перехватив мой изумленный взгляд, Дементьев вполне серьезно сказал:

– Это что, парнишка, это чепуха, пройденный этап! – И добавил с серьезной миной: – Я сейчас работаю над «Соловьем» Алябьева. Представляешь – «Соловей» на ладонях! Мировой аттракцион. Еще я хочу включить в свой репертуар вторую рапсодию Листа и вступление к «Ивану Сусанину».

Тут уж я не выдержал и расхохотался вовсю. – Что и требовалось доказать, – заключил Дементьев и весело подмигнул мне.

Одним словом, динамовцы отнеслись ко мне чрезвычайно тепло и сердечно. Плохое настроение быстро рассеялось. Меня накормили, хотя в авоське было полно еды, заботливо припасенной матерью. Потом мы пели песни, говорили о предстоящем сезоне и улеглись спать. Утром команда прибыла в Киев. Я был невероятно горд, что вступаю в него динамовцем.

ПРОВАЛ

Меня поселили в одной комнате с Василием Рыбаловым, Александром Щановым и Виктором Жилиным.

– Вот наш дом, – сказали ребята, – он будет и твоим. Распорядок дня мы тебе сообщим. Просьба точно соблюдать его. И еще – поддерживать чистоту и порядок. Это у нас закон!

Уже следующим утром я вскочил с постели как ужаленный: над самым ухом раздался чей-то крик: «Подъем!» Спросонок, от неожиданности, мне показалось, что случилась беда. Увидев мое испуганное лицо, Саша Щанов всплеснул руками:

– Извини, я совсем забыл предупредить, что это обязательная команда. А теперь на зарядку, потом – туалет, уборка и завтрак.

– А где Вася Рыбалов?

– На рынке.

Я еще раз удивился: что ему там делать?

– Ежедневно, – пояснили мне товарищи, – один из нас дежурит. Его обязанность – сходить на рынок, припасти продукты, приготовить на всех завтрак, заготовить ужин. Обедаем мы в столовке. Кроме того, дежурный следит за порядком и чистотой в комнате, а обязанность I остальных – во всем помогать ему, – Но я не умею стряпать.

– Ничего, со временем научишься. Во всяком случае, поначалу, вероятно, ты сможешь все же поджарить яичницу и вскипятить чай.

Вскоре вернулся Вася Рыбалов. Он принес пучки зеленого лука, первый редис, яйца, масло, молоко, мясо и колбасу. Пока я делал зарядку, умывался и приводил в порядок свою постель, уже поспел завтрак. Мы весело уселись за столом, с аппетитом поели. Все мне показалось Исключительно вкусным.

– Запомни, – предупредили ребята, – у нас тут – коммуна. Все делится поровну, все общее. Если тебе понадобится что-нибудь из наших вещей – пожалуйста. Полное доверие! Честность во всем – и на поле и здесь, з нашей комнате.

Все это мне показалось очень интересным.

Это очень хорошо, когда команда именно так радушно встречает новичка. Кто знает, как сложилась бы моя судьба в спорте, если бы динамовцы встретили меня иначе! Забегая наперед, хочу сказать, что время, прожитое рядом со Щановым, Рыбаловым и другими ребятами, навсегда осталось в моей памяти как годы настоящей дружбы, подлинного товарищества. Все эти футболисты давно уже ушли из нашей команды. В этом отношении я оказался, так сказать, наиболее долговечным. Но, несмотря на то, что годы поставили нас по разные стороны действующего футбола, тепло, возникшее в наших отношениях так давно, не улетучилось, сохранилось навсегда.

Между тем будни команды текли своим чередом. Я внимательно присматривался к ней, постепенно узнавал то, о чем просто так и не догадаешься. Например, я был очень удивлен, узнав, что Павел Виньковатов – такой большой, сильный, мужественный человек – страшный сластена и не раз из-за этой невинной страсти попадал в весьма неприятные ситуации. Не знал я и того, что Константин Скрипченко, вратарь, тонкие ноги которого часто доводили меня до смеха, оказывается, ярый поклонник борьбы, и с этих самых тонких ног никто его не мог сбить на землю. Узнал я также, что у каждого футболиста было свое прозвище. В частности, Жигана называли «стальной» за то, что ему не раз здорово доставалось в игре, а он все безропотно сносил. Жилина донимали иным прозвищем – «беркут», потому что у него был крючковатый нос – точно, как у птицы. Дашкова за его любовь к разным фруктам и плодам прозвали «арбузом». Севостьянов был «лбом» – он так бил головой по мячу, что казалось, будто удар произведен ногой. Скрипченко – «сачок», Виньковатов – «плюха». Позже и мне дали прозвище – «мышелов», но об этом расскажу дальше.

Я присматривался к игрокам. Особенно меня интересовали вратари. Я теперь не спускал глаз с Зубрицкого, вникая в подробности его тренировок, следил и за игрой Скрипченко.

Его положение было трудным. Он уже давно пересек рубеж тридцати лет и был, как говорится, на исходе. А играть еще хотелось. Кто знает, может быть, его тяготение к борьбе было не таким уже безобидным. Может быть, он хотел демонстрацией своей силы и ловкости показать, как много еще в нем пороху и как долго он может продержаться в воротах. А это очень нелегко, когда надо бороться не только с возрастом, но и с предубеждением против него. Тогда оно существовало в большей степени, чем сейчас. Особенно грустно становится стареющему вратарю, когда рядом оказывается молодой конкурент. По многим признакам я догадывался, что его терзает тоска. Но внешне Скрипченко старался держаться весело и независимо, что, впрочем, не могло обмануть тех, кто близко знал его.

В его игре было и хорошее и плохое. Например, броски его мне не нравились. Они выполнялись как-то коряво, нескладно, словно нехотя. Маловато было в его распоряжении и техники. Однако он был удивительно резким и быстрым, что часто являлось достаточной компенсацией. Его не пугал бросок в ноги, даже если это могло повлечь за собой свалку, где вратарю достается, как правило, больше всех. В общем, игра Скрипченко была мужественной, отчаянно-задорной, но недостаточно техничной. В воротах он много шумел, покрикивал на партнеров. И когда я поставил перед собой вопрос – что же следует позаимствовать у Кости, то смог отобрать лишь одно – смелость.

Ближе, чем с другими, сошелся я с Дементьевым. Он вообще тяготел к молодежи, любил давать советы, учить на примерах, как бы переливая в других свой опыт. Душевная щедрость – вообще наиболее характерная черта настоящих спортсменов. У Петра Дементьева она была особенно развита. Делился он своими мыслями как-то мягко, словно раскрывал душу. Это было тем приятнее, что по своему характеру он относился к числу неразговорчивых людей Лишь иногда, когда мы встречали его в хорошем настроении, Петр Тимофеевич мог разрешить себе шутку наподобие той, которую разыграл в поезде.

Нередко он зазывал меня к себе домой, и тогда мы подолгу говорили о дорогом нам футболе. Однажды он сказал:

– Ты вот спрашиваешь, почему я так редко забиваю голы? Мол техника вроде бы в порядке, а голов на моем счету раз-два и обчелся. Это, брат, не случайно. Я раньше больше забивал. А почему? Играл на себя. Понимаешь, доставляло мне огромное удовольствие обвести защитников и самому пробиться к воротам для удара. Вроде я дразнил их, чтобы с носом оставить. Это было красиво, когда получалось. Но то был мой личный спор с защитой, а не спор моей команды. Ясно? Теперь так играть нельзя. Другой футбол пошел. Коллективный. И тут выяснилось, что я больше нужен как разыгрывающий и подыгрывающий игрок. Что я и делаю. Играть такому, как я, все время в пас, это – играть с партнерами. И тогда забивает голы не тот, кто выводит, а кого выводят. Выводят же того, у кого завершающий удар получше. Но если уже очень захочу, то и я свой гол забью.

– Вот забейте завтра, – сказал я, имея в виду, что Дементьеву придется выступать против команды ВВС.

– А что, могу и забить! Даже наверняка забью, раз уж поставил такую цель.

И действительно забил. Но дело не а этом.

Мне особенно запомнились слова о том, что пошел другой футбол и что сегодня уже нельзя играть так, как вчера, когда главным мерилом еще считалось индивидуальное мастерство. Ну. а какова роль вратаря в таком футболе? Над этим стоило задуматься.

Но я все ждал другой встречи. Мне до смерти хотелось познакомиться с человеком, о котором я очень много слышал, о котором среди футболистов ходили едва ли не легенды. С человеком, чья игра была запечатлена в кинофильме «Вратарь» и который совсем недавно изумлял советских и зарубежных любителей футбола. Я ждал знакомства с Антоном Леонардовичем Идзковским.

Между прочим, только в Киеве я впервые увидел кинокартину «Вратарь» и ходил на нее несколько раз, чтобы в скупых кадрах высмотреть то, чем прославился бывший вратарь киевского «Динамо». Но увидел я его в жизни только один раз, да и то мельком. Довольно высокий, светловолосый, еще худощавый, с мягкой походкой. Глаза немного насмешливые, зоркие, взгляд быстрый. На мне он его не задержал. Скользнул мимо и все. Подойти и представиться я не решился. Антон Леонардович в моем воображении был человеком, чье внимание нужно чем-то заслужить, не иначе.

Наконец состоялось и мое боевое крещение. Этот день я запомнил на всю жизнь.

Я должен был выступить за дублеров против команды «Спартак» (Москва). Как уже не раз со мной бывало в подобных случаях, всю ночь не сомкнул глаз. Только под утро забылся в коротком и тревожном сне. Хотел сыграть как можно лучше Мне казалось очень важным быть признанным сразу. Объективно такая задача вполне реальна. К тому времени я уже накопил достаточный опыт, чтобы чувствовать себя в воротах более или менее уверенно.

– Только не робей, – напутствовал меня Щегодский, – играй так, как в Одессе в день нашего знакомства. Помнишь, ты даже пенальти взял.

Еще бы не помнить! Я знал на память каждый свой пропущенный мяч и каждый взятый мною.

– А чего мне робеть? – ответил я тренеру, желая показать, что ни капельки не волнуюсь. – Сыграю и все.

– Вот-вот. Это как раз то, что надо. Валяй!

И вот уже мы в центре поля стадиона «Динамо». Публика, солнце, музыка, фотокорреспонденты, – все как полагается. Капитаны разыгрывают ворота. Я нарочито медленно, походкой вполне спокойного и уверенного в себе человека направляюсь к своему месту.

Игра. Я настороже. И все же искоса поглядываю на те самые трибуны, которые мне предстоит сегодня завоевать.

Несколько удачных бросков. Москвичи наседают. Я все больше в работе. Вдруг мяч влетает в наши ворота 0:1 Но это еще не беда. Наши могут сквитать. Однако перед самым перерывом наш центральный защитник Саша Цаповецкий срезает мяч в мои ворота. 0:2. Настроение резко падает. Но и это еще не трагедия.

После отдыха события разворачиваются с головокружительной быстротой. Атака справа. «Беру!» – кричу я защитнику Коле Бабкову, и он пригибается, пропуская мяч. Но мои руки ловят пустое пространство. 0:3. На трибунах поднимается ропот.

– На мыло! – звучит излюбленный клич болельщиков. Ясно, имеют в виду меня. Растерянность растет. Перчатки жгут руки, я сбрасываю их. Проходит еще несколько минут. Хочу перехватить мяч, ударяюсь рукой о голову защитника Шевцова, а мяч… он снова в сетке. 0:4!

– На пенсию! – советуют мне зрители.

– Играйте без вратаря! Кого привезли!…

Я уже ничего не соображаю, почти ничего не вижу. Остатки воли сломлены во мне, смяты, растерты в порошок. Когда кончится эта пытка, какого черта я вообще ввязался в этот проклятый футбол!

Бежать со стадиона, бежать из Киева, бежать куда глаза глядят.

Еще один гол. 0:5!…

Что обо мне напишут в газетах? Что подумают дома?…

Шестой гол… От свиста болельщиков гудит, как пустой котел, голова. Если меня сейчас толкнут даже пальцем, все равно упаду. Нет сил достоять до конца. Как это получилось, почему? В чем моя ошибка? Ничего не могу понять. Только слышу, как мне говорит кто-то из товарищей:

– Пошли, герой! Все, конец…

Я покидаю стадион с опущенной головой. Стараюсь первым прошмыгнуть в раздевалку. Мыться не хочу. Пока ребята моются, я быстро складываю свой чемоданчик и стремглав выбегаю на Петровскую аллею. Потом мчусь в общежитие. Все надо сделать быстро, пока никто не вернулся… Сборы продолжаются несколько минут. Затем – в аэропорт. Какое счастье, что есть еще билеты на самолет! Он сейчас стартует. Хоть тут повезло…

Через два часа я в Одессе… Прощай, Киев! Прощай, футбол! Навсегда прощайте.

Мне кажется, что слух о дебюте вратаря Олега Макарова в составе киевского «Динамо» уже дошел до Одессы и мне не дадут проходу. Но, разумеется, этого случиться еще не могло. Тем не менее, я стараюсь дойти до дома так, чтобы никого не встретить. Это удается.

Дома всеобщий переполох – никто не понимает, почему я так внезапно появился. Но объяснять после всего пережитого нет сил. Я падаю, не раздеваясь, на диван и отворачиваюсь к стене. Вокруг меня все ходят на цыпочках, догадываясь, что стряслась какая-то беда. Так проходит еще одна бессонная ночь…

* * *

… Была у юноши тщеславная мечта – отличиться. Ему хотелось показать себя с самой лучшей стороны, хотелось одним ударом, сразу завоевать успех. Иные люди терпеливо идут к удаче. А он хотел сразу.

Ему казалось, что жизнь очень медлительна, что она расточает свои дары скупо и уж во всяком случае к нему самому довольно равнодушна. Это он думал так потому, что рядом с собой видел людей, чьи имена уже были широко известны, о которых писали газеты и которым многие его сверстники подражали слепо и безоговорочно, как франты законодателям мод. Юноша видел популярность в законченном виде, не догадываясь, что она складывалась долго, по капелькам, иногда мучительно трудно. А если бы и догадался – все равно хотел бы перешагнуть через все промежуточные этапы, ибо человеку свойственно видеть себя в роли исключения из общего правила. Другие – нет, а ты сам – да! И юноше хотелось подстегнуть жизнь, заставить ее пошире раскрыть перед ним своя объятия. Он спешил, очень спешил, этот юноша. Но если бы его спросили, зачем и куда он так спешит, вряд ли последовал бы толковый ответ.

Между тем, если вдуматься, жизнь и с ним обошлась весьма милостиво. Он жил в довольстве, не зная забот. Война не опалила его своим жаром. Его баловали родители. Ему хотелось стать вратарем, и он стал им. Ему хотелось попасть в хорошую команду, сбылась и эта мечта. Желанное обрел он легче, чем можно было ожидать. Когда же настал черед юноши расплатиться за такое везение, он загорелся тщеславной целью блеснуть во имя… во имя личной славы. И только своего! Мысли о команде, о товарищах, о готовности сделать для них самое нужное, о коллективной удаче волновали его меньше, чем мысли о личной удаче.

Юноша не справился со своей задачей. Он снова видит себя в проклятых воротах в тот момент, когда мячи влетают в них, свистя и вздыбливая сетку за его спиной. Он полон отчаяния. Но потому только, что сознает свой полный провал. Не команды – о ней он не думает – а только свой! Ему была доверена честь коллектива, как знаменосцу знамя полка. Но он позабыл об этом. Раскаяние, что по его вине на популярный клуб пала густая тень, не мучило юношу– Пустое место! Дырка! Мышелов! – кричали ему, и он готов был бежать на край света, лишь бы не слышать этих криков.

И он бежал. В тот самый момент, когда спортивная судьба раскрыла перед ним широкую дорогу в будущее Бежал, забыв доброту товарищей, отмахнувшись от элементарного долга. На добро, сделанное ему, он ответил трусливым бегством. Он ни с кем не простился, никому не сообщил о своем решении. Бежал от личного позора, забыв о позоре команды.

Парень, давай поговорим по душам! Ведь ты, оказывается, эгоист. Конечно, не очень приятно заслужить в первый же день кличку «мышелов». Но разве ты один переживал срывы, разве другим людям не бывало подчас еще горше? Почему же ты сразу раскис? Да потому, что ты еще не понял сути слова «команда». Ты думал, команда – это формальное объединение группы людей. Но это же чушь, парень! Команда – это много сильных, сплетенных рук, которые поддержат тебя в трудную минуту. Это разделенный пополам последний кусок хлеба и одна койка на троих, если больше спать негде. Команда – это «чистилище», которое поможет тебе избавиться от всего, что принижает человека.

Но кто сказал, что команде нужно отдагь решительно все, отказавшись от собственного «я»! Разве же ты не человек, наделенный и достоинством, и самолюбием, и гордостью! Разве можно вернуться туда, где ты был освистан и опозорен, да еще сделать при этом вид, что ты проглотил свой позор, как горькую пилюлю, не больше! Разве верно, что тренер, товарищи не нашли для тебя в перерыве ни одного теплого слова, хотя видели, что с тобой творится неладное? И это команда! И это то, во имя чего следует жертвовать собственным достоинством! Да никогда в жизни!…

Не горячись, парень! Ты уже один раз набедокурил, решив покорить зрителей своей игрой, решив общественное мнение подчинить своим интересам. Не торопись же опять, поразмысли. Если хочешь знать, сейчас решается твоя судьба. Не как игрока, разумеется. Вернешься с повинной, и ты обретешь друзей, постепенно добьешься своего, станешь полезным человеком. Убежишь, и эгоизм расцветет в тебе пышным ядовитым цветом, как бурьян. Тогда ни один порядочный парень не протянет тебе руки. Это так, подумай, и ты поймешь, что станешь именно таким.

Вся жизнь решается сейчас тобой. Не спеши, разберить толком в том, что произошло!

Конечно, если в тебе хватит силы и воли вернуться назад и снова появиться в воротах, тебе не избежать новых огорчений. Зритель долго не забудет твоего провала, в котором никто, кроме тебя самого, не был повинен. Тебя еще не раз освищут, и еще не раз злые слова будут хлестать тебя, подобно бичу. Это трудно – добровольно решиться пережить новое унижение. Может быть, даже не раз еще и не два. Но это надо! Ради команды, которая надеется на тебя, ради тебя же самого, если ты хочешь стать честным человеком, способным смотреть правде в глаза. А без этого, между прочим, и жить-то не стоит!

Ты удрал от товарищей. Они тебе уже ничего не могут подсказать. Решай сам, в какую пойдешь сторону!

Эх, вратарь! Ты думал, что тебя впереди ждет только манна небесная, что твой путь будет устлан одними лишь розами, а шипы достанутся кому-то другому. Такого не бывает в жизни, запомни это раз и навсегда. А если бы такое и случилось, жизнь утратила бы всякий интерес, слишком быстро пресытила бы тебя. Стремись всегда искать, всегда бороться, какому бы делу ни посвятил ты себя, всегда преодолевать барьер за барьером! Каждая новая победа, пусть на первый взгляд ничтожная, даст тебе новую радость.

Ты еще не знаешь жизни, парень, тебе трудно разобраться во всем. Но если твое сердце еще не зачерствело, если эгоизм еще не слишком глубоко засосал тебя, ты догадаешься, как поступить.

Ну, решай же!

* * *

Утром я отправился в Отраду. Есть такие уголки, где даже в знойный день не всегда встретишь человека. Я знал эти места. Поэтому мне ничего не стоило выбрать укромное местечко и в полном одиночестве провести несколько часов со своим неизменным другом – морем.

Сев на обломок скалы, я опустил ноги в теплую воду. Сомнения продолжали мучить меня. Я не знал, на что решиться, и был рад возможности никому и ничего не говорить. У моря както вообще исчезает необходимость в разговоре. Тут можно целыми днями молчать, и это не обидит моря. Наоборот, как-то теснее сливаешься с ним.

Внезапно я услышал за спиной знакомый голос:

– Олег! Здоров! Ты что тут делаешь?

С закатанными до колен брюками, с удочкой и ржавой консервной банкой в руках, передо мной стоял мой старый дружок Генка Самойлов. Он недоуменно таращил глаза.

– Ты же уехал в Киев. Что случилось?

Я пожал плечами, что-то буркнул в ответ. Генка не удовлетворился таким объяснением.

– Выгнали, да? Так быстро?

– И ничего не выгнали, – вскипел я. – С чего ты взял, что выгнали?

Теперь уже он уклончиво пожал плечами.

– Мне показалось. Чудно, что ты тут.

И ко всем моим обидам прибавилась еще одна: товарищи и в самом деле подумают, что меня выставили за дверь. Кто мне поверит, что я сам ушел!

Самойлов присел рядом со мной, аккуратно сложив на песке свой рыбацкий инвентарь.

– А может быть, ты что-то натворил, Олег? Кривить душой или играть в молчанку не былосмысла.

– Шесть штук сразу проглотил, – вздохнул я. – Представляешь, шесть штук! Меня окрестили мышеловом… Освистали…

– Ну и что же? С кем не бывает!…

– Так ведь сразу. В первый же раз. Едва стал на ворота.

– От кого схватил?

– От «Спартака».

– М-да. Так ты решил подлечить нервы? Уже устал или как? И говоришь, что не выгнали? Так зачем ты тут?…

– Сам ушел. Генка протянул:

– Ну и мастер же ты заливать! Сам!…

Мы еще долго болтали. Постепенно ко мне возвращалась способность смотреть на события объективно, как бы со стороны. Дома тоже пришлось рассказать о вчерашнем матче. Отец был сух.

– Ты ведешь себя, как дезертир.

И я понял, что должен вернуться, хотя появление в Киеве уже не могло быть приятным для меня. На следующий день я вылетел обратно, страшась той взбучки, которая меня ждала в команде.

В общежитии я застал всю нашу коммуну.

– А, Олег! – сказали ребята, словно я только час назад вышел пройтись по городу. – Вернулся. Завтракать будешь?

Им явно не хотелось смущать меня расспросами, и это было просто здорово. Так же спокойно встретил меня и тренер Щегодский.

– Успокоился? Очень хорошо. Приступай к работе.

И только когда уже кончилась тренировка, он вскользь заметил:

– Ты мог бы хоть записку оставить. А то мы все с ног сбились. Даже милиция разыскивала.

Я покраснел до корней волос. Это был первый и последний случай, когда я «предал» киевское «Динамо». Начиная с того дня, я уже никогда не разлучался с командой, навсегда связав себя с ее спортивной судьбой.