Текст книги "Убить отступника"

– Саша, тебе плохо? – заботливо спросил старик.

– Да, нет, все нормально, любезный Николай Николаевич. Благодарю за участие.

Голевский начинал помаленьку приходить в себя. А тут и княжна со стаканом воды появилась. Журчит плавным небесным голоском, упрашивает попить, а глаза так и сияют неземной синевой. От них уж точно не укроешься за бруствер – достанут! Непременно достанут!

– Вот, выпейте, Александр Дмитриевич, пожалуйста… Вам станет лучше…

– Благодарю… Даша… Вы так любезны…

Капитан отпил из стакана и протянул его Даше. Еще одно прикосновение к ее нежной руке, еще один взгляд… Вот оно, свершилось! Упал все-таки в синюю бездну! Упал. Лежит на самом дне ее безжизненным пластом, а бедная душа – точно на мелкие кусочки разбилась! На самые-самые что ни на есть мелкие…

– Даша, как вы изменились, – выцедил из себя капли-слова капитан. – И смею уверить, в самую наилучшую сторону.

Вера состроила недовольную гримасу.

– Даша, распорядись насчет обеда. И веди себя скромнее, сделай милость.

Девушка приняла смиренный вид, но глаза ее счастливо светились. Она была явно рада неожиданному гостю. Сколько лет она не видела Александра Дмитриевича. И сколько ждала его появления!..

За обедом Голевский не сводил глаз с Даши, а она то и дело поглядывала в его сторону. Вера с плохо скрываемым неудовольствием наблюдала за ними. Из рассказа князя капитан понял, что смерть Василия наступила внезапно, и есть подозрения, что его могли отравить. Таинственным образом исчезла и новая горничная. Возможно, она в этой истории была замешана. Чем здесь пахнет? Уголовщиной, политическим заговором? Или смерть генерала произошла от естественных причин? Шеф московских жандармов генерал-майор Апраксин засвидетельствовал свое почтение князю Боташеву, погостил в его особняке, пообещал разобраться в этой странной истории самым тщательным образом. Приезжал к старику и генерал-губернатор Голицын. И тоже сулил князю расследовать это дело. Вот такие дела.

Время обеда пролетело быстро. Князь, сославшись на плохое самочувствие, удалился в свой кабинет. Прощаясь, попросил Голевского бывать у них чаще. Капитан заверил князя, что непременно будет это делать. Даша сопроводила старика наверх и больше не появлялась. Тогда Голевский решил откланяться. Провожала его только Вера.

– Даша задержалась у постели больной матери, – объяснила капитану она.

Потом пристально и с грустью взглянула на капитана. Из ее груди вырвался тяжелый вздох. Голевский щелкнул каблуками и кивнул.

– Позвольте попрощаться, Вера Николаевна. Уже поздно.

– Да, да, Александр Дмитриевич, поезжайте. Но непременно обещайте, что будете чаще бывать у моих родителей и наконец-то примете приглашение отобедать у нас, в родовом особняке Переверзевых. Мой муж будет рад с вами познакомиться.

– Хорошо, обещаю посетить вас, как только представится случай.

– Послезавтра я, мой муж и Даша едем в Петербург. Мы с сестрой – для того чтобы проведать наших родственников, а граф – по своим делам. А в среду моя тетушка, Мария Андреевна, дает бал. Вполне вероятно, что вы там сможете с нами увидеться. Вы будете на балу, Александр Дмитриевич?

Голевский учтиво склонил голову.

– Непременно я там буду, Вера Николаевна. Не сомневайтесь.

– Право, Александр Дмитриевич, мне так неловко. Отчего вы меня зовете по отчеству? – смущенно улыбнулась Вера. – Это ужасно. Я при этом ощущаю себя весьма древней старушкой. Разве вы не можете называть меня как и прежде – Вера.

– Увы, нет. С тех пор многое изменилось, Вера Николаевна, – нарочно еще раз уколол графиню капитан.

Боль отразилась в глазах графини. Они вмиг потускнели.

– Я вас понимаю, – потухшим голосом сказала она.

С лестницы сбежала взволнованная Даша.

– Слава Богу, Александр Дмитриевич! – воскликнула княжна. – Я думала, вы уехали, не попрощавшись со мной. Признайтесь, сие было бы нехорошо с вашей стороны.

Вера строго посмотрела на сестру.

– Даша!..

Голевский улыбнулся.

– Что вы, Дарья Николаевна, как я бы мог так поступить. Этого бы я себе никогда не простил, – княжна сделала реверанс. – До свидания, милая princesse. До свидания, графиня. В столице, сударыни, я думаю, мы еще увидимся.

– Непременно, Александр Дмитриевич.

– Всего хорошего.

Когда они остались одни, графиня так зло взглянула на свою сестру, что та невольно смутилась.

– Что с тобой, Вера?! Отчего ты так странно смотришь на меня?

– Скромнее нужно вести себя, Даша, скромнее…

– А я и веду себя скромнее…

– Как бы ни так!

– Но Вера…

Графиня, больше ничего не сказав, с недовольной миной вышла из парадной…

Даша проводила сестру недоуменным взглядом. И чего это сестра так бесится? Почему так злится на нее? Разве она виновата в том, что Александр Дмитриевич так любезен с ней и нарочито равнодушен к Вере. Раз нет уже былой привязанности между нею и Александром Дмитриевичем, так в чем ее, Даши, вина? Вера же сама оставила гвардейского капитана ради своего благополучного будущего и сама выбрала этого глупого и отвратительного Переверзева. Так пусть злится только на себя и казнит только себя, а не ее, свою сестру. Какая она злюка!

Даша томно вздохнула. Когда же она снова увидит Александра Дмитриевича? Ей хотелось, чтобы это произошло как можно скорее. Лучше всего на каком-нибудь балу. Он бы пригласил ее на полонез и… Даша мечтательно закрыла глаза.

…Голевский вышел от Боташевых в полном смятении чувств: он думал только о Даше. Вот поистине не знаешь, что ожидать от жизни. Ехал к одной женщине, а встретил другую. И кажется, влюбился в нее бесповоротно и окончательно. Потом мысли Александра Дмитриевича ненадолго переключились на братьев Боташевых. Он размышлял о преднамеренном характере их гибели, о некой таинственной организации, о недругах, решившихся на столь дерзкое злодеяние. Но вскоре поток мыслей снова переключился на милый образ княжны.

Даша, Даша, как она повзрослела! Какой же она стала красавицей! Как это произошло, что он неожиданно влюбился? Столько лет чувства дремали в нем и, казалось, умерли навсегда, но вот чудо произошло, и они воскресли! Воспарили над пронзенными стрелами Амура сердцами, обрели глубину и мощь. Словно крылья за спиной появились!

Голевский долго раздумывал: не задержаться ли ему в Москве еще хотя бы на один денек и тайно встретиться с Дашей, но потом решил все-таки тронуться в путь. Служба есть служба. Да и княжна приедет скоро в Петербург, там они и повидаются.

Глава 2

В столице он квартировал в самом ее сердце – на Невском проспекте. В скромном двухэтажном особняке с мезонином. Дом с четырьмя небольшими мраморными колоннами на фронтоне был выкрашен в жизнерадостный ярко-желтый цвет. На вид жилище казалось вполне уютным. Оно принадлежало родной тетушке гвардейца – Варваре Аркадьевне Полозовой, вдове прапорщика Конногвардейского полка Сергея Полозова. Своего жилища в столице у Голевского не было. Имением Соловьево в Пензенской губернии – 50 душ крестьян – заправлял его старший брат Никита, армейский поручик в отставке. Братья Голевские были разными людьми и по интересам, и по характерам. Иногда ссорились, но быстро мирились. Они души не чаяли друг в друге – все-таки родная кровь! Но переписывались нечасто и редко виделись.

Так что Александр с 1816 года почти безвылазно жил у тетки в Петербурге. Особняк с мезонином стал для него почти родным. Варвара Аркадьевна по обыкновению летом уезжала в свое тульское имение и возвращалась в столицу лишь под Рождество, с вереницей саней, где было мясо домашней скотины и птицы, бочки с солениями, запасы меда, свежемороженой ягоды, масла, сыра, сметаны, творога. В свое отсутствие тетка предоставляла возможность любимому племяннику похозяйничать в доме. Ее родной сын Андрей женился и уехал в Казань служить чиновником по особым поручениям у местного губернатора. Он редко приезжал в Петербург, только по каким-нибудь делам…

После ужина Александр прилег на софу в гостиной.

Мысли Голевского снова вернулись к Даше.

«Как бы мне ее снова повидать? А может, написать ей письмо? Или лучше обожать мой предмет страсти на расстоянии? Говорят, платоническая любовь во много крат сильнее физической. Напишу ей послание в стихах и подпишусь таинственными инициалами. Пусть гадает, кто сочинил. А там поглядим, промелькнет ли искоркой ее страсть, или возгорится в душе большое пламя? Эх, отвлечься мне надобно. Почитать, что ли, на сон грядущий великого Шиллера? Или как? Все же почитаем».

– Эй, Игнат, – позвал старика Голевский. – Принеси-ка мне, голубчик, книжку в коричневом переплете. Она лежит в моем кабинете на столике. Так вот, не закрывай ее. Понял, братец? Хорошо понял?

Слуга закивал.

– Будет сделано, барин. Не сомневайтесь.

Расторопный слуга умчался и вскоре принес требуемую книгу. Капитан взглянул на нее… Так и есть, открыта на любимой странице. Попробовал почитать. Ничего из этой затеи не получилось. Мысли мешали сосредоточиться. Все грезилась Даша.

* * *

Александр Дмитриевич ворочался, пытался снова заснуть, но сон упрямо не шел к нему.

…Уже рассветало, и капитан не стал зажигать свечу. Отдернул портьеру, слабый свет упал на стол – вполне сойдет. Нетерпеливое перо поспешно вывело на чистом листе черные буквы: «Из Шекспира. Посвящено Д***». Появились и первые строки:

 
Глаза моей любви на солнце не похожи.
Коралл затмил бы чудные уста…
 

…Когда Голевский отложил перо, наступило утро. Вдруг дверной колокольчик требовательно зазвенел, и капитан отложил перо.

– Кого же это принесло в такую рань? – удивился Голевский.

Игнат пожал плечами.

– Не могу знать, барин.

– Так пойди, открой.

– Сию минуту.

Игнат быстро исчез и вскоре появился на пороге кабинета. Доложил:

– Барин, к вам гости пожаловали, какой-то офицер.

– Офицер. А как он представился?

– Представился, представился, барин. Поручик Снетков, кажись.

– Когда кажется, крестись, голубчик. Проси его, я сейчас подойду.

– Хорошо, барин.

Голевский вошел в гостиную. Там его ожидал незнакомый офицер. Золотистые адъютантские аксельбанты украшали ярко-голубой мундир. Офицер щелкнул каблуками – звякнули шпоры.

– Капитан Голевский?

– Да, это я… – кивнул капитан, а у самого сердце похолодело.

«А вдруг он по мою душу? Вдруг это арест?.. Да вроде не за что? И он без фельдъегерей или унтер-офицеров. Нет, это не похоже на арест. Так что это?..»

– Честь имею представиться, адъютант генерала Бенкендорфа, поручик Снетков.

– Чем обязан, поручик?..

– Вам письмо от его превосходительства, – жандарм торжественно вручил гвардейцу белый конверт. – Велено передать вам лично в руки. Честь имею!

Снетков козырнул. Голевский кивнул ему в ответ.

– Честь имею. До свидания, поручик…

Адъютант ушел, а Голевский облегченно вздохнул:

«Слава Богу, что это не взятие под стражу!»

Он спешно распечатал пакет, быстро пробежал глазами по строчкам…

Любезный Александр Дмитриевич, приглашаю Вас на аудиенцию ко мне во вторник, к 12 часам.

С уважением,

начальник III отделения собственной Его

императорского величества канцелярии

А. Х. Бенкендорф.

Голевский вздрогнул от неожиданности…

Бенкендорф Александр Христофорович? С какой стати он понадобился главному жандарму России?

Гвардеец хорошо знал генерала, какое-то время Голевский служил в Павлодарском пехотном полку под началом Бенкендорфа, прежде чем перейти в лейб-гвардии Московский полк (бывший Литовский). А после 14 декабря 1825-го года они оказались по разные стороны баррикад, бывший командир уже лично допрашивал Голевского в Следственном комитете. Правда, без особого пристрастия.

Голевского опять охватило волнение. Зачем он понадобился его превосходительству? А что если его заново арестуют, осудят и сошлют в глухую Сибирь? Может, кто-то оговорил его, или всплыли какие-то порочащие его особу документы? Но все компрометирующие документы он сжег сам лично. Да и пять лет назад Верховный уголовный суд под председательством князя Лопухина определил окончательные сроки наказания всем подследственным. В том числе и Голевскому: его освободили по высочайшему повелению. Тогда что это за срочное дело? Тем более шеф жандармов прислал к нему не обыкновенного фельдъегеря, а личного адъютанта. Что-то весьма важное? Но что?..

Он отправился на набережную Фонтанки, где располагались казармы Московского полка, поговорил с командиром генералом Эдельманом, сослался на плохое самочувствие и отделался от дежурства. Чтобы избавиться от гнетущих мыслей и переживаний, он вечером поехал в офицерское собрание к полковнику Горохову. Там поиграл в вист, затем в бильярд, выпил шампанского, а потом, вернувшись домой, упал на софу и уснул как убитый.

* * *

На следующий день в полдень Голевский, томимый мрачными предчувствиями, прибыл на своей коляске к зданию номер 16, что стояло на пересечении улиц Фонтанки и Пантелеймоновской. Там размещалось III отделение его императорского величества канцелярии. В приемной в ожидании аудиенции пришлось прождать минут тридцать. За это время капитан успел сыграть партию в шахматы с одним штабным офицером. Едва шахматисты разыграли дебют новой партии, как вышел поручик Снетков:

– Господин Голевский?..

Капитан поднялся с кресла и кивнул.

– Прошу вас в кабинет. Его превосходительство вас ожидают-с… А вы, сударь, еще немного подождите, – обратился поручик к штабному. – Его превосходительство вас непременно примет. Уже скоро…

Штабной понимающе кивнул и не возражал.

Голевский вошел в кабинет. (Тут же Снетков прикрыл за ним двери и остался снаружи). В глубине кабинета за бюро стоял человек невысокого роста с правильными чертами лица, аккуратно подстриженными бакенбардами и усами, молодцеватый и подтянутый. Несмотря на возраст, генерал был полон сил и энергии. Его взгляд излучал доброжелательность и уверенное спокойствие.

– Рад вас видеть, капитан, в полном здравии. Поверьте, очень рад.

– Я тоже, ваше превосходительство. Честь имею.

– Ну-с, хорошо. Не буду вас долго томить вас, а сразу перейду к делу. Так-с, я пригласил вас, любезный Александр Дмитриевич, чтобы обсудить некоторые вопросы государственной важности.

– Слушаю вас, ваше превосходительство, я весь внимание.

– Позвольте напомнить. Вы в силу ваших заблуждений сносились с заговорщиками, но были помилованы…

Голевский учтиво кивнул.

– Итак, бунт был подавлен, мятежники приговорены к различным срокам наказания, а пятеро самых опасных и отъявленных преступников казнены. Казалось, мы покончили с бунтовщиками. Но сдается мне, что это не так, что не все заговорщики арестованы, и кое-кто их них затаился до срока, лелея преступные замыслы. Помните дело братьев Критских, которое случилось четыре года назад? Слава Богу, их тайное общество не было столь многочисленно и сильно, как предыдущие. Но они хотели истребить царскую фамилию. А вот недавний пример. Заговор мелкопоместного дворянина Сунгурова и его родственника, студента Гурова. Их арестовали в июне, и они пока под следствием. Заговорщики утверждают, что действовали от имени какого-то Союза Свободы. Вот что они удумали, мерзавцы…

– И что же, позвольте полюбопытствовать?

– …Разослать по всем губерниям прокламации к народу для возбуждения ненависти к государю и правительству, внушить, что цесаревич Константин Павлович (царство ему небесное) жив и идет на Россию с войсками польскими для того, чтобы отобрать всех крестьян от помещиков и сделать их вольными. Не платить никаких податей, а жить всякому для себя – кто как хочет! Они хотели составить шайку тысяч в пять, пойти к Туле и взять оружейный завод, где работают до шести тысяч оружейников… В военных поселениях неспокойно, там тоже зреет смута. Вспомним хотя бы июль сего года. Мятеж в Новгородском поселении. Офицеры убиты, лекари тоже. Мятежники хотели даже ехать в Грузино, чтобы убить его сиятельство – графа Аракчеева и разграбить весь его дом. Но одумались…

«Жаль, что его не убили», – подумал Голевский.

Капитан презирал Аракчеева – этого угодливого царедворца и карьериста, к тому же еще труса. Голевский все никак не мог забыть рассказ своего товарища по Союзу Благоденствия Павла Сергеевича Пущина (его тоже оправдал Следственный комитет) о том, как Аракчеев «отличился» при Бородинской битве. Тогда граф, адъютант при штабе, прискакал к Пущину, в то время еще капитану лейб-гвардии Семеновского полка, чтобы узнать обстановку на батарее. В это время французы стали стрелять из пушек. Услышав, как неподалеку от него что-то разорвалась, он спросил капитана: «Что это?» – «Граната», – спокойно ответил Пущин. Граф побледнел как полотно и, ни слова не говоря, лихо ускакал обратно в ставку главнокомандующего.

«Трус, трус, трус! И не единожды трус!..»

– Вы слушаете меня, милостивый государь? – вывел из задумчивости капитана Бенкендорф.

– Ах, да, ваше превосходительство… – встрепенулся Голевский. – Я вас слушаю…

– Вот я и говорю, а европейские потрясения? Во Франции, в Царстве Польском?.. Оттуда проникает к нам, в Россию, революционная зараза и поражает умы общества. Слава Богу, что мы усмирили поляков. Вынужден признать, что дух мятежа, распространившийся в Царстве Польском и в присоединенных от Польши губерниях, имел вообще вредное влияние и на расположение умов. Вредные толки либерального класса людей, особливо молодежи… В Москве обнаружились даже и преступные замыслы. Нет сомнения, что при неудачах в укрощении мятежа в Царстве Польском дух своеволия пустил бы в отечестве нашем сильные корни. Ситуация, право, непростая. После пяти лет спокойствия господа карбонарии оживились. Значит, существуют и тайные союзы. Пусть малочисленные… Везде заговорщики, везде.

– Согласен, ваше превосходительство.

Бенкендорф замолк. Внимательно взглянув на собеседника, он спросил:

– Братья Боташевы, вы же их знали, капитан?..

Голевский снова кивнул.

– …Они убиты. Михаил Боташев заколот кинжалом, а его брат отравлен.

– Отравлен?

– Да-с, отравлен, милостивый государь.

– И каким же ядом, позвольте узнать?

– Эксперт фон Шульц предположил, что это мышьяк, яд, не имеющий ни вкуса, ни цвета, ни запаха. Излюбленное оружие семейки Борджиа. Кстати, Наполеона англичане тоже отравили мышьяком, ведь они так боялись его! Мышьяк по праву считается королем ядов. В небольших количествах в течение длительного времени вызывает слабость, помутнение сознания, паралич, тошноту, рвоту… пардон, понос, снижение кровяного давления – и затем, накапливаясь в организме, наносит ему смертельный удар. Предположительно генерала отравила горничная, она загадочным образом исчезла прямо после смерти Боташева.

– Все это ужасно и дико.

– Ко всему прочему, в доме старшего Боташева, как предполагается, имелся тайник, и там наверняка были какие-то ценности, какие-то бумаги. Но при осмотре там ничего не оказалось, видимо, все похищено. Его жена даже не знала о существовании тайника, тем более о том, что там находилось. Оба брата когда-то принадлежали к тайным организациям. Что вы на это скажете, Александр Дмитриевич? Вы же с ними общались.

Голевский на минуту задумался, затем сказал:

– Покойный Михаил Боташев, царство ему небесное, мне когда-то, еще до декабрьских событий, признался, что состоит в некой тайной масонской организации, более мощной и многочисленной, чем другие общества. И его брат Николай, кажется мне, тоже принадлежал к ней. Они контактировали с Северным обществом. Насколько я знаю, их цели – это насильственный приход к власти, безоговорочное убийство нашего монарха и многих министров…

Бенкендорф изобразил негодование на лице.

– Боже правый! Каковы мерзавцы!

– Да, да, ваше превосходительство, убийство его величества и министров. Они были против преждевременного выступления в двадцать пятом году. Хотели создать отряды из простого народа и крестьян, во главе их поставить умелых и храбрых офицеров с боевым опытом, особенно партизанской борьбы. Повсеместно во многих городах. Но эта организация строго засекречена. Из этой организации я знал только братьев Боташевых. Михаилом упоминалось вскользь имя Милорадовича. И он говорил, что в их союзе влиятельные лица, но вот их имена он, к сожалению, не назвал.

Бенкендорф нахмурился. Он выглядел явно озабоченным.

– Жаль, что не назвал. Да-с, худо в карты играть, коль козырей не знать. А насчет генерала позвольте с вами не согласиться, Александр Дмитриевич. Генерал был превосходным полководцем, преданным нашему отечеству и нашему государю, и я свято верю в его невиновность. Он и погиб за нашего императора…

Голевский учтиво кивнул.

– …Вряд ли он принадлежал к этим бунтовщикам. То, что его доверием пользовались враги государства Якубович и Глинка, это бесспорно. Но я далек от мысли, что он знался с бунтовщиками. Да, я полагаю, что, возможно, существует эта таинственная организация. И меня очень интересует вопрос, кто они? Не замышляют ли они новый переворот? Его величество не хотел глубоко копать тогда, но теперь видно, что корень зла не удалось вырвать, он вновь дал ростки крамолы и бунтовского духа. Поэтому необходимо как можно скорее найти этих таинственных революционеров, пока снова не пролилась кровь.

– Ваше превосходительство, может быть, это обыкновенное ограбление? Вероятно, в столе лежали деньги, драгоценности и их просто-напросто похитили. Допросите прислугу, вдруг кто-то из них дерзнул осуществить это злодеяние? Вполне это могла сделать и исчезнувшая горничная. Она наверняка действовала не одна, а с какими-то сообщниками. А те, вероятно, и убили генерала и завладели добычей.

– Возможно, возможно, но… а вдруг, предположим, Боташев-старший до сей поры оставался членом той самой тайной организации, о которой вы говорили. Смею предположить, что Боташев желал самым решительным образом покинуть это общество и за это был приговорен к смерти. Как отступник, как предатель, как ренегат. Здесь есть какая-то логика, но вот не пойму одно. За что убили младшего Боташева?

– Если принять во внимание вашу версию, граф, то вероятно за… за… мемуары, я так полагаю.

– ?..

– Я переписывался с Боташевым-младшим, и в последнем письме он сообщил, что приступил к созданию книги воспоминаний, которая поможет России освободиться от будущей кровавой революции. Я тогда не придал значения этому письму, думал, это бравада, но теперь я понимаю, что зря не обратил внимание на слова моего друга.

Бенкендорф взволнованно заходил по комнате.

– Боже правый, милостивый государь, как не придать значения такому известию. Это весьма, весьма важно… А где письмо? У вас?..

– Да-с, так точно-с, дома. Я могу съездить за ним, если вы изволите.

– Сделайте милость, любезный Александр Дмитриевич, съездите за ним. Причем не медля ни минуты. Я дам вам в сопровождение парочку унтер-офицеров. Для сохранности письма.

– Благодарю… Я скоро буду.

…Через час капитан привез письмо и передал генералу. Шеф жандармов с трепетом взял его в руки, будто это был старинный манускрипт. Казалось, одно неосторожное движение – и ценный листочек рассыплется в прах!

– Любопытно, любопытно, – сказал Бенкендорф, бережно разворачивая письмо. – С вашего разрешения, любезный Александр Дмитриевич?

– Конечно, конечно, ваше превосходительство.

– Так-с… «Любезный друг, Александр…»

– Нет, вот здесь, ниже.

– Ага, вот… «В глухой сибирской тиши, когда время растянуто до бесконечности, я много размышлял над тем, что же произошло с нами тогда в 25-м. И вот что я понял, мой друг. Я совершил роковую ошибку…» Так-с, далее. «Ныне я увлекся сочинительством – пишу мемуары и хочу обнародовать некую тайну. Пусть она заденет высокопоставленных людей, но только так можно спасти Россию от новой кровавой революции. Мой братец, кажется, тоже прозревает…» Так, так. Все ясно.

– Александр Христофорович, позвольте мне туда поехать и на месте разобраться во всем. Все-таки Боташевы были моими друзьями. Может быть, я ухвачусь за ниточку, которая приведет к разгадке их гибели. Попробую найти мемуары Михаила, а может, и его письма, что прольют свет на истинную причину его смерти. А если повезет, то выйду и на след таинственной организации.

Генерал явно оживился, снова зашагал по кабинету.

– Превосходная идея, милостивый государь! Поезжайте непременно туда и разберитесь. А я вам обещаю содействие везде, где вы будете. Я выделю деньги вам на дорогу. И похлопочу о вашем отпуске – примерно на два месяца – ведь дело государственной важности. А чтобы завуалировать сию секретную миссию, вы, любезный Александр Дмитриевич, должны говорить всем вашим знакомым и сослуживцам, что якобы едете в Сибирь…

– Чтобы посетить могилу Боташева, своего друга…

– Да, и еще…

– Исследовать природу Урала и Сибири для написания статей в известные отечественные издания. Ведь я еще и журналист. Скажу, что хочу заняться после отставки писательским трудом.

– Отлично, отлично. Превосходно придумано, капитан. Вот это и будет вашей легендой. Узнайте все и постарайтесь найти эти мемуары, Александр Дмитриевич. Хорошо?..

– Непременно, ваше превосходительство.

– Да благословит вас Бог!

После аудиенции взволнованный Голевский сразу же поспешил домой. По приезде в особняк он первым делом распорядился подать кофе, прошел в свой кабинет, уселся за стол, схватил тетрадку, перо… Обмакнул перо в чернильницу. Раскрыл тетрадь и на минуту задумался…

«О, сколько же этих тайных обществ существовала тогда. Дюжина, две дюжины, три! А может статься и сотни! «Орден Русских рыцарей», «Общество соединенных славян», «Тайное Оренбургское общество», «Согласные братья», «Южный союз», «Северный Союз», «Свободные садовники», «Зеленая лампа» и прочее. Все в двадцать пятом разгромили. Но все ли? Вот в чем вопрос! Возможно, какой-то союз уцелел и, по всей видимости, тайно действует. Причем весьма дерзко и опасно. И так вероятно они будут действовать впредь. Так что это за организация? А вдруг это тени за спиной покойного Милорадовича? Его единомышленники, друзья, товарищи?»

В тетради со стихами Голевский живо изобразил профиль Милорадовича в шляпе с султаном. Обвел кружочком. Написал под ним: «убит в 1825 году»…

Есть факт, что еще 12 декабря императору принесли списки заговорщиков, и тот отдал их Милорадовичу. Генерал обещал разобраться во всем этом, но никто не был арестован, а мятеж состоялся. Если предполагать, что Милорадович сам возглавлял этот таинственный союз… Почему бы нет. Ведь он хвастал драматургу Шаховскому, что, имея 60 тысяч штыков под рукой, заставить Николая присягнуть Константину не составит труда. Он, в конце концов, это и сделал. А девятого декабря говорил принцу Вюртембергскому, что гвардия симпатизирует Константину и может вмешаться в дележ власти. И это тоже факт. Сохранился ли этот союз, или создана новая тайная организация? Кто за ним стоял и сейчас стоит – неизвестно. К сожалению, гибель генерала оборвала ниточку, связывающую его с заговорщиками.

Голевский изобразил еще одну окружность… Другую, третью, четвертую, пятую… Обозначил их так: «Фогель» (начальник городской тайной полиции и в то время и сейчас), «Башуцкий» (адъютант графа, служил потом у нового губернатора Кутузова-Голенищева), «братья Боташевы» (убиты в 1831 году), «Якубович» (сейчас сослан в Иркутскую губернию). «Федор Глинка» (герой войны, адъютант Милорадовича по особым поручениям, держал связь между Милорадовичем и декабристскими организациями, член Совета Благоденствия, был дважды арестован и дважды по высочайшему повелению оправдан, в настоящее время на гражданской службе, советник губернского правления в Твери) и «Другие заговорщики». Кружочки – «Милорадович», «братья Боташевы», «Якубович» – зачеркнул крест-накрест. Над другими поставил знак вопроса. Над кружочками капитан изобразил кружок большего объема, вписал слово «Alliance»[1]1
  Союз (франц.)


[Закрыть] и все тот же знак вопроса. Протянул стрелки от маленьких кружков к большому и снова задумался…

Башуцкий? Нет, он лоялен и предан нынешнему императору. Если он и участвовал в мятежных интригах, то сейчас он отошел от них. Он вряд ли захочет повторять прежние ошибки. К тому же его бывший шеф – Милорадович – унес за собой в могилу те сведения, которые могли бы скомпрометировать адъютанта.

Глинка?..

Тоже нет, он постоянно под надзором агентов Бенкендорфа. Так было в Петрозаводске, с 1826-го по 1830 год, куда он был переведен в чине коллежского советника, так и сейчас в Твери. За ним следят… Нет, он не может возглавить это таинственное общество.

Хотя, может, стоит их допросить? Все же Бенкендорфу виднее. Кого допрашивать, за кем следить и кого подозревать.

Да, и где эта та самая желанная нить, нить Ариадны, с помощью которой он мог бы, пройдя через лабиринты тайн и загадок, найти тот самый засекреченный союз? Ее пока нет. И предвидится ли?

* * *

Пока Голевский думал, в огромном особняке на Английской набережной на внеочередное заседание собралось руководство Союза Свободы и Процветания.

В большой зале царил таинственный полумрак. За огромным круглым столом из дуба сидели девять человек. Диктатор в золотистом плаще с капюшоном, консул – в пурпурном плаще, семеро сенаторов – в белых. Одно кресло пустовало. За спиной Диктатора висел флаг – алое полотно с гербом. На гербе были изображены скрещенные фашины и шпага, вверху – шлем легионера, на гребне – российский двуглавый орел, внизу – яблоня с плодами, буквы «ССП». Своеобразный римско-российский симбиоз. На мраморном полу был выложен мозаикой герб Союза и лозунг «Свобода и процветание!»

И вот Диктатор взял в руки золотистый жезл с символикой Союза и заговорил. Громко и торжественно:

– Итак, Совет Десяти, на сей момент Девяти, считаю открытым. Здесь собрались все консулы и сенаторы?.. Все. Кроме одного консула, о нем поговорим позже. Итак, первое. Спешу выразить благодарность нашим братьям, главе тайной полиции Максимилиану и прокуратору Катилине, за проделанную работу. Устранены Изменник номер один и Изменник номер два, бывший наш консул. Они хотели предать наши идеалы и выйти из организации, но у них ничего из этого не получилось…

Диктатор повысил еще голос:

– …Так будет с теми, кто нарушает священную клятву нашего Союза и кто предает своих братьев. Запомните, выход из нашей организации только один – смерть! Вы прекрасно знаете, что провал других организаций случился благодаря плохой конспирации, благородным слюнтяям и подлым предателям. И мы не будем повторять их промахи, а именно: несогласованность, недоверие, неорганизованность. А еще слабость. Слабость сродни болезни. Ею можно заразиться и заразить других. Трубецкой и им подобные были слабыми руководителями и заразили своей беспомощностью тысячи человек. Они не стали ни новыми Робеспьерами, ни новыми Маратами. Михаил Бестужев, охраняя за день до мятежа покои царя, не убил его. Каховский, Булатов, Якубович – позеры и трусы!