Текст книги "КГБ и тайна смерти Кеннеди"

Таким образом, получается, что кто-то в посольстве уже знал о пребывании Освальда в Москве по крайней мере за неделю до того, как он явился туда сам 31 октября. Но вот что говорится по этому поводу в отчете Комиссии Уоррена: «Освальд явился в американское посольство в Москве 31 октября 1959 года, через три дня после того, как выписался из Боткинской больницы. В своих разговорах с сотрудниками посольства он ни словом не упомянул о том, что ему недавно была оказана медицинская помощь. Американское правительство впервые узнало о том, что Освальд находится в России, при этом его посещении, так как он не уведомил посольство о своем приезде, как это делали в то время большинство американских туристов» (ОКУ. Гл. 6. С. 256).

Возможно, американское правительство действительно узнало об Освальде и его похождениях в России после 31 октября, ну а посольство в Москве? Поскольку из документа КГБ очевидно, что кто-то в посольстве знал о его пребывании в больнице, не исключено, что стала известна и причина, по которой он туда попал. Несмотря на все инструкции, могла произойти утечка информации об этом от медперсонала к другим пациентам палаты, а затем эти сведения могли достичь ушей анонимного сотрудника посольства, навещавшего своего друга-бизнесмена.

Таким образом, если эти предположения верны, у посольства США в Москве была целая неделя на то, чтобы запросить об Освальде соответствующие американские организации и получить определенную информацию о нем, в частности о недавнем увольнении из ВМС и степени осведомленности о военных секретах, а значит, в посольстве были подготовлены к возможному визиту непослушного туриста. Тогда становятся вполне объяснимыми терпение и выдержка, проявленные консулом господином Ричардом Снайдером во время беседы с Освальдом в посольстве 31 октября (см.: Эпштейн Э. Легенда. Секретный мир Ли Харви Освальда. С. 94–96, а также описание этой беседы в других источниках). Хотя посетитель держался крайне вызывающе и даже агрессивно, грозил передачей советской стороне сведений, представляющих особый интерес для советской разведки, явно шантажируя сотрудников посольства, Снайдер был с ним исключительно вежлив и даже обходителен. Умело брошенные им семена сомнений в правильности намерений Освальда, на мой взгляд, расцвели через полтора года, когда тот вновь появился в посольстве, но с прямо противоположными намерениями.

Так были в посольстве США в Москве готовы к визиту Освальда или он действительно оказался для них неожиданным?

Вокруг этого главного вопроса по «боткинскому инциденту» собирается и целый букет других.

Почему именно ЦРУ, а не Комиссия Уоррена просило ФБР установить личность «пожилого бизнесмена»?

Располагало ли ЦРУ сведениями о «пожилом бизнесмене» через свою резидентуру в Москве?

Был ли «пожилой американец», личность которого установило ФБР, именно тем человеком, о котором Освальд упоминал в своем дневнике?

Сохранились ли материалы опроса господина Кара-Патницкого?

Почему г-н Кара-Патницкий не был включен в число свидетелей Комиссии Уоррена? Ведь его показания опровергают дневниковые записи Освальда и тем самым ставят под сомнение его дневник как источник информации, заслуживающий доверия. Комиссия широко использовала этот источник в своей работе.

Показания самого г-на Кара-Патницкого расходятся с данными КГБ и Освальда о «боткинском эпизоде»: если он был тем самым «бизнесменом» и «пожилым американцем», почему он отрицает факт знакомства с Освальдом?

В отчете комиссии сказано: «Все же самые надежные сведения о пребывании Освальда в конце 1962 года исходят из архивов американского посольства в Москве, из показаний служащих посольства…» (ОКУ. Гл. 6. С. 254). Возможно ли сейчас из названных источников получить какие-либо сведения об участниках «боткинского инцидента» (например, о «бизнесмене», его «друге» из сотрудников посольства, звонке в больницу и др.)?

Может быть, после всего изложенного читатели со мной согласятся, что «боткинский инцидент» носит довольно запутанный характер и тем самым напоминает лабиринт.

Прожив в Москве чуть более двух с половиной месяцев, американский гражданин Ли Харви Освальд получил новый статус – статус лица без гражданства – и остался в Советском Союзе.

Вряд ли кому тогда могло прийти в голову, что почти день в день спустя четыре года после того, как в 1959 году Освальду было разрешено остаться в Союзе, вновь возникнет вопрос о его приеме в советское гражданство, но уже в силу других обстоятельств и без его участия, по инициативе руководителей администрации США. Об этом будет рассказано далее.

ВТОРОЙ РАУНД

Если прибегнуть к спортивной терминологии и назвать период пребывания Освальда в Москве первым раундом в его взаимоотношениях с КГБ, то, по-моему, бывший американский морской пехотинец его выиграл, хотя и с минимальным преимуществом. Действуя с завидным упорством, даже посягнув на собственную жизнь, он поставил высшие советские государственные органы в затруднительное положение и за полтора месяца вынудил их принять решение, разрешающее ему проживание в СССР. Это было компромиссное решение, поскольку ему было дано согласие на проживание в Советском Союзе в течение года, но без предоставления политического убежища и советского гражданства, к чему с первого дня появления на московской земле стремился Ли Харви Освальд.

В январе 1960 года пошла первая минута второго раунда, продлившаяся год. За это время КГБ предстояло решить: шпион – не шпион, нужен – не нужен, оставлять – не оставлять – и доложить свои соображения в ЦК КПСС для принятия нового решения о дальнейшей судьбе назойливого американца.

Судя по всему, на этом отрезке второго раунда соперники – Освальд и КГБ – не очень беспокоили друг друга. Из беседы автора с бывшим председателем КГБ В.Е. Семичастным:

«Вопрос. Какой контроль осуществлялся за Освальдом в Минске?

Ответ. Обычный, рутинный, с использованием агентуры, средств оперативной техники, наружного наблюдения…

Вопрос. Осуществлялся ли контроль за Освальдом особым образом, отличным от наблюдения задругами перебежчиками?

Ответ. Да, отличался тем, что к нему даже не подпускали серьезную агентуру, чтобы в будущем не поставить ее под угрозу расшифровки. А в остальном, как я уже сказал, это было обычное наблюдение с применением всех оперативных средств».

Первые месяцы своего пребывания в Минске Освальд ведет себя замкнуто. Много и со свойственной ему настойчивостью в достижении поставленной цели занимается русским языком. Но постепенно благодаря доброжелательному отношению окружающих обрастает знакомыми, в основном по месту работы. С некоторыми из своих знакомых по заводу и из студенческой среды, которых Освальд приобрел, посещая различные вечера, он сближается. Отношения становятся дружескими и продолжаются даже после его отъезда в США.

«Освальд пишет в дневнике, что первые месяцы он наслаждался жизнью в Минске. Работа на заводе была легкой, а его товарищи по работе относились к нему дружелюбно и интересовались жизнью в Соединенных Штатах. Он отказался от приглашения выступить на общем собрании рабочих» (ОКУ. Прил. 13. С. 698).

Давайте послушаем комментарии по этому поводу бывшего председателя КГБ:

«Вопрос. Были ли предприняты меры, чтобы использовать Освальда в пропагандистских целях во время проживания в Минске?

Ответ. Только краткие сообщения были даны в прессе вскоре после его заявления о желании остаться в Союзе. По мере его изучения пришли к выводу, что использовать Освальда в активных мероприятиях через средства массовой информации нецелесообразно в силу его слабой общей подготовки. Его разговоры по вопросам идеологии и политики были очень примитивны, это был просто лепет. Для такой роли, т. е. для использования в пропагандистских акциях, он не годился. Боялись даже, что попытка его использовать в этом плане может привести к обратному результату и разным осложнениям».

Изредка в возникавших с отдельными друзьями философских спорах Освальд выражал свои позиции по некоторым проблемам общефилософского порядка. Например, в споре о роли личности в истории он придавал гораздо большее значение личности и с большой страстью и убежденностью отстаивал эту позицию. В другой раз, обсуждая с одним из друзей проблему соотношения результата и метода его достижения, однозначно настаивал на том, что «метод важнее, хороший метод можно применить повторно и достичь в конце концов хорошего результата». В этот период Освальд не проявлял абсолютно никакого стремления к повышению своего общеобразовательного уровня или углублению своих знаний по каким-то отдельным проблемам.

Состояние эйфории, которое испытывал Освальд в первые месяцы проживания в Минске, постепенно проходит. Очевидно, созданное в его воображении идеализированное коммунистическое общество расходится с реальными картинами советской действительности, с которыми он сталкивался постоянно как на работе, так и при поездках за город на пикники и на охоту с друзьями. Задаю по этому поводу очередной вопрос В.Е. Семичастному:

«Вопрос. Каково было отношение Освальда к советской действительности, его высказывания и действия на этот счет?

Ответ. О советской действительности Освальд знал мало. Все, что он увидел, было для него полной неожиданностью. Проживая в Советском Союзе, он не стремился как-то пополнить и углубить свои теоретические знания по марксизму. Он не мог адаптироваться к нашей действительности. Кстати, мы считали, что это тоже было признаком того, что за ним не стоят специальные службы. В Минске Освальд вел себя таким образом, что не давал оснований считать его иностранным агентом. Кроме танцулек, ник чему не стремился».

Во второй половине лета 1960 года в разговорах Освальда впервые начинает звучать тема возможного возвращения в будущем в США. Как-то в августе, в кругу рабочих экспериментального цеха, он в одной из бесед высказался следующим образом: «Вот вернусь в Америку и напишу книгу о тех добрых советских людях, которые проявляли обо мне заботу» (Дело Освальда. Т. 1. С. 51).

К этому же времени он уже не высказывает желания поступить в высшее учебное заведение в Союзе, хотя раньше об этом его стремлении было хорошо известно его знакомым. К концу года у Освальда все чаще проскальзывают ностальгические нотки, и это при всей его скрытности и патологической лживости. В ноябре в общении с одним из друзей он уже не может скрывать свои настроения и прямо говорит, что скучает по родине.

В декабре, перед уходом Освальда в отпуск, некоторые рабочие интересовались, куда он поедет его проводить, на что он в полушутливой форме отвечал: «В Америку!»

Вообще, знавшие его отмечали, что Освальд не лишен чувства юмора, часто шутит во время разговора. Обычно отшучивался, когда речь заходила о политике и его пытались втянуть в такой разговор, весьма иронически высказывался о деятельности ООН.

Очевидно, что в нем происходит и внутренняя переоценка социалистических идей. В самом начале 1961 года, участвуя в завязавшемся споре о преимуществах социализма перед капитализмом, Освальд говорил в том духе, что не уверен, что социализм есть более прогрессивное явление, и не видит способа объективной оценки преимуществ социализма перед капитализмом, так как никто не может быть здесь объективен – ведь суждения каждого человека зависят от его воспитания, которое целиком определяет взгляды этого человека. Когда в споре стали сравнивать государственное устройство США и СССР, Освальд сказал, что в Советском Союзе есть такие ограничения, которые ему не нравятся, и, по его мнению, они – отрицательное явление в этой стране. В первую очередь он назвал ограничения выезда из страны. Наверное, таким образом проявилось его внутреннее беспокойство по этому поводу, поскольку он уже серьезно подумывал покинуть СССР.

Касаясь в то же время негативных сторон жизни в США, Освальд подчеркнул, что ему не нравится «запрещение цветным сидеть на одной скамейке с белыми».

Вот каким видится Освальд своему окружению на заводе к концу годичного общения с ним: «Среди сослуживцев ни с кем в близкие отношения не вступает, к работе особого интереса не проявляет. О своем прошлом и планах на будущее ничего не рассказывает. Из его поведения по месту работы внешне создается впечатление, что работа на радиозаводе его вполне устраивает и он доволен своим положением. На политические темы в беседы не вступает. Взаимоотношения с коллективом рабочих экспериментального цеха нормальные.

Когда его спрашивают о работе, обычно ограничивается ответом: «Работа есть работа», – и ничего не рассказывает. Его больше интересуют различные развлечения. Что касается вечеров на заводе, то они ему не нравятся. Он говорит, что они совсем не интересны».

КГБ, накрыв Освальда своим «колпаком» и изучая как возможного агента американских спецслужб, в то же время, используя свое влияние, оберегал его от разного рода неблагоприятных ситуаций. Однажды во время обеденного перерыва один рабочий, решив подшутить над Освальдом, дал ему пинка. «За данный поступок этот рабочий подвергся осуждению среди коллектива и впоследствии извинился перед Освальдом». Нельзя же шутки ради обижать американского «шпиона» и отвлекать его от серьезных дел!

Кончается 1960 год. Истекает первая минута второго раунда между Освальдом и КГБ. Освальд переосмысливает свои идеалы, а КГБ анализирует накопленную информацию. Вот как сам Освальд излагает впоследствии впечатления того периода в своем «Историческом дневнике»: «Я начинаю пересматривать свое намерение оставаться здесь. Работа однообразная. Деньги не на что тратить. Нет ни ночных клубов, ни кегельбанов, негде развлечься, за исключением танцев в профсоюзных клубах. Я всем этим сыт по горло» (ОКУ. Прил. 13. С. 701).

По существу, это его собственное резюме годичного проживания в Минске, дающее наглядное представление о его устремлениях и жизненном кредо в тот период. Строитель нового социалистического общества из него явно не получился. В процессе анализа собранных сведений КГБ необходимо было ответить на два основных вопроса. Первый – выявлены ли были за прошедший год признаки, могущие свидетельствовать о принадлежности Освальда к агентуре спецслужб противника, и второй – по-прежнему ли он настаивает на получении советского гражданства. Что касается первого, то к этому времени ответ на него можно было дать однозначный – нет, не выявлено. По второму же имелись достаточные данные, из которых явствует, что Освальда разочаровали реалии жизни в СССР и в нем с каждым днем нарастает желание возвратиться за океан. Итоги проделанной за год работы по делу Освальда были подведены и сформулированы в письме, которое белорусская контрразведка в первой декаде наступившего 1961 года направила в Центр, в адрес американского отдела Второго главного управления. В нем говорилось: «В процессе разработки Налима (кличка Освальда. – О.Н.) данных, которые давали бы основания подозревать его в шпионской деятельности, не получено. Установлено, что он в августе купил себе ружье и в составе групп сослуживцев несколько раз выезжал на охоту. Фактов выезда Налима на охоту в одиночку не отмечено.

Попыток со стороны Налима установления контактов с лицами, которые представляли бы интерес для иностранной разведки, не зафиксировано.

Из образа жизни Налима известно, что он регулярно посещает кино, бывает в театрах и на концертах, увлекается симфонической музыкой. У себя дома имеет радиоприемник и проигрыватель и для прослушивания музыкальных пластинок часто приглашает на квартиру знакомых девушек.

К работе на радиозаводе Налим относится без интереса и не стремится совершенствовать свои трудовые навыки.

С 22 декабря по 5 января с. г. Налим находился в очередном отпуске, который он проводил в городе Минске. За этот период подозрительных моментов не выявлено.

Конкретных своих планов на будущее Налим в беседах с окружающими не высказывает, хотя однажды своему знакомому заявил, что скучает по Америке.

Как известно, на основании распоряжения Совета министров СССР № 3363-рс от 01.12.59 Налиму предоставлено право временного проживания в Советском Союзе в течение года, после чего должен быть решен вопрос о постоянном жительстве в СССР Налима и принятии его в советское гражданство.

В связи с тем, что срок действия выданного Налиму вида на жительство окончился 04.01.61, в этот день он посетил паспортный отдел Управления милиции гор. Минска, где интересовался, не прибыл ли из Москвы на его имя советский паспорт. При этом Налим заявил, что все необходимые документы по оформлению его в советское гражданство он заполнил в октябре 1959 года в Москве. Каких-либо намерений возвратиться в США Налим не высказывал. Однако на замечание сотрудника паспортного отдела, думает ли он постоянно проживать в СССР, Налим пояснил, что ему вначале хотелось бы узнать, как решился в Москве вопрос о принятии его в советское гражданство, а потом высказать мнение по данному вопросу.

Паспортный отдел Управления милиции г. Минска продлил срок действия вида на жительство Налиму на один год и одновременно запросил ОВИР управления милиции г. Москвы в отношении решения вопроса о принятии Налима в советское гражданство».

В заключение этого документа КГБ Белоруссии, основываясь на оперативных данных о намерении Освальда вступить в переписку с американским посольством в Москве для получения консультаций по поводу его желания вернуться в США, высказал мнение о целесообразности отказа ему в приеме в советское гражданство.

Таким образом, имевшаяся информация о настроениях Освальда подтверждала правильность высказанного год назад в совместной записке МИДа и КГБ в ЦК КПСС аргумента о необходимости предоставления ему только временного проживания в СССР, поскольку «отдельные принятые ранее в советское гражданство иностранцы, прожив некоторое время в СССР, покинули нашу страну…». Для КГБ становилось очевидным, что Освальд больше не намерен превращать Советский Союз в свою вторую родину. Разрешение проживать в СССР еще год в качестве лица без гражданства давало Освальду запас времени, чтобы прозондировать отношение американских властей к его намерениям возвратиться в США и выяснить, какие правовые санкции могут его ожидать за переезд в Советский Союз. Свой первый шаг Освальд делает в начале февраля, направив в американское посольство в Москве письмо, полученное там 18 февраля: «В нем он просил о возвращении ему паспорта и заявлял о своем желании вернуться в Соединенные Штаты, если возможно будет «достигнуть какого-либо соглашения (с американским правительством) о том, чтобы против него не возбуждалось судебное преследование». Он сообщал, что не получил советского гражданства и живет в СССР по «временному удостоверению личности для иностранцев», а также что он лично не являлся в посольство потому, что не может выехать из Минска без разрешения. В заключение Освальд писал: «Я надеюсь, что, вспоминая о моих обязанностях по отношению к Америке, вы вспомните о ваших и поможете мне во всем, поскольку я американский гражданин»» (ОКУ. Прил. 13. С. 701–703).

В наступившем новом году оба участника поединка – Освальд и КГБ – начали отсчет следующей минуты второго раунда. И опять, как и в московском раунде, инициатива принадлежала американскому «марксисту». КГБ был вынужден строить свою тактику на контратаках. С учетом новых моментов в поведении Освальда нужно было соответствующим образом проинструктировать агентуру, работающую по делу, сопоставлять ее сообщения о высказываниях Освальда среди окружения по поводу своих дальнейших планов с содержанием его переписки с американским посольством.

«В дневнике за этот период Освальд писал, что «он все время ожидает возможности вернуться назад в США», и добавлял, что один из его приятелей одобрил этот план, но предостерегал его ни с кем не обсуждать свои намерения. (Нет никакого сомнения в том, что советские власти перехватывали и читали переписку Освальда с посольством и, таким образом, знали о его намерениях.

Вскоре после начала переписки Красный Крест перестал выплачивать ему ежемесячное пособие.)» (ОКУ. Прил. 13. С. 702).

Безусловно, не могло быть никаких сомнений в том, что переписка Освальда с посольством контролировалась – ведь на него велось дело по подозрению в шпионаже. Но даже если бы его письмо проскочило сквозь фильтры в Минске, оно неминуемо было бы перехвачено в Москве. В те годы посольства двух главных противников по холодной войне считались оплотом подрывной деятельности на территории друг друга и являлись объектами пристального внимания со стороны контрразведок обеих сторон, а контроль переписки, проходящей через канал национальной почты, был рутинным элементом такого внимания. Материалы такого контроля поступали и накапливались в том подразделении контрразведки, объектом разработки которого являлось посольство. «Контрразведывательное обеспечение» посольства США в Москве осуществлял 1-й отдел Второго главного управления КГБ. Контроль переписки помогал отслеживать связи посольства с различными советскими организациями и отдельными лицами, а также выявлять граждан, стремившихся установить контакты с посольством. Почтовые отправления анализировались на присутствие в их содержании возможных условностей и проверялись на наличие скрытого текста, нанесенного тайнописными средствами.

Естественно, установление Освальдом контакта, пока письменного, с посольством привело к необходимости согласования мер между минскими и московскими чекистами на случай дальнейшего сближения его с американским официальным представительством.

Между тем изучение Освальда в Минске продолжалось, собирались сведения о его прошлом, перепроверялись данные о его военной службе для сопоставления и анализа. Так, в самом начале 1961 года друзья поинтересовались, какие причины побудили его приехать в Советский Союз. Освальд сначала попытался отшутиться, а затем сказал, что он «человек одинокий и ему все равно, где жить», ни словом не упомянув при этом об уже сложившемся стремлении уехать назад в США. Спустя несколько дней один из знакомых проявил интерес к его воинской службе и даже попросил показать элементы строевой подготовки в армии США. Освальд охотно рассказал, что служил с 24 октября 1956 года по 11 сентября 1959 года, был рядовым, несколько месяцев проходил подготовку, связанную с радиоэлектроникой и радиолокацией, продемонстрировал документы, подтверждающие прохождение такой подготовки, и документ об увольнении из армии с оценкой «Honorable». Показывал, сопровождая свой рассказ о службе, солдатский билет, схему какого-то японского города, пропуск в бар, где он проводил свободное время. Затем почти в течение часа с увлечением демонстрировал технику строевой подготовки.

В марте, когда Освальд уже поддерживал переписку с американским посольством, он все еще скрывал от своего окружения созревшее намерение вернуться в США. Однажды во время вечеринки в кругу приятелей произошел забавный эпизод. За чаем возник спор о сладостях – конфетах, печенье, халве. Освальд тоже принял участие в этом разговоре.

«Я очень люблю халву, – заявил он. – У нас в Америке есть всякие конфеты, а халвы нет. И вы знаете, что я сделаю? Когда я вернусь в Америку, я открою лавку, буду делать и продавать халву…». «И тебя ждет огромный успех, у тебя не будет конкурентов», – заметил один из присутствующих. «Да, у меня не будет конкурентов, – ответил Освальд, но, видно, спохватившись, быстро продолжил – Я не поеду в Амер…». Тут он, оборвав фразу на полуслове, чтобы перевести разговор и отвлечь внимание, поспешил задать вопрос: «А вы не знаете рецепт изготовления халвы?» Он все еще пытался утаить от приятелей свои планы возвращения в США.

В феврале Освальд вдруг решает заняться изучением немецкого языка и приобретает два словаря и учебник. В этот же период он проявляет повышенный интерес к прибывающим в Минск иностранцам, в первую очередь американцам и немцам. Однако немцы из ГДР у него эмоций не вызывают.

В середине марта в Минск с гастролями прибывает Мичиганский симфонический оркестр. Освальд не в состоянии сдерживать свои ностальгические чувства и прямо-таки рвется к контактам с приехавшими американцами. Наверное, все же ностальгия вызывает сильные переживания не только у русских эмигрантов, о чем много говорится и пишется, но и у представителей других народов, даже такого прагматичного и рационального, как американский.

«На второй неделе марта, когда г-жа Кэтрин Мэллори приехала на гастроли в Минск с симфоническим оркестром Мичиганского университета, ее окружили любопытствующие жители Минска. В это время какой-то молодой человек выступил из толпы, назвал себя техасцем и бывшим солдатом морской пехоты и спросил, не нужен ли ей переводчик. В течение следующих 15 или 20 минут он действительно переводил для г-жи Мэллори. Потом он сказал, что презирает США и надеется остаться в Минске до конца своей жизни. Г-жа Мэллори не может ручаться, что ее переводчиком был Освальд, но лично она в этом убеждена» (ОКУ. Прил. 13. С. 708).

Но автор готов поручиться, что переводчиком г-жи Мэллори был Освальд и что ее убежденность правильна. Мне позволяет это сделать достоверная информация из оперативного дела Налима.

В период гастролей университетского оркестра Освальд общался со многими из приехавших американцев. Первые контакты произошли в городе – в магазинах и на улице. Он не только беседовал с земляками, но и помогал им делать покупки. С двумя девушками он познакомился на улице, затем долго разговаривал, показывал город, помог покупать конфеты. Вдень первого концерта он отправился в гостиницу «Минск», где, по его собственным словам, «было много американцев в холле и с ними можно было легко поговорить». Где-то среди этих американцев и находилась, очевидно, г-жа Мэллори. Освальд присутствовал на концерте оркестра. После концерта, когда часть публики уже разошлась, на сцену вышли несколько американцев. Оставшиеся в зале подошли к ним, и завязалась оживленная беседа. Вместе с друзьями там находился и Освальд. Он разговорился с высоким американцем в очках, который хорошо говорил по-русски, и в процессе беседы выяснилось, что тот более десяти лет изучал русский язык. Освальд высоко оценил игру оркестра, а собеседнику заявил, что разговаривает с ним как с человеком с другой планеты. Пока происходило это общение публики и оркестрантов, Освальд передал американцам несколько программ от желающих получить автографы, то есть выполнял роль переводчика. В разговоре с американскими студентами – участниками оркестра Освальд заметил, что «хотел бы попасть на родину».

Как видно, это его признание расходится с фразой, которую запомнила г-жа Мэллори. Не исключено, что Освальд, все еще не афишировавший свое намерение уехать, посчитал целесообразным в первом случае заявить одно, а в приведенной беседе со студентами – другое, выразив при этом свои подлинные чувства. В своих дневниковых записях, касающихся того периода, Освальд отмечал, что он «все время ожидает возможности вернуться назад в США» (ОКУ. Прил. 13. С. 702). Но он не только вынашивает мечты о возвращении, но и действует, продолжая начатые в феврале хлопоты: к моменту приезда Мичиганского оркестра им уже было направлено в посольство в Москве очередное письмо.

Между тем образ жизни Освальда, несмотря на стремление возвратиться в США и предпринимаемые для этого шаги, не претерпевает серьезных изменений. Он по-прежнему проявляет безразличие к работе на заводе, приглашает знакомых к себе на квартиру, посещает вечера отдыха в различных домах культуры и институтах, завязывает там новые знакомства с девушками.

Понятно, что все устойчивые контакты Освальда были известны контрразведке, а новые связи подвергались проверке с разной степенью глубины, в зависимости от развития и характера отношений. Нельзя забывать, что Освальд – это объект Налим дела агентурной разработки по окраске «Шпионаж американский»!

17 марта во Дворце профсоюзов во время танцев на вечере Медицинского института Освальд знакомится с девушкой. Он «влюбился в нее без памяти» (ОКУ. Прил. 13. С. 703). Эта девушка, по имени Марина, после непродолжительных ухаживаний становится его женой.

Марине Прусаковой к моменту знакомства с Освальдом не исполнилось еще и двадцати лет. Биография ее была короткой, и для КГБ проверка ее жизненного пути не составила особого труда и не заняла много времени. Были направлены запросы по местам ее прошлого проживания и учебы, собраны сведения о родственниках, получена информация о политических взглядах и образе жизни. Носителем секретов, кроме интимных, она не являлась, компрометирующих материалов, в понимании спецслужб, на нее тоже никаких не имелось, поэтому чинить препятствия их браку оснований не было. Но бдительность есть бдительность. Когда Освальд подал в Ленинский районный ЗАГС г. Минска заявление с просьбой оформить брак с Прусаковой, оттуда последовало обращение в ОВИР с вопросом, не будет ли с их стороны возражений в отношении регистрации брака. Возражений не поступило, и 30 апреля они сочетались законным браком. Естественно, что теперь уже контроль осуществлялся не только за Освальдом, но и за его семьей, то есть Марина автоматически попала под «колпак» КГБ и стала объектом наблюдения и изучения. На обложке «дела спецпроверки» появилось и ее имя.

Несмотря на то что у Освальда ко времени знакомства с Мариной уже было твердое намерение возвратиться в США и он вел переговоры с посольством, он не заикнулся об этом ей ни в период ухаживаний, ни после свадьбы в течение всего медового месяца.

«Как-то через месяц или два после свадьбы Освальд сказал своей жене, что ему хочется вернуться в Соединенные Штаты. В дневнике указано, что этот разговор происходил «в последние дни» июня и что Марина была «слегка удивлена», но советовала ему поступать как он пожелает. По воспоминаниям Марины, она узнала об этом его плане между маем и июлем. Освальд известил посольство о своем браке и о том, что его жена намерена сопровождать его в Соединенные Штаты, в письме, полученном посольством 25 мая. Приблизительно в то же время Освальды начали хлопотать в советских учреждениях о выездных визах» (ОКУ. Прил. 13. С. 705).

Освальд опять ставит новую задачу перед КГБ, и, уже хорошо зная, какое упорство он способен проявить для достижения поставленных целей, можно ожидать, что он не отступится, пока не добьется своего. Когда стало известно о его желании вернуться в США, это вряд ли кого-то удивило, а может быть, даже и обрадовало: баба с возу, кобыле легче. К этому времени бесперспективность его разработки как предполагаемого шпиона и как объекта возможного оперативного использования была очевидна для всех, кто имел отношение к его делу. Но теперь возникала новая ситуация: он был женат на советской гражданке, и речь шла уже о выезде семьи, причем к середине лета стало известно, что Марина ждет ребенка. Нужно было вырабатывать новую тактику, определяться, как строить дальнейшую работу по делу.