Текст книги "Прошлое и будущее. Рассказы и стихи"

Мороженое было очень вкусным. Сливочное, оно больше всего нравилось Натали. Жаль, что сейчас его почти не достать. Их повару пришлось изрядно побегать по городу. Папенька обещал устроить в Париже мороженую вечеринку. Можно будет вдоволь накушаться разных сортов любимого лакомства. Помнится, мы с Евгением любили посещать уютную кондитерскую на Кузнецком мосту, обставленную в стиле арт-нуво. Где же ты, мой любимый? Как давно мы с тобой не виделись! Как же хочется утонуть в твоих мечтательных глазах, полюбоваться упругой походкой и услышать твой заразительный смех!

– Барышня! К вам молодой офицер, – прервала мечтания девушки вошедшая в гостиную прислуга.

– Как?! Проси…, – внезапно задохнувшись от волнения, произнесла Натали.

В гостиную вихрем влетел поручик Одинцов. Он стремительно подбежал к Натали и взял ее за руки.

– Марфа, оставьте нас, – дрогнувшим голосом распорядилась молодая барыня.

Прислуга поклонилась и вышла за дверь.

Поручик тут же порывисто шагнул вперед и заключил свою невесту в нежные объятия.

– Ах, Евгений! – слабо воскликнула девушка.

Она почувствовала, что словно мороженое тает в объятиях любимого. Ей было так приятно и спокойно.

– Натали! Мне нужно срочно уехать! – взволнованным голосом зачастил поручик. – Милая моя! Хорошая! Я вас так люблю!

Стояла глубокая ночь. Мерно стучали колеса поезда. Поручик Одинцов спал глубоким сном на верхней полке переполненного вагона, накрывшись солдатской шинелью и развернувшись лицом к перегородке. Ему снился блестящий бал, на котором он танцевал с Натали. Танцы бесконечным, головокружительным хороводом сменяли друг друга. Вальс, кадриль, мазурка…

Штабс-капитан Белковский ехал в соседнем вагоне. Он неподвижно сидел в темном углу, надвинув на глаза картуз и притворяясь спящим. Рядом с ним солдаты-дезертиры играли в карты, пили самогонку и ссорились между собой.

Документы своему товарищу штабс-капитан достал тем же вечером на конспиративной квартире монархической организации. Одинцов предложил вознаграждение сухощавому хозяину квартиры, блестевшему бритой лысиной. Но тот, молча, отвел руку поручика с деньгами. После передачи документов лысый монархист вышел проводить гостей. Они втроем спустились вниз к выходу из подъезда. И пока поручик ловил пролетку, лысый что-то сказал на ухо штабс-капитану, а потом передал ему небольшой сверток.

Приехав на извозчике на вокзал, офицеры с трудом влезли в битком набитый поезд, следовавший на юг. Маскировка у них была так себе. Белковский переоделся крестьянином, а поручик надел поверх мундира солдатскую шинель без погон. В целях безопасности друзья решили разделиться. Пожав на прощанье руку поручику, штабс-капитан перешел в другой вагон.

В окна поезда заглянула любопытная луна. Она осветила мертвенным светом людей, ехавших в холодном купе. Поручик повернулся на другой бок. Свет фонаря за окном скользнул по лицу спавшего, и Евгений улыбнулся во сне. В его сновидении они с Натали вышли на ярко освещенную люстрами середину бального зала, и поручик шепотом признался ей в любви.

Наши герои не знали, как сложится их дальнейшая жизнь.

Следующим утром Одинцов будет смотреть в черные дула винтовок матросов, вытащивших его из вагона на одной из станций. Причиной ареста станет интеллигентное лицо, а также обнаруженный под солдатской шинелью офицерский мундир. Поручика отведут в сторону от поезда для бессудного расстрела. Молясь про себя Богу, Евгений поднимет мечтательный взгляд к бескрайнему синему небу. Раздастся залп…

Белковский узнает о судьбе товарища слишком поздно, лишь на следующей остановке. Штабс-капитан будет отважно воевать на юге России в армии Деникина, надеясь вернуть свое потерянное прошлое. Он погибнет в одном из боев и будет погребен в безымянной могиле.

Натали уедет в Париж. Там она выйдет замуж за французского инженера, а через девять месяцев у нее родится славная дочурка. Малышку назовут Софи. Когда девочка подрастет, она будет как две капли воды похожа на своего отца – поручика Евгения Одинцова. Ни Натали, ни ее дочь никогда уже не вернутся на родину предков, навсегда оставшись в чужих краях.

Россию впереди ждут суровые испытания. Но она будет снова и снова вставать на ноги после жестоких ударов судьбы.

А пока что поезд, покачиваясь и убаюкивающе постукивая колесами, ехал в будущее.

 
Пришла эпоха резких перемен,
Самодержавие развалилось в прах.
Одни теряли все, не получая ничего взамен,
Другие власть и землю получали… на словах.
 
 
Зависть к богатству, ждавшая веками,
Вмиг превратилась в ненависть и злобу.
Наружу зверем вырвалась, стреляя и коля штыками,
Желая ненасытную свою набить утробу.
 
 
Жизнь обесценилась, притихла и дрожала
Струной натянутой, готовой оборваться.
Смерть била наугад холодным, острым жалом,
Раня сердца и нити судеб заставляя рваться.
 

Юнкер
Памяти московских юнкеров, погибших в 1917 году.

Сумятица мыслей в часы испытаний

Нас с толку сбивает и трудно решить,

Что делать и к чему стремиться,

Как эту смуту пережить.

В стране, блуждающей в потемках,

Мы выбираем верный ориентир —

Долг выполнить перед своей Отчизной,

И этим спасти от позора мундир.

Я ехал верхом на лошади. Усталое животное едва передвигало ноги. Стояла глубокая ночь. Копыта глухо стучали по земле, нарушая застывшую тишину. Мерно покачиваясь в седле, я ощущал, как подо мной перекатываются мышцы кобылы и представлял себя плывущем на корабле по бескрайнему морю. Окружающий пейзаж походил на картины из какого-то фантастического сна. Проселочная дорога пыльной лентой убегала вперед и терялась вдалеке. Поля и перелески мирно спали, укутавшись в неясные тени, а высоко в небе висела полная луна, заливая округу бледным светом. Ночное светило и окружающие его звезды холодно смотрели на меня сверху, словно спрашивая: хорошо ли ты подумал, прежде чем пуститься в эту авантюру? Именно так назвали мое путешествие на юг мама и старший брат. Но мой поступок был плодом нескольких месяцев мучительных размышлений. Я не мог остаться в стороне от происходивших в стране событий. Честь имею представиться: юнкер Алексей Каргин. Внешность у меня самая что ни есть обыкновенная. Невысокого роста, худощавого телосложения, глаза карие. Недавно заметил у себя на лбу морщины. Думаю, что они появились от долгих раздумий. Вы спросите, о чем я так напряженно размышлял? Поводов было предостаточно.

На дворе стоял 1918 год. Россия переживала тяжелое время. В результате октябрьского переворота к власти в стране пришли Советы во главе с большевиками. Произошедшая перед этим буржуазная революция сломала устои царского режима. Ее приветствовали многие прогрессивные люди в России, надеясь на положительные перемены. Даже некоторые князья – члены царской фамилии нацепили на одежду красные банты. Казалось, что наступили долгожданная свобода и демократия. Но страну захлестнула волна анархии и вседозволенности. Старый государственный аппарат работал со скрипом. Народные массы с нетерпением ждали удовлетворения своих насущных нужд. Рабочие требовали прекращения войны, повышения заработной платы и улучшения условий труда. По малейшему поводу ими устраивались митинги и забастовки.

Но частые остановки производства не улучшали экономического положения в стране. Крестьяне добивались земельной реформы и, пользуясь слабостью власти, принялись жечь помещичьи усадьбы. Вдобавок ко всему быстрыми темпами разлагалась армия. Солдаты, в большинстве своем вчерашние крестьяне, не понимали целей войны, длившейся уже более трех лет. Из окопов в тыл хлынули тысячи дезертиров, стремившиеся успеть к переделу земли. Пришедшее на смену царскому режиму Временное правительство было раздираемо внутренними противоречиями и не могло решить проблем, стоявших перед обществом. В результате оно вскоре утратило народное доверие.

Большевики взяли власть в свои руки, как срывают созревший плод. Идя навстречу устремлениям рабочих, солдат и крестьян, они выдвинули лозунги «немедленного мира, хлеба и земли». Заманчивыми посулами Ленин и его соратники увлекли за собой трудящихся. Но будут ли выполнены эти обещания?

Первые декреты большевистского правительства говорили сами за себя. В стране была отменена частная собственность. Национализированы земля, банки, фабрики и заводы. Закрыты антибольшевистские газеты. Дальнейшую судьбу страны должно было решить Учредительное собрание, но, едва собравшись, его делегаты были разогнаны большевиками. Новая власть повернула Россию на путь диктатуры. Оказалось, что даже царский режим был намного демократичнее большевицкого правления.

Провозглашая общечеловеческие ценности и свободы, советская власть на деле стала утверждаться путем невиданного классового насилия. Были упразднены сословия, звания и гражданские чины. Для всего населения устанавливалось общее наименование – граждане Российской республики. Возник неизвестный доселе вид неравенства. Целые слои общества были объявлены врагами революции. Социальное происхождение человека сделалось важнее его личностных качеств. Дворяне, офицеры, юнкера, интеллигенция были лишены гражданских прав и чувствовали себя чужими в собственной стране. Их едва терпели, относясь с недоверием. Была введена система пайков. Готов служить советской власти – получи продукты. Если нет, то умирай с голоду. Коммерческая торговля была запрещена. Все это вызывало естественное сопротивление, которое жестоко подавлялось карательными органами. Начиналась эпоха красного террора.

Во время большевистского переворота в октябре 1917 года я проходил обучение в Александровском военном училище. Ваш покорный слуга – выходец из незнатной семьи и поступил в училище после гимназии, окончив курс на отлично. В 1916 году нехватка офицеров в армии стала настолько значительна, что в военные училища было разрешено принимать не только дворянских детей, но и молодежь других сословий.

Я испытывал инстинктивную неприязнь к тем, кто самовольно захватил власть в стране. Мне они казались какими-то злобными разрушителями.

Вслед за Петроградом большевики подняли восстание в Москве. В нашем училище в те дни собрались офицеры, юнкера и студенты, готовые оказать сопротивление мятежникам. Тогда впервые прозвучало название – Белая гвардия. Всего сторонников Временного правительства было чуть больше тысячи человек, из них триста офицеров. Под руководством последних мы соорудили баррикады и вырыли окопы вокруг училища. Отряды юнкеров заняли Кремль, центральные улицы Москвы, почтамт, телеграф и телефонную станцию.

Против нас выступили крупные силы вооруженных рабочих и солдат-красногвардейцев при поддержке артиллерии. Во время одной из перестрелок я был ранен в плечо. С помощью товарищей мне удалось добраться до родительского дома. Через несколько дней я узнал, что антибольшевистские силы подписали договор о капитуляции.

Полученное ранение на какое-то время исключило меня из активной жизни. Прячась в родительском доме, я усиленно лечился, но рана никак не хотела заживать. С каждым днем я убеждался, что советская власть, потакая низменным инстинктам толпы, организует полнейшее разрушение государственных основ России.

Многие из моих однокашников по военному училищу отправились на юг. Там разгорался очаг сопротивления большевистскому режиму. Бывший Верховный Главнокомандующий генерал Корнилов призывал на Дон русских патриотов, чтобы общими усилиями свергнуть власть большевиков, вновь созвать Учредительное Собрание и обеспечить выполнение его «державной воли». Я загорелся желанием присоединиться к Добровольческой армии. Но сначала меня задержала полученная рана, а потом болезнь маменьки. Елизавета Петровна здорово простудилась, когда пешком возвращалась с городского рынка. Лишь когда она почувствовала себя вполне здоровой, я засобирался в дорогу. Мама и старший брат пытались меня отговорить, но я твердо стоял на своем. Мой брат Николай служил в коммерческом банке и надеялся приспособиться к жизни при новой власти. Мы с ним воспитывались без отца. Поручик Антон Сергеевич Каргин пропал без вести на русско-японской войне.

Однажды рано утром я вышел из родительского дома и направился в сторону вокзала, не ведая, что уже никогда больше не увижу своих родных. Мама умрет от тифа в 1920 году, а брата годом позже заберут в ЧК по ложному доносу. Он бесследно сгинет в тюремных застенках.

Пробираться на юг приходилось с опаской – на пути будущих добровольцев были расставлены многочисленные вооруженные кордоны. Пока мне везло. Часть пути я проехал в товарном вагоне, прячась между тюками с сеном. Так я добрался до границы с Украиной, оккупированной немцами. На приграничной станции вагон разгрузили, и мне пришлось искать другой транспорт. Идя по проселочной дороге, я наткнулся на лошадь. Животное мирно паслось на опушке леса. Привязь отсутствовала. Было похоже, что коняга потеряла своего прежнего хозяина. Подманить ее помогла корка черствого хлеба.

Я зябко поежился. Ночная прохлада забралась под шинель. По странному капризу я не стал менять ее на гражданское пальто, хотя это было небезопасно. Погоны и знаки различия на шинели были мной предусмотрительно спороты.

Проселочная дорога проходила рядом с полем пшеницы. В свете луны ее тонкие стебельки казались покрытыми серебром.

В памяти всплыли воспоминания об учебе в Александровском военном училище. Учиться там было нелегко. В связи с войной срок обучения сократили до четырех месяцев за счет исключения всех гуманитарных предметов и удлинения рабочего дня. Нас, пришедших туда со школьной гимназической скамьи, старшекурсники называли «шпаками». Многому нам нужно было научиться, чтобы стать настоящими юнкерами, а потом офицерами. Выпуститься из училища мы должны были не в чине подпоручика, как в мирное время, а прапорщиками. В программу обучения входили воинские уставы, тактика, фортификация, артиллерия, военная администрация и гигиена. Метода преподавания была лекционная, а знания юнкеров проверялись на репетициях и оценивались баллами по двенадцатибальной системе. Репетиции – своего рода экзамены по пройденному курсу – бывали два раза в неделю, и по каждому предмету – несколько репетиций в течение года. К ним приходилось готовиться серьезно, так как размер курсов и требовательность преподавателей не позволяли запускать.

Кроме того, нужно было исполнять домашние работы по тактике, топографии, фортификации. Нас также обучали строю, стрельбе, верховой езде и гимнастике. Обучение верховой езде даже для будущего пехотного офицера было совершенно недостаточным: всего лишь несколько уроков в училищном манеже. Выучили, можно сказать, только как разбирать поводья и с какой стороны подходить и садиться на лошадь. Хорошо, что я, гостя у родни в деревни, научился сносно ездить верхом.

Кобыла громко фыркнула. Звуки далеко разнеслись в ночной тишине. Тут из пшеницы поднялась фигура человека.

– Кто едет? Стой!

Я придержал коня. «Пост красных, – пронеслось в голове. – Надо поворачивать». Рядом с первой стали подниматься другие фигуры. Клацнули затворы винтовок. Позади меня послышался шорох. Обернувшись, я увидел двух солдат с винтовками, направленными мне в спину.

– Слезай, голубь, – произнес ближний из них – кряжистый мужик с окладистой бородой.

Я медленно слез с со своей кобылы. Бородач приблизился ко мне и взял лошадь под уздцы. Стоя рядом, он принялся поглаживать по шее беспокойно всхрапывавшее животное.

Вскоре подошли остальные солдаты. Всего их было чуть больше двух десятков. Вперед вышел плотный мужчина в кожаной куртке. Судя по всему, комиссар-большевик. На носу у него виднелись круглые очки.

– Кто таков, откуда и куда следуешь? – грозно спросил начальник поста.

– Иван Болотов, – уверенным тоном ответил я и протянул документ.

Эту бумажку с печатью я купил вчера у писаря в городской управе.

– Еду в родное село из города…

– Здесь написано, что ты – крестьянский сын, – произнес комиссар. – Да только вот лицо у тебя, парень, больно интеллигентное…

– Понятное дело. Я уже давно живу в городе. Служу приказчиком в скобяной лавке. На днях хозяин лавку закрыл, вот и пришлось мне возвращаться в село…

Меня тщательно обыскали. В котомке обнаружился шмат сала, ломоть хлеба и луковица. В узелке – пара стаканов семечек. Я развязал узелок и тут же принялся угощать семечками солдат. Затем достал из шинели папиросы и также раздал их в толпе. Сам я не курил, а курево с собой носил как раз для такого случая. Солдаты охотно угостились семечками и папиросами.

– А говорок-то у тебя, голубь, не деревенский, – ехидно ухмыляясь, заметил бородатый солдат.

Очки комиссара недобро блеснули в свете луны. Остальные солдаты, судя по всему, не испытывали ко мне враждебных чувств. Столпившись вокруг, они с праздным любопытством прислушивались к разговору. Одни из них лузгали семечки, другие курили.

– Тимофеич, отстань ты от парня, – неожиданно заступился за меня долговязый солдат. – Тебе везде контра мерещится.

– Да! – злобно заявил бородатый. – Хватит ужо! Поугнетали нас, попили нашей кровушки, експлуататоры! Я бы их всех этих, дворян да офицеров, вот этими самыми руками передушил…

«Сколько же ненависти скопилось в этом человеке, – печально подумал я. – Революция разбудила в русском мужике самые темные стороны души».

– Треба отвести его в штаб, – предложил долговязый. – Пущай там разбираются…

– Не верю я этому голубку, – недовольно произнес бородач. – Нутром чую – контра. Чего его водить? Может проще отвести в сторону да шлепнуть?

И «бдительный боец революции» передернул затвор винтовки.

– Тимофеич, побойся бога! – вступился за меня долговязый. – Не разобравшись парня смерти предавать!

Начальник поста задумчиво тер подбородок. «Нужно срочно что-то предпринять», – подумал я. И тут мне в голову пришла одна мысль.

– Товарищи! – громко воскликнул я. – Что же это такое происходит? Революция дала нам свободу. Теперь все равны. Почему один человек за всех решает? Кто ему давал такое право? Предлагаю поставить вопрос на голосование!

Солдаты довольно загудели. Им льстило, что теперь их мнение стало важным. Возникли разногласия. Одни предлагали решить вопрос с подозрительным типом на месте, другие требовали отвести меня в штаб. Прошло голосование. Его итог давал мне слабую надежду на спасение. Пятнадцать солдат были за то, чтобы доставить задержанного в штаб, и лишь шестеро хотели сразу пустить меня в расход. В штаб мне попадать не хотелось, но хоть какая-то отсрочка от расстрела.

Комиссар не решился идти против мнения большинства. К тому же, судя по отдельным репликам, солдаты его явно недолюбливали. Он приказал Тимофеичу и долговязому солдату отвести меня в штаб, который располагался на окраине близлежащего села.

Я вел под уздцы кобылу, а мои конвоиры шли следом за мной. Луна мертвенным светом освещала дорогу. Когда вдалеке показались сельские избы, я все еще безуспешно ломал голову, как выкрутиться из опасного положения.

Внезапно сзади послышалась возня и придушенный стон. Я стремительно развернулся. Бородатый конвоир лежал на земле, а над ним склонился долговязый солдат.

– Господин юнкер, – негромко произнес он. – Помогите оттащить Тимофеича с дороги.

Ни о чем не спрашивая, я подчинился просьбе. Мы подняли бородача и перенесли в пшеницу. Тимофеич находился в беспамятстве. Судя по всему, второй конвойный крепко приложил его по голове.

Когда мы вернулись на дорогу, мой спаситель представился:

– Подпоручик 85-го Выборгского полка Николай Горячев. Вы, юнкер, очень неосторожны. Еще бы немного и могли погибнуть. Тимофеич хотел выстрелить вам в спину. Пришлось действовать быстро.

Я в свою очередь представился и сердечно поблагодарил офицера за спасение. Оказалось, что Горячев тоже пробирается на Дон к генералу Корнилову. У него были документы на имя солдата Петра Жилова. Примкнув к красным, он надеялся сбежать от них при первом удобном случае. А тут такая встреча.

– Как вы догадались, что я юнкер?

Офицер ухмыльнулся.

– Уверяю вас, это было совсем несложно. Я думаю, что многие из солдат тоже это поняли. Интеллигентная внешность, городской говор и черные форменные шаровары…

Село с красными мы обошли далеко стороной и, пройдя напрямик через поле, вновь вышли на проселочную дорогу. Небо на востоке посветлело, близился рассвет. Я счел это добрым знаком. Дальше начиналась Украина. Мы ступили на свободную от советской власти землю.