Текст книги "Страх. Книга 2. Числа зверя и человека"

– Ты сам одна сплошная проблема, – недовольно сказал я, уходя в служебную комнату.

Запись я просмотрел. На ней действительно был Макс. Вот гад! Всегда ему больше всех надо. Или… может, он был знаком с Ритой и перепутал ее с сестрой? Такое тоже не исключается. Ну да ладно, пнем по сове, совой об пень – какая разница, все одно. Еще одна забота на мою голову.

Но это были еще цветочки. Черт, а так хорошо все начиналось!

Заглянув на сайт Клиники, чтобы проверить статус моей настырной преследовательницы, я искренне надеялся увидеть против ее фамилии либо крестик – «умер», либо черную точку – «вегетативное состояние». Но там, извольте радоваться, красовалась галочка – «прооперирована».

Как?!

Я тут же набрал номер Хлуста. Еще один кретин на мою голову.

– А что я должен был делать? – оправдывался он. – Как деньги поступили, ее тут же передали на операцию. А на операции я только ассистировал. Надо было хирургу под руки лезть? Прямо на глазах среднего медперсонала? Без шансов, – он вздохнул в трубку.

– Но сейчас-то? В конце концов, она в послеоперационной, состояние соответствующее, разве нельзя как-то поспособствовать? – я почувствовал нешуточный приступ паники. – Вы же врач. Кто там чего заподозрит: подумаешь, осложнения у послеоперационного пациента. Тоже мне, редкость. Нельзя ей устроить, ну, скажем, скачок давления?

– Она слишком хорошо себя чувствует, и динамика отличная, прямо как будто не нейрохирурия в анамнезе, а аппендектомия какая-нибудь, – сказал он. – Крепкий организм у девки. Если вдруг коньки отбросит, всю гистологию с токсикологией наизнанку вывернут: от чего перекинулась, да откуда у нее в крови то-то или то-то. Опасно. Но вы не думайте, укольчик в трубку капельницы я все-таки всадил. Методы стирания краткосрочной памяти еще в прошлом веке были разработаны. Так что последние дни перед аварией у нее напрочь из головы вылетят. Надо только какое-то время, чем дольше – тем лучше, беречь ее от ярких впечатлений, способных вызвать какую-то ассоциацию в памяти. А если повезет, у нее амнезия не только мини-ретроградная, а вполне капитальная нарисуется.

– Если повезет? Ну-ну. Мне тут уже, знаешь ли, повезло. Ладно, проехали. Значит, мне лучше не попадаться ей на глаза?

– Наоборот, – деловито сообщил Хлуст. – Если есть возможность, сразу же покажитесь. Мозг сейчас как раз готов выстраивать ложные ассоциации. И в случае, если она что-то вспомнит, увидев вас, ее воспоминания можно объяснить именно такой ассоциацией.

– Хорошо. Точнее, плохо, но ничего не поделаешь.

Пока я говорил, в комнате появился Малой. И теперь этот бугай мялся у меня за спиной, не решаясь тревожить. Чтоб его! Почему-то человеческая глупость с каждым днем раздражает меня все сильнее.

– Чего стоишь соляным столпом? – рыкнул я. – Нашел «кубик»?

– Ага! – радостно доложил он. – Стоит на стоянке у кладбища, ну, короче, возле вокзала. Закрыт и на сигнализации. Мои ребята там, приглядывают.

– Приглядывают? Счастье-то какое! Вот чем ты думаешь, Малой, а?! Возле вокзала – значит, они по железке смотались!

Малой выругался:

– И чо теперь?

Вот уж действительно: хочешь, чтоб было сделано как следует, сделай сам.

– Пусть твои ребята как следует прочешут вокзал. Как следует, понял? Но – вежливо. Пусть поспрашивают дежурных, кассиров, охрану – может, кто их видел и даже знает, куда они рванули. Главное – куда. Ну и если у тебя есть кто-то из железнодорожников – ну там нищие вагонные, лоточники, прочая шваль, – пусть полазят по пригородным станциям. Тоже поспрашивают. В общем, рой землю носом, что хочешь делай, но отыщи их. Или хотя бы направление определи. И там уже пусть вагонная шушера пошустрит. А я пока по своим каналам… шустрить буду. Ты командуй своими, но далеко не уходи, можешь мне понадобиться.

Я вошел в базу билетных продаж. К сожалению, именная регистрация была введена только для поездов дальнего следования, на пригородные электрички предъявлять документы не требовалось. Проверил заодно и банковские операции – Макс снял деньги с карточки – все, что у него там были, – в торговом центре у вокзала. Логично.

Я позвал Малого.

– Да, пусть твои ребята опросят не только кассиров и охрану, а всю привокзальную шпану. Эта публика все замечает. Если кто-то видел, на какую электричку они садились, – с меня причитается.

Ч-черт… мне совсем не хотелось подключать к этому делу корпоративную полицию. Но делать нечего, видимо, придется.

И я позвонил Эдит. Нашей с Ройзельманом общей любовнице. Забавно, как подумаешь, – я делю женщину с человеком, перед которым благоговею и которого боюсь до дрожи в коленках. И который, если узнает об этом проколе с Максом и девчонкой, не раздумывая снесет мне башку. Точнее, нет, он просто сдаст меня со всеми потрохами полиции. Или даже… он очень, очень прагматичен, наш шеф, он не захочет терять «материал» и просто отдаст меня людям из спецблока. И разберут меня, как конструктор, на составляющие. Причем заживо.

Тьфу, ч-черт.

– Нужно найти двух человек, – коротко сообщил я, едва Эдит ответила (ни «привет», ни «до свидания», только дело, к этому нас Ройзельман приучил). Информацию сбрасываю тебе в «облако». Исходные данные: парочка, вероятнее всего, села в пригородный поезд вчера вечером. Я тебе пришлю запись со служебных видеокамер и все их приметы. Станция назначения неизвестна. Направление – тоже. Нужна любая информация.

– Что, девку молодой Ойген потерял? Как же так? – съязвила моя пассия, но тут же смягчилась. – Ок, сделаем, постараемся. За тобой должок, – она коротко хохотнула.

И повесила трубку.

И тут мне пришла в голову отличная мысль. Я пощелкал клавишами и вошел в память автоответчика дома Макса. Естественно, этот олух не мог не предупредить своего занудного дружка о том, куда он направляется. Как же, такие закадычные друганы… Очень, очень кстати.

Нацпарк, говоришь? Прогуляться в горы? Ну, теперь-то мы тебя живехонько отыщем.

Вряд ли он потащил эту девку туда, где мы в ночь пришествия кометы жарили шашлыки, но – сейчас зима, значит, нужно обшарить все тамошние избушки. Не под елкой же наш супермен ночевать станет. Он-то мог бы, но с ним девушка. Как ее? Ах да, Мария. Вот и чудненько. Может, ситуация еще и не безнадежна.

Надо бы еще и к Феликсу в гости заехать. Все-таки на этом тупице сходятся обе ниточки – и Макс, и Рита. Его необходимо держать под контролем, вообще ни на минуту без присмотра не оставлять. Мало ли. Вполне может на Макса вывести. Чем черт не шутит.

Я позвонил другой группе своих «орлов» и велел следить за передвижениями Феликса, ну и предупредить, когда он отправится к Рите. Очень кстати будет.

Ничего, дорогой ботан, скоро увидимся.

16–20.12.2042. Город

(усадьба Алекса, дом Анны, университет, клиника). Феликс

Сначала мы попытались выяснить, откуда поступили деньги. От моего имени! Великолепно!

У меня была только одна версия – Макс. Не знаю, откуда он мог добыть такие деньги (неужели все-таки Ойгена раскрутил?), но Риту спас точно он. Какие могут быть сомнения? Вот только на звонки он почему-то не отвечал. Ну и ладно, дома с ним поговорю.

У Алекса я просидел довольно долго. После того как Валентин, рыдая, валялся в ногах у решившей нас покинуть Вероники (вот уж воистину – скатертью дорога, жутковатая дамочка, это я еще на юбилее заметил, хоть и гениальная пианистка), Алекс хотел и его оставить у себя. Но тот только рукой безнадежно махнул. Не мог же я уйти сразу после этого. И мы выпили на кухне кофе с присоединившимся к нам моим духовником.

Я ведь и не знал, что отец Александр все это время жил у моего учителя! Чудны дела Твои, Господи! Более странного партнерства нельзя было и ожидать. Но я, конечно, был этому только рад. Правда, мое присутствие послужило невольным катализатором очередного мировоззренческого спора, но велся он в куда более спокойном, чем раньше, стиле. Алекс воздерживался от привычных резкостей, разве что процитировал пару раз нелестные высказывания Фрейда. На что отец Александр заметил, что не может воспринимать всерьез точку зрения человека, пострадавшего от кокаина. Алекс же саркастически парировал, что путь познания зачастую заводит пытливого путника и не в такие дебри. Кажется, отец Александр этим вполне удовлетворился.

Когда я, наконец, спохватившись, сказал, что мне пора домой, уже давным-давно стемнело. Последовательно отверг предложения Алекса переночевать у него или подбросить меня до дома. Посмотрел только карту проезда, а то я вечно путаюсь в этом районе, и отправился в путь.

Район, однако, опять сыграл со мной свою очередную шутку, так что я, пока вышел к автобусной остановке, слегка поплутал. На душе было тревожно, но в автобусе был вай-фай, так что я зашел на сайт клиники. Статус Риты был цинично помечен ножиком – операция. Я мысленно пожелал ей, чтобы все прошло успешно.

До дому я добрался незадолго до полуночи и удивился, что Макса до сих пор нет. И телефон, похоже, отключен: автоматический голос сообщал, что абонент вне зоны доступа. Очень и очень странно. Выключать телефон – совсем не в Максовых привычках. На кухне я сообразил себе сэндвич и решил на всякий случай проверить автоответчик.

– Старик, за меня не беспокойся, – сообщил аппарат голосом Макса. – У меня тут образовался небольшой отпуск. Я уезжаю в хорошей компании, побродим по парку, полазим по горам. Помни, что говорила мама. Держись, брат.

И все.

Голос Макса был подозрительно бодрым, даже веселым. Что-то здесь не так. Человек, у которого мать лежит при смерти, внезапно, бросив все, уезжает на природу в хорошей компании? Да еще такой бодрый и веселый. Бред какой-то.

Я прослушал запись еще раз. Понятнее не стало.

«Помни, что говорила мама».

О чем это? Что именно помнить? Что Макс появился на свет в результате опыта Ройзельмана? И что с того? Пусть бы он хоть с Криптона прибыл, мне без разницы. А уж после того, что он сделал для Риты (ну а кто еще, скажите, пожалуйста, мог перечислить деньги, прикрывшись моим собственным именем? Только Макс), так и подавно. Тревога грызла нутро, как будто я дней десять не ел. Хотя вроде бы только что поужинал.

На всякий случай проверил еще раз состояние Риты. Ножик в окошке статуса сменился галочкой: операция завершена успешно, пациентка в послеоперационном отделении. На душе стало полегче.

Точнее, тревога за Риту сменилась тревогой за Макса. Я успокаивал себя тем, что у него был бодрый голос – значит, с ним все в порядке. Объявится и сам все объяснит. Да и все равно я не мог ничего поделать, кроме как сидеть и переживать. Принял уворованную из кухонной аптечки таблетку снотворного, поставил будильник и провалился в тяжелое забытье.

Мне снился Ройзельман. Я и видел-то его пару раз, наверное, по телевизору, и мельком на каких-то научных конференциях, но во сне он предстал передо мной, как живой.

– Прах ты, – говорил он, тыкая в меня пальцем. – И в прах вернешься. Прах к праху, тлен к тлену. Но перед этим увидишь меня, сидящего на великом престоле, потому что моя власть над людьми всеобъемлюща! – Он дико захохотал, и глаза его вспыхнули каким-то зеленоватым фосфорическим светом.

Я проснулся в холодном поту. Ройзельман из этого дурацкого сна был по-настоящему страшен. Просто Мефистофель какой-то. Или Люцифер.

Статус Риты на сайте клиники не изменился, так что я слегка успокоился – ну страшный сон, ну подумаешь, ну мало ли что вчера убил чуть не полчаса, чтобы дозвониться до ее врача. Да и когда дозвонился, связь была просто ужасная. В последнее время мобильники вообще работали из рук вон плохо, и с этим ничего нельзя было поделать. Контрольный пакет акций всей системы мобильной связи оказался почему-то в руках вездесущей Корпорации. И денег на ремонт и модернизацию системы связи она выделять не желала.

Доктор отвечал медленно, словно взвешивая каждое слово, тихим голосом, и мне почему-то показалось, что он чем-то напуган. Сообщил, что операция прошла успешно, Рита приходит в себя, и, когда будет возможно короткое свидание, он сразу же меня известит.

Телефон Макса по-прежнему был недоступен.

Не оставалось ничего другого, как ехать работать. Можно было бы и отпроситься – Алекс наверняка меня понял бы – но торчать дома и лезть на стены от беспокойства было явно хуже.

Впрочем, на стены я все равно лез. Все три дня, пока дожидался сообщения от Ритиного врача. Если бы не работа, я, наверное, совсем сошел бы с ума, окончательно впав в глухое отчаянье. И Макс куда-то пропал. Что мне оставалось? Работал как одержимый. И каждый час, если не чаще, проверяя на сайте клиники информацию о состоянии Риты, которое было стабильно тяжелым: не в коме, но все еще без сознания. И только три дня спустя доктор наконец сообщил, что увидеться с Ритой можно будет сегодня вечером.

Время тянулось чертовски медленно, и все, конечно, валилось у меня из рук. К счастью, у меня был доступ к кофейному автомату, и я непрерывно травил организм суррогатом, воняющим какой-то химией. Ну хоть горячий, и то ладно. Но собрать в кучу разбегающиеся мысли все никак не удавалось. Тупик.

Мы учли все. Мы все перерыли. И ничего не нашли. У произошедшего не было никакой явной причины. Это отдавало мистикой. И ладно бы мистикой: я, хоть и был где-то в глубине души человеком верующим, всегда полагал, что у всего мистического есть свои физические механизмы реализации. Просто мы еще не все их понимаем. Как человек науки, я знал, сколь совершенны, сколь увязаны между собой, сколь незыблемы законы природы. А значит…

А это значит, что-то мы упускаем, чего-то не видим, не учитываем. Но что именно?! Если бы вы хотели спрятать иголку, где бы вы ее прятали – в стоге сена? Откуда ее легко извлечь магнитом, к примеру. Или, если иголка очень нужная, можно сжечь стог. Или надежнее спрятать там, где ее точно никто не будет искать? Никто не станет искать иголку… на подушечке для иголок? На фабрике, где делают иголки?

Н-да. Аналогии тоже не слишком помогали.

Мы ведь искали везде. Методично перебрали весь «стог» по соломинке.

Ведь, когда решение отыщется, оно наверняка окажется простым, как «элементарно» Шерлока Холмса. Но легко говорить о простоте задачи, зная правильный ответ.

В половине пятого я закрыл лабораторию и отправился в клинику. Идти было всего ничего, так что я двинулся пешком. Мой путь пролегал мимо любимой кафешки Макса, на террасе которой я вдруг заметил знакомое лицо.

Ойген. Да, точно, собственной персоной. Я инстинктивно хотел было свернуть в ближайший переулок, но Ойген уже заметил меня и приветственно взмахнул рукой. Пришлось взмахнуть ему в ответ и подойти.

– Привет, Феликс! – приветствовал он меня. – Куда путь держишь?

– К Рите. Ее недавно прооперировали.

– Знаю. Я лично просил, чтобы с этим не затягивали. А ты молодец, нашел-таки деньги. Почему только ты мне не перезвонил? Я там уже договорился, они бы приличную скидку сделали.

Он говорил странные вещи, только я никак не мог сообразить, в чем странность. Ну да, я и «иголку» свою наверняка перед носом не вижу.

– Спасибо, – довольно сухо поблагодарил я. – У меня нет твоего номера. И потом… слишком много всего накопилось.

– Ты спешишь, наверно? – Ойген был само дружелюбие. – Я с тобой пройдусь, не возражаешь? А номер мой запиши на всякий случай.

Вот чего этот проныра ко мне прицепился? Чего вдруг понадобилось от меня, скромного научного сотрудника, ему, важному типусу в этой самой Корпорации? Алекс ни Корпорации, ни ее людям не доверяет. И Анна, кстати, предупреждала.

Погоди-погоди… Анна предупреждала… Запись на автоответчике… Помни, что говорила мама… А она говорила, что Ойгену нельзя доверять. Не об этом ли пытался предупредить меня Макс?

– А ты-то как тут оказался? – невинным тоном поинтересовался я, записывая телефонный номер. Ойген, сунув купюру под блюдечко, уже накидывал пальто.

– Макса ищу, – беспечно ответил он. – Думал, встречу его в этом кафе. Он на звонки третий день не отвечает, заныкался куда-то. Ты не в курсе, где он?

Я пожал плечами:

– Ну… на автоответчик он наговорил, что отправляется в горы. Уж не знаю, с кем, у него девушки каждые пару недель меняются. Вроде развеяться хотел. Может, и правильно. У него же мать в коме лежит, а он помочь ничем не может. Тут не то что в горы, на Марс рванешь – от всего подальше.

Я подумал, что после свидания с Ритой надо бы еще и к Анне зайти.

Ойген вздохнул:

– Но если он объявится, ты мне сразу сообщи, о’кей? Очень надо, – он демонстративно повозил по кадыку ребром ладони, дескать, во как надо.

– Непременно, – пообещал я, добавив мысленно: после дождичка в четверг, если он случится после пятницы.

К Рите он почему-то пошел вместе со мной. Видимо, решил, что мне не помешает моральная поддержка. Черт его знает, думаю, физиономия у меня за последние три дня превратилась в нечто вроде спущенного флага.

20.12.2042. Город.

Клиника. Рита

Где я? Что со мной?

Голова болит так, что можно насчитать пятьдесят оттенков этой боли. Был вроде такой роман или фильм «Пятьдесят оттенков серого». А у меня этих оттенков даже больше. Сто. А может, двести. Повернуться не могу, даже глаза открыть – проблема. Однако открываю. Надо мной белоснежный потолок, из которого сияют лампы дневного света. Больница? С чего бы это? Но если что-то выглядит, как больница, пахнет, как больница…

Гипотезу принимаю. Теперь бы понять, как я сюда попала.

Пытаюсь справиться с болью и одновременно вспомнить, что со мной произошло, но вместо воспоминаний накатывают только новые волны боли.

Ладно, плевать, потом разберемся, главное, что жива.

Расслабляюсь, проваливаясь в полудрему-полуявь.

Что я вообще помню? Что ж, начнем по порядку.

Итак, меня зовут Рита, Маргарита Залинская. Это помню. Уже хорошо. Мне двадцать четыре года, я работаю инспектором полиции. Я сирота, мои родители погибли. У меня есть парень Феликс и сестра Мария.

Мария… Если со мной что-то случилось, что будет с Марией? Она, конечно, девочка взрослая, но к практической жизни совершенно не приспособлена.

Значит, мне надо выкарабкиваться побыстрее. Руки и ноги словно из поролона, то бишь совсем без костей, зато весят, кажется, по центнеру. Да и веки – тоже.

Если я инспектор полиции, может, меня пытались убить?

Вполне возможно. Когда я попыталась понять, откуда у меня такая уверенность, мозг вновь обожгло болью. Но я вспомнила, как говорит мой шеф: я вечно сую нос не в свои дела. Могла кому-то помешать.

Гипотезу принимаю. Допустим, меня пытались убить. Но ведь тогда и Марии грозит опасность! Доннер веттер, надо поскорей собираться с силами и делать отсюда ноги. Хотя, откровенно говоря, сейчас я не была уверена, что смогу самостоятельно поднести ко рту ложку.

Черт, черт, черт!

Интеллектуальные усилия вымотали меня так, что я опять провалилась в глубокий сон без сновидений, больше похожий на обморок.

Когда я проснулась, ничего не изменилось. Однако мне показалось, что сейчас уже вечер. Но вечер, собственно, какого дня? Сколько я тут вообще валяюсь? Может, меньше суток? А может – месяц. Я опять попыталась вспомнить что-нибудь, но получила только новую порцию боли. Проклятье. Тем не менее руки-ноги слушались уже лучше. Я пошевелилась и даже попыталась повернуться на бок. Бок словно огнем обожгло, и я почувствовала на ребрах тугую повязку. Та-ак, значит, мои выводы о том, что не пострадало ничего, кроме головы, можно счесть слишком оптимистичными.

И главное, почему ко мне никто не приходит? Хотя, возможно, и приходили, когда я была в полной отключке. Я с трудом повернула голову, отметив, что боль немного поутихла, и увидела над собой капельницу, уже почти пустую. Значит, скоро придут менять.

Пришла совсем молоденькая девчушка, которая, округляя глаза и оглядываясь на дверь (видно, беседы с пациентами тут не поощрялись), рассказала про «ой, ужасную, ужасную, прямо кошмар» автомобильную аварию. У меня был травматический инсульт, «ой, ужасный, ужасный, просто кошмар».

Странно, я ведь всегда вожу машину аккуратно. Значит – плакала наша машина. Ну да черт с ней, с машиной. Говорила я с трудом, словно рот у меня был набит горячей овсянкой. И слышало, кажется, только одно ухо. Но травма головы все это изумительно объясняет.

На сладкое девушка сообщила, что мне пришлось делать нейрохирургическую операцию – дорогущую «ужасно, ужасно, просто кошмар». Чудненько: машины нет, сама я чувствую себя, мягко говоря, не очень, да еще и в долги, похоже, влетела. Зная жадность нашей финчасти, я прекрасно понимала, что никакой страховки не получу, так как была не при исполнении. Возмутительно вообще-то. Полицейский я или где?

Да, прогнило что-то в Датском королевстве.

Время тянулось, как патока, наполненное фоновой головной болью, к счастью, несколько все-таки поутихшей. Лет через двести медсестра заглянула вновь.

– К вам посетители! – радостно сказала она, и я тоже обрадовалась. А вдруг это Мария? – Доктор сказал, что вам можно повидаться с родными, но велел не перенапрягаться. Так что совсем недолго.

Я кивнула, что стоило мне нового прилива боли. Но я заметила, что теперь боль стала не такой сильной. Или я просто уже привыкла?

Кстати, а где же сам лечащий врач? Он так у меня и не появился. Правда, почему-то вспомнилось мне, после пролета кометы у врачей началась жаркая пора. Это только в рекламе АРы совершенно безопасны. На самом деле у многих участниц Программы они были причиной или вызывали обострение застарелых заболеваний, особенно сердечно-сосудистых, по которым женщины теперь практически сравнялись с мужчинами. Повысилась также нагрузка у невропатологов и психотерапевтов, причем проблемы были у обоих полов. Хотя нейрохирургия – это, мягко говоря, не невропатология. Ну и черт с ними, может, меня смотрели, когда я без сознания валялась.

В палате меж тем появился… Феликс. Как мило, черт побери. Да еще с каким-то незнакомым мужиком. Или знакомым? Определенно, я где-то видела этого человека. Черт, опять голова заболела.

– Я принес тебе цветы, – Феликс смущенно улыбался. – Но мне сказали, что в палату их нельзя. Так что пока вот… – и он положил на тумбочку пакет с моими любимыми инжирными персиками. – Как ты себя чувствуешь?

– Как будто под асфальтовый каток попала, – я попыталась улыбнуться, подумав – как, черт возьми, я, должно быть, уродски сейчас выгляжу. Видала я пострадавших с черепно-мозговыми травмами: чистые панды – широченные «очки» вокруг глаз, сперва почти черные, после, как любой синяк, лиловеют, желтеют, зеленеют, в общем, красота неописуемая. Интересно, меня обрили? Из-за тугой повязки на голове я не могла чувствовать свои волосы. – Не смотри на меня, пожалуйста.

– Ну что ты. Ты у меня самая красивая, – сказал он и несмело погладил меня по плечу, не прикрытому одеялом. – Доктор сказал, что организм у тебя сильный, и ты быстро пойдешь на поправку.

– Как Мария? – спросила я.

Феликс растерялся и смутился еще больше:

– Я не знаю. Прости, просто из головы вылетело…

– Узнай, пожалуйста. Пусть она придет ко мне, – слова давались мне с трудом, но уже лучше, чем когда медсестра меняла капельницу. – Я волнуюсь за нее.

– Хорошо, – сказал он, и я увидела, что его глаза подозрительно блестят. Он вообще был какой-то не такой. – А ты лежи, выздоравливай и старайся ни о чем не тревожиться. Все будет хорошо.

– Угу, – я опустила веки, чувствуя себя усталой, как после трех дежурств подряд.

– Ну, мы пойдем, – он наклонился ко мне. – Доктор сказал, тебя нельзя утомлять.

И он коснулся губами моей щеки, а я внезапно подумала, что ни я, ни он ни разу… Ну, знаете, как многие пары прощаются: пока, люблю тебя – и ответное: пока-пока, люблю. А у нас – ничего подобного.

– Пока-пока, – я заставила себя улыбнуться.

– Будь умницей – поправляйся. – Феликс вышел из палаты вместе со своим сомнительным спутником, который за все это время так и не проронил ни слова.

А я опять провалилась в непроглядное забытье.

20.12.2042. Город.

Городская клиника. Феликс

– Мне надо еще на работу заскочить, – сказал я Ойгену в тщетной надежде, что он наконец-то от меня отвяжется.

– Ну беги, трудоголик, – бодро откликнулся он. – Ты хоть отдыхаешь когда-нибудь? Рад, что с твоей девушкой все в порядке. Но если Макс объявится, обязательно позвони мне, договорились?

– Ладно, – довольно угрюмо буркнул я.

– И ему скажи, что он мне нужен и что я беспокоюсь! – крикнул он, уходя.

– Не вопрос. Пока, до встречи, – я решительно свернул в сторону своего института, а Ойген направился к главному корпусу клиники. Вид у него при этом был вполне удовлетворенный, словно он добился того, чего хотел. Интересно, чего? Моего обещания позвонить, если Макс объявится? Так мало ли, что я обещал.

Может, Ойгену было нужно, чтобы я отвел его к Рите? И какой в этом смысл? Но дурацкая мысль настырно крутилась в голове. Ойген работает в Корпорации и вроде как большая шишка в ней. А Рита говорила, что Корпорация связана с «охотниками». Может, Ойген тоже как-то замазан? Он ведь перся за мной в палату, как привязанный. А там стоял столбом и молча пялился на Риту. Ему зачем-то надо было ее увидеть?

Но не может же он иметь отношение к аварии? У меня внутри все похолодело.

Впрочем, в больнице Рите ничего не угрожает. Это только в плохих детективах можно безнаказанно убить лежащего в палате свидетеля. На самом деле тут серьезная охрана, плюс к охранникам видеонаблюдение везде, включая туалеты и подсобки, причем дубль-сигнал с камер слежения идет в управление полиции. Я уж не говорю про сканеры на входе и системы, способные дистанционно обезвредить злоумышленника. Нет, чтобы причинить Рите вред в клинике, больничный корпус придется брать штурмом. Правда, всего не предусмотришь, а Ойген в клинике – как дома.

Да, с этим типом надо держать ухо востро. Ведь и Анна о нем предупреждала.

Вспомнив Анну, я вернулся в реанимационное отделение.

Господи!

Она лежала все так же без сознания, все такая же изжелта-бледная… а на ноге у нее был АР!

Так вот откуда взялись деньги на операцию Риты.

Боже мой! Бедный Макс!

Дисплей равнодушно констатировал: вегетативное состояние. В современной медицине – это достаточное основание, чтобы отключить пациента от систем жизнеобеспечения, ибо, даже если он когда-нибудь и проснется, то будет не более чем овощем. Но вегетативное состояние – это еще не смерть мозга, и наука не знает, сохраняется ли у таких пациентов сознание, хотя бы на «мерцающем» уровне. Слишком мало «очнувшихся», чтобы можно было делать какие-то выводы.

Я присел возле койки Анны. Ее лицо было совершенно спокойным, расслабленным.

Умиротворенным.

– Вряд ли вы меня слышите, – помолчав, сказал я. – Но я должен сказать то, что должен. Анна, вы… вы стали… вы были мне матерью, Анна, матерью, которой я никогда не знал. И мне… и я прошу прощения за то, что вы теперь вынуждены переносить. Это из-за меня. Вы спасли мою Риту. Операция, которая позволила ей жить, оплачена вами. Нет слов, чтобы выразить мою благодарность. Не судите Макса, что он решил за вас. Он вас очень, очень любит и сам бы лег на ваше место, будь такая возможность. А я никогда не принял бы эту жертву, если бы знал.

Я бы очень хотел, чтобы она хоть как-то ответила мне. Благословила или прокляла. Но это, разумеется, было совершенно невозможно. Анна лежала неподвижно, лишь слабый шум аппарата искусственной вентиляции легких да графики на мониторе свидетельствовали о том, что она жива.

Если бы дело происходило в кино, у нее дрогнули бы на мгновение губы или ресницы – чтобы терзаемый нестерпимым чувством вины герой мог увидеть, что его простили. Или прокляли, неважно.

Но жизнь – не кино.

Я долго смотрел на Анну, на равномерно колеблющиеся графики.

А потом наконец поднялся:

– Спасибо вам. До свидания, мама.