Текст книги "Маскарад на семь персон"

Если кому-то хочется верить в «само собой», мысленно усмехалась она, то и пусть их. Без усилий ничего не бывает. И уж тем более красота. Ее и саму после вторых родов так разнесло, что вспомнить страшно. Сколько сил, нервов и, что греха таить, денег пришлось потратить на возвращение себя в приличную форму… Теперь-то она себе распускаться не позволяет. Упустишь, потом к зеркалу страшно будет подходить. Ну и чтобы блистать без скидок на возраст, усилий приходится прикладывать ого-го сколько. Или как минимум времени и денег. Зато и результат… налицо. На лицо, на фигуру, на руки, ноги, волосы… Возраст, говорите? Улыбаясь, Кристина подмигивала своему отражению. Годы? Какая чепуха! Сейчас она, зеркало не даст соврать, выглядела, несомненно, лучше, чем двадцать лет назад.

Интересно, лениво думала Кристина, пока японские рыбки, шустро мелькая в прохладной зеленоватой воде, доводили до идеального состояния кожу на ее узких ступнях, интересно, Карен свою молодую жену приведет? Вообще-то на встречи выпускников являться с супругами не принято, но, может, ему захочется юной женушкой похвастаться? Любопытно было бы поглядеть… Впрочем, пожалуй, нет. Рассмотреть новую Кавояншу она еще успеет, а терпеть рядом присутствие еще одной красавицы совсем не хочется. Конечно, она, Кристина, выглядит сногсшибательно, однако у кареновского приобретения есть, увы, неоспоримое преимущество – возраст. Может, в глаза это и не бросается, зато в подсознании все равно остается: вот этой – двадцать, а той – сорок. А мужское подсознание – штука небезопасная…

13 января 20… года

Армянские семьи многочисленны – это аксиома. Ну, по крайней мере, для Карена это было именно аксиомой. Ну да, случается, конечно, что родители, пусть они хоть сто раз приверженцы традиций, по каким-то причинам ограничиваются одним ребенком. Но при этом наверняка у них самих есть всякие братья, сестры, тетушки, дядюшки, свояки, племянницы – и так далее, и тому подобное. А еще бабушки и дедушки! В сумме, если сложить ближних и дальних родственников, получается настоящая толпа. Причем «дальние» – вовсе не дальние. Все они – родные, двоюродные, троюродные и бог знает какие еще – помнят, что они родня. Так принято. Потому что – семья.

А родне полагается поддерживать отношения – как иначе, мы же любим друг друга! И тетю Ануш, и дядю Гурама, и бабушку Зою, и маленьких племянников. И мы счастливы, собираясь за общим семейным столом. Пусть даже ни один стол не в состоянии вместить такого количества народу, можно ведь и в несколько приемов, так даже еще и лучше! Когда? Да на Новый год, разумеется, – это самый семейный праздник, каждому ясно. Даже если ради него приходится лететь с другой стороны земного шара. Поскольку народу много, а обстоятельства могут быть разные, Новый год «по-кавоянски» превращался в некий семейно-застольный марафон, начинавшийся во второй половине декабря и завершавшийся где-нибудь к старому Новому году.

Нет, Карен любил свою родню – правда-правда, особенно старшее поколение – и застолья любил, и чувствовать себя «одним из Кавоянов» ему очень нравилось.

Но утомительно, что ни говори. Обед у дяди Генриха, ужин у бабушки Гаяне, обед у тети Сусанны, ужин у… Бесконечные объятья, слезы, смех, понятные только «своим» шуточки, восторги в духе «как подросла малышка Ева» и тому подобные радости семейных встреч. Впрочем, «радости» случались разные.

Несколько лет назад одна из его двоюродных сестер – Ниночка, кажется, – родила прямо во время новогоднего обеда. Охнула вдруг, вскрикнула коротко, побелела, как устилавшая стол праздничная скатерть тети Сусанны, и начала заваливаться на своего вмиг растерявшегося мужа. Но бабушка Марина, с одного взгляда оценив ситуацию, моментально взяла ее в свои маленькие сухие ручки, деловито отдавая короткие команды – прямо как полководец на поле битвы.

Ниночку отнесли в спальню, дядя Назар, вытаскивая из потертого саквояжа перчатки, бурчал под нос «я все-таки гастрохирург, а не акушер, «Скорую» надо было еще часа три назад вызвать, когда за стол садились, а она охать стала», – и через час все уже обнимались под тост «за здоровье новорожденного».

Явившаяся наконец-то бригада «Скорой» застала идиллическую картину: побледневшая Ниночка возлежала на широком угловом диване – перенести ее после «исполнения женского долга» обратно в столовую распорядилась все та же бабушка Марина, – прижимала к себе круглый белый сверток и принимала поздравления. «Бригадир» сперва хмурился и недовольно качал головой, бормоча что-то о «чертовых родах на дому», но, осмотрев роженицу и младенца, просветлел, похвалил бабушку за расторопность и сообразительность, пожал руку дяде Назару: «Спасибо, коллега!» – и отбыл, пожелав всем здоровья, удач в Новом году и «больше так не делать».

В этот раз марафон семейной любви обошелся, к счастью, без медицинских осложнений. Но Карен все равно устал. И Алле, звавшей его на встречу бывших одногруппников, сперва заявил, что поучаствовать, ах как жаль, никак не сможет. Но потом подумал: да ладно, обедом больше, обедом меньше, раз уж назначили встречу на такое неудобное время, не переносить же из-за него одного.

Жаль только, что Лиана его сопровождать отказалась категорически:

– Карен, ну я понимаю – семья. Там я к месту, а мое отсутствие выглядело бы не совсем прилично. Но на встречи выпускников не ходят с женами или там мужьями. Не принято. Очень глупо будет.

Он знал, что она права, но настаивал (мужчина он или нет, в конце-то концов):

– Зато на встречах принято хвастаться своими жизненными достижениями. А мое главное достижение – это ты. Нарядим тебя в то платье, что тетя Карина подарила, а? Или новое купим, а? Королевой явишься, все мне завидовать станут.

Но Лиана только улыбалась мягко:

– Спасибо, милый. Но сам подумай: там все старше меня, причем это ведь для тебя они свои, а для меня-то абсолютно чужие люди, мне будет… неловко. И ресторан для встречи выбрали какой-то дурацкий…

– Почему дурацкий? – обиделся Карен. – Мы же там были, осенью, кажется, и вроде вполне ничего себе.

– Ну, может, не дурацкий, а… – Лиана наморщила фарфорово гладкий лоб, подбирая слово. – Бессмысленный. Дорогой, да. Пышно все так… И ужасно безвкусно: выпендрежа много, а впечатление так себе. Весь, как собственное название. «Розовый фламинго», фу-ты, ну-ты! Нет, я понимаю, что они на дарах моря и североафриканской и вообще средиземноморской кухне специализируются, но почему не просто «Фламинго»? Как будто они бывают другого цвета. Фламинго всегда розовые. В общем, масло масляное, типа «Морской кит». И в буквальном смысле этот «Фламинго» – тоже безвкусный. Блюда разукрашивают как не знаю что, а что там под украшениями – наплевать. Но есть невозможно, подошва, как ее ни украшай, все равно подошва.

– Ты преувеличиваешь, – сердито буркнул Карен.

– Немного, – примирительно улыбнулась Лиана. – Са-амую чуточку! Ну, Карен, ну не хочется мне! Я еще от новогоднего застольного марафона не отошла, а ты меня опять куда-то тащишь. Нет, ты не подумай, ваши семейные праздники мне как раз понравились. Все такие… милые. Но с непривычки утомительно. Так что я поваляюсь, почитаю, если не возражаешь.

Читала Лиана много. Вот и сейчас перед ней была раскрыта какая-то книжица – пестрая, похожая на любовный роман. Впрочем, с Лианой никогда не знаешь. Карен довольно долго полагал, что если девушка читает запоем, значит, упивается любовными страстями.

Но однажды, заглянув через плечо, он прочитал: «Лакуны и фантомы в лексической системе – это еще не все проявления самобытности и самостоятельности языка. Не менее характерным доказательством этих его качеств является своеобразие языковых классификаций. Дело в том, что те разбиения на классы, которые предлагает нам язык, часто не совпадают с классификационными основаниями, предлагаемыми нам объективной действительностью…»

Жуть какая, изумился он:

– Ты такое читаешь? Зачем?

– Мне интересно, – коротко и непонятно объяснила Лиана.

Карен воззрился на нее с еще большим изумлением: как такое может быть интересно? Но других объяснений не последовало, и он, пожав плечами, вернулся к телевизору, где по спортивному каналу крутили очередной этап «Формулы-1»: ревели, вписываясь в виражи, низкие хищные машины, комментатор сыпал «шиканами» и «форсажами» – словами тоже не особенно понятными, но очень мужскими. Вот там было интересно, не то что эти, как их… лакуны и фантомы.

Что молодая супруга читает сейчас, он предпочел не выяснять.

– Ну ладно, можешь не ходить. Отдыхай, – милостиво дозволил Карен, чувствуя себя шахом или, может, калифом, в общем, восточным владыкой, всесильным, но великодушным. – Только придумай, что мне надеть. Сказали, намечается что-то типа маскарада.

Лиана приподняла совершенную бровь, окинула мужа оценивающим взором:

– Пиратом, например…

– Ничего себе! – изумился Карен. – Солидный человек и вдруг – пират. Я что, на разбойника похож? И как это должно выглядеть? Деревянную ногу, что ли, приделывать? И за пояс кухонные ножи вместо абордажных кинжалов?

– Ну что ты! – хихикнула Лиана. – Просто я подумала… Вдруг к идее маскарада не все отнесутся так… горячо. Значит, чтобы на пустяки лишних денег не тратить, надо костюм выбрать попроще…

– Ага! Кинжалы и попугай на плече, – он кивнул в сторону забавного ночника, изображавшего какаду. – Простенько и незаметненько. И совершенно бесплатно, главное.

– Ну что ты, – повторила она. – Никаких попугаев. Зачем усложнять? Костюм можно обычный оставить, только черную повязку через глаз сделать, и готово. А если на самом деле все нарядятся, добавить шарф на голову. Сбоку затянуть, типичный пират получится. На такой случай шарф нужно надеть… – Она на мгновение задумалась, – бордовый, тот, что тебе дядя… не помню… какой-то из дядей подарил. Сам по себе выглядит прилично, а если на голову – будешь капитан Джек Воробей, гроза всех морей! У того, правда, оба глаза на месте, но это не важно, документальная точность никому не интересна, главное – стиль соблюсти. Пойдем, покажу, как шарф повязывать. И ленту черную найду.

Карен сунул в карман пиджака черную бархатную ленту (подумалось мельком: интересно, откуда она у нас? Ох уж эти женщины, с ума сойти, какие запасливые!) и подхватил с тумбочки ключи от новенькой, не совсем еще привычной «Субару», которой он гордился почти так же, как молодой прекрасной супругой. Но раз уж Лиана идти отказалась, маскарад там или не маскарад, а по такой машине сразу видно: у человека все в порядке. Собственно, разве не за этим ходят на встречи выпускников – чтобы жизненные достижения продемонстрировать?

Уже на полдороге он понял, что идея насчет машины была не слишком удачной. Пробираться сквозь снежные заносы и спровоцированные ими пробки было удовольствием ниже среднего. Вдобавок дорожное родео отнимало кучу времени. Так что в вечном споре между пешеходами и автомобилистами, когда одни говорят, что на метро быстрее, а вторые высокомерно усмехаются – зато на машине комфортнее, сегодня Карен почти готов был принять сторону пешеходов.

Как бы не опоздать…

* * *

Уже стоя в прихожей, он вспомнил, что Алла говорила про «маскарад». Оглядел себя. М-да. Весьма представительный молодой человек – он до сих пор называл себя молодым, а что? Не старый же, сорока нет еще. И костюм, и ботинки, и пальто – все выглядело очень и очень недурственно. Вот только на маскарадный этот недурственный (и недешевый) костюм был совсем не похож…

Это все, конечно, не имело никакого значения, можно и наплевать, не выгонят же его, в конце-то концов, со встречи за небрежение «условиями». Но, с другой стороны, одернул он сам себя, можно ведь и вовсе никуда не ходить. А это было бы уже… неправильно. Судя по выбору ресторана, собираются не кто попало (он толком не знал, как сложилась жизнь бывших одногруппников), а те, кто как минимум «может себе позволить», то есть люди успешные. Так что мало ли. Может, какой-нибудь полезный шанс подвернется. Заранее не угадаешь, а те, кто не проверяет каждый пруд на предмет наличия рыбы, в итоге проходят мимо того единственного «пруда», в который имеет смысл «закидывать удочку», а значит, остаются с пустыми «куканами»[2]2
  Кукан – приспособление для хранения и переноса выловленной рыбы.


[Закрыть].

Своим основным «стержнем» Стас Гордин всегда считал практичность и был убежден: везет тем, кто заглядывает под каждый камень. Труд-то ведь невелик, зато под одним из камней в конце концов вполне может обнаружиться выход золотой жилы. Или хотя бы оброненный или спрятанный кем-то кошелек.

Поэтому идти, разумеется, нужно. А значит, придется более-менее соответствовать поставленным условиям. Как говорил кто-то из древних, в Риме веди себя как римлянин. Выгнать-то действительно не выгонят, но если все придут в костюмах, он будет чувствовать себя на общем фоне белой вороной. Неловко то есть.

Чувствовать себя неловко Стас не любил. Ей-богу, лучше уж на скамье подсудимых находиться, чем в перекрестье снисходительных взглядов. На скамье подсудимых он, правда, не бывал, но полагал, что даже в этом есть некоторое достоинство. А вот стать объектом снисхождения… Нет уж. В общем, без чего-нибудь карнавального не обойтись.

В принципе костюм сочинить несложно. Напялить длинный халат – есть у него такой, шикарный, китайский, плотного темно-синего шелка, с драконами и звездами, намотать на голову шарф – и получится восточный предсказатель. Ну и тапки обуть, которые лет десять назад одна из тогдашних пассий подарила – в турецком духе, с загнутыми носами.

Почему-то каждая из появившихся в его квартире девиц норовила внести свою лепту в создание домашнего уюта. Самому Стасу было наплевать на перемены в интерьере, но он точно знал: как только девица начинает что-то нести в дом – будь то набор винных бокалов, коврик или вот тапки, – надо срочно сводить роман к нулю. Иначе захомутают по полной программе, без скандалов и истерик не отобьешься.

Скандалов Гордин не любил. Он вообще предпочитал не портить отношения. Зря, что ли, в народе говорится: не плюй в колодец, пригодится воды напиться. Так что, выводя очередную пассию «за скобки», он старался по возможности сохранить если не дружеские, то хотя бы приятельские отношения. Обычно получалось. Потому что возможности есть всегда. И во всем. Нет ничего проще, чем сделать так, чтоб очередная кошечка, недовольно хмыкнув, ушла искать, где мягче стелют. И пусть она думает «я сама его бросила», пусть даже кому угодно про это говорит, не велика печаль. Нет ни выигрышей, ни проигрышей стороны, все это – лишь ступеньки. На каждой можно постоять, наслаждаясь триумфом или извлекая уроки из провала, но только недолго. Дальше нужно двигаться… дальше.

Коврики, кувшинчики и салфеточки, притаскиваемые пассиями, были, как правило, ни к селу ни к городу. Но Стас старался ничего не выбрасывать. И с людьми, и с вещами вечно одна и та же история – только выбросишь из своей жизни, ан, глядишь, тут же понадобится. Так и лежали подарки по углам, ждали своего часа. Вроде этих идиотских турецких тапок, которые могут стать роскошным украшением маскарадного костюма. Спасибо тебе, дорогая… как же ее звали-то? Впрочем, не важно.

С другой стороны, если большинство явившихся «забьет» на предложенный «маскарад»… Хорош Стас будет тогда в своем халате. Так что надо придумать что-то из серии «ни нашим, ни вашим», типа «и рыбку съесть, и косточкой не подавиться».

Вот только времени уже не оставалось.

Хоть монетку бросай. Правда, толку с той монетки – на ней же никаких умных или полезных рекомендаций не написано. Не метод, в общем.

Впрочем, метод-то у Гордина как раз был. Старый, еще чуть не со школьных времен. Если нужно придумать что-то неординарное, а гениальные идеи в голову приходить не торопятся, можно включить телевизор и полистать каналы – непременно намек на решение да попадется. Сейчас методом стало пользоваться еще удобнее: и каналов не в пример больше.

Пульт нашелся там, где ему и полагалось находиться – между диванными подушками. После пяти-шести переключений телевизор вдруг сообщил: «Это волчанка!» По экрану бегали люди в халатах – кто в белых, кто в зеленых, кто-то, кажется, даже в голубом. Но это уже не имело значения, идея была ясна: добрый доктор Айболит, он под деревом сидит. Ну или не добрый и не Айболит, главное – общая картина.

В ящике кухонного стола нашелся кондитерский шприц – тоже «наследство» после одной из пассий. В одном из отделений мебельной стенки – стетоскоп и шапочка. Да здравствует медицинское образование! Хоть какая-то от него польза.

Перед зеркалом Стас прикинул потенциальный «костюм»: на шее стетоскоп болтается, на голове шапочка сикось-накось, из пиджачного кармана двухсотграммовый шприц высовывается – и с юмором, и намек на то, что выпускники-то как-никак из медицинского вуза вышли. А если идея маскарада окажется не слишком востребованной, айболитовский «костюм» легко и непринужденно ликвидируется.

Молодец, Гордин, похвалил он сам себя. Так держать.

Ресторан «Розовый фламинго» понравился Стасу сразу. Вроде бы и в центре, то есть удобно добираться, даже с учетом традиционных пробок, но в то же время не на виду, а в уютном дворике, значит, случайных посетителей не бывает. И оформление очень даже ничего себе: ярко, богато, эффектно. Стильно.

Из холла в ресторанный зал вел широкий проем, по сторонам которого стояли два гигантских, метра по четыре, деревянных (а может, пластмассовых или гипсовых, черт их разберет) фламинго. Изящно изогнув длинные шеи, птички сцепились массивными крючковатыми клювами, образуя над проемом оригинальную арку. Проходя под ней, Стас вдруг растерялся – куда идти-то? Узнает ли он тех, с кем сидел, как это называется, за одной партой? Все-таки лет прошло – ого-го сколько.

Впрочем, замешательство продлилось лишь несколько секунд – Кристину он заметил издали. Ее трудно было не заметить, разве что глаза зажмурить: алое платье невольно притягивало взгляд, так что казалось, будто в зале, хоть и изрядных размеров, нет больше никого, кроме обладательницы платья. Ну, по крайней мере, никого заслуживающего внимания.

В этом была вся Кристина, хмыкнул про себя Стас. Непременно ей нужно центральное место занять. И декольте, разумеется, на грани приличия, отметил он, подходя ближе. Хотя что ж, может себе позволить. Годы ее не испортили, даже вроде бы наоборот, как-то улучшили. Или это она так себя подает? Впрочем, что-что, а подать себя Кристина всегда умела. Первая красотка курса, ах, ох, все падают штабелями и бегут на цыпочках исполнять любой каприз прелестницы. Причем одновременно. То есть одновременно бегут и падают.

Через несколько столиков от нужного три девицы-красавицы синхронно потягивали разноцветные коктейли и почти так же синхронно поклевывали какие-то пестрые пирожные – не то студентки окончание сессии отмечали, не то «ночные бабочки» на охоту за клиентами вылетели. Впрочем, для «ночных бабочек» девичий щебет был, пожалуй, слишком безмятежен.

Кристина поглядывала на троицу несколько недовольно – как это кто-то осмеливается быть красивым в ее ослепительном присутствии?!

Гордину Кристина не нравилась с самого первого курса. Ну то есть внешность у нее, конечно, впечатляющая, столбенели от нее не только однокурсники, но и кое-кто из профессуры. Но Стас воспринимал эту неземную красоту примерно как произведение искусства. Конечно, она не мраморная, наподобие античных статуй, а вполне живая, из плоти и крови, но почему-то именно плотских желаний эта великолепная плоть не возбуждала. Ему всегда казалось, что для Кристины быть первой красавицей – главное дело в жизни. А кроме этого – ничего. Пустота. Вроде той царицы, что вопрошала надменно: «Свет мой, зеркальце, скажи!» Как сказочный царь ухитрился такую в жены взять – уму непостижимо!

Жить рядом с таким существом – а женитьба, как ни смотри, означает совместный быт – все равно, что парчовым покрывалом полы мыть: и тяжело, и царапает, и не моет ни черта. Впрочем, на парчовом покрывале и сидеть-то не очень, а уж лежать и вовсе. Только любоваться. Для чего-нибудь более осмысленного парча не годится совершенно. Так же, как ледяной дворец совершенно непригоден для жизни. Но смотреть красиво, да. Аж дух захватывает. Маска, изображающая надменную львиную морду, была небрежно сдвинута на затылок.

Впрочем, Игорек, кажется, подобными мыслями не отягощается, ехидно думал Гордин, подходя к столику. Вон как в Кристинино декольте глаза запускает. И маска у него парная к ее, тоже львиная. Ну и ладно. Маскарад состоялся. Стас выбрал из нескольких лежащих на столе масок ту, что с волчьей мордой. Получился доктор-волк, эдакий санитар леса. Смешно. Ну что же, он будет получать удовольствие (и если повезет – пользу) от организованной Игорьком встречи. Запахи, волнами плывущие по золочено-розовому ресторанному залу, куда соблазнительнее терпких Кристининых духов. Вкусно поесть в приятной компании – далеко не самое мелкое из жизненных удовольствий. Стас даже слюну сглотнул. В предвкушении.

А если вдруг на встречу заявится Громов… Впрочем, а что, собственно? Ну Громов, подумаешь. Сто лет прошло. Да еще и неизвестно, кто на кого сердиться должен и кто перед кем виноват. Это с какой стороны посмотреть. Он, Стас Гордин, виноватым себя никогда не чувствовал, скорее уж наоборот, в пострадавшие ни за что ни про что попал. Хотя, может, и вовсе никто ни в чем не виноват. Обстоятельства так сложились. Как пишут в официальных бумагах, обстоятельства непреодолимой силы.

* * *

Наверное, именно так чувствуют себя женщины, когда, вперившись обреченным взором в битком набитые гардеробные глубины, печально вздыхают: ну совершенно нечего надеть.

Громов, признаться, никогда этого не понимал. А вот теперь не то что понял – почувствовал. Кажется, впервые за все свои почти сорок лет.

И ведь нельзя сказать, чтоб надеть было действительно «нечего». Ну то есть чтобы в буквальном смысле. В конце концов, не голый же он ходит. Москва – не какое-нибудь Самоа, чтоб голышом бегать. И не младенец он грудной, чтоб памперсами да пеленками обходиться. Он еще раз – кажется, уже четвертый – «пролистал» содержимое гардероба.

Нет, все это решительно не годилось. Одежда рассказывает о своем обладателе… в общем, многое рассказывает. Может, Шерлок Холмс и преувеличивал насчет соответствия человека и костюма, но тут… Он вытащил пиджак – темно-серый, неброский, практичный – и тут же сунул на место. Нет. Совершенно не подходит. Прочие «тряпки» были еще хуже. В них вполне можно было пойти – ну… в общем, куда угодно можно было пойти, кроме вечеринки с бывшими одногруппниками – нет, решительно невозможно.

Обычно никого никогда не беспокоило, как Громов одет – лишь бы работа шла. Но сегодня… сегодня был особый случай. Сегодня требовалось… соответствовать.

Конечно, вряд ли кто-то станет к нему приглядываться – кому интересен Мотька Громов?

Степан называл его Матвеем Афанасьевичем – и на «ты», лишь на публике сменявшееся корректным «вы». Лизавета, кстати, тоже обращалась к нему по имени-отчеству – и на «ты». Еще и носиком ехидно при этом дергала. Громова это почему-то не раздражало, а забавляло. Ведь девчонка совсем, от горшка два вершка, а туда же – иронизирует. Хотя он ей в отцы годится. Матвей хмыкнул, мысленно оценив двусмысленность этой формулы. С Лизаветой всегда так: хоть и девчонка, а все у нее с подтекстом. Некстати вспомнилось чеховское: «Они хочут свою образованность показать, поэтому всегда говорят о непонятном». Степан-то вариациями на тему личного обращения всего лишь уважение демонстрировал. Очень демократично. Громов не возражал, разумеется. Странно было бы, если бы он вдруг принялся возражать. Субординация, мать ее за ногу. Или как там это называется.

Впрочем, на сегодня можно забыть о субординации. Сегодня все будут, как двадцать лет назад, Петьки, Машки и прочие, гм, Стасики. Интересно, много ли народу Аллочке собрать удалось? Ему-то она позвонить не удосужилась – подумаешь, Мотька (он ненавидел этот вариант своего имени) Громов, кому он нужен?

Так было всегда. За почти двадцать лет, пролетевшие после диплома, он побывал всего на одной встрече выпускников – на самой первой, давным-давно, в самом начале «взрослой» жизни. Конечно, их группа никогда не была особенно дружной – они и перезнакомились-то толком уже чуть не к самой первой сессии, – но все-таки. Диплом-то отмечали чуть не со слезами на глазах, обещали не ограничиваться ежегодными встречами, договаривались о совместных мероприятиях, клялись звать друг друга на свадьбы и крестины, не забывать «школьные» годы чудесные и вообще «не пропасть поодиночке». Ну да, чего после такого количества шампанского не пообещаешь. Может, кто-то и соблюдал все эти обеты, но – немногие, очень немногие. Вон как на школьном выпускном клялись в вечной дружбе и прочих скрепах – и что? Лично его ни на одну встречу ни разу не позвали. Забывали. И не его одного. Матвей как-то раз – из чистого любопытства – подъехал к родной школе в начале очередного «вечера встречи». Стоял у забора, глядел на наизусть знакомое крылечко. Толпа «бывших» поначалу показалась бесконечной, но он довольно быстро посчитал общее количество выпускников за хотя бы десять лет – и начал вглядываться уже прицельно. Бывших одноклассников удалось насчитать в количестве пяти штук. Да, вполне возможно, он кого-то и проглядел или не узнал, но вряд ли многих. Так что вот она, вечная дружба – пятеро, максимум семеро из тридцати четырех.

Ну и с институтскими «встречами» – та же история.

Про сегодняшнюю он узнал почти случайно. О нем, как всегда, забыли. Хотя отыскать его – пара пустяков. Ну да, адреса-телефоны все поменялись, но родители-то живут все там же и телефон тот же. Было бы желание. Но, похоже, как раз желания-то и не нашлось.

В таком случае ему-то это зачем?

Вечер встречи выпускников – всегда своего рода «точка сборки». Попросту говоря – возможность похвастаться достижениями. Так… полагается. Так принято. Словно записано невидимыми чернилами в неведомом кондуите: привет, мальчики и девочки, ну-ка, выкладывайте, кто сколько медалей накопил. Как будто жизнь – беговая олимпийская дорожка. Глупость вообще-то несусветная. То, что для одного – достижение, для другого – пустяк. И наоборот. Один бегает, другой с вышки прыгает, третий вовсе в шахматы играет. Первому медали за скорость дают, второму за красоту и точность исполнения, третьему – за способность мыслить стратегически. Как сравнишь? Вдобавок даже очевидные, казалось бы, проигрыши и выигрыши – штука более чем условная. «И если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло», – мурлыкал себе под нос отец, не уследив за утренним кофе. Если ты опоздал на самолет – не факт, что ты неудачник. Возможно, это был не твой самолет. Ну, в глобальном смысле.

Вот, скажем, для него, Матвея Громова, главное – чтобы работа делалась как следует. По крайней мере, та, за которую он отвечает. Чтобы не прятать глаза от собственного отражения в зеркале. А все остальное… Ну, ей-богу, нельзя же оценивать жизнь по высоте занимаемого кресла, количеству денег, квартир или машин. Глупость какая-то. То есть это он, Матвей Громов, так думает. А кто-то, весьма вероятно, измеряет жизненный успех как раз высотой достигнутой карьерной ступеньки и толщиной кошелька. Или, к примеру, частотой упоминания в СМИ. Ну да, ну да. Папу римского упоминают в СМИ по несколько раз в неделю, но вряд ли Его святейшество оценивает свою жизнь по этому параметру.

В общем, идея помахать друг перед другом своими жизненными успехами Громову действительно казалась глупой. Или как минимум бессмысленной. Столько лет никто никому нужен не был, а тут вдруг понадобились.

Наверное, надо было просто выкинуть все это – и бывших соучеников в первую очередь! – из головы. Но Громов почему-то помнил всё и всех. Нет, не то чтобы засыпал и просыпался с их именами на устах. И уж точно это не имело отношения ни к комплексу жертвы, ни к стокгольмскому синдрому, вынуждающему «жертву» мысленно облагораживать своего «террориста». Нет. Ничего подобного. И все-таки помнить Громов – помнил. Нельзя отмахнуться от своего прошлого. Нельзя. Потому что оно – твое. Твоя часть. Твой даже, может быть, фундамент. Зачеркивая прошлое, зачеркиваешь самого себя. Так что он помнил, конечно. Хотя вспоминать – не вспоминал.

Только когда услышал про эту чертову встречу, словно колыхнулись внутри темные глухие пласты, зашевелились, расталкивая обыденные мысли, заворочались недовольно. Как будто под чистой гладью уже освободившейся от зимнего плена реки дрогнул донный лед. Дрогнул – и неотвратимо пошел к посверкивающей под апрельским солнцем поверхности, по которой, лавируя между последними льдинами, уже летают легкомысленные пестрые лодчонки. И где всплывет льдина – неведомо. Может, на пустом пространстве, а может, двинет прямо в беззащитное лодочкино брюхо – бемц!

Стоило бы просто переждать, пока вздыбившиеся со дна сознания темные ледяные пласты уплывут к теплому синему морю – и ведь не доплывут, растают по дороге. Просто подождать.

И все-таки, обдумав все обстоятельства, он решил пойти. Нужно было наконец избавиться от мутных воспоминаний, перестать оглядываться. Кто сказал, что прошлое нельзя изменить? Очень даже можно – нужно всего лишь посмотреть на него под другим углом. Заставить других признать, что не только их жизненные ценности… ценны. Что ценности, выбранные кем-то другим, – не мусор, они ничуть не хуже, не ниже, не второсортнее – просто другие.

Нужно освободиться. Поставить точку.

Именно сейчас. Уж больно компания должна была подобраться… подходящая. Другого такого случая может и не представиться.

Но за костюмом пришлось заезжать к родителям. Благо они никогда ничего не выбрасывали, а уж его комнату и вовсе сохраняли в полной неизменности. Мама только пыль там вытирала да проветривала время от времени. Даже общие тетрадки со старыми конспектами так и стояли цветными рядочками на нижних полках втиснутого между окном и гардеробом стеллажа.

От гардероба ощутимо веяло сухими апельсиновыми корками. Лучшее средство от моли, говорила мама, и пахнет приятно, не то что этот тошнотворный нафталин. Светлый костюм, купленный когда-то в расчете на свадьбу и надетый всего однажды – собственно, на свадьбу же, только не на ту, о которой мечталось, – от висения в шкафу приобрел какой-то сероватый оттенок, но выглядел, в общем, прилично. Матвей критически оглядел себя в мутноватом зеркале – не Пьер Карден, но сойдет. Что бы там ни было, а на фигуре пролетевшие годы не сказались – даже животика, чем многие сорокалетние уже грешат, не наметилось. Нормально, в общем, смотрится. Для зимы, конечно, костюм слишком светлый, но если посчитать его костюмом жениха, то вполне ничего. Маскарад заказывали? Получите маскарадный костюм. Дешево и сердито. Купить у метро какую-нибудь гвоздичку, сунуть в нагрудный карман – чем не жених? Ну типа как товарищ Саахов в «Кавказской пленнице». Сойдет, в общем. Не Дедом же Морозом наряжаться. Не тот случай.