Текст книги "Маскарад на семь персон"

А, ч-черт! Матвей беззлобно выругался. Ни его куртка, ни тем более ботинки к этому костюму не подходили от слова «совсем». У всякого «сойдет» есть свои границы. Пришлось лезть на антресоли за старым верблюжьим пальто и чайного цвета ботинками. Рубашку он позаимствовал у отца.

– Матюшенька, – причитала мама, кутаясь в любимый оренбургский платок, – куда ты в этом…

– На встречу, мамуль, на встречу…

– Да на какую встречу? – Она всплеснула руками. – Вот в этом? Неужели ничего лучше…

– Ничего, мамуль, – отмахнулся он. – Вполне нормально.

Мать, давно убедившаяся, что упрямством сын пошел в отца, только вздохнула.

– Чаю-то хоть выпьешь? У меня кекс есть, такой свежий, такой воздушный, чуть не взлетает…

– Некогда, мам! Ты его миской накрой, кекс то есть, чтоб не улетел, я после. А то опаздываю уже.

– А шарф? И куда ты без шапки? Не пущу с босой головой! Вот что хочешь делай! – Она встала поперек двери, демонстрируя полную готовность «не пустить».

М-да. Это могло стать проблемой. Нет, не материно упрямство. Но про шапку и шарф он действительно не подумал – у куртки был плотный капюшон и плотный, под горло, вязаный ворот. А воротник верблюжьего пальто, хоть как хочешь его поднимай, на макушку не натянешь. Бегать с «босой» головой под снегопадом – это, пожалуй, чересчур, мать права.

– Папин малахай надень, – она уже совала ему в руки здоровенный – настоящий алтайский, отороченный лисой или кем-то вроде, – треух. – И шарф, шарф обязательно.

– А отец как же?

– Да куда мы в такую погоду? Если за хлебом-молоком, так ближний магазин прямо в подъезде, а до гаража он так бегает, в штормовке, – она опять вздохнула. – Все лошадку свою чистит да холит.

«Лошадка» – старенький «москвичок» – до сих пор бегала на удивление шустро, чем отец страшно гордился и в гараже торчал подолгу: тут подкрутит, там почистит, – утверждая, что это помогает поддерживать тонус лучше всякой физкультуры. Он и впрямь выглядел и держался куда бодрее, чем многие его озабоченные многочисленными возрастными болячками сверстники-пенсионеры.

Матвей улыбнулся:

– Что бы я без вас делал! Люблю, целую, отцу привет от меня, – он чмокнул мать в серебристо-седую макушку и выскочил из квартиры.

Стеклянный параллелепипед автобусной остановки был едва виден, так густо облепили его пытающиеся спрятаться от метели граждане. Казалось, гнутая крыша висит над скоплением шапок и капюшонов сама по себе, без всяких стен.

Громов пробился к проезжей части, глянул вперед: похоже, пробка тянулась до самого метро. Даже если автобус придет прямо сию минуту и если еще удастся в него втиснуться, то три остановки он будет ползти полчаса. И то если повезет. Сплошные если, короче говоря.

Матвей поглубже надвинул малахай и зашагал в сторону метро. Шагов через тридцать облепленное снегом пальто из рыжевато-кофейного стало белесым. Снег ухитрялся забиваться даже под шарф – мама когда-то связала его сама, длинный, мягкий, очень теплый – и от прикосновения влажной шерсти шея начала невыносимо чесаться.

Снеговик. Ну чисто снеговик.

Возле леденцово сияющих стеклянных дверей метро Громов попытался почиститься, но вышло не очень: облепившая пальто снежная каша подмерзла, превратилась в ледяные катышки и стряхиваться решительно не желала. Ладно, подумал он, само растает. Ледяные катышки действительно пропали уже через несколько минут, но намокшая верблюжья шерсть почему-то вдруг начала явственно припахивать псиной.

Ресторан именовался «Розовый фламинго». «Не просто к бифштексам, а к ма-аленьким бифштексам», – некстати вспомнилась реплика из «Понедельник начинается в субботу», которым они когда-то наперебой зачитывались. А может, и кстати. Не просто фламинго, а, ясен пень, розовый! Красота! Интерьер, собственно, соответствовал: дорого, пышно, два гигантских фламинго торчат, изображая вход в Царство Роскошных Трапез, да еще и дико розовые светильники там и сям понатыканы.

Ну насколько можно было видеть от входа. Дальше Матвея не пустили.

Встречавшая посетителей хостесса – в узеньком костюмчике, строгость которого призван был смягчить игриво обвивающий лилейную шейку розовый (ну еще бы!) платочек и розовые же туфельки, – вместо того чтобы с дежурной улыбкой поприветствовать и сопроводить гостя, неуверенно подшагнув, перекрыла дверной проем. От подсвеченной розовыми трубками гардеробной стойки уже спешил на помощь рослый охранник.

– Меня ждут, – сообщил Матвей настолько сухо, насколько это было возможно в его насквозь промокшем состоянии. Снег, опять облепивший пальто, пока он бежал от метро к ресторану, подтаивая в струе установленной в дверях тепловой завесы, уже накапал возле хлюпающих ботинок несколько веселеньких лужиц.

– Вы… уверены? – Девушка пребывала в растерянности: с одной стороны, без фейсконтроля никак, а этот гость на клиента ну совсем не тянул, но если с другой, то они, клиенты, тоже всякие бывают. Пустишь такого – хлопот не оберешься, а вдруг не пустишь – может еще и хуже выйти. И сказал же – ждут его…

Окруженный золотыми завитками и зеркально сверкающим розовым мрамором, Громов в своем обвисшем верблюжьем пальто с зажатым под мышкой малахаем чувствовал себя… неловко. И какого черта, спрашивается, надумал сюда явиться? Но отступать было еще более… неловко. Стыдно, попросту говоря.

Решительно обогнув и девушку, и застывшего столбом охранника, он дошагал почти до арки, за которой расстилался собственно ресторанный зал, где за одним из столиков… Матвей прищурился… да, точно.

– Вон люди сидят, видите? Справа. Шестеро. Встреча выпускников у нас, понимаете? – Матвей попытался улыбнуться, но сам понял, что получилось не очень.

После некоторого раздумья, сопровождавшегося пощипыванием розового платочка на лилейной шейке, девушка смилостивилась:

– Хорошо, пойдемте, я вас провожу. Только ваши… ваше пальто позвольте в гардероб…

Стянув с плеч мокрое и какое-то даже как будто жеваное пальто, Громов почувствовал себя немного лучше. Правда, костюм, явно не рассчитанный на подобные испытания, тоже выглядел сомнительно. Купленная в ларьке у метро махровая гвоздика после пребывания под пальто смялась и торчала из нагрудного кармана скорее уныло, чем по-жениховски. М-да. Тот же товарищ Саахов, только уже после визита в комнату Нины, подумал Матвей. Только у Саахова гвоздика, кажется, на ухе висела. А так – да, вылитый «жених». Апельсиновое амбре пополам с запахом мокрой псины создавало поистине незабываемый аромат…

Может, развернуться и уйти?

Но суровый гардеробщик уже пристроил мокрого «верблюда» на плечики, разместил на торчащей сверху полочке малахай и расправил на специальной жердочке отцовский шарф, от которого тоже, кажется, пахло псиной.

Добродушные ароматы, что вываливались из ресторанного зала в сопровождении веселого стеклянно-фарфорово-металлического позвякивания, столкнувшись с колючим шерстяным амбре, вроде бы пасовали, замирая неуверенно: а точно ли мы – про вкусную еду и веселых людей? И сцепившиеся клювами фламинго поглядывали с высот своего роста как-то сурово: ты куда это, мужик? Тот, что возвышался справа, выглядел подобродушнее, глазом черным косил этак хитро и даже, кажется, подмигивал: да ладно, мужик, не дрейфь! Авось не пропадешь…

* * *

Зачем?!

Нет, ну вот, ей-богу, зачем ей туда идти? Что за надобность встречаться с полузабытыми, почти чужими и, по правде говоря, не слишком приятными людьми? Снисходительные взгляды ловить – ой, кто это у нас тут? А это наша серая мышка из норки выползла, как интересно! – так, что ли? Еще в школе так было, и в институте ничего не переменилось. Когда дочь сообщила о приглашении на встречу бывших одногруппников, в первый момент Ольга чуть не в панику ударилась – да что это, да зачем это, да нечего там делать… Паника была самая настоящая. Словно целая толпа старых знакомых ломится в двери, чтобы вытащить ее наружу, выволочь и силой отконвоировать на эту проклятую встречу, чтоб похихикать, поиздеваться – повеселиться, в общем. Захотелось даже немедленно ринуться запирать все замки – чтоб не ворвались…

Глупость, конечно. Никто не станет Олю куда-либо тащить, кому она нужна? Да никто и не заметит, если она не явится.

Но она знала, что пойдет. Будет мучиться от неловкости, краснеть некстати, молчать весь вечер «в тряпочку». Вот и молчи в тряпочку, говорили в школе тем, кто заведомо не мог возразить. Она никогда не умела противостоять таким нападкам. Даже не пыталась, не придумывала задним числом блестящих, язвительных, уничтожающих ответов – тех, что англичане именуют «лестничным юмором», поскольку при всей безупречной точности подобных реплик в голову они приходят уже на лестнице, за закрытой дверью. Хорошая мысля всегда приходит опосля, гласит уже русская народная мудрость. А в общем, одно и то же. Ольга же и «опосля» никогда ничего такого-эдакого не придумывала. Незачем и не хотелось. Ни разу. Пересидела в уголке, перетерпела – и ладно, прошло и прошло. О том, чтоб не «в уголке», и речи, разумеется, быть не могло…

И все-таки она пойдет.

Женская жертвенность – одна из величайших загадок мироздания. На любую Голгофу взойдут, если любимый попросит. Нередко, впрочем, восхождения совершаются и без всяких просьб – просто потому, что, раз есть Голгофа, должен же кто-то на нее всходить. Необъяснимо, но факт.

В ресторан Ольга приехала, когда собрались уже почти все. Она увидела их сразу. А они ее и не заметили. Действительно. Что им бледная фигурка в поношенном сереньком костюмчике. Им – красивым, ухоженным, явно и победительно преуспевающим. На каждом – маска хищника. Алла – лиса. Кристина и Игорь – львы. Стас – волк. Карен – медведь. Маскарад, но все как в жизни. И все такие гладкие, довольные – собрание баловней успеха. Кристина была посреди «собрания», как центр Вселенной – алое платье, голливудская улыбка. Прямо червонная королева. И, разумеется, на шпильках невероятной высоты – ноги, продуманно выставленные на всеобщее обозрение, демонстрировали обрамленную сверканием красного лака броских туфель изящную щиколотку. Эх, нужно было все-таки взять с собой что-нибудь, переобуться. В школе это называлось «вторая обувь». Не взяла. Вот иди теперь в заляпанных уличной жижей сапогах – уже на ресторанном крылечке Ольга попыталась как-то протереть их обувной губкой, да где там. Соль, или что там нынче дворники сыплют, впиталась в кожу, разукрасив сапоги веселенькими белесыми разводами.

Кристина уж, конечно, не преминет по этому поводу отпустить что-нибудь едкое, высокомерное – королева вечера, как иначе. Карен, с черной повязкой через глаз, хищно скалил зубы. Очень эффектно.

Оля шла в своих убогих сапогах к сверкающему приборами столу, и ей казалось, что идет она очень долго. Может, час, а может, год. Хотя тут было всего-то шагов двадцать.

Ольга подошла почти вплотную, когда взгляды «баловней» обратились наконец в ее сторону. В них мелькнуло сперва недоумение, потом узнавание… опять недоумение – зачем «это» здесь?.. По губам зазмеились улыбки разной степени принужденности.

– Привет, – слабо улыбнувшись всем сразу, Ольга пристроилась на краешек дивана.

– А ты совсем не изменилась, – странным тоном протянула Кристина.

Она еще в студенческие годы умела говорить, как будто выворачивая слова наизнанку: то, что должно было, по идее, звучать комплиментом, превращалось в ушат навоза – а за прошедшие годы «первая красавица фармакологии» отточила это умение до виртуозности. Ведь, казалось бы, сказано, что годы Ольге не повредили, любая женщина радовалась бы подобному комплименту. Вот только у Кристины это прозвучало чем-то вроде «как была ты, милочка, не разбери поймешь чем, так и осталась». И лицо у нее при этом выражало брезгливость, какая могла быть у английской королевы, прибывшей с благотворительной миссией в глухую африканскую деревню, где среди коровьих лепешек возятся голые сопливые дети.

Это она, Ольга, грязное сопливое существо, неотличимое от кучи мусора. Она вжалась поглубже в мягкий диван, ожидая новых нападок. Мальчики-то вряд ли начнут куражиться (хотя Игорек, чтоб Кристине потрафить, – может, ох, может), но вот Аллочка… не захочет ли и она присоединиться к триумфу Кристины? Покатаюся, поваляюся, Ивашкиного мясца поевши…

– Тебе, – Алла протянула маску овцы.

Ольга не стала спорить: так и должно было получиться. Овца среди собрания хищников.

К счастью, общее внимание привлекла появившаяся в зале странная фигура…

– Батюшки! – всплеснула прекрасными руками Кристина. – Громов?

Ольга прижала ко рту ладошку, с испугом осознав, что странная фигура – это действительно Громов. Она и сама не поняла, что ее напугало: ничего страшного в «фигуре» не было. Выглядел бывший однокашник скорее уж смешно. Даже жалко. В промокших ботинках, слишком светлом для зимы костюме с изрядно заляпанными брючинами и в довершение всего – в белой рубашке. Господи, разве можно белую рубашку под светлый костюм надевать? Да и костюм – где он такую древность откопал? К тому же гвоздика дурацкая из нагрудного кармана висит… Боже мой!

– Мотя! – радостно завопил Игорь. – Явился все-таки! А мы уж и не ждали! Прямо как на картине Репина. Ты что, через всю Москву пешком топал? В такую-то погодку, – Маликов зябко повел плечами, которые ладно облегал отлично пошитый оливково-серый пиджак. – Или боялся, что, если на такси потратишься, на оплату счета не хватит? Так я забашляю, разве мне для старого друга жалко? И такси для тебя оплачу, разве можно так здоровьем рисковать? У тебя же самые умные мозги из всего курса были, их беречь надо. А ты вон чего? Разве можно? Промерз небось как цуцик. А я как знал, в обратном порядке заказал, ну то есть все наоборот попросил принести, – он махнул в сторону стоявшей возле сырной тарелки бутылки. – Метрдотель чуть в обморок не упал: как можно, коньяк – не аперитив, его после обеда употребляют. Но правила ведь и существуют, чтобы их нарушать, разве нет? Вот я и настоял, как предчувствовал, честное слово! Так что давай коньячку, сразу согреешься, – радушие изливалось из Игоря не то что потоком – водопадом, в его дружелюбном сочувствии можно было утонуть. В буквальном смысле. – Или тебе водочки привычнее? – не удержался он от шпильки, впрочем, тут же прикрытой еще более широкой улыбкой: мол, я это не в упрек, я по-доброму, по-дружески, о ближнем забочусь изо всех сил. – А коньячок хороший, вполне французский, не то что разные всякие… так что давай-давай! Хоть попробуешь, что это такое. Да ты садись, что ты мнешься, как бедный родственник. Не стесняйся, все ж свои. Садись, сейчас горячее принесут…

Как бедный родственник, мысленно повторила Ольга. И она тоже – как бедная родственница. Сжалась в уголке дивана – чтоб поменьше стать, чтоб не глядели, не замечали…

* * *

«Розовым Фламинго» именовался не только сам ресторан, но и одно из фирменных блюд – буйабес, знаменитая средиземноморская рыбная похлебка, которой, по французской легенде, богиня любви Афродита ежедневно кормила своего Гефеста – должно быть, чтобы придать ему сил для более успешного исполнения супружеских обязанностей.

Заглавных «героев» в ресторане имелось три. Еще до пары четырехметровых «птичек», стоявших на страже за гардеробом, у входа в ресторанный зал, на крылечке заведения гостей встречал первый, самый высокий «фирменный знак». Склонив элегантно длинную шею, фламинго приподнимал крышку с гигантской супницы – видимо, с тем самым буйабесом. Из-под крышки вились изображавшие пар светящиеся трубки – розовые, разумеется. Прихотливо вьющиеся «струйки пара» выписывали название заведения и его фирменного блюда.

Те фламинго (Зое все время хотелось сказать «фламинги»), что стояли внутри, были, кажется, пластмассовыми. А этот, самый «фирменный», получился из двух ограждавших крылечко колонн. Хотя какие там колонны – две подпирающие небольшой козырек трубы, поставленные почти вплотную. Неизвестный дизайнер «загримировал» трубы под фигуру фламинго, а вверху ограничился фактурной краской, поэтому ноги у встречающего гостей фламинго были как бы настоящие. Даже когтистые пальцы торчали, разлаписто упершись в гладкий мрамор крылечка. Возле них примостилась крошечная, в полметра высотой, жестяная (а может, чугунная, черт ее поймет) пальмочка – урна. За ней и за «ногами» образовался небольшой закуток, где можно было наскоро перекурить. Точнее, как раз нельзя, персоналу полагалось «травить организм» возле черного хода. Но до него надо было идти через кухню, по кривому, вечно заставленному ящиками коридорчику – далеко и неудобно. До крылечка гораздо ближе, и можно сделать вид, будто просто «воздухом подышать» выходишь. Все знали, конечно, но никто не придирался.

Курить они ходили втроем, их так и звали в смене – три «З» или еще проще – три в кубе. Потому что букву «З» от тройки не отличишь.

Хотя вообще-то «З» было только два – администраторша Зоя и Захар, официант. Охранник именовался Семеном, но, когда Зоя устроилась в «Розовый Фламинго» администратором, уже все поголовно называли его Зямой – почти как Сема, только смешнее. Или – иногда, как бы цитируя «Бриллиантовую руку», – говорили: Семен Семеныч. С той самой интонацией – мол, как же ты не сообразил-то? Впрочем, такого почти никогда не случалось. Зяма был чуть не старейшим сотрудником ресторана и сложные ситуации чуял еще до их возникновения.

– Захар, как там эти, как их, выпускники? – хмуро осведомился он, поглядывая в щель между фламинговыми ногами. – Ты приглядывай, а то…

– Да уж беспременно, – ухмыльнулся тощий быстроглазый Захар. – Я сразу подумал…

– Сразу – это когда? – ревниво перебил его Зяма.

– Ну как этот, что столик бронировал, заказывать начал. Он же первым явился, и вот. Коньяк, говорит, принесите, а прочее потом. Ну кто так делает? Не, я понимаю, перед едой накатить – святое дело, – Захар с нескрываемой завистью вздохнул. – Не нравится мартини и прочие аперитивы – можно и водочки, тоже для аппетита очень даже хорошо. Но коньяк перед едой? Он бы еще с пирожных начал! Генрих Ильич как раз неподалеку был, так он аж в лице переменился.

Генрихом Ильичом звали метрдотеля.

– Вот и я про то же, – веско подытожил охранник. – Напьются, а остальным клиентам любуйся на них. Нам оно надо? Смотри, короче.

– А когда последний пришел, – задумчиво продолжал Захар, – тот с ходу его чуть не силой этим самым коньяком угощать стал: выпей да выпей. Не, ну тот, конечно, замерзший был… ну или выглядел так… но все-таки. Я гляжу, он у них вроде бедного родственника. Напоят и насмехаться начнут, сколько таких уже бывало. Как какая-нибудь компания с понтами, обязательно какой-нибудь петрушка есть. Для увеселения. А нам потом драку усмирять. Этот, последний, правда, на коньяк не очень налегает, но… Это я про того, Зой, который чуть на тебя не кинулся, я из зала видел…

Она благодарно улыбнулась. Гость в верблюжьем пальто и огромном малахае и впрямь ее напугал:

– Пойдем уже, да? – Тонкий окурок отправился в урну между стеной и ребристыми «чешуйчатыми» колоннами, изображавшими фламинговые ноги.

Дела давно минувших дней

Благополучный мальчик

– Мам, мы богатые? – спросил он как-то раз.

Мама растерялась:

– С чего ты взял? Или… Ну… как сказать… – она нахмурилась. – Да нет, наверное… Хотя…

– Значит, бедные? – не унимался маленький Игорь.

Тут мама не засомневалась ни на мгновение:

– Да что ты, Гарик! Нет, конечно! Какие же мы бедные, сам погляди!

Это было похоже на правду. Бедные – он знал это совершенно точно – обитали в ветхих (бабушка Зина сказала, что это означает что-то очень старое, почти развалившееся), крохотных, темных, покосившихся избушках и лачугах (бабушка объяснила, что это такой кривой домишко из чего попало). Зимой они топили печку суковатыми дровами или хворостом, который собирали в лесу, а когда дров не было – мерзли. Игорь жил в большой светлой квартире, дрова никто не рубил, потому что никакой печки топить не требовалось – готовили на плите, а зимой было тепло от батарей, таких горячих, что едва дотронешься. И ели бедные: в обед – хлеб с квасом, вечером – квас с хлебом. Квас Игорек любил, но разве это еда? И что, кроме хлеба – совсем ничего? А как же блинчики, творожники, сосиски и картофельное пюре с блестящей коричневой подливкой, ручейки которой так весело направлять по проведенным в картошке каналам? Действительно, не похоже, что они – бедные. Вот и хорошо. Жить без сосисок было бы… скучновато.

В общем, ответ его вполне устроил. Зато мама почему-то взволновалась:

– Где ты этого нахватался? Богатые, бедные, что за…

– Ну как же, – серьезно объяснил он. – В сказках всегда говорится: бедный рыбак или богатый крестьянин…

– Вон оно что… – сразу успокоившись, мама принялась за какие-то свои важные взрослые дела.

Потом, лет через сто или пятьсот – Игорь уже совсем большим вырос, даже в школу ходил, – он услыхал, как кто-то говорит завучу: «У нас никаких проблем бы не было, если бы все, как Маликовы, были – такая благополучная семья!»

К тому времени он давным-давно забыл про «бедных» и «богатых», но слово ему понравилось. Оно было не совсем понятное, но очень хорошо подходило к их жизни. В него входили и бабушкины пироги, и шкафчик с игрушками, содержимое которого регулярно обновлялось, и блестящие резиновые сапоги – куда угодно в них можно было залезть, они ни за что не промокнут! – и летняя дача, где крупнющую черную смородину можно есть прямо с куста – сколько влезет! – а малину заливали густым козьим молоком. А еще – походы в цирк и прогулки с отцом по набережной – правда, отец вечно оказывался занят, но иногда они все-таки гуляли вместе и разговаривали на разные темы, как двое взрослых мужчин. А еще – сказки перед сном!

Дедушек у них почему-то не было, зато бабушек имелось целых две! Бабушка Тая почти каждый день пекла всякие вкусности, а бабушка Зина читала мальчику сказки. Даже когда Игорь сам выучился читать – довольно рано, лет в пять – он все равно любил слушать, это ведь совсем не то, что читать самому. Сказки в бабушкином исполнении становились как будто другими, не теми, что были напечатаны в разноцветных книжках с пестрыми картинками.

В сказках все было ясно и понятно, на все вопросы давались ответы, и все препятствия преодолевались. Даже когда сперва казалось, что это совершенно невозможно. Как, например, когда какой-то царевич отправился не то за невестой, не то за жар-птицей. Чтоб добыть надобное, требовалось победить злого волшебника, а может, какого-то вредного короля, подробностей Игорь не помнил. Зато очень хорошо запомнил, как царевич по дороге знакомился с разными странными и, как правило, не очень приятными персонажами и всех звал себе в попутчики. Персонажи, должно быть, скучали, и они охотно присоединялись к походу. А волшебник (а может, король) сразу начал давать явившемуся гостю всякие хитрые задания: мол, выполнишь – твоя жар-птица (или это были молодильные яблоки?) И каждый из прихваченных по дороге персонажей тут же начинал показывать какое-нибудь хитрое умение: воду из камня добывал или поле без волов вспахивал. Умный царевич получил свою невесту вместе с жар-птицей, молодильными яблоками, и все дружно отправились пировать.

В жизни, конечно, не встречались ни злые волшебники, ни жар-птицы, ни молодильные яблоки, но, с другой стороны, как знать? А вдруг? Вот бы накормить молодильными яблоками бабушек? Особенно бабушку Зину, которая частенько кряхтела, потирая поясницу: «Ох, старость не радость!» Почему бы ему, Игорю, не добыть чудесных яблок? Друзей-то у него – вон сколько, целый двор и еще парочка соседних!

Мама, свято веруя в пользу спорта, пыталась записать сына то «на волейбол», то «на плавание», то «в легкую атлетику», но Игорь предпочитал, как она сетовала, укоризненно качая головой, «носиться по двору с такими же охломонами» и секции упорно бросал. При явном попустительстве отца, недовольно говорила мама, тот же в ответ лишь посмеивался: «Отстань ты от пацана, дворовая беготня в смысле укрепления здоровья ничем не хуже спортивной секции, а кое в чем даже и лучше».

Конечно, лучше! Разве можно сравнить нудные однообразные занятия под руководством скучных, похожих, как близнецы, тренеров с их вечным «давай через «не могу», «ну-ка еще разок» и невероятные дворовые приключения? Когда вокруг миллион деревьев, только и ждущих, чтобы на них залезли – в развилке старого вяза ребята даже устроили «секретный штаб»! А лабиринты между густо поставленными гаражами, где только пацан и пролезет – а если упрешься в тупик, можно вскарабкаться на гаражную крышу, а с нее на соседнюю, и дальше, дальше, по липкому от солнца рубероиду, по гремящим «жестяным» листам, по серым волнам пыльного шифера! И весь мир – внизу, под тобой, а ты выше всех! А манящие жутковатой темнотой подвальные окна? Там, говорили, водились крысы размером с кошку, с во-от такими зубищами – раз, и руку откусит! Никто из Игоревой компании никогда этих чудовищ не видел, наверное, крысы прятались поглубже, в темноте, за сплетением непонятных толстых труб. И жутко было – сейчас ка-ак выскочит, как вцепится! – но в подвалы мальчишки все равно лазили.

Тихони, трусы, нытики и плаксы отсеивались из компании моментально. Страшно? Иди на лавочке с бабульками сидеть, без трусишек обойдемся. Рассадил коленку? Лизни подорожник и приклей, а если шрам останется – вообще красота, это ж круче любого ордена. Бывало, конечно, что штаны или куртка трещали от внезапной атаки притаившегося в трухлявой доске гнутого гвоздя – тогда приходилось придумывать, что рассказать дома. Игорь сочинял «отмазки» лучше всех, а уж «докладывал» так, что не поверить было невозможно.

– Когда придумаешь легенду, надо просто представить, как будто так и случилось, – объяснял он приятелям, чьи «доклады» не выдерживали родительского скепсиса. – Вот просто подумать и представить. Когда сам поверишь, что отмазка – никакая не отмазка, а на самом деле так и было, тогда можно кому хочешь рассказывать, любой поверит.

Впрочем, слово «отмазка» появилось в его лексиконе не сразу. Во дворе они говорили «легенда» – как в кино про разведчиков. «Отмазка» была термином дачным. Дача, вернее, дом в настоящей деревне, располагалась далеко: надо было ехать сперва по шоссе, потом по грунтовке. Часа два, не меньше, а может, и три.

У одной из бабушек – Игорь толком не знал, какой из них принадлежал дом. Старый, скрипучий, с печкой и колодцем, с яблонями, вишнями и огородом, с крыжовниковыми зарослями вместо забора – красота. Взрослые называли эту красоту «дачей». Таких же, как они, «дачников» наезжало сюда еще две-три семьи. Прочее население было постоянным и к приезжим относилось скептически.

Когда Игорь, только начав осваивать окрестности и чувствуя себя отважным путешественником в джунглях Экваториальной Африки, сунулся в обнаруженное в пролеске озерцо, рядом возникла стайка местных пацанов.

– Не боишься в воду-то лезть? – ехидно ухмыляясь, осведомился один – рыжий, усыпанный веснушками.

Игорь никогда не видел, чтобы у кого-то было столько веснушек: не только на лице, но и на руках, и на шее, и на тощих, изрядно исцарапанных ногах. Надо же, прямо леопард какой-то, подумал Игорь. Он не боялся никогда и ничего, о чем «леопарду» и сообщил.

– А если там… крокодил? – страшным шепотом не то предположил, не то предупредил стоявший справа от «леопарда» белобрысый пацаненок.

Крокодилы, конечно, были довольно страшные: Игорь видел по телику. Улыбчивый ведущий интересно рассказывал, что в Древнем Египте крокодилам поклонялись и приносили жертвы – привязывали живых людей на берегу, а ночью из темной воды выползал зубастый ужас… Но, во-первых, Игорь-то сейчас не привязан, во-вторых, солнце светит, в-третьих, озерцо маленькое, если там и есть крокодил, то совсем маленький, большому тут не поместиться. Может, даже такой, как на картинке в букваре, прочитанном за два года до школы, – ярко-зеленый и очень веселый. Такого чего бояться?

Ну и, главное, не праздновать же труса перед местными. Покажешь, что поджилки трясутся, – никто никогда тебя ни в одну игру не примет. И что тогда? Убеждать родителей, что «на дачу» он больше не поедет? Во-первых, вряд ли удастся… убедить (особенно отца), во-вторых, в городе летом, когда все разъехались, от скуки с ума сойдешь. Нетушки, не на таковского напали.

– Вы тут, что ли, крокодилов боитесь? – небрежно усмехнулся Игорь.

– Не-а, – сообщил рыжий «леопард», похлестывая себя по тощим коленкам длинной камышиной. – Мы-то как раз не боимся. Чего нам бояться, мы-то всю жизнь тут. Свои, короче. А ты ж городской, вы там все хлипкие, от таракана в обморок падаете. Все городские – неженки, – он презрительно сплюнул.

– Не все, – с таким же презрительным хмыканьем ответил Игорь и ринулся в воду.

Бр-р-р. Вода была теплая только сверху, а внизу – прямо ледяная. Ну… почти. А так ничего, гордо подумал маленький Игорь. Все-таки плавать его тренер в бассейне научить успел.

– Там ключи бьют, – сообщили с берега уже куда дружелюбнее. – Так что ты гляди… А то будет судорога, вытаскивай тебя потом…

– У меня б-булавк-ка ес-сть, – едва выговорил Игорь, выбираясь из воды и подпрыгивая, чтобы согреться.

Про булавку, которая всегда должна быть при себе, на пояске плавок, объяснил отец: мол, лучшее средство от внезапной судороги – резко уколоть сведенную ногу.

Мальчишки поглядели на него почти уважительно и, переглянувшись, тоже кинулись в воду – всей гурьбой, так что озерцо чуть не вышло из берегов.

Мама, когда Игорь честно рассказал про купание, всполошилась:

– Да как же… да ты же… да ты ведь мог… да там же…

– Брось, – отец усмехнулся. – Он же пацан, ему положено. Я в этом озере чуть не с младенчества барахтался, там глубины-то метра три, не больше, если задержать дыхание, можно по дну с одного берега на другой перейти. Ну ключи холодные бьют, а так – ничего страшного.

– А крокодилы? – неожиданно спросил Игорь.

– Крокодилам там тесновато, – серьезно ответил отец. – Так что ничего крупнее пескаря никогда не обнаруживалось. Да и то… Негусто там рыбы. Вот лягушек, тех навалом, вечером как разорутся, здесь слышно будет.

Лягушек в озере оказалось и впрямь великое множество. Однажды ребята – после первого купания местные безоговорочно приняли Игоря в «свои» – наловили с полведра, выкрасили их пожертвованной одной из девчонок гуашью и запустили в дом к вредной бабе Гале, так что та потом полдня со стола не слезала, только орала, на помощь звала. А после всем рассказывала:

– Вот как есть черти! Сто штук, а может, и поболе! И все в разные цвета! Как ломанутся в избу, я уж не чаяла живой остаться.